Но вы читаете донцову

                Через тысячу лет,
                через десять тысяч годов
                Память, чья сохранит
                Нашу славу и наш позор?

                Древний Китайский поэт Тао Юань-Мин               

               
        - Что, что ты сказала? – Закричала мать, - ой, горе-то, ой вся в бабку!   Выбледка в подоле принесет…  Ой, за что же ты наказываешь меня, Господи, честную, без мужика десять лет живу, - мать бросилась на колени перед образами, била головой об пол. Потом  запричитала, но так чтобы на улице слышно было не слишком.
       
        Едва не разбив лоб, мать вскочила и уставилась на  дочь, которая сидела и пустыми глазами смотрела в окно. А мимо окна проносились тройки – в соседнем доме, богатейшем в селе, играли свадьбу. Самую веселую и изобильную, которую только и могли вспомнить крестьяне, всего десять лет назад как получившие свободу. Проявив недюжинную волю, крестьянин Иван Дмитриевич Салтыков скоро сделался не просто зажиточным, а уже не менее богатым, чем местный помещик. Во всяком случае, недавно прикупил у последнего лес и заливной лужок в месте, который называют Коровий брод.
        Женился его второй сын – Дмитрий. – Одет он был в городской костюм, в лакированных штиблетах, модно подстрижен парикмахером в городе Мценске. И не выглядел простым крестьянским парнем – слишком тонок в кости, слишком черен волосами и глазами, слишком дерзок. Совсем не в свою белесую родню пошел – ни в старшего брата битюга Кольку, флегматичного и ленивого парня, что говорил скупо, спал много, девками интересовался мало и оживлялся только тогда, когда играл в лапту. А так  жил – хлопал белыми, как у теленка ресницами и старался увильнуть от крестьянской работы, чем вызывал у отца праведный гнев. Были еще и две девочки-близняшки. Варвара и Серафима. Беленькие, юркие, хитренькие. Сам отец был высок, мосласт, с буйной бородой и волосами русской масти. А мать волосы имела цвета осенней соломы.
        Обвинить мать в неверности не мог никто. Цыган в момент зачатия Димки в окрестностях села не наблюдалось, да и женщина она была – честная, богобоязненная, даже какая-то излишне тихая. Хотя в тихом омуте… Но нет, даже самые злые и завистливые языки не могли ничего ей предъявить.
        Если только не призадуматься, что за семь месяцев до его рождения заезжал погостить к барину молодой чернявый поручик, и Анастасия, так звали мать, носила в барский дом сливки и сметану, самую лучшую в деревне. Услышав однажды змеиный шуршащий шепоток сплетни, отец взял за глотку змею (специально посетил в собственной резиденции главную сплетницу - бабку Агафью) и слухи смолкли. Да и ребенок родился через семь месяцев после отъезда чернявого офицера, а не через девять, на что тоже бабке Агафье привели резоны, и что ребенок родился вполне доношенный.
        Честность Анастасии более никто не подвергал сомнению. Сама она тоже все забыла – кто, где, когда. Вспоминался только горячий плоский живот поручика – от пупка к мужскому естеству спускалась дорожка из жестких волосков. Его розовые губы, теребящие её темный сосок, и это почему-то возбуждало более всего, кровать барыни, что поехала на воды и оставила на кровати два длинных черных шелковых чулочка. Поручик ради смеха сорвал с Анастасии всю одежду и, сам с поцелуйчиками и нежными словечками надел на маленькие, какие-то не крестьянские ножки это барское баловство.
        Впервые Анастасии было хорошо в постели с мужчиной. Муж приходил усталый, потный даже после бани, и навалившись всеми мослами на неё, быстро делал «дело», откатываясь, не интересовался, доставил ли наслаждение супруге и тут же засыпал. В, общем, мужа своего Анастасия не любила. Больно жаден. Больно своекорыстен. Больно груб.
        А Дмитрий, любимый сынок, вышел хорош. Красивый, живой, горячий.
        - И любовник будет первоклассный, - думала не совсем простая крестьянка Анастасия. Она была почти что барыней сама.  Дочь сельского Эскулапа, увы, имевшего неодолимую страсть к злодейке в сто градусов, притаившейся в его пузырьках. Сплавил он свою дочь простому мужику, но богатому, черт возьми, богатому уже. А каким станет лет через десять-двадцать?
         Все оказалось правдой – дом ломился от хлеба, прочих запасов, всяческого изобилия. Но только васильковые очи Анастасии всегда были грустны.
