Пов. страт-х. Школа 1. гл. 3. Школа

Первого сентября с тоненькими портфельчиками и букетами цветов, за ручку с родителями, мы отправились в первый класс. Мы — это мои ровесники с нашего двора. Все было торжественно, тревожно и волнительно. Пафосные речи директора и учителей удивляли, стройные ряды рослых старшеклассников пугали, обилие кумача и лозунгов подавляло и внушало благоговение перед таким серьезным учреждением. Поэтому первый день школьной жизни врезался в память навсегда. К тому же, этот день уже определял в какой-то мере будущую судьбу.
Мама моего лучшего приятеля по детскому садику чуть не записала нас в один класс. Потом подумала, что будем баловаться, и записала в разные классы, наивно полагая, что в другом классе не с кем хулиганить. А мой приятель нашел там новых друзей и так набаловался, что вся, не только школьная, но и взрослая жизнь пошла наперекосяк. Возможно, моя нацеленность на военную службу с малых лет смогла бы и его удержать в рамках приличия, но мама своими руками направила его по иной стезе, о чем потом жалела. Но это было потом, а пока наступал новый этап нашей жизни.
Однако уже на третий день новизна ослабела, учеба наскучила, и мне захотелось детсадовской безответственности и игрушек. Тихий час и молоко с пенкой больше не воспринимались как невозможно противное — в сравнении с азбукой и арифметикой это было даже терпимо. Дисциплинированное высиживание уроков затмило скукой муштру дошкольного учреждения. Хотя в младших классах после второго урока всех также поили молоком с пенкой и кормили булочкой с изюмом, все опять завидовали тем, кому врачи прописывали компот вместо молока. Конечно, и в школе были новые друзья и приключения на уроках, но в основном все самое интересное происходило на переменах и после занятий.
В начальных классах главным развлечением была большая вешалка, стоящая прямо в классе. Пальто вешали с двух сторон, и получался шалаш. Если несколько курток сбросить на пол, становилось очень уютно сидеть и прятаться под вешалкой на переменах и во время урока. Эта вешалка долгое время была центром развлечения и мелких потасовок.
Но дни шли за днями, и к школе постепенно привыкаешь. Едва освоили грамоту на русском языке, со второго класса «почалась украинска мова». От нее можно было через родителей письменно отказаться и прогуливать уроки на стадионе. Но почти все учили. Было нетрудно, язык смешной и простой и мог пригодиться в будущей взрослой жизни, если бы пришлось столкнуться с киевской бюрократией. А пока легко читали вывески «идальня, перукарня, зупинка». А пародийную «Энеиду» Котляревского добровольно заучивали целыми страницами. Никто тогда не задавался вопросом: «Чей это язык и откуда на древней Руси взялись украинцы?» Негласно считали их русскими, забывшими свою культуру под гнетом польских панов и папы Римского. Поэтому интуитивно чувствовали во всем этом украинизме какой-то подвох, и, соответственно, никакого пиетета к таковой придуманной культуре ненатурального этноса не испытывали. Добродушный братский народец* . Танцует гопака в турецких шароварах, любит сало и горилку. А поэзия украинского языка особенно была приятна в песнях. Не тоскливая, страдальная лирика Тараса Шевченко и Леси Украинки, которую на нас изливали на уроках учителя, а наша современная эстрада.
Только научились «спивать украинськи писни», с пятого класса начался французский язык. Несколько уроков подряд все смеялись над потешной фонетикой и морфологией заморского наречия. «Жопэ», «пердю», "ублюе" и другие подобные слова никак не воспринимались как иностранные, тем более, ситро, торт, абажур, гардероб. Однако то ли язык был трудный, то ли преподавался формально, никто толком его не освоил, и после школы он благополучно забылся.
После ленивого обучения в начальной школе, в старших классах, несмотря на гормональные проблемы, пришлось реально учиться. Почему-то подростковая перестройка организма больше отразилась на девчонках. Половина отличниц съехали на тройки из-за преждевременных любовных переживаний.
Мальчишки учились без изменений, так же плохо или хорошо, просто больше противились воспитанию из-за юношеского максимализма. А в общем, обучение было обычное, как во всех советских школах.
Историчка грузила нас классовыми проблемами рабовладельческого стоя древнего мира. Из средневековья в памяти осталась только прибыльная торговля индульгенциями. В новейшей истории, казалось, кроме съездов и конференций большевиков, меньшевиков и прочих тщедушных, чахоточных, пламенных борцов, вообще ничего интересного в мире и не происходило.
