Блеск золота

                «Не всё то золото, что блестит»
                (пословица)
Тонечка Антонова собиралась на вечеринку. Две недели как начались занятия в колледже. Девчонки, соскучившиеся за лето по своей компании, наконец, смогут собраться вместе вне стен своей «учебки». У Ани Степановой родители укатили в деревню к бабушке копать картошку, брат – милиционер –  уходил на суточное дежурство, и двухкомнатная «хрущёвка» была в их распоряжении. Договорились, что девчонки приведут «своих» мальчишек, но у Тони пары не было, ей, самой младшей в компании, позволили прийти без никого, но строго приказали «не выступать» и парней не задевать.
— Ты, Антон, девчонка симпатичная, особенно, когда активная, так что веди себя спокойно, не вздумай кого отбить.
Смешная эта Ритка! Да её Вася, жирный котик, Тоне и в пустыне не нужен! И Генка Анин, при всей его спортивной внешности, не интересен (физкультурник бессловесный), а уж о Романе Танюшкином и речи нет! Все девочки знают, какие у них отношения! В такое влезть – совесть потерять надо… Нет, Тоня хоть и одна идёт, но тайная надежда в душе теплится: вдруг Андрей Степанов, брат Ани, ещё не успеет уйти или забежит домой на пару минут, или вернётся пораньше… И Тоня вспоминала, полыхая щеками, как однажды он внимательно, словно бархатом касаясь, прошёл своим ярким чёрным взглядом по её лицу, фигурке в маечке и шортах, как сверкнуло что-то в его глазах, и он поспешно отвёл их.
Тоня поймала в зеркале своё смущение, удовольствие и сама на себя махнула рукой.
— Да ну! Чепуха какая-то…
Из зеркала глядели весёлые зелёные глаза, чуть вздёрнутый носик, улыбались полные сочные губы на загорелом по-летнему лице, и тяжёлые медно-рыжие пряди крупными волнами лепили шапку на голове. Никаких забот о причёске – чистые волосы и всё. А вот одежда… Тут голову поломаешь! Ничего нарядного, вечернего. Не идти же в затёртых шортах и выцветшей майке! Прошлогоднее платье стало мало, не то чтобы Тоня растолстела, но стала более женственной: поднялась, попышнела грудь, и талия казалась тоньше оттого, что пониже было кругло и упруго.
Тоня рылась в шкафу. У мамы ничего хорошего не было: старьё. Всё какие-то штаны да рубахи…  В последнее время мама кое-что брала в сэкэнд-хэнде по дешёвке на вес. Уезжая (тоже на картошку – соседке помочь за мешок мелкой), мама второпях сказала:
— Поройся, Тоша, в шкафу, я тебе пару дней назад вещички взяла, посмотри…
Они встретились всего на полчаса: Тоня приехала с двухдневного турслёта, а мама бежала на электричку. Из их компании Тоня одна попала на слёт и сильнее других скучала по общению с подругами, по их интересу к себе. Хотелось, если не покрасоваться, то хотя бы быть не хуже.
Из кучки тряпья на дне шкафа – пара цветных маек, шорты, полосатая рубашка – Тоня достала шёлковый комбинезон цвета морской волны. Сердечко застучало. Она видела, что мама успела простирнуть и высушить вещи, поэтому сразу влезла в обновку. О – о – о! Это был класс! Какая-то немка была фигурой – копия Тоня! Даже пуговки не надо было перешивать! У них, наверное, мода вперёд ушла, так как наряд этот был писком сегодняшней моды. Тоня поставила зеркало на диван: все её новоприобретённые прелести обтягивал и подчёркивал блестящий благородный шёлк, голые загорелые руки оттеняли шик наряда, даже туфли подошли! Пусть не новые, но неплохие – коричневые из кожзаменителя «под крокодила». Чего-то недоставало… И вдруг Тоня вспомнила: «Перстень!» У мамы была одна замечательная вещь --- этот золотой перстень с крупным зеленоватым камнем. Мама никогда не надевала его.
—  Куда мне его носить? Полы в нём мыть (она убирала офис)? Или по магазинам, на рынок?.. Это память, ты знаешь. Сама носить будешь, я тебе к свадьбе его подарю. Всё-таки --- единственная память о твоём отце…
Мама рассказывала Тоне, что папа, когда признался в любви, подарил ей это кольцо. Ну, потом      случилось с ним это несчастье, машина его разбилась (он дальнобойщиком был), Тоня без него родилась, потому и на маминой фамилии. Кольцо папино было для Тони заветным, словно священным, и сейчас, достав его, она долго смотрела на сияние золота и переливы камня, поцеловала середину кристалла и примерила колечко на безымянный палец. Оно было велико. А вот на средний точь-в-точь подошло! Но это на правой руке, а девушка должна носить кольца на левой, так мама говорила. На левой «ленивой» руке оно слегка болталось.