       Отец привез Димке невесту из-за реки, хотя соседкина дочь, Ольга любила парня с детства, и  сын любил неё. Да, ей было четырнадцать тогда, а сыну семнадцать, когда Анастасия застала их в барском саду целующимися под огромной старинной грушей. Он прижимал Олю всем телом к стволу и целовал девушку так, что самой Анастасии, случайно увидевшей эту сцену (было темно, и она искала отбившуюся от стада телушку), стало горячо и стыдно. На следующий день она предостерегла Надежду – мать Ольги и самую близкую свою товарку, чтобы глаз с дочки не спускала.
        Девчонка была красоты неописуемой и дерзка не меньше своего ухажера. Тяжелая коса цвета гречишного меда текла по плечам, темно-голубые глаза и яркие, какие-то «бесовские» губы так и манили, наводили парней на греховные сравнения.
        Но приблизиться к девушке никто не смел.
        Димка однажды уже чуть не покалечил пришедшего на сельские танцы городского паренька, что приехавшего погостить месяцок к помещику. Удивительно, но парень этот чем-то был похож на самого Димку моложе только на год-другой и так же нагл.
       Парню все объяснили в кустах сирени, для убедительности небольшие, но ловкие кулаки двинули ему в солнечное сплетение так, что парень потом кашлял с полгода.
        А Ольга? Смеялась так, что Димка понял – больше он не может ждать ни минуты. Он пошел провожать девушку домой и по дороге сказал, что у их собаки Ласки родились щенки, и отец хотел их утопить, хоть Ласка собака не простая, а русская борзая и сам Димка повязал её с барским псом по кличке  Гуляй Ветер.
        - А сколько у ней щенков?
        - Восемь штук. Четыре суки и четыре кобеля.
        - А куда ты их денешь?
        - Отвезу в город, там есть один мужик, покупает породных  щенков и возит их в саму Москву, на Птичий рынок.
        - А деньги куда денешь?
        - Тебе накуплю гостинцев. Алых атласных лент, духов, как у барыни, кружев.
        Они уже вошли в шалаш, где на сене сидела Ласка, она почуяв своего благодетеля бросилась к нему, радостно повизгивая. Димка достал огарок свечи, зажег его, отворил деревянную кадушку и кинул собаке кусок малосольной говядины.
         - Какие хорошенькие, - сказала Ольга, присаживаясь на сено и запустив руку в нору, вытащив на свет щенка, стала им любоваться. Умные веселые глазки смотрели на неё с удивлением. Почему это мама вдруг стала так выглядеть и пахнуть, потом почуяв обман попытался вырваться и взвизгнул испуганно. Ласка что-то прошептала, и её сын успокоился.
        Димка присел рядом с Ольгой, и якобы любуясь щенками, играючи повалил её на сено. Девушку не удивило выражение его лица, такое лицо у него становилось всегда, когда он прикасался к ней. Однако, придавив её всем телом, он жадно пил её губы, и его рука подняла её сарафан и нетронутую, никогда не видевшую солнце, белую кожу на тыльной стороне бедра.
        - Не смей! – Зло откинула его руку Ольга.
        - Я посмею, я всё сегодня посмею. Ты – моя, ты с самого рождения, с самого своего зачатия – моя.
        - Убери руку, Димка.
        Она схватила эту загорелую почти до черна руку и почувствовала, как эта нежная и ласковая всегда к ней рука превратилась в стальную, в такую сильную, что не с девичьими силенками было эту руку оттолкнуть.
        - Убью, убери руку. Не смей меня трогать.
        - Посмею, любимая, посмею.
        Он ворвался в неё, как враг-завоеватель врывается в города. И понял, что погиб. Что ни одна женщина не будет ему так сладка и дорога, как эта девушка. Но её лицо отрезвило. Она стала как неживая восковая кукла.
        - Оля что с тобой? Оля прости меня! Прости меня!!! Прости…
Я – сумасшедший, я… Оля я завтра же объявлю отцу о нашей свадьбе. Я не могу без тебя жить.
        - Урод! Сам вы****ок и еще хочешь наплодить таких же уродов?
        - Что ты сказала?
        - Что слышал! Думаешь, о твоей матери не судачат? На языках мозоли натерли, что отец твой рогат как лось. И тебе не отец!
        - Зря ты это сказала. – Вставая, спокойно произнес   Дмитрий. -  Сама позором теперь утрешься. И моли Бога, чтобы все прошло для тебя удачно, тогда соблазняясь на твою неземную красоту, может тебя кто-нибудь возьмет замуж. Будет всю жизнь бить смертным боем, что не девушка, а будет любить. Таких, как ты, мужики страсть как любят.

