Это моя добыча!

Никогда не считала, что легковерие, граничащее с наивностью, человеческим недостатком. Быть наивным – это, мне кажется, стремление заблуждаться в очевидном, или так: стремление быть обманутым (или обманывающимся) в очевидном. Как в нашем случае, например.
 
Сообщение о том, что я в составе группы женщин, выезжающей  в Москву для встречи с солдатскими матерями, меня застало  в насквозь промерзшей монтажной республиканского радио. На календаре – девятнадцатое декабря 1994 года. Начались массовые бомбежки Грозного. Накануне утром мы узнали, что бомбовыми ударами разворошена вся улица Московская.  Именно в этот  день нам и надлежало отправиться в дорогу.

Конечно, я могла бы отказаться от этой миссии: сослаться на то, что должна предупредить родственников, которые находились в селе и с некоторым раздражением пытались вразумить меня не ездить на работу. Могла бы сослаться на хворь, в последнюю неделю не дававший покоя кашель. Но делать этого не стала, имея в душе слабую надежду на то, что наша поездка хоть чем-то облегчит участь многих  людей, так до конца и не поверивших в то, что начинается настоящая война.

На следующий день рано утром должен был начаться Марш мира, объявленный на двадцатое декабря 1994 года. В то самое утро автобус увозил нас в Махачкалу, откуда предстояло улететь в Москву. Нам  довелось  увидеть этих людей.  В основном это были женщины и старики. Плохо одетые, насквозь продрогшие, они прибывали из дальних сел, чтобы выстроиться живой цепью вдоль трассы Баку-Москва и выразить тем самым свое отношение к этой войне – акция ведь называлась Марш Мира.

Когда покидали Грозный, ощутила себя очень неуютно,  словно в эту минуту предавала этих людей, вынужденных оставаться на территории,  объятой надвигающейся войной. Находила в душе слабое утешение в том, что наша акция должна заработать на то, чтобы остановить эту войну.

А  ее дыхание  уже носилось в воздухе, заставляя в страхе сжиматься сердце. Обстановка была очень нервная, поскольку взрывы артиллерийских снарядов были слышны постоянно. Когда  что-то взрывалось совсем близко, люди в страхе произносили: «АллахI Дела, хьо орцах воьллахь!» (Призыв к Всевышнему Аллаху прийти на помощь (чеч.).

В тот  день в новостях практически ничего  не было сказано  о Марше Мира – эта акция не вписывалась в сценарий, разработанный и осуществляемый авторами этой войны. Даже охочие до сенсаций  журналисты ограничились тем, что дали сообщение буквально одной строкой: никакого тебе видеоряда, не говоря о том, чтобы дать слово кому-нибудь из этой шеренги живых людей, плотно стоящих вдоль всей трассы.
Я уже как-то писала о том, как проходила наша поездка, как  обошли около двух десятков высоких кабинетов, встретились-таки с солдатскими матерями, побывали на многочисленных митингах, после чего возвращались в квартиру и смотрели новости, обильно сдобренные чудовищной ложью. Не зря сказано, что на войне первой жертвой становится правда.

Именно в те дни, когда, подстегиваемые страшными новостями из дома, мы шли в Комитет солдатских матерей России, в Госдуму, в Совет Федерации, на митинг в Доме литераторов, отвозили обращения в полтора десятка посольств, рассказывали об обстановке в Чечне буквально из первых рук, участвуя в разного рода пресс-конференциях и многое другое, именно в те дни у меня спала с глаз розовая пелена. Никому ты не нужен со своими проблемами. Это страшно признавать, но это так. Не стоит уповать на чье-то благоразумие, не стоит призывать к человечности после того, как военная машина уже заведена. Пожар войны надо начинать тушить в тот момент, как только такая задумка родилась и оформилась в чьей-то голове.
 
Можете себе представить,  с какой опустошенной душой мы возвращались на съемную квартиру, какая тоска камнем лежала на сердце и не отпускала ни на миг. Это было не минутное настроение, а постоянно ноющая, опустошающая душу  боль. А безжалостный экран вновь и вновь плескал тебе прямо в сердце новую порцию боли, обжигал новыми, все более страшными картинами человеческой беды. В таких случаях все материальное в виде разрушенных зданий, развороченных дорог, апокалипсические виды родного тебе города  уходит куда-то на задний план. Ранит, обжигает, рвет сердце и душу людское страдание.

