Дедушка

Жюль Жирарден
Перевод с французского
Надежда Моисеевская



Глава 1. Затруднительная ситуация

Извлекается ли польза из опыта других? Ну, конечно, никто никогда не думал это отрицать. Но в какой степени? Это зависит от "нас" и от "других".

"Мы" в то время, которое теряется в смутной дали, был я;"другие" были люди, которые обычно окружают ребёнка: родственники, учителя, друзья. Я не помню ни отца, ни матери,я потерял их слишком рано, и у меня не сохранилось о них никаких воспоминаний.Вместо родителей у меня был мой дедушка, который горячо любил меня, как если бы я был достоин такой любви. Что касается учителей,то в моей памяти встаёт образ старенькой мадемуазель Бранкар, обучившей меня с великим трудом азбуке. Я вспоминаю старого папашу Барре, сельского учителя,который страшно сердился, если ученики не знали грамматики и путались в таблице умножения. Мне вспоминаются мои сверстники.

А в самом деле, сколько же мне было тогда лет? Добрый дедушка, который мог бы мне это сказать, последовал за моими отцом с матерью. Мадемуазель Бранкар, папаша Барре,друзья семьи - всё исчезло. Что до моих товарищей, они разбрелись по всем уголкам горизонта.Таким образом, я вынужден догадываться. Я был в возрасте,когда ещё наивно представляют, что вещи всегда были в том состоянии, в каком мы их видим сейчас, когда совершенно не думают об изменениях, которые молча производит время, когда думают, например, что дедушка был всегда тот, кем он есть, то есть дедушкой, и что ты всегда будешь тем, кто ты есть, то есть маленьким мальчиком.

Итак, однажды, в возрасте, который трудно определить, я возвращался из школы, пробираясь вдоль заборов, постукивая пяткой, как я обычно делал, когда злился, бросая мрачно-мстительные взгляды на всё подряд. Время от времени я покусывал губы, плача от бешенства. Моя злость усиливалась,когда я замечал, что слёзы катились по щекам, жгучие, горькие, противные. Я свернул на улочку Обье, чтобы войти через небольшую садовую калитку, избежав встречи с дедушкой. В этот час дедушка всегда меня поджидал, сидя на деревянной скамейке перед дверью на улицу. Я прокрался, как вор,по аллее, вскарабкался украдкой по лестнице, как кот, который только что натворил дел, и, вместо того, чтобы войти в свою комнату на втором этаже и положить там учебники, я, не переводя дыхания, поднялся на чердак, бросил книги со всего размаха, чтобы они мне не мешали, и кинулся с яростью на огромную кучу кукурузной соломы.

Я испытывал необходимость, жестокую непреодолимую необходимость не двигаться, ничего не видеть, ничего не слышать. К несчастью, длинные сухие листья кукурузы, даже когда я оставался совершенно неподвижен, щекотали шею, уши, уголки рта. Я представил, что они это делают нарочно и принялся молотить ногами и кулаками эти листья, и они стали разлетаться в разные стороны. Я находил подобие дикого удовлетворения, вымещая свой гнев на чём-то, и весь ворох соломы растаял бы, не сменись моё исступление ужасным страхом.

Я хорошо знал, что Мюгетта, наша большая рыжая кошка, устроила своё маленькое семейство в одном из углов чердака, но, будучи вне себя, я забыл об этом. Раздражённая Мюгетта стояла в нескольких шагах от меня в позе тигра, готового броситься на свою жертву (я видел похожую картинку в книге). Её непомерно расширенные зрачки светились зелёным светом, временами переходящим в неверные желтоватые огоньки. Я страшно побледнел, сердце моё сжалось в мучительной тревоге; мелкими шажками я инстинктивно двинулся к двери. Как только я переступил порог, продолжая пятиться, ужасный озноб пронизал моё тело. Немного спустя мой ужас затих,в сердце проснулся дух свирепости. Я решил наказать Мюгетту. Я снял с ноги башмак и, резко приоткрыв дверь, швырнул его по направлению к ней. Мюгетта сделала огромный скачок, а я успел потянуть дверь на себя. Тотчас послышался лёгкий шум, сравнимый с шумом падающих дождём иголок. Я предположил, что это, должно быть, звук когтей Мюгетты по двери. Я посмотрел одним глазом через широкую щель, но увидел лишь золотую пыль, струящуюся в солнечном луче от слухового окна. Тогда я прислонился к щели ртом и сказал изменённым низким голосом:
- Злюка!
Мюгетта мне ничего не ответила. В конце концов я устал и решил спуститься. Но я вспомнил, что оставил внутри залог, книги, а ещё ботинок. Я легко успокоился бы, оставив книги на растерзание Мюгетте, но ботинок! Ни за что на свете мне не хотелось бы возвращаться за ним к Мюгетте, а с другой стороны, как спуститься, если одна нога обута, а другая голая? Какие объяснения дать дедушке и старой Бригитте? Не зная, на что решиться, я прислонился к старому чемодану, стоявшему на лестничной площадке, и принялся размышлять. Чем больше я размышлял, тем больше я испытывал затруднение, которое возрастало с каждой секундой. Наконец, не зная, что делать, я стал молча плакать. Бригитта ходила взад-вперёд под лестницей, я говорил себе: "Сейчас она меня позовёт!" Но этого не произошло.