        Через месяц Ольга почувствовала, что носит ребенка. Нет, не пожалел Отец Небесный девушку.
        - За что? За что мне это? – спрашивала она себя и не находила ответа. Неужели только за то, что была ласкова и игрива, как котенок. Что позволяла себя целовать неистово, что сама томилась желанием?
        И Димка, горячий, но отходчивый, не показывался на глаза.
        А на Покров сумрачный его отец уезжал куда-то и вернулся довольный. В деревне объявил, что женит второго сына раньше старшего. Что невесту берет из города Белёва, дочку мещанина Антона Тихоныча Сыроежкина.
        Мать выпытывала у Ольги, что за черная кошка пробежала между ними?
        - Я видеть его не хочу! – Отвечала дочь.
        - А я думала, что мы с Анастасией породнимся. И отец твой, покойный, этого желал. Дружили они с детства - Иван и Василий. Лучшие были дружки, ближе братьев. Брата любишь поневоле, а друга по велению души. Было у вас что с ним? – Перебила себя мать и строго взглянула на дочку.
        Ольга отвела взгляд.

        Невесту привезли в коляске. В розовом, обшитом  кружевами платье и сзади везли целый обоз добра. Невеста состоятельная была. Иван сиял – не только богата, а красавица всем на диво, с его точки зрения. И Ольгины подруги её  оценили, понравилась им девушка, о чем они радостно Оленьке и сообщили.
        - Волосы у неё – темно-темно-коричневые и блестят, как шелк. Глаза непонятного цвета, утром светлые, как золотая чайная заварка, а при лампе становились темными, недобрыми. Кожа не слишком хороша. Темная какая-то и на вид сухая, не нежная. Зато румянец и зубки чудесные. И приветливая, живет с бабкой в доме у Щеголихи (местной швеи и из привезенных тканей та строчит ей с утра до вечера приданое).
      Так  дорогие подружки пилили ржавой пилой сердце Оленьки.
      А перед самым венчаем, Дмитрий нашел возможность встретится  с Ольгой. Они стояли друг против друга на конюшне, и она была непреклонна.
       - Я отправлю невесту назад…
       - Еще одну девушку сделаешь несчастной? Какой же ты слабый человек….
       - Я люблю тебя.
        - И я тебя люблю, но я не допущу позора той девушки. Иди и подчинись воле своего отца.
        - Я хочу быть с тобой.
        - Поздно. Ты проиграл эту битву… - Сказала Ольга,  самая не зная зачем.
        - Я люблю тебя… - и эхо реки Оки отразило эти слова. Миллион лет пройдет, а слова эти воплотятся в плоть…
        - Иди к своей невесте…

        Прошло три месяца, и позорную тайну скрывать было уже невозможно. Мать, поджав сурово губы, объявила что дочь должна уйти из дома. Ольга и сама понимала, что едва кто-то заметит живот, загрызут тут же. Причем всей деревней.
     И перед самым Рождеством, взяв одежду, немного денег и продуктов, Ольга покинула родной дом.
    
