Солдатик. Мопассан

Каждое воскресенье, едва освободившись, двое солдатиков отправлялись в путь.
Выйдя из казармы, они поворачивали направо и пересекали Курбевуа широкими быстрыми шагами, словно шли согласно приказу начальства. Затем, когда они выходили из города, то замедляли шаг и более спокойно шли по голому пыльному шоссе, ведущему в Безон.
Они были маленького роста, худенькие, утонувшие в своей чересчур длинной и широкой форме, рукава которой закрывали кончики пальцев. Их стесняли красные штаны, слишком просторные, которые заставляли их вытягивать ноги, чтобы идти быстро. А под высокой жёсткой каскеткой не было видно лиц, худых бретонских лиц, на которых отпечаталась почти животная наивность, а глаза были нежными, голубыми и спокойными.
Они не разговаривали между собой, когда шли, так как их головы были заняты только одной мыслью: войти в лесочек Шампиу – место, которое напоминало им родной край. Только там они чувствовали себя хорошо.
На перекрёстке дорог, ведущих в Коломб и в Шату, когда солдатики приходили под сень деревьев, они снимали свои головные уборы и вытирали лбы.
На мосту Безона они всегда немного останавливались, чтобы посмотреть на Сену. Они оставались там 2-3 минуты, перегнувшись через перила, или смотрели на большой залив Аржантея, где реяли белые паруса клипперов, которые, возможно, напоминали им море Бретони и порт Ванн, где они раньше жили, а также – рыбацкие лодки, которые ходят по Морбиану.
Едва они переходили Сену, они покупали провизию у колбасника, булочника и виноторговца и уносили в своих носовых платках кусок колбасы, ломоть хлеба и литр вина. Но, выйдя из деревни, они сильно замедляли шаг и начинали беседовать, наконец.
Перед ними простирался чахлый луг, кое-где покрытый кустарником, который вёл в лес – в тот лесок, который напоминал им Кермариван. Пшеница и овёс окаймляли узкую дорогу, теряющуюся в колосьях, и Жан Кердерен каждый раз говорил Люку Ле Ганидеку:
- Здесь как в Плунивоне.
- Да, очень похоже.
Они шли бок о бок, их головы полнились смутными воспоминаниями о родине, наивными воспоминаниями. Они словно вновь видели край поля, живую изгородь, кусок пашни, перекрёсток, гранитный крест.
Каждый раз они также останавливались у межевого камня, так как он чем-то напоминал дольмены Локнёвана.
Прибыв к первым деревьям леса, Люк Ле Ганидек каждый раз обламывал ветку орешника и начинал обдирать её от коры.
Жан Кердерен нёс провиант.
Время от времени Люк произносил чьё-нибудь имя, припоминал какой-нибудь факт из детства. И их далёкий родной край постепенно начинал переполнять их через расстояние со своими формами, звуками, знакомыми горизонтами, запахами травы и моря.
Они больше не чувствовали запаха парижских испражнений, которым полны обочины железных дорог. Пахло только цветущей осокой, которая собирает и приносит свежий речной бриз. И паруса лодочников, белеющие у берегов, напоминали им каботажные суда.
Они шли короткими шагами, довольные и грустные, мучимые ностальгией и горем, которое испытывает птица в клетке.
Когда Люк заканчивал обдирать ветку, они приходили на полянку, где обедали каждое воскресенье.
Они находили 2 кирпича, спрятанных в чаще, и разводили небольшой костёр из веток, чтобы поджарить колбасу на кончике ножа.
Когда они заканчивали обед, доев хлеб до последней крошки и выпив вино до последней капли, они не вставали с травы, сидели рядом и молчали, устремив глаза вдаль, сложив пальцы, как на мессе, вытянув ноги в красных штанах в зарослях красных маков, и медь их каскеток и пуговиц блестела под горячим солнцем и останавливала внимание жаворонков, которые пели над их головами.
Ближе к полудню они всё чаще и чаще посматривали в сторону деревни Безон, так как должна была прийти девушка, ухаживающая за коровой.
Она проходила мимо них каждое воскресенье, чтобы подоить и вновь поставить в сарай корову – единственную корову деревни, которая свободно паслась на траве недалеко от леса.
Вскоре они замечали служанку, единственное человеческое существо, которое ходило по лугу, и им становилось радостно от ярких бликов, которые отбрасывало алюминиевое ведро на солнце. Они никогда не говорили о ней. Они были просто рады её видеть, сами не зная почему.
Это была высокая крепкая девушка, рыжая и загорелая. Однажды, увидев их, сидящих на одном и том же месте, она спросила:
- Добрый день. Вы всегда приходите сюда?
Люк Ле Ганидек, как более смелый, ответил:
- Да, мы приходим на отдых.
И всё. Но в следующее воскресенье, увидев их, она рассмеялась смехом девушки, которая чувствует своё смелое превосходство над робкими парнями, и спросила:
- А что вы делаете? Смотрите, как растёт трава?
Люк тоже улыбнулся:
- Возможно.
Она ответила:
- Да? Это небыстро.
Он ответил, смеясь:
- Да уж.
Она ушла. Но, возвращаясь с ведром, полным молока, она опять остановилась напротив них и сказала:
- Хотите капельку? Это напомнит вам родные края.
Со своим инстинктом землячки, тоже живущая вдали от родины, она нечаянно угадала правду.
Они смутились. Тогда она с некоторым трудом налила молока в их винные фляжку, и Люк выпил первым, маленькими глотками, следя за тем, чтобы выпить только свою половину. Затем он дал сосуд Жану.
Она стояла над ними, уперев руки в бока, поставив ведро у ног и радостная оттого, что смогла доставить им удовольствие.
Затем она ушла, крича: «Ну, прощайте! До следующего воскресенья».
Они следили за ней глазами, сколько могли видеть, и проводили её высокий силуэт, теряющийся в зелени луга.

