Палата 621

      После третьей ходки  в реанимацию я четко понял, что умереть не боюсь. Я четко понял, что боюсь загибаться медленно и долго. Соседка - она же коллега жены по роддому - попросила супругу сделать ей укол от гриппа на дому - она жила тремя этажами ниже. Любимая согласилась, пошла к ней, подцепила заразу сама и принесла ее к нам в квартиру. Уже на следующий день я попал в пучину болезни – субботним утром проснулся из-за одышки. Несмотря на целый ряд предпринятых мер, болячку победить не удалось. Одышка постепенно нарастала, дойдя до такой степени, когда её стало невозможно терпеть. Придя к выводу, что самостоятельное исцеление не произойдет, мы вызвали "скорую", и ближе к полуночи меня отвезли в БСМП.

        Дорогу к больничке я помню плохо. Газель тряслась по ледяным ухабам, стараясь во всю силу своих амортизаторов сберечь мой организм. Я ловил ртом воздух, чтобы выдержать маршрут до конца и не испустить при этом дух. И, когда, казалось, сила воли подошла к завершению, газель остановилась. Нас впустили в приемный покой. Медсестра выкатила инвалидное кресло. Моя больная жена повезла меня к дежурному врачу. Дежурантом оказался довольно уверенный  в себе молодой доктор. Меня это обрадовало и немного взбодрило - хотя одышка не пропала, но путешествие по коридорам и кабинетам, путь в палату я выдержал без летального исхода.
      Реанимаций в больнице было три: общая, инсультная и кардиологическая. Меня подкатили к общей, но дежурант решил, что достаточно будет палаты интенсивной терапии, и запаренная супруга поперла меня на шестой этаж - в палату 621.
      Пришла медсестра, сделала мне укол - я уснул. Ночь прошла хорошо, спал без перерывов. Одышка не прекратилась и к утру, но стала гораздо меньше. Состояние улучшилось, я приступил к процедурам.

      День начинался однообразно - раздатчица пищи кричала "На чай! На чай!" - и больные тянулись гуськом в столовую со своими кружками, чтобы получить порцию мутной  горячей жидкости с запахом и привкусом чая и  малюсенький бутерброд с маслом или сыром. Завтрак был двойным - через час раздавали гарнир с рыбной котлетой или плов. Качество пищи оставалось прежним. Повариха была мастером своего дела - блюда были свежеприготовленными, но от них шел запах онучей, перебиваемый ароматом солдатских портянок. Амбре вкупе с внешним видом создавало иллюзию пребывания в средневековой харчевне. У поварихи был громоотвод - врач-диетолог. Работница кухни тыкала в сторону докторицы поварешкой и кричала, что ей дают такую  раскладку. В тоже время эта самая женщина скромно молчала,  что из точно таких продуктов она делает для своего семейства блюда вполне себе приличного качества.
 
       Готовили еду для руководящего состава больницы отдельно, или оно питалось из общего котла вместе с постояльцами - была тайна за семью замками. Но диетологу и поварихе руководство претензий не высказывало, и поэтому пища, даже свежеприготовленная, всегда была отвратительной на вкус.

       Посуду больные использовали свою - в столовой ее не было. Постояльцы мужественно держали ее в прикроватных тумбочках, не переживая, что с грязной посудой подцепят новую болезнь. Кушали в столовой и в палатах, мыли в раковинах, расположенных в комнатах. Моющих средств не было. Я попросил жену привезти "Фейри", народ стал пользоваться, но спасибо никто не сказал.

       После завтрака начинались процедуры. Больные скапливались у двери процедурной, терпеливо дожидаясь своей очереди. Самыми колоритными личностями были бывший, разрисованный татуировками, зэк, и весь исколотый наркоман. Если зэк особых осложнений у процедурных медсестер не вызывал, то с наркоманом были проблемы. «Войти» в какую-либо из его исколотых вен было очень тяжело, и медсестра подолгу крутила его руки, пытаясь найти подходящий участок. От такого внимания счастливый придурок чувствовал себя героем и блаженно улыбался. Тяжелым больным процедуры делали в палатах. Я старался очереди избегать, и приходил одним из последних, когда скамейка у процедурной становилась пустой. Мне было жаль забегавшихся медсестер – я всегда старался пошутить, чтобы они улыбнулись и повеселели. Иногда это удавалось, но чаще они не обращали внимания. Очередь у процедурной скапливалась трижды в день – утром, в обед и вечером. Я спросил у медсестры, сколько раз за смену она «входит» в вены. Ответ был 120 – 150 раз. Десять смен в месяц.

      Политические споры шли не просто до хрипоты - до драк дело не доходило только лишь потому, что спорщики-больные впадали в состояние "грогги" раньше, чем успевали произвести попытку подняться с лазаретной койки.

