Позолоти ручку

Катя Морозова была из породы женщин, которых называют никакими. Это значит – на улице мимо пройдешь и не взглянешь, глазу зацепиться не за что, не уродина и не красавица, а просто самая обыкновенная. Среднестатистическая. Среднего роста, не худая и не полная, не безобразно расплывшаяся, но и не фотомодель. Средне-русые волосы, серые глаза, не слишком большие, но и не очень маленькие; ресницы густые, но короткие; рот чуть великоват, но… но. И вот так во всем. Она и одевалась средне, так, что выделялась из толпы. И жила средне-обычно: так же, как все. Квартирой была, конечно, обеспечена, но не хоромами – однушка в спальном районе, девятый этаж.
Только одно было не средне: Катя очень, очень, страстно хотела замуж.
Кто бы не хотел?
Только беда была в том, что таким вот средним девушкам – женщинам уже! – сложно найти себе мужа. «Изюминок», которые украшают даже самых непривлекательных, у нее не было. Талантов – тоже. Она любила готовить, но к ней не приходили «на  блины» или «на голубцы» и не стонали от восторга, отваливаясь от стола. Она не блистала красноречием и не слыла душой компании. На сшитые или связанные ею вещи не выстраивалась очередь.
Работа у Кати тоже была самая обыкновенная: паспортистка в ЖЭКе. А кого там найти? Техника Сергея Ивановича, пожилого, с лысиной и давлением? А Кате двадцать восемь, тридцать, тридцать два… Слесарей Васю и Резо, вечно поддатых? Хмурого женатого начальника Юрия Сергеевича, торопящегося домой к жене и дочкам? Известно ведь: не нашла мужа в институте – сиди в старых девах. А образование у Кати было высшим и вполне стандартным – филфак. Просто она очень любила читать…
А в книжках все не так. Там красавцы и красавицы, сложные душевные метания и решительные поступки, жертвы собой ради друга или любимой и побеги в неизвестность. А какая тут неизвестность, какой тут подвиг, если с девяти до шести, отпуск когда угодно, но только не летом, потому что другим тоже надо, денег хватает на жизнь и послать маме, но поехать уже не получается – туда, куда хочется. А удается только к маме, в маленький городок, бывший поселком городского типа и совсем недавно получивший гордое название города. Кто из мужчин поедет в такую глушь?
Нельзя сказать, чтобы у Кати уж совсем ничего не получалось и никого не было. Были, разумеется, целых трое. Красавец Витька, ставший первым, сразу и честно предупредил: жениться не собирается. Надо отдать ему должное: предупредил еще до того, как. Но разве в такую минуту мозги работают? Катя ни о чем не жалела, даже о тех трех кошмарных днях в больнице; тогда ей казалось, что она еще совсем молода, и все у нее будет, а сейчас действительно глупо заводить ребенка – они учились на последнем курсе. Они целовались в кино и пустых подъездах, ели пирожные в кулинарии рядом с университетом, катались на колесе обзора в городском парке и смотрели на море зелени и крыши многоэтажек с высоты, наперебой читали друг другу стихи. Через год после диплома Витька уехал в Израиль с молодой женой, оказавшейся еврейкой, а Катя два года зализывала раны – и душевные, и, надо сказать, физические – аборт потащил за собой осложнение по женской части, которое, слава Богу, вылечили. И только иногда, глухой ночью, думала Катя, что шальные Витькины глаза и черные кудри вполне мог унаследовать их сын.