— Пусть пока на правой будет, чтоб не потерять, а там переодену.
В зеркале рука была не её, Тонина, а рука заморской принцессы. Уже были подпилены и подкрашены светло-розовым лаком ногти, и зелень камня становилась ярче от цвета её костюма.  «Чудо! Блеск!»  – сердце прыгало от радости!
Тоня «подмакияжилась», ещё раз оглядела себя с головы до ног.
— Ну, господин Чехов, можно идти.
К Чехову она обращалась, когда всё было очень хорошо, то есть, прекрасно, ну, как и должно быть в человеке: и лицо, и мысли,  и… По правде, не помнилась цитата, но не забывалась мысль.
Тоня не спешила, как пострадавшую за «своих» от турслёта, девчата освободили её от обязанностей по организации стола. Она шла отдыхать, веселиться, общаться, надеяться на встречу --- без забот и хлопот, что было впервые, словно волшебный бал.
Её появление – шок. Вздохи всех трёх подруг нескончаемым ошалелым «а-а-а-а-ах…», и глаза у всех круглые, даже у Ритухи её «японские» узкие. Но Тоня больше всех в Аничкины глядела – чёрные бархатные, совсем как у брата. Маленькая беленькая мышка Танюшка схватила её за руку.
— Ка – а – а – кой перстень!.. Золотой?
— Сразу видно, что золотой, – Ромка приплёлся хвостом за Таней, – во, блестит!
— Дар любви? – Аня чёрным бархатом взгляда мазнула по руке.               
— Конечно. Только не мне, а  маме.
Тоня, разгорячённая бокалом сухого вина, шумной музыкой, шуточками и смешками со всех сторон, прыгала в танце, извивалась и вертелась, беспрерывно ловя взглядом свои отражения то в большом зеркале на стене, то в стекле двери, то в полировке посудного шкафа. Она частенько поглядывала на свою руку, красиво взмахивающую в такт музыке, сверкая металлом и гранями камня.
Решили не пить чай, а купили целых три огромных арбуза. Ещё было по-летнему жарко и сочные слитки лета, утоляя жажду, как бы подновляли её.
— Ой, я лопну, -- хохотала Ритуха, сбрасывая с плеча потную Васину руку, – не липни ты, Васёк, и так жарко!
— Держи серёдочку –  сла-а-а-адкая, – пропел томный Вася.
«Ну, кот и кот!» –  смеялась про себя Тоня. Ромка кормил Танюшу с кончика ножа, Генка хрупал кусок гигантскими надкусами, не сводя взгляда с Ани, и Тоне чуть взгрустнулось, будто она тут не к месту – одна без пары… Она прошла в ванную, где совмещались все необходимые «удобства», повозилась с лямками комбинезона, тут застучали в дверь, и запищала, заверещала Ритуха:
— Антон, сколько можно? Выходи, уй-юй-юй!.. Арбуз же…
Тоня отодвинула задвижку.
— Входи, я только руки вытру, а-а-ах!..
— Что случилось? – Ритуха, не стесняясь, присела по нужде.
— Кольца нет! Я его не снимала, когда мыла руки, оно, видно, сейчас упало.
Тоня начала шарить по полу. Свет был тусклый. Рита заслоняла собой пространство.
— Рит, отойди в сторону.
Та нагнулась, тоже стала искать. Гонимые арбузом к общей цели, подошли все.
— Что вы ползаете?  – Генка, кажется впервые за вечер, что-то произнёс.               
— Кольцо Тонино ищем. Она, когда руки вытирала, обронила.
— Не нашли? – спросила Аня.
— Нет ещё. Тут коврик мохнатый, надо его вытащить.
Рита потащила коврик, а Тоня, цепенея от страха, шарила руками по голому полу. Потом каждый входил  и шарил, шарил… Аня принесла фонарик, осветила всё, перетрясла полотенца, халаты, висевшие в углу          (вдруг зацепилось оправой за ворс?), кольца не было. Тоня прошла в комнату, села на диван, из глаз полились слёзы. У них с мамой, только что не нищих, была одна ценная вещь – это кольцо. Но, главное,  -- это память, единственный папин подарок, талисман её, Тониного, счастья! Как сказать маме? Огорчить её, оскорбить, предать!.. Если бы вернуть всё…  Да она бы ни за что не взяла кольцо, не пошла бы на эту проклятую вечеринку! И ещё одно чувство шевелилось в душе, такое гадкое, что и для себя не хотелось его прояснять: куда же делось-то кольцо? Не в песке, не в воде утонуло… Кто-то нашёл, припрятал, присвоил… Кто? Ритка, так торопившая её, выпихивающая из ванной? Но у неё платье, что сопля, всю её обтянуло, и ворот под горло, в лифчик не спрячешь…  А-а… под платье, в трусики – вполне могло быть. Или Танюха, ползала там попой кверху, сарафан джинсовый весь в карманах… На Аню думать совсем противно, но ведь полотенца, халаты она перебирала…  А парни? Да каждый мог. Сделал кто-то один, а Тоня теряет веру в каждого. Ужасно! Нет-нет, нельзя об этом думать! Невозможно!