    Беременная на последнем месяце стояла она над рекой Москвой-рекой.  Проплывали мимо неё последние льдины, но река была свободна, потому что пришла весна и освободила её из ледяного плена. А Ольга готовилась освободить себя и своего ребенка от земного плена. За месяцы скитаний она испробовала многое – мыла полы в харчевне, работала на табачной фабрике, но везде как только обнаруживали её живот, тут же и увольняли. Наголодалась. Жила в каких-то притонах, где пировали уголовники. Но они-то как раз её и не трогали, и даже кормили. Знать было что-то святое в душах этих неправедных людей.
    Ольга стала считать и загадала, едва произнеся десять, прыгнет в эту черную пучину.
    Раз
    Два
    Три
    Четыре
    Пять… и тут она почувствовала, что её кто-то взял под руку. Она открыла глаза и обнаружила стоящую рядом с собой хорошо одетую женщину лет сорока, со свежим лицом и ласковой улыбкой.
     - Ты чего задумала, девка? Грех это! И двойной грех, судя по твоему животу.
     - Жизни нет, тетенька, - пискнула Ольга, - есть нечего самой, а ребенка чем кормить стану?
       - Пойдем со мной. - Сказала женщина. – Я Викка и тебе помогу.
       - Ольга. - Со своей стороны представилась девушка.
       - Ты не поняла, - улыбнулась женщина. – Меня зовут Варвара Васильевна.  И скажи мне, крепка ли твоя вера?
       - Я только что хотела убить себя и своего ребенка.
       - Ясно. Ты хотела швырнуть в лицо Того Кто Подарил Тебе Жизнь его дар? Думаешь, что там тебе станет лучше?
       -  Я думаю, что там ничего нет.
       - Есть.
       - Тогда почему я страдаю? Меня изнасиловал парень, которого я любила с детства, и я же виновата.
       - Никто не знает путей, никто не знает замыслы Всевышнего.  – Сурово взглянув в лицо  Ольги, поинтересовалась. - Всех девушек насилуют?
       - Нет.
       - Ты его любишь?
       - Нет. Да.

        Они прошли по Ордынке, и женщина повернула во двор. Квартира, где она жила была опрятна, чиста и пахла травами.  Так же пахло в доме одной старухи-целительницы в деревне, где родилась Ольга.   
       Женщина разделась. И оказалась под скрывавшей все богатой шубой худенькой, какой-то бестелесной что ли. Сняв засаленный тулуп, Ольга огляделась. Странное было жилье – образа на стене, а на комоде, покрытом белой парчой, непонятном порядке стояли необыкновенные предметы.
       В дальнем конце столешницы на юге возвышалась белая свеча в хрустальном подсвешнике. У северной границы  стояла плошка с солью. На Востоке лежали цветы – бутоны роз, и именно они лежали, а не стояли в вазе. На западе - чашка с вином. Кагор.
      - Что это? – спросила Ольга.
      - Это алтарь Бога и Богини.
      - Кого?
      - Я Викка! И Высшие силы прислали меня спасти тебя и твою девочку.
      Ольга остолбенела.
      - Вы ведьма?
      - Это главная ошибка. – Сказала Варвара. - Ведьма, а их много на земле, совсем другое. Я – Антиведьма.
      - Ничего не понимаю.
      - А тебе пока ничего и не надо понимать. Тебе нужно родить здорового ребенка, и отдать его Викке. Иссякает наше искусство…
      - Как отдать? Язычникам отдать?
      - Напоминаю, - металлическим тоном произнесла Варвара, - ты здесь, потому что я спасла тебя. Не нравится – пожалуй на мост.
      - Что я буду делать?
      - Отлично! Умница! Все получится! Ты не будешь варить жаб и  змей в котле. Это всё смешная  атрибутика шоу. Ты будешь спасать то, что подлежит спасению…  А это серьезно. Но первый закон Викки гласит  НЕ ПОМОГАЙ ТОМУ, КТО НЕ СТОИТ У КРАЯ.  И кто не просит тебя о помощи. Ты напрасно растратишь свою СИЛУ.
        - Но я же не просила помощи.
        - Зато стояла у края!
        - Не знаю, кто ты, Варвара, но за последние месяцы, которые прошли с момента зачатия моего ребенка; ты сказала, что это будет девочка?, я спокойна и счастлива. Но у меня совсем нет денег… Как отплачу тебе за доброту и гостеприимство?
        - Своим ребенком расплатишься. У неё не будет нормальной жизни – ни мужа, ни семьи. Она будет Великая Викка. А Викка не нуждается ни в муже, ни в чем-то другом из мира взрослых, хитрых людей. Зато её жизнь будет наполнена радостью созидания. 
       Срывая цветок, она будет просить у него прощения, что оборвала его жизнь. Но цветок этот будет иметь судьбу – он поможет другим стать здоровыми. Это один из главных законов природы - ты не сам по себе,  а для кого-то! Девочка, я сейчас скажу непонятную фразу, а ты не думай над ней, ты просто прими это как истину – «ЖИЛ Я, И ОТДАЛ ДУШУ СВОЮ ЗА ДРУГИ СВОЯ»
        - Вы хуже ведьмы, - заплакала Ольга, - та за деньги приворожит… А вам нужна душа?
        - Душа принадлежит Всевышнему.  Я просто начала тебя учить. Викка это не для себя, это реальная помощь другим существам. Повтори каким.
       - Которые отчаялись. И стоят на краю бездны.
       Варвара ничего не сказала, только улыбнулась удовлетворенно.