      Хладнокровие сохраняли только двое - умудренный жизнью водитель-дальнобойщик Анатолий и душевнобольной-тихушник Гена. Первый, здраво рассуждая, что в его положении повлиять на ситуацию в стране не возможно, от споров просто-напросто уклонялся, второй - в силу умственных способностей. Смысл воплей Гена не понимал, но, по-видимому, знакомый с аминазином, во время словесных баталий ложился спать или уходил в коридор.

      Другой больной - водитель-дальнобойщик Володя, по его словам, имеющий три машины и хорошую квартиру, не понимал, что при беззаконии у него заберут и транспорт, и квартиру,  что соблюдение законов должно быть обязательно для всех без исключения, что законы должны приниматься представителями народа, а не подставными лицами. Володя со страшной силой проклинал Навального, мотивируя тем, что тот собирает детей и принуждает их скакать. Я попытался объяснить ему технологию производства пропагандистских фильмов, предложил взглянуть со стороны на митинг, проводимый "навальнятами", и, вроде бы, убедил его. Но уже на следующий день Володя бегал по больничному коридору с воплями "длиннобудылый агитирует за Навального", извратил мои слова, и рассказывал всем, что я уговаривал его бросить автомобили и пойти с плакатом на митинг. Я прекратил с ним разговаривать, но стычки все равно происходили. Он мне порядком  поднадоел, но, к счастью, его скоро выписали, и наше общение прекратилось вообще.

      При ближайшем знакомстве с коллективом палаты я допустил ошибку. Вместо того, чтобы дистанцироваться от них, я попытался с ними сблизиться и "разрулить" их проблемы. Не делай людям добро, и не получишь от них зло - эта непреложная истина тут же проявилась во всей красе. Вначале я нарвался на "сладкую парочку" в виде двух поссорившихся больных - 79 летнего старпёра Василия Андреевича и почти старпёра 67 летнего Коли. Желая их примирить, я получил сногсшибательный эффект - они объединились и стали меня третировать. В дальнейшем к ним присоединился вновь поступивший больной Александр.

       Изначально заводилой скандалов  был старик Андреевич. При первой же беседе он попытался настойчиво просветить меня, что Коля - "жид" и стукач ФСБ.  Расспросить его, почему он так считает, не удалось. Он почувствовал, что в этом я его не поддержу и стал искать причину, чтобы придраться ко мне. Ее он нашел быстро. Узнав, что я родом из Донецка, и не поддерживаю ДНР, а мой  дед Кляус – «Заслуженный Шахтер Украины», он стал разоблачать меня как "упертого хохла" и "бандеровца". Я проглатывал это почти молча, разве что изредка пытаясь уточнить, где он таковых видел, но кроме ссылок на пропагандистские передачи старик ничего ответить не мог. Чувствуя свою несостоятельность в споре, он переходил на матерщину, и,  чтобы его успокоить, мне приходилось отвечать  ему тем же. Постепенно наши дискуссии с ним прекратились, но моя доброта снова сыграла со мной злую шутку. Старика прохватила диарея. То ли врачи перебрали с антибиотиками, то ли старпёр подхватил где-то заразу, но он каждые несколько минут гоцал в туалет, а между забегами понуро сидел в своем углу, уткнувшись лицом в ладонь. Накануне, оценивая ситуацию, я позвонил супруге и попросил ее привезти что-нибудь от диареи - я не знал, пробила локальная болезнь одного старика или это началось по всей больнице. Жена добросовестно выполнила просьбу. Сладкие леденцы в цветастой коробке не требовали рецепта. Преодолевая свою поруганную гордость, я предложил таблетку старперу, но в ответ получил полный злобы взгляд и матерщину. Мое отношение к старому придурку изменилось "на раз". Я обозвал его неблагодарной свиньей и пообещал ему, что не вызову медсестру и не подойду, даже если он будет подыхать. Старый негодяй изменил тактику - он стал натравливать на меня Колю и Александра, на что они прекрасно повелись.