Арбуз, разъятый на куски, являл своё кровавое нутро, никого больше не привлекая, музыку выключили, сидели молча. Одна ли Тоня сомневалась? Да нет – каждый. И это было тяжело.
Стукнуло, скрипнуло в прихожей, и Андрей всунул голову в гостиную.
— Я думал, разошлись все. Гляньте, пожалуйста, тишина!.. Что случилось? Чего молчите? Отвечайте представителю закона! – он  хохотнул было, но осёкся.
— Да вот, --- начала Аня, её никто не перебивал, и она коротко всё рассказала.
Андрей с фонариком прошёл в ванную, всё осмотрел, вышел невесёлый.               
— Да, – вздохнул, – ничего нет.
— Может, карманы проверить? – предложил, мучившее всех, Генка.
— Ага. И в белье порыться у девчат? – Андрей снова хмыкнул.
Он подошёл к Тоне, присел на корточки, заглянул ей в лицо.
— А ну, красавица, не раскисай. И на всех не думай: никакая вещь не стоит дружбы. Слышишь? – он проник, наконец, взглядом в её опущенные мокрые глаза, и Тоню омыло теплом и нежностью, – я тебе, Тонечка, к свадьбе точно такое кольцо подарю, а захочешь, и лучше. С сегодняшнего дня начну денежку собирать. А? Согласна?
— Ты что же, предложение ей делаешь? – повеселев, ахнула Ритка.
— Выходит, что так, – покраснел Андрей, – она ведь такая… замечательная… самая-самая…
Все загалдели, зашумели облегчённо, немножко слишком, оживясь.  Тоня была как во сне. Она смотрела на Андрея, а он, не отрываясь на неё. Он быстро ел арбуз, стесняясь сплёвывать косточки, собирал их в руку.
— Ну что, подруга моя, – с сожалением вздохнул он, – проводить тебя? А то я на дежурстве, вот, на пять минут забежал…
Идти до остановки пришлось быстро, хорошо, троллейбус тут же подошёл, и Андрей, подсадив Тоню, стиснул, пожал ей руку особенно бережно и страстно.
Тоня ехала, уткнувшись в окошко, гладившее по лицу то краской горящих  реклам, то темнотой массивов, то отблесками тусклых окон… Счастье и горечь, утрата и огромное обретение растягивали, разрывали душу. «За всё приходится платить, – думала она, – я просто заплатила за своё будущее своим и маминым прошлым. Надо смириться. Мама поймёт, простит… Ах, жалко её огорчать, как жалко! И ведь кто-то… Не само же… Нет, нет, не думать!..» Но думалось. Думалось с болью и досадой, с нежностью и невозможностью обвинить кого-то. О том, что сказал Андрей, она сумела запретить себе думать, боясь спугнуть, «сглазить» свою воплощённую мечту. Она только ощущала в душу горячую радостную волну и стыдилась нырять в неё, вспоминая о маме.
Тоня легла спать, но сон не шёл к ней. Она вертелась, вставала, бродила по квартире, подходила к окнам. Скоро рассвет, уже не темно, а тёмно-серо. Она легла, почувствовала тихое монотонное биение крови в теле, почти  уснула… Вдруг, сквозь мягкую мутную пелену, в ушах отозвалось ясно и чётко: «Бульк!»
Она вскочила с прыгающим, испугавшимся сердцем.
— А-а-ах! Точно! Так и было!!! Ой, дура я, дура! Балда ненормальная! Ну, конечно же…
Она поняла, словно вспомнила всё: когда помыла руки, слегка стряхнула воду, и был этот тихий «бульк», а когда вытирала руки, кольца уже не было. Значит, булькнуло оно в унитаз! – стыд, боль, глупая непоправимость снова стали грызть её мозг и сердце. Но тут новая мысль, как спасительная, выносящая на сушу волна, подняла её дух: «Значит, никто ни в чём не виноват. Друзья у меня прекрасные, чистые, честные! Как хорошо! Слава Богу!..» И она провалилась в сон, а проснулась, услышав вернувшуюся маму.