Когда они вышли из казармы на следующей неделе, Жан спросил Люка:
- Может быть, купим чего-нибудь вкусненького?
И они были крайне растеряны от задачи, что бы купить вкусного для девушки.
Люк настаивал на колбасе, но Жан предлагал леденцы, так как девушки любят сладкое. Его мнение победило, и они набрали красных и белых леденцов у торговца.
На этот раз они пообедали быстрее, ожидая её прихода. Жан заметил её первым:
- Вот она, - сказал он.
Люк повторил:
- Да, вот она.
Она рассмеялась издалека, увидев их, и спросила:
- Как ваши дела?
Они ответили хором:
- Хорошо, а у вас?
Тогда она остановилась и начала беседовать с ними, говоря о простых вещах: об урожае, о своих хозяевах.
Они не осмеливались предложить ей сладости, которые тихо таяли в кармане Жана.
Люк расхрабрился, наконец, и сказал:
- Мы вам кое-что принесли.
Она спросила:
- Что же это?
Тогда Жан, покраснев до ушей, вытащил бумажный рожок и протянул ей.
Она принялась сосать конфеты, перекатывая их за щеками. Солдаты, сидя перед ней, наблюдали с довольным видом.
Затем она пошла доить корову и вновь отлила им немного молока по возвращении.
Они думали о ней всю неделю и иногда разговаривали о ней. В следующее воскресенье она села рядом с ними, устремила глаза вдаль, обхватила руками колени, и они начали рассказывать ей подробности о своих родных деревнях, тогда как корова, видя, что доильщица не идёт, повернула к ней морду с влажными ноздрями и длительно замычала.
Девушка разделила с ними еду. Она стала часто приносить им сливы в кармане, так как наступил фруктовый сезон. Её присутствие выводило их из оцепенения, и они верещали, как воробьи.
Однажды во вторник Люк Ле Ганидек попросил отпуск, чего никогда раньше не делал, и вернулся только в 22.00.
Встревоженный Жан спрашивал себя, зачем его другу понадобился отпуск.
В следующую пятницу Люк занял 10 су у соседа по койке и попросился отлучиться ещё на несколько часов.
Когда в воскресенье они тронулись в путь с Жаном, у Люка был странный вид. Кердерен ничего не мог понять, но что-то подозревал.
Они не обменялись ни словом, пока не прибыли на поляну, где трава была давно примята их телами, и медленно пообедали. Они не были голодны.
Вскоре появилась девушка. Они смотрели, как она подходит, как обычно. Когда она была совсем рядом, Люк встал и сделал 2 шага. Она поставила ведро на землю и поцеловала его. Она поцеловала его страстно, обвив руки вокруг шеи, не обращая внимания на Жана.
Тот остолбенел, ничего не понимал, не отдавал себе отчёта в происходящем.
Затем девушка села рядом с Люком, и они начали болтать.
Жан не смотрел на них. Теперь он понял, зачем его товарищ просил отпуск 2 раза на неделе, и его душа разрывалась от боли, от раны, нанесённой предательством друга.
Люк и девушка поднялись, чтобы вместе отвести корову.
Жан следил за ними глазами. Он смотрел, как они удаляются, бок о бок. Красные штаны его друга горели ярким пятном на дороге. Люк нёс ведро и вынул кол, который удерживал корову на привязи.
Девушка наклонилась, чтобы доить, а Люк гладил хребет животного. Затем они оставили ведро в траве и удалились в лес.
Жан не видел больше ничего, кроме зелёной стены из листьев, где они скрылись, и был так взволнован, что упал бы немедленно, если бы встал.
Он сидел, не шевелясь, отупев от удивления и горя, глубокого наивного горя. Ему хотелось плакать, убежать, спрятаться, никого больше не видеть.
Внезапно он увидел, что они выходят из чащи. Они шли медленно, держась за руки, как делают обручённые. Люк нёс ведро.
Они ещё поцеловались, прежде чем расстаться, и девушка ушла, бросив Жану дружеское приветствие и умный взгляд. В этот раз она и не подумала о том, чтобы предложить ему молока.
Солдатики остались вдвоём, неподвижные, молчаливые и спокойные, и безмятежность их лиц не выдавала того, что творилось в сердцах. На них падали солнечные лучи. Корова иногда мычала, глядя в их сторону.
В обычный час они поднялись, чтобы идти назад.
Люк обдирал ветку, Жан нёс пустую бутылку. Он оставил её у виноторговца в Безоне. Затем они поднялись на мост  и остановились посередине, чтобы посмотреть на воду.
Жан всё больше и больше наклонялся над перилами, словно что-то в воде привлекло его внимание. Люк спросил его: «Ты что, хочешь глоток?» Когда он произносил последнее слово, голова его друга перетянула тело, ноги описали дугу в воздухе, и солдатик в голубом и красном упал в воду и скрылся в ней.
У Люка перехватило дыхание, и он почти не мог кричать. Он увидел, как дальше по течению что-то шевелится, голова его друга появилась над поверхностью воды и вновь исчезла. Затем он увидел руку, на короткое время высунувшуюся из воды. На этом было всё.
Подоспевшие рыбаки не смогли найти тело в тот день.
Люк один вернулся в казарму и всё рассказал с глазами, полными слёз, сморкаясь через слово: «Он… наклонился… наклонился… так сильно… так сильно, что голова сделала кувырок… и вот я вижу… как он падает… как падает…»
Он не мог говорить дальше, его мучили рыдания:
- Если бы он знал…

13 апреля 1885
(Переведено 12 марта 2018)