Наконец дедушка открыл дверь и спросил Бригитту: "Где же мой маленький человечек?" Его "маленький человечек" в это время очень хотел бы провалиться под землю, что не помешало ему, однако, задержать дыхание и прислушаться через дубовые перила. Бригитта ответила:"Должно быть, в комнате наверху, я видела, как он поднимался, и думаю, ещё не спускался." "Бедный мальчик!, - сказал дедушка, - он учит уроки на завтра. Нынче дети работают гораздо больше, чем раньше. Этого требует время." Затем я услышал, как он медленно поднимается по лестнице, переводя дух почти на каждой ступеньке, бормоча:"Бедный малыш! Бедный малыш!"

"Миленький!" - говорит он, открывая дверь в комнату, где, предполагалось, находился я, усердно сидящий над книгами; и тотчас воскликнул:"Смотри-ка! Его здесь нет! Он, долно быть, ушёл немного прогуляться с товарищами." Бригитта проговорила снизу: "Может быть, он на чердаке."

-Ты наверху, мой мальчик? - крикнул он дрожащим голосом.
-Да, дедушка, я наверху, - ответил я.
-Что же ты делаешь, милый? Ты притих, как мышка.
-Я ничего не делаю, дедушка, - ответил я не очень уверенно.
-Спустись обнять меня, мой цыплёночек, спускайся, мой маленький. Я тебя поджидал у двери на улицу, а потом подумал, что ты повернул в переулок. Боже мой! Как это понимать?
Так как я спускался с недовольной гримасой, он, конечно, тотчас увидел, что я был в одном ботинке. Это обстоятельство больше всего беспокоило меня в тот момент.
-Дедушка, - поспешно произнёс я, - это не я, это Мюгетта.
Если бы я был менее озабочен, я сразу заметил бы, что его взгляд с тревогой устремлён не на мои ноги, а на моё лицо. Бедный дедушка! Зная мой обидчивый и подозрительный характер, он не стал сразу меня спрашивать, хотя имел большое желание, почему моё лицо бледно и взволнованно. Он ответил, тихонько смеясь:"Ах, эта Мюгетта! Но мы её хорошенько отчитаем, да, мы её отчитаем! Боже мой! Что это ещё?" Он только что обнаружил, что у меня не было ботинка.
-Это Мюгетта! - я тебе уже сказал, - воскликнул я тоном человека, у которого плохое настроение.
-Верно, однако, ты мне об этом уже сказал, мой человечек! - произнёс он с прежней нежностью. - Спускайся же, мой милый, и поцелуй своего дедушку.
Так как я спускался нехотя, он принялся насвистывать дрожащим голосом старинную песню, где фигурировали два персонажа, один из которых говорил другому:
"Красавец гренадёр, откуда идёшь,
Одна нога обута, другая разута?"
В присутствии этого неизменно хорошего настроения я испытал некоторый стыд от моей раздражительности, и я поцеловал дедушку, не заставляя себя долго упрашивать. Тем не менее, по привычке, я стал в позу обороняющегося и приготовился разразиться упрёками на весь мир и на него при первом вопросе, который он адресовал бы мне по поводу моей перепалки с Мюгеттой.

Но он как раз и не задал мне никакого вопроса, потому что он был очень добрый и очень снисходительный, мой дорогой дедушка, и в то же время очень дальновидный. Он был из тех, которые знают, когда нужно говорить, а когда молчать.
-Кошки, которые имеют котят, часто впадают в неистовство, - сказал он добродушно, - но это не продолжается долго. Я уверен, что Мюгетта снова превратилась в разумную персону.
Я схватил его за отворот широкого плаща, чтобы помешать ему пойти навстречу "лицом к лицу" с когтями Мюгетты. И, незаметно для себя, я ступил на путь признаний. Я сказал дедушке, если Мюгетта была в ярости, это оттого, что я обеспокоил её маленьких, потому что был в гневе; я был в гневе, потому что весь мир обрушился на меня:папаша Барре был несправедлив, Жубер назвал меня жадиной, Туэн стукнул меня линейкой по носу, а Камю оттаскал меня за уши. Увидев, что наступил окончательный перелом, и что я плачу, всхлипывая, дедушка усадил меня к себе на колени и крепко обнял. Наклонившись к моему уху, он говорил мне такие нежные приятные слова, что иная мать не могла бы найти. Зная своего маленького мальчика до"кончиков пальцев", он не спросил у него, действительно ли учитель был так уж неправ, он не стал спрашивать: может, Жубер обозвал его "жадиной" не просто так? Туэн же просто "вернул" знаменитый удар линейкой; а Камю, наконец, наказал маленького негодника, всегда готового подразнить товарищей.

Не найдя опоры, упрямство маленького ослика обратилось в растроганность. По мере того, как мальчик плакал, дух возмущения угасал в нём, а из сердца со слезами уходила великая горечь. В уголок его сознания проникал луч истины, идущий неизвестно откуда, подобный солнечному лучу, забравшемуся на тёмный чердак, и, хотя дедушка не сказал ни слова, этот лучик истины высвечивал для мальчика лица так называемых врагов не в таком уж неприглядном виде.

Когда дедушка заметил, что мальчик заплакал ещё горше от своей злости, он сказал тихонько, что Мюгетта наверняка успокоилась, и что он сейчас пойдёт за башмаком.
"Мои книги тоже наверху" - добавил мальчик совсем тихо. В этот момент снизу позвала Бригитта под предлогом, что сейчас подаст ужин.
-Мы спустимся через пять минут, - ответил дедушка.
-Дедушка, пойдём вместе? - тихо попросил я. Он задумался на мгновение и весело сказал:
-Хорошо, пойдём вместе!