— Ого! Полдвенадцатого! Что, до рассвета гуляли?
Мама выглядела утомлённой, но бодрилась.
— Видала, как мы быстро картошку выкопали? Думала, только вечером приеду… Земля у них – песок песком, лопатка шнырь-шнырь… Мелковата, конечно, картошечка…
Тоня встала, пряча лицо, пошла умываться. Было страшно и тоскливо от предстоящего разговора, но носить в себе этот груз она не могла. Мама после неё умывалась в ванной, а Тоня поставила чайник на огонь, резала хлеб, колбасу, мазала маслом ржаные ломти. Мама заглянула в кухню.
— Ох, пока чай заварится, полежу на диване, потянусь, спину распрямлю.
— Болит?
— Ну!.. Как всегда…
— Ты голодная?
— Нет. Нас перед отъездом хорошо покормили яичницей с салом. Пить хочу.   
— Мама, может, потом поговорим… или… я не знаю…
— Что, доча? – мама сразу налилась тревогой, знала Тоню, чувствовала её душу.
— Мама… Я такое сделала, что меня убить мало…
— Господи! Да с кем?..
— Нет, мама, не то совсем, – Тоня разозлилась даже, – у тебя одно на уме…
— Фу ты… Да не украла же ты?
— Нет, наоборот. Потеряла… А может, и украла.
— Да что ты мне голову морочишь? Говори! В техникуме (она колледжем её учёбу не называла), там что-то случилось?
— Нет, дома.
— Дома? – мама аж засмеялась, – ну, даёшь! Дома у нас только убийство совершить можно: муху прихлопнуть. Что дома-то? Ещё и плачет…
— Ай, да ну тебя! Сейчас сама заплачешь! Я вчера на вечеринку надела папино кольцо…
— А, вон что… –  мама посерьёзнела, замкнулась,– украли, потеряла?
— Потеряла.
И Тоня подробно, со всеми описаниями мыслей своих и чувств, рассказала маме о кольце, кроме только Андрюшиного предложения.
Мама долго молчала. Потом вздохнула до самых глубин, кивнула как бы сама себе.
— Ну всё. Видно, время моё пришло. Знак мне с небес. Призн`аюсь  и я тебе, Антонина.
Тоня сжалась вся. Полное её имя звучало в устах мамы, как приговор судьи.
— Кольцо это, – мама опять вздохнула,– не золотое, не дарёное, не памятное. Серебро позолоченное, недорогое, самой себе купленное. Никто никогда меня не любил. До тридцати дожила – нет любви. Квартира мамина была, работала тогда на заводе, получала хорошо… Сама приглядела парня – дальнобойщика, у нас на складе загружался, сама и навязалась… Он и знать ничего не знал и не знает, своя у него семья. А кольцо… Купила, когда тебе три года было, и начала ты спрашивать: «А где мой папа?..»
Долгое молчание повисло и снова прервалось маминым вздохом:
— Вот и я тебе всю свою вину-правду выложила. Кольцо-то – твоё. Потеряла, туда ему, лживому, и дорога. Надо будет, ещё наживём.
— Мама… да как же… мой папа жив? Он есть?
— Да. Слава Богу. Жив, здоров. Только поддаёт крепенько в свободное время. Такси у него частное. После встречи со мной, он дал понять, что серьёзного ничего не будет – стара я для него, хотя мы с одного года. Потом женился на молоденькой. Лет через пять начал проявлять ко мне интерес, но я чужую семью рушить не смела. Простишь ли ты меня, Тонечка? Поймёшь ли? Я боюсь твоё доверие потерять. Никого у меня нет, только ты.
— Мама! А у меня? До вчерашнего дня – тоже только ты! Я не кольцо жалела, а тебя, твои чувства, да ещё друзей, которым так надо верить. Но всё оказалось иным, каким-то волшебным! Боже мой! У меня есть папа! Я его увижу! Узнаю! Мама, я поняла, за что я заплатила этим кольцом! Ура! Хорошее оно было: оно мне дружбу, счастье, отца выявило! Точно, это был талисман!
Тоня чмокала маму в щёки, лоб, глаза, смеялась, вытирала слёзы…  Мать тоже плакала и улыбалась ей. Потом и об Андрюше рассказала Тонечка – осторожно, боясь поверить в негаданную радость, страшась спугнуть её.
А грязная подземная река несла, волоча по дну, позолоченное кольцо с камнем, стёсывая песком тонкий слой позолоты и обнажая чистое, суровое серебро правды.