К чему это?..

К чему это?..

Я с друзьями иду по знакомым улочкам старого Тбилиси.
Здесь все знают друг друга. Многие помнят и меня, хотя я уже много лет здесь не был. Одна из женщин кричит нам: «Когда захотите кушать — приходите ко мне! Я сделала хорошую чихиртму!»
И от этих слов я «поплыл»…

Мне почудился запах куриного супа, заправленного мукой (бабушка использовала иногда пшеничную, но чаще — кукурузную), взбитыми яйцами, разной зеленью и приправами. Я даже ощутил его вкус, слегка кисловатый от добавляемого винного уксуса. Вся хитрость и «высший пилотаж» заключается в том, чтобы (при постоянном помешивании) ввести в горячий бульон с мучной заправкой яично-уксусно-солевую смесь так, чтобы суп остался однородным, а не «свернулся» и не осел на дно неаппетитными серыми хлопьями. Из-за сложности этой процедуры не все хозяйки умеют или готовят чихиртму.
— Спасибо!— ответил Гия и мы пошли дальше.

Одно время он был ученым секретарем института, но, как я подозреваю, эта должность хоть и почетная, но кляузная, отнимает много времени и уж никак не компенсирует тот заработок, который он получал, будучи патанатомом и делая бальзамировки. (Кстати, он и проводил эту последнюю процедуру моим бабушке и дяде, причем, ни за что не брал деньги… удалось его уговорить только заплатить за потраченный формалин, так как я знал, что в то время его можно было достать только с рук).

Сейчас он опять работает каким-то начальником, потому что говорит, что когда мы придем в институт, он переговорит с каким-то завотделом и та за пару дней подготовит и подпишет мои документы. «Ты потом сможешь сразу купить себе новый мотоцикл!» - говорит он мне воодушевленно. Я сам не понимаю о каких документах идет речь... и причем мотоцикл. Уж о чем о чем, а о мотоциклах я никогда не мечтал.

В свое время у меня было единственное средство передвижения — «Запорожец», который (учитывая мои технические знания и способности), служил мне, несмотря ни на что, верой и правдой до самого моего отъезда, когда я передал его по доверенности тому самому мастеру, который не раз приводил его в рабочее состояние и выправлял вмятины.
Правда, в конце «советскосоюзного периода», когда наш институт готовился провести юбилейную сессию, на которую, как всегда, должно было съехаться много народа, я сдал в печать для сборника трудов института свою итоговую статью. Потом начались народные волнения, сессию отложили и, вероятнее всего, сборник так и не был напечатан.
Но когда это было, чтобы за научные статьи платили?

В общем, я шел, не особенно волнуясь о предстоящем, чувствуя радость от встреч со знакомыми людьми.
Откуда-то подошел Темури Пирмисашвили, мой коллега по рентгенотделению, и что-то спросил по-грузински. Я не расслышал, автоматически спросил «;;?» («Ра?», «Что?») и тут же спохватился, но было уже поздно! Раздался его знакомый смех и в ответ (конечно, в рифму), прозвучала полупристойная грубоватая фраза.
Это была одна из его знаменитых, как сейчас говорят, «фишек»: обратиться к кому-нибудь с неразборчивой фразой, а в ответ на переспрашивающий вопрос — «влепить» подходящую по рифме из многочисленных «заготовок». Все его знакомые знали эту привычку, но все равно попадались... и никто не обижался.
Мы шли по каким-то незнакомым коридорам, комнатам, с различными тренажерами, аппаратурой. В одной из комнат стоял стол рентгеновского аппарата и возле него крутился незнакомый мне техник в спецовке(!)
Гия попросил его передать Мерабу, что хочет его видеть.
Я переспросил о каком Мерабе речь. Не о моем ли бывшем заве Квиташвили? Оказалось, что о нем.
Тогда и я попросил техника, чтобы он передал, что приехал я и тоже хочу его видеть. Техник, не запомнив мою фамилию, протянул мне блокнот, чтобы я записал ее туда, но почему-то мне не захотелось этого делать, и мы пошли дальше.