      С Колей я допустил две жутких промашки - ошибся в его возрасте и возрасте его жены. Коля был очень моложав. Когда он сказал мне, что служил в армии солдатом с 1968 по 1970 год, я должен был понять, что он как минимум на пять лет старше меня. Но я себя в тот момент еще очень плохо чувствовал и пропустил его реплику мимо ушей, в дальнейшем полагая, что Коля младше меня. Вторая, еще более жуткая ошибка, заключалась  в том, что его жена - старая матрона, выглядела гораздо старше своего мужа, и я посчитал ее Колиной матерью. Решив сдуру сделать ей комплимент, я сказал, что ее сын - прекрасный собеседник, и по их удивленным взглядам понял, что допустил жуткую ошибку. В дальнейшем я пытался загладить свой промах и говорил ему различные комплименты, но понял, что делал это зря - все мои потуги он использовал только лишь для того, чтобы найти у меня какие-либо изъяны и затем предать их публичной огласке. Еще одной причиной для раздувания конфликта, по-видимому, было отсутствие у него высшего образования. Коля рассказывал мне о своей работе на самолетостроительном заводе - я пришел к выводу, что законченный им техникум не послужил достаточным трамплином для карьерного скачка и оборвал его карьеру на взлете. Его вопрос о том, считаю ли я, закончивший академию, себя умнее всех, не застал меня врасплох. Мало того, если бы он прочел одну из моих ранних повестей, он бы знал, что по жизни я считаю себя вообще круглым дураком. Но мою повесть он не читал, я не счел нужным с ним объясняться и ответил одним словом "нет".

       Ссор было немного, не чаще двух раз в день. Их развитие проходило так же по двум вариантам - "тихому" и "бурному", но в конечном итоге они все равно сводились к скандалу. "Тихую" ссору, как правило, начинал Николай. Он задавал мне безобидный и вполне приличный вопрос. Я могу проявлять недюжинное терпение и объяснять самый сложный материал самому тупому солдату, но при одном условии - он должен иметь желание этот самый материал понять. Когда же "ученик" слушает в пол уха, а вопросами пытается выудить мои промахи, чтобы затем хихикать над ними и обсасывать их с остальными мурзилками, всякое желание общаться пропадало. Я перестал реагировать на его выпады, и "тихушные" ссоры тоже постепенно сошли на "нет".
        Хуже было с "разведчиком германских гаштетов" Андреевичем. Его больная душа требовала бурных излияний, и он периодически вбегал в палату с воплями и требованиями "бить жидов", "искать агентов ФСБ", "бить бандеровцев", "отключить Украине газ". В конце концов мне это надоело, и я спросил его, где он это все находит, и что эти самые жидо-бандеровцы сделали плохого конкретно ему. Не сумев дать вразумительный ответ, старпер перешел на площадную брань. Разразилась грандиозная ссора.

        К концу недели к "сладкой парочке" пришло подкрепление в виде 35-летнего предпринимателя Александра. Рассказывая о своей деловой хватке, этот довольно упитанный взрослый человек как то скромно умалчивал, почему он работает рядовым рабочим на заводе. Правда, в дальнейшем он изменил свои показания и стал говорить, что работает инженером, даже имеет отдельный кабинет, но проверить это было затруднительно, да я и не собирался, отнеся первоначальное сообщение Александра к бреду в бессознательном состоянии, в котором он был доставлен. Занимая поначалу нейтральную позицию, этот хрюндель мне беспокойства не доставлял, но насмотревшись роликов о жизни нашей убогой армии, решил доказать ее "тупизм", используя мою персону. Меня это взбесило, я от души его отматерил. Бравируя своим высшим образованием, Александр постоянно демонстрировал полное отсутствие эрудиции - я ткнул его несколько раз носом в его безграмотноть, и нападки с его стороны в мой адрес прекратились.

      Прохладный душ я когда-то любил. Но не холодый. Особенно когда он капает с потолка на макушку сидящему на унитазе больному. Я смотрел на черно-пятнистый, сочащийся влагой туалетный потолок, и меня обуревала тоска. Возможности уклоняться от капель не было, и я стоически терпел эту пытку. Из коридора слышалась дискуссия о том, какие у нас замечательные ракеты. О том, что эти ракеты были рисованными, никто не вспоминал. Санитарка о порядке в туалетах: "У мужиков всегда чистота, разве что понакурено, а эти же суки..." В женский туалет я не ходил и не заглядывал – прокомментировать не могу.

      Я был под капельницей, когда в процедурную заглянула больная и сказала, что в их палате упала в обморок женщина. Медсестра вызвала дежуранта. Но поздно вечером в женском конце коридора снова послышалась беготня. Через некоторое время пришел Володя и сказал, что больная, которой днем было плохо, умерла.