        Роды были тяжелые, Ольга теряла силы, и казалось, что ребенок умрет. Но девочка вышла вместе с пузырем.
         - В рубашке родилась девочка.  – Удовлетворенно сказала Варвара. – Я не ошиблась. Благодарю тебя, Богиня, благодарю тебя, Бог. Но мне важно увидеть её глаза. Они должны быть зеленые.  А еще лучше разноцветные. Тогда это будет избранная, истинная Викка.
         Глаза оказались разноцветные. Один светло-зеленый, другой карий с золотистыми отблесками.
         - Настоящая Викка родилась, - Варвара не спускала с рук ребеночка. – Ольга, все будет – любовь, деньги, жизнь полная чуда.
         - Но не окрещенная она будет.
         - Кто сказал? Это колдунья не может входить в церковь, в Викка может. Ты все еще думаешь, что продала ребенка дьяволу?  Оленька, это не так! Эта девочка принадлежит Богу и Богине. Боги всемогущи, но черти гораздо расторопнее, - улыбнулась Варвара. 
         - А как же заповедь «Да не будет у тебя других богов перед ликом моим»?
         - Это серьезно! – Варвара перестала любоваться ребенком и подняла глаза на мать. – Разве не Он создал этот мир? Разве обожествляя природу и используя энергии созидания, а не разрушения ты нарушаешь Его волю?
         - Умеете вы убеждать. С моим ребенком ничего не случиться плохого? Я могу в это верить?
         - Напоминаю, что если бы не я ни тебя, ни ребенка уже не было бы! А ты торгуешься…
         - Но она родилась и я хочу, чтобы она была счастлива.

         Прошло три года. И однажды Варвара объявила, что они уезжают из Москвы.
         Маленькая Ника, так назвали ребенка, была весела, игрива. Некапризна и не подозревала о судьбе, которую приготовила ей Викка Варвара.
 


                Глава 2


                Не возьмешь моего  румянца,
                Сильного, как разливы рек!
                Ты - охотник, а  я не дамся…
                Ты – погоня, а я есмь бег