Вторым был Роман, молодой, но перспективный программист, ведущий специалист отдела. С ним Катя встретилась на дне рождения Валентины, коллеги-продавца, потому что тогда еще работала в книжном. Роман оказался братом Валентининого мужа, с интересом посмотрел на «причепурившуюся» Катю (тушь за бешеные деньги, новая кофточка, сшитая на заказ – она с людьми работает, должна выглядеть), слегка загадочный (а просто не выспалась) взгляд. Встречались они недолго, но Катя влюбилась так отчаянно и безоглядно, что потом, очнувшись от тяжелого кошмара их расставания, сама себе удивлялась. Роман познакомил ее с хорошими винами, приучил не стесняться собственного тела и часто увозил за город – просто так, проветриться в дороге; скорость, в открытое окно рвется ветер, треплет Катины волосы, из динамиков льется музыка – вот он, вкус жизни. Он,  несмотря на внешнюю сдержанность, оказался страстным, ласковым и нежным любовником, и Катя в его руках сгорала, как… как героини любимых ею женских романов. Она похудела, стала почти хорошенькой, глаза горели шальным блеском. Уже листала журналы в поисках модели свадебного платья, но Романа перевели в Москву. Уезжая, он обещал, что устроится там и перевезет ее и мать с сестрами, и три месяца они писали друг другу забавные милые нежности. А потом писать перестал. А еще потом Валентина, пряча глаза, попросила Катю забыть «этого балбеса, он тебя не стоит – представляешь, встретил нашел там себе молоденькую, знаешь ведь, как оно бывает». Катя, которой только недавно исполнилось двадцать семь, не знала. И еще полтора года жила, что называется, на автомате, долго и горячо оплакивала и несбывшуюся их совместную жизнь, и уже найденное в «Бурде» шикарное свадебное платье.
Третьим был Игорь Иванович – серьезный и положительный мужчина «средних лет» (считай, за сорок пять). Познакомились они случайно – в районной поликлинике, Катя сидела с гриппом, а он пришел за справкой для бассейна. Их отношения сложно было назвать романом – так, повесть затянувшаяся, неторопливая и нудноватая, но раз написана – значит, кому-то все-таки нравится. Почти-семейная, можно сказать. Игорь Иванович оказался женат, о чем честно Катю предупредил, и она согласилась. Дважды в неделю он поднимался пешком (нужно держать себя в форме) на ее девятый этаж. Полтора-два часа – сначала ужин или просто чай («не хлопочи, детка, я сыт, посидим просто так»), потом обязателен душ, потом… нельзя сказать, что Катя была в большом восторге от того, что происходило потом, но все-таки – «для здоровья». Потом Игорь Иванович засыпал, а Катя, приподнявшись на локте, рассматривала ниточки седины на его висках, ухоженную кожу – он всегда следил за собой, слушала ровное дыхание и мечтала о том, как когда-нибудь будет просыпаться вот так каждое утро – рядом с любимым человеком. И еще рядом обязательно будет кто-нибудь теплый, маленький, ее, их. Но часы тикали, дождь сменялся солнцем, а мечты так и оставались мечтами.
Через три года ей исполнилось тридцать пять. И Катя стала понимать, что, наверное, все так и останется в ее жизни. Останется так, как есть сейчас: встречи дважды в неделю, нечастые подарки в виде некой суммы денег с предложением потратить по ее усмотрению, редкие выходы вдвоем в театр или в кино… и – и все. Не будет теплых простыней, смятых под большим, тяжелым телом каждое утро, не будет детского плача… то есть, наверное, будет, если она захочет, но тогда… что тогда, Катя предпочитала не думать, боялась. И если когда-нибудь Игорю Ивановичу надоест эта двойная жизнь, он выберет не ее, а ту женщину, к которой возвращается каждый вечер; тот запах своего дома, которым пропитана его рубашка; те проблемы и радости, к которым она, Катя, не имеет никакого отношения.
Жизнь ее к тому времени сложилась, устоялась. Денег – зарплаты и подработок, Катя писала на заказ рефераты и курсовые ленивым студентам – хватало на необходимое, а на излишества подкидывал Игорь Иванович. Быт не утомлял, не было в доме обременительных, требовательных мужчин или капризных детей. Коллектив – нормальный, хороший даже, прямо скажем, что вообще-то в нынешнее время редкость. Дай Бог здоровья их начальнице, Ольге Ивановне, рыба ведь всегда с головы гниет, а она – золотой человек, и поддержит, и прикроет, и требовать умеет, и все это как-то мягко, и ведет сквозь непростые рифы и подводные камни официальных бумаг и недовольных граждан тяжелую их лодку, отделение ЖЭКа. И девчонки нормальные, не завистницы, не подсиживают… задушевных подруг, правда, не нашлось, но посмеяться-поплакать в обеденный перерыв с ними можно, и подменяли они друг друга всегда, а это ведь большое дело, правда? Игорь Иванович не был особенно щедр, но и скупым его не назовешь, в прошлом году помог мебель в кухне обновить, руки росли у него из нужного места, и краны в квартире не текли, и полочки прибиты были так, как надо. Казалось бы, чего бы желать от жизни?