Биологичка самоотверженно продвигала идею самозарождения жизни из неорганического бульона. Это было непонятно. Зато происхождение человека от обезьяны всех устраивало, потому что можно было прямо на уроке корчить рожи и прыгать по партам, ссылаясь на атавизмы собственных предков.
В отличие от местечковой, миниатюрной и легковесной украинской литературки** , русская литература давила многовековой толщей многочисленных писателей и объемными произведениями, которые невозможно было не только проанализировать, но и прочитать целиком. Поэтому, например, «Войну и мир» Л.Н. Толстого делили по интересам. Мальчишки читали только про войну, девчонки — про скучный мир, и на уроках дополняли друг друга.
Родители мало интересовались учебой. А в старших классах из-за акселерации ни ремнем, ни домашним тапком тоже не могли воздействовать на свое чадо. Откормленные детки уже были выше ростом переживших войну и голод родителей. Временами отец, отрываясь от диссертации, подсказывал мне сложные, не школьные варианты решения трудных задач, поэтому многие учителя ошибочно считали, что я обладаю особым творческим мышлением.
Иногда и бабушка неожиданно помогала объяснить парадоксы школьной программы. Однажды учительница русского языка и литературы посетовала, что могучий советский классик Михаил Шолохов рано перестал писать, а после «Тихого Дона» не создал ничего такого великого. Якобы смерть матери так его потрясла. Мы как раз проходили этот роман в седьмом классе. После школы я рассказал бабушке о стенаниях советской интеллигенции по поводу раннего творческого бесплодия классика. Она небрежно отмахнулась:
— Да пьяница Мишка, вот и не пишет ничего. В двадцать пятом году занял у меня три рубля, до сих пор не отдал, а ведь миллионер уже.
Я вступился за классика и напомнил бабуле, что Шолохов получил Нобелевскую премию за роман. А ее буржуи просто так не дают. На что бабушка только ворчала:
—  Да не придумал Мишка этого романа, —  молод еще был. Списал где-то. Да и Павла моего не знал.
Павел Осетров — старший брат бабули — давняя и тайная легенда семьи. В романе он был прототипом героя второго плана, а в жизни — одним из инициаторов выступления казаков против массовых расстрелов во времена красного террора. Будучи то ли есаулом, то ли войсковым старшиной, успешно командовал отрядом повстанческой армии. Не по возрасту проявил прозорливость и мудрость. После разгрома белого движения отступил с остатками войск в Польшу в Белосток и не вернулся из эмиграции, когда большевики объявили мнимую амнистию и призывали возвращаться. Последние его слова перед уходом:
— Много крови пролили, красные нам не простят.
И не простили, через два года по возвращению прошла лавина арестов. Многие участники гражданской войны отсидели в концлагерях или погибли. Неважно, за белых они были или за красных. Мой дед — красный рубака — за отказ от участия в раскулачивании отсидел три месяца в голодных бараках. Но ему еще повезло. За него председатель правительства Калинин случайно заступился. А двоюродный дед вообще в боях не участвовал, был юнкером-мальчишкой, но честно десятку в Сибири отработал на рудниках.
Хотя, по правде говоря, в эмиграции он принял активное участие в предотвращении гражданской войны в Болгарии, когда испуганное правительство обратилось за помощью к русскому корпусу, отступившему из Крыма и Кавказа на Балканы. Умудренные горьким опытом несвоевременного подавления инородного экстремизма у себя на Родине белые офицеры за одну ночь разоружили и арестовали всех красных повстанцев. Так что наряду с кратковременными венгерской и баварской советскими республиками болгарская так и не возникла в 20-х годах. Но таких исторических тонкостей нам не преподавали.
Я, конечно, сомнения в истории и в талантах советских классиков на уроках не высказывал, держал свое мнение при себе. Мне и так задержали вступление в комсомол. А без комсомола в военное училище не пробиться, тем более в передовой отряд советского общества — партию. Только осмотрительность и классовое чутье позволяли разогнаться в октябрятах и пионерах и выскочить на протоптанные карьерные дорожки.
Самым любимым уроком у нас была не физика, хотя класс был с физическим уклоном, и не пение, хотя все играли на гитарах и пели, а физкультура.
В это, конечно, трудно поверить, но мы рехнулись на баскетболе. А как это еще можно назвать, если каждый день на большой перемене мы бежали в спортзал погонять мяч хотя бы пятнадцать минут. Снимали галстуки и пиджаки, надевали кеды и прямо в светлых рубашках гоняли мяч от щита к щиту. У нас старшеклассников заставляли ходить в школу прилично: в пиджаке и галстуке и светлой рубашке. Галстуке не пионерском, конечно, а в настоящем — мужском. Если забыл галстук, то отправляли с урока за ним домой. Поэтому многие, если очень нужно было сорваться с занятий по своим делам, перед приходом классного руководителя для проверки внешнего вида снимали галстук и прятали в карман.