Надо сказать, что у Мераба тоже была своя отличительная черта — он всегда был всем нужен, все его искали и редко кому удавалось его поймать. Даже на работе! Даже дирекции института!
Всегда оказывалось, что он только что был здесь, говорил вот с этим человеком — а его уж след простыл. Потом вдруг выныривал откуда-то и снова исчезал. На него сердились, устраивали засады, сторожили с утра у выхода из дома, не говоря уже о всех входах в институт — всё «мимо»! А ведь бегал он, собственно, все время по чужим делам, в том числе — институтским! Что-то согласовывал, выбивал...
(Кстати, это он с Темури навестили меня в Москве за день до моей второй операции и передали маме деньги, собранные для меня сотрудниками института. Разве можно это забыть?
Потом, после приватизации оставшихся частей развалившегося института, Мераба изберут Исполнительным директором и он будет «вытягивать» его в самое трудное время, а в этом ему будут помогать те люди, которые до этого изо дня в день часами сидели у нас в отделении, чтобы не прозевать его появление).

В Гиин кабинет, где почему-то было еще много сотрудников, вошла незнакомая мне женщина с несколькими папками в руках — та самая завотделом, о которой мне по дороге говорил Гия, и которая, оказывается, уже рассмотрела и даже подписала мои документы. Войдя в кабинет, она несколько необычно обратилась ко всем: «Слушайте внимательно и не говорите, что не слышали!»
Эта фраза показалась мне знакомой, но я не мог вспомнить откуда. Кроме этого, внимание мое отвлекли ее руки.
Точнее, конечные фаланги большого, указательного и среднего пальцев ее правой руки.
Они были в фиолетовых пятнах. И явно, что это от чернил!
Неужели она все еще пишет школьной деревянной ручкой, то и дело макая ее в чернильницу? Или у нее чернильная авторучка с резиновой пипеткой-насосом, которая подтекает, если в нее накачать слишком много чернил?

Судя по отдельным словам, доносящимся до моего сознания, наверное, она была патентоведом. Она что-то мне показывала, объясняла, а я думал о том, что, если у нее авторучка, то, чтобы ручка не ставила кляксы, надо после насасывания чернил пару капель выпустить обратно! А если школьная ручка — то какая чернильница? В наше время были стеклянные или фарфоровые, которые носили в школу в специальных мешочках, привязываемых к ручке портфеля. Мешочки были из разных материй, но, как и первые машины Форда, одного цвета — только в нашем случае не черного, а фиолетового. Потому, что разве можно идти в школу, или со школы, не размахивая при этом портфелем просто так, если даже не стукать им зазевавшегося спутника по спине, или заду? Ну вот, чернила из таких чернильниц и выливались, за что и были прозваны «выливайками». Иногда мы затыкали их пробками, вырезанными из ластика, но это тоже не спасало.
Потом появились пластмассовые, сборные чернильницы с откручивающейся широкой верхней частью, которые назывались уже «невыливайками», хотя во время портфельных боев, конечно, и они давали течь. Так что руки у нас практически всегда были в чернилах. Вспомнил я и то, как мы иногда ловили на уроке мух — свершенно в прямом значении слова — и запихивали их кому-нибудь в чернильницу (бывало, что и учительскую), а потом ждали момента, когда жертва, автоматически макнув ручку и подцепив мокрую муху, слишком поздно обращала на перо внимания, в результате чего в тетради (или журнале) возникала клякса.
В первом случае — проказа сопровождалась взрывом хохота, во втором — гробовым молчанием и всеобщим невинным видом.

В какой-то момент я не удержался, взял женщину за руку и поцеловал ее чернильные пальцы, изинившись за то, что, несмотря на все ее объяснения, я сейчас не в состоянии ничего понять из ею сказанного. Почему-то все присутствовавшие улыбнулись…

Потом мы опять ходили с кем-то по каким-то помещениям, как видно, подбирая комнату, где я должен был жить. Помещения были только что отремонтированные, имели еще нежилой вид, кое-где еще устанавливалась сантехника.
Вдруг, в одном из сливов в ванной показалась какая-то морда — не то крысы, не то какого-то уродливого существа… Я несколько раз сильно лягнул его по морде, стремясь запихнуть обратно…

— Ты чего ногами дерешься!? — услышал я сонный голос жены и понял, что это было во сне.

Но к чему был он?..
К чему всё это?..
10-11. 03..2018 г.