Желать.
От жизни.
Жизни.
Жизни хотела Катя, семейной жизни, той, про которую в вино смотрела и в книгах читала. Нет, она знала, конечно, что в ней бывает всякое, насмотрелась на девчонок на работе. У Наташки сын – балбес и двоечник, замучилась в школу бегать каждую неделю, дошло до того, что пригрозили отделом опеки – за невыполнение родительского долга. У Елены Михайловны – парализованная свекровь уже шесть лет, горшки за ней выносить. Сашке детей Бог не дал, а муж – бабник, ни одной юбки не пропускает; Сашенька ревет в подушку, а выгнать его не решается. А уж про начальницу их и говорить нечего – дочь без мужа осталась, да двое внуков, да ипотека. Давно бы уж на пенсию ушла, да как?
Надо ли ей это?
Катя и хотела этого, и боялась. Хотела иногда сумасшедше – так, что ночью просыпалась от одиночества и до утра лежала, глядя в потолок сухими глазами. И боялась – слушая очередную серию «только бы до девятого класса его дотянуть» или «скотина, все деньги забрал и нажрался, гад» на работе. Вот такая вот, понимаешь, диалектика…
- Брось ты своего положительного, - смеясь, говорила ей Наташка, - на черта он тебе сдался, нервы только мотает. На себя в зеркало глянь – ты не уродина, но часики-то тикают, кому будешь нужна после сорока? Брось и найди себе нормального. И роди.
- Где они, нормальные? – возражала ей Елена Михайловна. – На дороге ведь не валяются. А тут так повезло: и носки грязные стирать не надо, и вроде мужик в доме есть. А выгонишь – вдруг совсем одна останешься? А ты ведь уже не молоденькая. Раз не бросил тебя до сих пор, значит, не бросит. Прикипел.
- Не слушай их, - вздыхала Сашка. – Плюнь на всех и роди для себя. Если не урод совсем, то будет тебе на ребенка деньги давать. А если урод – туда ему и дорога. Неужели не прокормишь?
В обеденный перерыв, когда женщины выкладывали на стол все, принесенное с собой, в общий котел вываливались и проблемы, и радости, и новая кофточка, и фотографии внуков. Под чай с пирогами прощались с талиями, пробовали новые салаты по фирменному рецепту свекровей, ругались друг на друга, обижались навсегда, но после перерыва обязательно находилось новое дело, и… куда деваться, работа – не волк, прости меня, дорогая, давай помиримся, или сначала отчет подготовьте, а ругаться будете потом.
Катя слушала их, кивала и думала, что вот уже завтра, когда придет Игорь Иванович, она напечет блинов, накормит его и поставит вопрос ребром: или – или. Наступало завтра, блины оказывались вкусными, и он смотрел на нее ласково, улыбался и говорил: «Спасибо, Катюша»… и все оставалось по-прежнему.

Именно Сашка и «сосватала» тогда Кате эту гадалку. Насела – прямо с ножом к горлу, сходи да сходи, за спрос не бьют, а денег она не берет. Именно это «денег не берет» и подкупило Катю в неведомой бабке из пригородного поселка; она уже не раз слышала, что настоящие, истинные, народные знахари, лекарки, гадалки и прочая публика не берут денег за свою работу. Поверие у них такое – если заплатят монетой, не поможет лечение. Поэтому платили им кто чем мог – продуктами, вещами, запасами на зиму или там крышу перекрыть. И, видимо, хорошо платили. Не сказать, чтобы Катя во все это верила, но… Но.