Именно в те дни все телеканалы мира обошла оглушающая своей неприкрытой правдой о войне картинка, снятая одним из тележурналистов: обезумевшая мать, вся покрытая кровью, гарью, оглушенная грохотом войны, сидит на коленях перед телом ребенка и взывает о помощи. А вокруг грохочет война, и никому нет дела до оказавшихся в эпицентре событий матери и ребенка.

…Домой мы возвращались поездом, через Дагестан.  В Хасавюрте в специально созданном штабе нас накормили, снабдили порцией важной информации относительно ситуации в Грозном, а так как с нами приехали солдатские матери, выделили автобус. При этом руководитель штаба настойчиво попросил отправить автобус обратно сразу по прибытии в город.

Отрезок дороги от Хасавюрта до Грозного мы преодолели с невероятными трудностями. Описывать этот мучительный путь вряд ли стоит. Это были многочисленные остановки на постах, бесчисленное число вопросов, которые задавались с издевательской медлительностью, потом начались перепалки между военными и представителями солдатских матерей, после которых военные несколько раз пытались снять женщин с автобуса и отправить обратно в Хасавюрт. Наши мучения закончились, когда автобус въехал в пригород Грозного. Было почему-то тихо, пустынно и очень тревожно. Мы еще не знали, что 7 января 1995 года обе стороны договорились о коротком перемирии, чтобы убрать с улиц трупы.

Наконец мы достигли площади Минутка, где и должны были выгрузиться из  автобуса и отправить его обратно в Хасавюрт. Мы еще не осознали, в какой опасной зоне находимся. Неожиданно из тоннеля выскочили две женщины и принялись уговаривать нас спуститься вниз.

- Вы не понимаете, как здесь опасно, - кричали они. – Обстрел может начаться в любую секунду!

- Но нам сказали, что сегодня стороны договорились о перемирии…

Это приехавшие вместе с нами парень с девушкой, корреспонденты «Комсомольской правды», попытались вступить в разговор с женщинами и попутно добыть  дополнительную информацию.

- Какое перемирие! Вы что, с луны свалились? Только сейчас…

Не успела она закончить фразу, как вдруг раздался оглушительный грохот.

- Вы что, идиоты?

В следующее мгновение, подгоняемые женщинами, мы оказались в холодном, темном тоннеле. А там людей – тьма. Видимо, до нашего приезда в центре города был сильный обстрел, заставивший всю эту разношерстную людскую массу переместиться в относительно безопасное место. Запомнилась молодая мамаша, пытавшаяся перепеленать грудничка. Малыш был синий от холода, а тут его взрослые тети решили подвергнуть еще одной экзекуции: несколько женщин на протянутых руках держали одеяло, в которое был завернут ребенок, а молодая мама в спешке стаскивала мокрую пеленку, а потом, вытащив  из сумки сухую, старалась завернуть в нее малыша.

- Вам не на Ипподромный?

Вопрос был обращен ко мне. Мальчик лет двенадцати приехал из Шатоя, чтобы найти маму, которая осталась в городской квартире. Было много журналистов. Эти тут же обступили нас, до конца не веря, что мы только что приехали из Москвы. Среди обитателей «подземки» были и несколько праздно шатающихся людей, вроде тех двух женщин, как позже выяснилось, двух сестер, которые буквально загнали нас в туннель. Это была ходячая информационная служба. Они охотно делились новостями относительно того, где какой дом разрушен, а какие все еще остаются целыми, как можно пройти и не угодить под пули снайпера, и куда не следует соваться ни при каких обстоятельствах.

- Мы уже несколько дней ходим по городу и складываем трупы в мусорные баки, чтобы собаки их не уродовали.

Эта фраза, убийственная для нас, для окружающих прозвучала почти буднично: люди привыкли к суровым реалиям жизни и ничему уже не удивлялись.