       Виктория Васильевна Малинина, закончив работу в белоснежном  здании,  что расположился на перекрестке  Каланчевской улицы и нового проспекта, проходя мимо скверика возле платформы Каланчевская, остановилась. Лицо её царапала снежная сечка. Очень метельный выдался март, но он шел уже к концу. Неделя-другая и появятся золотые пуговички цветов мать и мачехи. Но в этот вечер вьюга лютовала так, что люди в панике разбегались.
     И Вика стремилась оказаться быстрее дома, в своей уютной, расположившейся в кирпичном «престижном» доме, у метро Проспект Мира, квартире. Но её слух привлекли какие-то странные звуки, словно плачет, нет скулит ребенок… Она прошла мимо скверика несколько раз – мал он был, размером с пары мужских носовых платков. И уже хотела уходить, как снова услышала эти звуки, она обернулась и поняла, что доносятся они из сугроба, что намела вьюга за лавочкой.
     Вика быстро стала разгребать снег, она уже поняла, что метель замела какое-то живое, пока, существо. Показалась голова подростка и ужаснула мужественную Вику. Лицо было превращено в месиво. Эта маска смерти стонала тихонько-тихонько. Почти что попискивала.
     Почувствовав в себе невероятную силу; ведь спасала почти ребенка; она схватила его за руки. И выдернув из сугроба, уложила мальчика (это, как она подумала, мальчик лет двенадцати), на скамейку.
     - Что делать, что же  делать, - метались в панике её мысли, - надо бежать, надо вызвать милицию. Но пока они приедут. Пока протокол, пока то да сё, мальчик сто раз успеет умереть…
     Вика выскочила на проезжую часть и чуть ли не бросилась под   колеса какого-то автомобиля. Шофер, едва успев затормозить, выскочил и заорал. Что он кричал, Вике некогда было выслушивать, она подлетела к водиле и, вцепившись в него обеими руками, страшным тоном прямо в лицо сказала:
     - Там, - она кивнула на скверик, - умирает мальчик!
         

     Они сидели на кухне, и пили чай. Вика внимательно наблюдала за Дмитрием, Димкой. За пареньком, которого она спасла от смерти в тот вьюжный вечер конца марта. Синяки и раны, при её материнском уходе, зажили довольно быстро. А когда она увидела его лицо, то просто оторопела.
      Перед ней сидел Ангел. Серо-зеленые прозрачные глаза, светло-русые, с легким золотистым отливом волосы.  Прямой нос. Прекрасно  обрисованные губы. Безукоризненные зубы.
      А улыбка?
      За такую улыбку можно жизнь отдать.
      В общем, ничего прекраснее лица этого мальчика она в своей жизни не видела.
       И ласков был этот ребенок невероятно. Мог подойти сзади и быстро поцеловать её в шею. Одно тревожило - мальчик  отказывался  рассказывать, что-либо о себе. Назвал только имя – Дмитрий.
       Виктория была женщина не бедная – возможностями Перестройки воспользовалась отлично, и денег на мальчика не жалела, но… Но. Это же чей-то ребенок.

       Сегодня, в субботнее утро, она решила поговорить с ним серьезно. Завершив завтрак, она потянулась к сигаретам, но мальчик взглянул на неё и тихо сказал.
        - Не кури.
       Она невольно отдернула руку. Странно, но с появлением в её доме этого мальчика, она перестала курить. И выпивать рюмку конька с кофе на завтрак. А после работы три рюмки!
        И тут она разозлилась. Что происходит? Что, вообще, происходит? Она ему спасла жизнь, вылечила, кров предоставила. Кормит, наконец, а он  уже ею руководит.
        Быстро, однако, взял власть.

        - Ты скажешь, наконец,  кто ты и откуда взялся на мою голову?  – Она демонстративно затянулась ароматной «дамской» сигареткой.
        Мальчик  внезапно улетел из нашего мира.  Глаза его стали пусты – из них исчезла мысль.  Он замер, глядя в одну точку.
      Вика впервые заметила за ним эту странность и испугалась. Она  бросила в пепельницу сигарету и сказала примиряюще.
      - Не злись.  Видишь.  Не курю я уже. И курить не хочу! – Повысила она голос. 
     Но Ангел порхал в других мирах.
     Женщина подскочила к мальчику и стала трясти его за плечи.
     Но Ангел пребывал в иных Вселенных.
     Тогда женщина испугалась по-настоящему!   
     - Дима, - тихо прошептала она, – я никогда не  буду больше курить.
     Мальчик улыбнулся ей своей особой улыбкой, от которой сладко замирало сердце.
      Он повернул к ней свое лицо. Губы его приблизились к её губам,  и он поцеловал женщину поцелуем мужчины.
      - Что ты делаешь, - Вика с удивлением и страхом взглянула на него, - ты как меня поцеловал? Ты – ребенок.
      - Я не ребенок, - пристально глядя ей в глаза, отозвался он. – Мне  шестнадцать лет.
      - Сколько? – пролепетала Вика.
      - Шестнадцать.