А вдруг поможет, подумала она.
Никогда прежде не сталкивалась Катя ни с бабками, ни с гадалками, и цыганок всегда обходила стороной, по другой стороне улицы. Как-то раз под Новый год зашла спичек попросить к соседке, а та карты раскладывает, ну и предложила ей – давай, мол, погадаю. Нагадала, ага – в наступающем, мол, году со здоровьем все будет отлично, и прибавка к зарплате будет, ну, или премия. А вышло – в марте же Катя с бронхитом свалилась, да так неудачно, еще два месяца потом кашляла. Премию, правда, дали, но вся она на лекарства и ушла. Вот и как понимать такое гадание?
А иногда хотелось. Так хотелось кого-то большого и умного, который сказал бы, как надо, как правильно, как лучше всего. Кого-то, кто обнял бы, погладил по голове и сказал: полно, Катенька, все утрясется. Проверка на работе пройдет удачно. Соседи-пьянчуги сверху съедут. И мама приедет к тебе в гости, и пойдете вы в ресторан, и закажете там рыбу под белым вином (или соусом, какая разница), а в отпуск ты на Канары не попадешь, а вот на Турцию денег вполне хватит, и Игорь Иванович…
Только кто бы ей это сказал?

Вот так оно и вышло, что в жаркое воскресное утро конца июня Катя, покидав в сумку пачку чая, коробку конфет и три полотенца в нарядной магазинной упаковке, выскочила из дома раным-рано, едва выпив пустого чая – внутри все замирало от страха, есть совершенно не хотелось. И теперь тряслась в пригородной электричке, листала купленный на вокзале дешевый какой-то детективчик в бумажной обложке и разглядывала схему путей на стене вагона. Пыталась понять, далеко ли ей ехать до этих самых Дубков, а потом – как искать дом неведомой бабы Лены, что ей сказать и вообще…
Сильный, уже горячий ветер врывался в открытое окошко, трепал Катины волосы, газету в руках сидящего напротив мужичка, охапку каких-то неведомых цветов, которые везла в двух больших ящиках тетка средних лет. Куда она их везет в середине лета, зачем? Хорошо хоть, народу в вагоне немного – электричка хоть и утренняя, но не первая, большая часть дачников и огородников уже уехали, можно сесть и вытянуть ноги.
«Ка-тя хо-чет за-муж», - гулко выстукивали колеса. Равнодушно смотрели по сторонам дедок с тяпками, обмотанными рогожей и хмурый, потертого вида тип в безрукавке на голое тело. Зыркали глазками две замотанные в платки – по такой-то жаре! – бабки, ухитрявшиеся одновременно и поджимать губы («что за молодежь пошла, ни стыда ни совести!») и азартно обсуждать какую-то Любку-шалаву, которая от пятого мужика опять понесла. Катя прислушалась к их бубнежке и вздохнула. Везде одно и то же.
До Дубков оставалось две станции, когда в вагон, уже насквозь прошитый горячими лучами, вошла цыганка. Немолодая, но такая яркая – точно Жар-птица залетела в пропыленный пригородный вагон, опустилась на грешную землю из-под райских небес, метя красной юбкой пол, позванивая бусами на высокой груди. Вошла – и собрала на себя внимание всех: и бабок, и дедка, и двух совсем молоденьких девчонок, хихикавших в углу у раскрытого окошка. Мазнула ленивым черным взглядом по людям, усмехнулась уголком рта и решительно направилась к скамейке напротив Катиной. Села, закинув ногу на ногу, посмотрела все с той же ухмылкой, то ли презрительной, то ли сожалеющей. Солнечный луч зажег на ее зубах золотые искры.
Катя немедленно отвела взгляд, отвернулась, одернула блузку, прижала к себе старую свою сумку, не зная, куда деть руки. Вот сейчас начнется – «позолоти ручку, красавица…»
- Не бойся, красавица, - хрипловато, посмеиваясь, сказала цыганка. – Я таких больших девочек в свой мешок уже не сажаю.