День клонился к вечеру. Надо было что-то делать. Солдатские матери рвались в центр, к Президентскому дворцу: еще до приезда в Грозный по радио они услышали сообщение, что пленных будут отдавать только в руки матерей, поэтому и решились на столь рискованное путешествие. А мне нужно было добраться до Урус-Мартана. Но улицы Грозного были совершенно пустые. Перспектива остаться ночевать в холодном подземном переходе – дело мало привлекательное, поэтому надо было срочно что-то предпринимать. Может, просто взять сумку и отправиться пешком в сторону автовокзала? Этой своей мыслью я поделилась с одной из двух сестер, с которыми мы почти подружились за время пребывания в переходе. Та  покрутила пальцем у виска:  мол, ты что, умом уже успела тронуться?

В это время к нам подошел молодой человек, спросил, куда нужно идти, вызвался проводить, добавив при этом:

- Рядом с автовокзалом живет мой двоюродный брат. Если что, попросим его отвезти вас в Урус-Мартан.

Никакие уговоры не могли меня больше задержать в этом подземелье. Быстро попрощалась со своими, подхватила сумку и выскочила из тоннеля. На выходе парень забрал у меня сумку, и мы зашагали в сторону автовокзала. Я не помню, как мы смогли преодолеть этот промежуток – путь от Минутки до автовокзала достаточно длинный. Пока шли, мимо нас проехала только одна автомашина. На наши отчаянные просьбы остановиться, водитель не отреагировал.  Когда машина скрылась за поворотом, слезы застлали глаза. Я теперь начинала понимать, что значит остаться один на один с тем ужасом, который именуется просто: военный город.

- Вы подождите меня здесь, я сейчас сбегаю к брату.

Мы стояли на том самом месте, где до войны  собирались таксисты, занимающиеся частным извозом. Мой провожатый  поставил  сумку и решительно зашагал в сторону домов, находящихся слева от автовокзала.  Было почему-то тихо. Тихо и пустынно. Прошло минут пятнадцать, парень не возвращался, и я стала гадать: придет, не придет. Надо было поразмышлять над тем, как мне следует поступить, если он вдруг не вернется.

А тем временем со стороны пустыря появилось что-то живое, скорее всего, собака. За ней в некотором отдалении шла вторая. Собаки медленно двигались в мою сторону. Первая, приблизившись, остановилась. Вторая тоже приблизилась и даже сделала слабое движение в мою сторону. Вид до сих пор у них был вполне мирный, пока первая из них не показала звериный оскал, зарычав на свою соплеменницу, попытавшуюся приблизиться ко мне:

- Г-р-р-р!

Я с ужасом поняла, что она ее этим самым грозно предупреждает: это моя добыча! И в эту самую минуту я услышала шум приближающейся машины: кто-то ехал из центра города на очень высокой скорости. Машина проскочила мимо, не сбавляя скорости, потом, уже на некотором отдалении резко притормозила и поехала обратно. Меня окликнули. Видимо,  водитель меня узнал,  потому что он тут же вышел из кабины и бегом направился в мою сторону, на ходу подхватив с земли палку. Этим он вызвал ярость у обеих собак. Теперь это были не мирные одомашненные животные, а настоящие волки, которые, казалось, готовы были бороться за свою добычу до конца. Из машины вышел человек с автоматом и тоже направился в нашу сторону. Собаки отступили, но не ушли.

- Ты откуда? – спросил водитель машины.

- А? – я ошалело смотрела на собак, потом на них.

- Я спрашиваю, ты откуда здесь взялась? Откуда ты едешь?

- Из Москвы…

- Из Москвы?!

Когда садилась в машину, я немного замешкалась: пока переходила дорогу, к сапогам прилипла тонна грязи, и ее надо было немного стряхнуть. И тут же  услышала возмущенный голос водителя:

- Садись скорее в машину! Видишь тот дом? Когда мы проезжали здесь пару часов назад, на нем была крыша, теперь ее нет.

Пока доехали до Черноречья, уже стемнело. Фары не зажигали и ехали почти на ощупь. Водитель сосредоточенно вглядывался в дорогу, попутчик молчал, скорее, задремал на заднем сиденье. А меня грызла совесть: не попрощалась с парнем, который помог мне добраться до автовокзала, не поблагодарила его. Потом вспоминала звериный оскал одичавших собак, и только теперь начала сознавать, в какой смертельной опасности находилась полчаса назад…