       После самого первого пребывания в зеленоградской реанимации у меня появилась неприятная особенность – очень редко, но внезапно возникал неожиданный тремор в руках. С чем это связано, объяснить не могу. Но только не с волнением. Я вожу машину, и ни разу не наблюдал его в самой критической ситуации. А дома рука внезапно начинала дрожать так, что не мог донести до рта кружку чая, не расплескав половины. Один мой знакомый пенсионер, бывший опер МВД, страдал подобной особенностью. Но в молодости он участвовал во множестве расследований, связанных с убийствами и расчленениями трупов. С ним было всё ясно. Чтобы скрыть свой недуг, он, когда ходил в магазин, клал в сумку или авоську кирпич.
        В больничке тремор появлялся как по заказу. Я нисколько не волновался, когда медсестра делала мне укол или «входила» в вену. Но рука при этом начинала трястись как бешеная, и так повторялось изо дня в день, пока я находился на излечении.  Медсестра решила, что я боюсь. Мне было неприятно слушать её сентенции, я оборвал её и сказал, что ничего не боюсь.
Время подходило к полуночи, когда из дальней палаты, где умерла женщина, вышла другая медсестра и направилась в мою сторону. Я стоял посреди коридора и даже не задумался, что она идёт ко мне, но, когда она подошла поближе и стала на меня посматривать, я понял, что она хочет что-то сказать. Девушка была высока и миловидна, я решил пошутить, но она как-то странно прореагировала, совсем не улыбаясь. Когда я закончил тираду, она взглянула мне в глаза и произнесла:
- Вы сказали, что ничего не боитесь.
Я согласно кивнул головой.
- Вы поможете нам переложить умершую с кровати на каталку? – спросила она.

       Я не боюсь трупов. Будучи второклассником, я видел, как какая-то старуха бросилась под паровоз. Я до сих пор помню её душераздирающий крик, размазанные по рельсу кости и лужу крови. Мне долго снилась эта сцена. Но прошло время, и я стал равнодушен к подобным вещам. Сколько раз мне приходилось видеть растерзанные трупы автомобильных аварий – оторванные руки, ноги, головы – честно признаюсь, немного, но какого-то страха они у меня не вызывали. Страшны и опасны люди живые. Я согласно кивнул головой в ответ, но предупредил, что еще слаб, и один сделать это не смогу.
Медсестра пошла за помощниками. Нашелся один. Остальные мущинки, поняв сущность просьбы, моментально ретировались. Похоже, своей просьбой медсестра спровоцировала у героев, собиравшихся идти бить хохлов и воевать «укропов», вспышку диареи.
       Мы прошли в палату, где лежала умершая. Тело женщины было неестественно белым – без кровинки в коже и в лице, голова запрокинута назад и вбок, груди расплылись плоскими блинами так, что если бы я не знал, что это труп дамы, мог бы подумать, что это мужчина. Из одежды были только трусы. Женщина лежала на простыне. Рядом, параллельно с кроватью, стояла каталка.
Подошли еще две медсестры. Я расставил всех по периметру – напротив меня две медсестры и справа от них – помощник. Высокую медсестру поставил рядом с собой по правую руку и определил порядок действий:
- Перекладываем по счету «три», но делаем это аккуратно и не дергаем, чтобы она не улетела в окно. Иначе придется искать тело в сугробах.
Все прыснули, я отсчитал «раз, два, три!», и мы переложили труп на каталку. Я повернулся и ушел к себе в палату. После этого случая медсестры перестали подтрунивать над моим тремором. Мелкая дрожь не влияет на кучность боя.

      Лечащий врач осматривал нас ежедневно. Он был молод – не старше 25, но ужасно волновался, чтобы дать ответ, ходил с кем-то советоваться. Больных это нервировало, но я постарался защитить доктора, сказав, что лучше пусть посоветуется, чем поставит неправильный диагноз. А опыт – дело наживное. Народ со мной согласился.

5 марта мы прошли очередной осмотр, и врач объявил, что 6-7 некоторые из нас будут выписаны. Я  стал ждать следующий день. Первым выписали Андреевича. Его приехала забирать жена. Он оказался незлопамятным, мы пожали друг другу руки, и старик отправился домой. Следующим оказался Николай. Мне было неприятно с ним общаться, мы нехотя попрощались и Коля со своей матроной убыл восвояси.
      Моя очередь подошла 7 марта. Врач прослушал мои легкие и поинтересовался моим самочувствием.
- Физически – отлично! – ответил я.
- А что не так? – насторожился доктор.
- Психологически – волнуюсь, как на экзамене. Когда вытащил билет, ответа не знаешь, но можешь попытаться угадать, что хочет услышать врач, чтобы отпустить домой.
Все поняли, что это шутка и засмеялись. Доктор дал указание медсестре оформлять мои документы на выписку, и 7 марта я уехал домой.


Рецензии
Уважительно отношусь к работе Врачей. Трудно им в таких условиях ставить больных на ноги.
"Душно" в палате от разборок, не повезло Вам.
Чтобы лечить и лечиться надо иметь много здоровья, и докторам, и пациентам:(.
Поэтому хочется всем пожелать здоровья.

Берегите себя!

С уважением,

Елена Владимировна Николаева   10.08.2022 19:44     Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.