Катя снова посмотрела на нее.
- Я и не боюсь, - но не слишком-то уверенно это получилось. Так, пискля какая-то, первоклассница, а не взрослая, уверенная в себе… хм, уверенная?
Цыганка отбросила с лица кудрявую прядь, выпавшую из-под небрежно повязанного зеленого в крупных цветах платка, всмотрелась пристальнее. Снова хмыкнула.
- Боишься. Только не меня, а себя.
Катя отвернулась. Пусть себе болтает.
Поезд мягко покачивало на стыках. Мелькали за окном деревья и телеграфные столбы, мельтешили солнечные пятна на полу, висел в воздухе негромкий разноголосый гул. Люди успокоились – эка невидаль, цыганка! Мало ли их тут болтается? Раз сразу не съела, значит, уже не тронет.
А Катя искоса рассматривала неожиданную свою соседку. Редко доводилось ей так долго и так близко находиться рядом с этим народом. Она боялась цыганок, всегда, еще с детства. Слишком яркими были их юбки и платки, слишком громкой, необычной – речь, слишком заливистым – смех… и слишком назойливыми – приставания. Катя боялась, что обманут, отнимут, заморочат, последнее отберут… все они, думала девушка, на одно только настроены – зло причинить да голову заморочить, а потому как увидишь – подальше беги да побыстрее, пока не поздно.
Еще бы их не бояться!
А все ж таки – интересно! Может, доля правды в их гаданиях есть? Может, не просто так они по свету бродят?
В какой-то момент Катя не успела отвести взгляд. Цыганка встретилась с ней глазами – и снова улыбнулась. Уже не нахально, не просяще, не смущая – как равная.
- Хочешь, чтоб погадала? – спросила она негромко.
Катя вспыхнула, залилась краской.
- Нет! – и как-то слишком громко это вышло, а потому - фальшиво.
- И не буду, - кивнула цыганка каким-то своим мыслям. – Не надо тебе это.
- Почему? – от удивления Катя аж забыла, что бояться надо. Ничего себе цыганка! А как же «ручку позолоти»?
Женщина вздохнула – мягко, словно жалеюще.
- А ты подумай, - негромко сказала она, - что делать-то будешь с этим гаданием? Вот пообещаю я тебе сейчас, что ты умрешь через полгода – и…? Будешь полгода рыдать и себя жалеть? По врачам побежишь? А если скажу, что любимый твой – негодяй и обманщик, изменяет тебе с молоденькой – что тогда? Будешь ли верить ему, как верила раньше?
Катю окатило ледяной волной. Она что, это вправду?
- Краснооктябрьский, - проскрежетал вдруг динамик где-то над их головами. Катя вздрогнула. – Будьте осторожны при выходе из вагона, не забывайте свои вещи.
- Подумай, девочка, - еще тише сказала цыганка, - оно тебе надо?
Встала и пошла по проходу, покачивая бедрами – колыхалась алая шелковая юбка, - к раздвижным дверям. Затормозил поезд, зашипел, мелькнула в тамбуре черная коса – и нет ее. Словно ветерком душный вагон протянуло.
Господи, подумала Катя. Господи.
- Следующая станция – Дубки, - опять ожил динамик.
Дубки. Ей от вокзала – направо, через пять домов и мимо церкви, там живет та тетка, которая умеет гадать. Которая скажет ей, Кате Морозовой, сколько ей жить на свете и суждено ли выйти замуж за положительного мужчину Игоря Ивановича.
А если – нет? Примет ли она, Катя, такую правду?
Нужна ли ей эта правда?
Нужно ли знать, что случится с ней сегодня, завтра, через год? Что ты будешь делать, девочка, с этим знанием? Если ты со своей нынешней-то жизнью разобраться не можешь… А может, и правда жить тебе осталось «полтора понедельника»?
Катя помотала головой. Встала, опустила вагонное окно до отказа, высунулась, подставила лицо ветру. Интересно, когда ближайший обратный поезд?
Поезд сбавлял ход, подъезжал к станции с милым названием Дубки.


Март 2018