Так вот, гоняли мы баскетбольный мяч все уроки физкультуры, большие перемены и после школы до темноты. Бежали домой обедать, потом возвращались в школу и резались в спортзале до потери пульса в прямом смысле слова. Чтобы сторож не мог нас так просто и легко выгнать, закрывали дверь на швабру. Эту страсть приметило руководство школы и выставило наш класс на районные соревнования девятых классов по легкой атлетике.
Легкая атлетика — спорт пресный и не азартный, но центральный стадион был напротив школы, и многие там набегались и напрыгались на битумных дорожках в разных секциях. Поэтому мы легко выиграли в районе, а затем и заняли первое место в городе в межклассовых соревнованиях и получили признание и грамоту. Хотя в классе у нас учились обычные ребята, но девчонок из-за физики было меньше. Надо признаться, еще и пару спортсменов включили в качестве подставок. Но подставы были у всех наших соперников. Так что выиграли, можно сказать, честно.
Кроме заурядных троечников и хорошистов были у нас в классе и натуральные вундеркинды. Например, Туша. В старших классах обнаглевший Туша ходил на все уроки вообще без портфеля. Двенадцатилистовая тетрадка и карандаш торчали в нагрудном кармане рубашки. Тетрадка была по всем предметам. Но писал он в ней только тогда, когда учитель брался за него всерьез. А так ничего не писал. Все ловил на слух, и этого ему было достаточно, чтобы освоить школьную программу и быть почти отличником. В детском саду он легко пел, танцевал абсолютно без всякого интереса и увлечения. Я был с ним в одной группе и завидовал его дарованиям. В музыкальной школе он хорошо играл на фортепиано, как само собой разумеющееся. А на баскетбольной площадке — лучший бомбардир. Бывают же такие разносторонние индивидуумы.
Правда, эта одаренность сыграла с ним злую шутку в будущем, во взрослой жизни, когда пришлось покинуть тепличные школьные условия. Уже в институте без контроля он не знал, куда себя деть, и прожигал свои таланты бесполезными увлечениями или пьянством. То ли не хватало честолюбия, то ли умения самому ставить себе задачи и достигать их. Вот и «сгорел» быстро, как иллюстрация новозаветной притчи: «Не зарывай талант в землю».
В старших классах многие начали задумываться о профессии и никак не могли выбрать подходящую. В основном готовились поступать в любой институт поблизости. Мне было легче, чем другим. В пятом классе я посмотрел популярный фильм «Ключи от неба». С некоторой иронией в нем показали будни офицеров зенитно-ракетных комплексов. Вопросы: «Кем быть?», «Быть или не быть реализации генетического кода и личных технических  увлечений?» отпали сами собой. Профессия военного инженера сверхсложной техники почетна в государстве с большим оборонным бюджетом, к тому же соответствует зову предков и интеллектуальным запросам современности. 
Но уже в девятом классе мне стало казаться, что зенитные ракеты мелковаты для солидных людей. А вот межконтинентальные баллистические намного лучше. Они и размером больше, и весом тяжелее, к тому же, живо напоминали популярные в то время космические корабли «Восток». Осталось только найти подходящее военное училище с высоким уровнем преподавания и поступить в него. Например, Харьковское высшее военное училище ракетных войск стратегического назначения или коротко ХВВКУ.
Поступить было реально, потому что, несмотря на врожденную лень и идеологические трудности, учеба в нашей приличной школе все-таки заложила некий базис образования.
Точные науки составили прочную основу, а неточные гуманитарные дисциплины образовали непрочный кривоватый фундамент, на котором еще долгое время приходилось балансировать и находить компромисс со своими убеждениями и мироощущениями.

 * Оказался не совсем добродушным. Если в XVII веке угнетенные украинцы предали только веру, в XX веке страну, то XXI веке — свой народ. Перевоплотились в злобных тупых нацистов и залепили снаряд из тяжелой советской гаубицы в нашу школу № 1 со стороны моего класса, в котором мы сидели первоклашками.
**Украинские писатели официально появились только под масонским крылом большевиков, как противовес русской литературе с православными традициями. До этого «величайшие украинские классики», например, Леся Украинка, Иван Франко, были русинами, а Марко Волчок (местная Жорж Санд) — русской.