Мамка-лялька Главы 9, 10

Глава девятая.


Вскоре соседки уже перестали посмеиваться над неуклюжим Раискиным кавалером, а даже с завистью подглядывали за мимолетными их свиданиями. Семен по-прежнему был несмел. Его хватало лишь на то, чтобы подкараулить девчонку и пихнуть ей в руки очередной подарочек с «деликатесами» из пайка охраны. Так продолжалось почти до мая.
Ах, этот май! Он еще только коснулся людей первым по-настоящему весенним теплом, а кровь закипела… Она же не водица! Хотя первыми, в ком пробудился зов природы, были, считай, что не люди. Не;люди. ???НЕлюди. Каких только матерых уголовников не собрала колымская земля с тех пор, как определили ее быть русской каторгой. Убийцы, насильники, людоеды… Они здесь имели особую власть. Не выше начальников, но почти наравне. Ибо так же вершили жизнями тех, то был слабее или умнее. Каких только страшных историй не наслышалась Раиска о похождениях «вольных» и зеков. Вольные – это те, кто, отмотав свой срок за колючкой, оседал в окрестных поселках и в самом Магадане. Запрет на выезд за пределы края нарушали немногие: путь неблизкий, патрули отлавливали и возвращали за решетку тех, кто по окончании срока пытался вернуться к родным, ну или туда, где было вольготнее и теплее. Оседали, спивались, сбивались в банды и опять грабили и убивали… Хотя местное население жило довольно бедно – по золоту ходили, да прибыли с того не имели.
Одним из ясных весенних дней Раиска стала свидетельницей страшной сцены. Их колонна возвращалась с рыбзавода. Отработав смену, а путина в этот год началась рано и сразу хорошими уловами, женщины еле передвигали ноги. Шли молча. И даже не потому, что запрещено. О чем разговаривать? Шли и думали каждый о своем, даже не замечая, что весна – вот она… Не их это был праздник.
Из-за поворота навстречу колонне выскочил грузовичок. Визгнули тормоза. Остановился, подняв облако пыли. Над кузовом появились какие-то физиономии. Зарычали утробно, увидев женщин:
- Оооо!…Марухи!...Вы сами к нам идете! Братва, айда выбирать! – на землю соскочило несколько диковатого вида мужиков. Одеты кто в чем, не лучше зечек. В основном бородатые, запущенные, но пьяные и веселые.
Охрана повела себя странно. Никто даже не дернулся преградить путь налетчикам, которые гуртом затесались в колонну, стали заглядывать в лица женщинам. Те старались сгорбиться, поглубже запрятаться в платки. Стон пробежал по колонне: «Вот и по нашу душу… Неделю назад из ночной смены женщин похватали… Ой, бабы… Погибель это…»
Раиса была сегодня в самом хвосте колонны, замешкалась на построении, как чувствовала: она уже была наслышана о том, как расплачивается Артемьева с вольными зеками за какие-то особые услуги. Поговаривали, что покровительствует одной из местных банд. Похоже, что это было правдой.
Уголовники, поосмотревшись, начали выхватывать из строя женщин помоложе и закидывать в фургон машины. Поднялся страшный переполох и крик. Выловленные женщины сопротивлялись, их отбивали товарки, но уголовники не миндальничали и действовали жестко: кулаками, коваными сапогами. Всего через несколько мгновений с полдюжины женщин оказалось в машине, а на земле стонали и умывались кровью не менее десятка. И опять охрана не попыталась вмешаться. Лишь поглядывали, чтобы из колонны кто в лес не утек.
Налетчики с гиганьем попрыгали обратно в машину. Оттуда уже слышался истошный вой, опять удары. Буксанув в песке, грузовичок развернулся и умчался в сторону поселка. По слухам, никто из женщин с таких вояжей обратно не возвращался. Живыми их точно не видели.
В лагерь колонна уже бежала. Ворвались в ворота, рассыпались, не дожидаясь команды, наспех получив вечернюю пайку, затихли по углам. И только шепотки…
- Если не пуля, то эти раздерут где-нибудь за углом, как овцу, - это послышался в темноте голос новой Раискиной соседки по нарам. Еще не растерявшая свою когда-то бережно хранимую красоту, Олюшка, как неожиданно ласково звали ее зэчки, сегодня тоже спаслась лишь чудом. Работала смену в коптильне, угваздалась так, что под слоем сажи вся ее красота и спряталась. Да еще пот, стекая по щекам, оставил на ее лице вертикальные полосы, издалека похожие на глубокие морщины. Умыться после работы не успела, в колонну встала черт - чертом. То и отпугнуло налетчиков. Оля продолжала:
- Как пить даст, в следующий раз до нас доберутся. Этапа с новенькими давно не было. Выбор у них сейчас небольшой. Хоть шрам на все лицо ножом рыбным…
Раиска не выдержала:
- Ты что? У тебя срок маленький. Куда ты потом такая?
- Да и… Артемьева тебе этого не простит, – вмешалась в разговор пожилая Наталья. Ей эта зима далась нелегко. Говорила хрипло, с тяжелой отдышкой. - Ты у нее – первый подарок для проверяющего начальства. Красотой твоей свою задницу прикрывает.
Олюшка неожиданно грязно выругалась, разговор не поддержала. А Наталья и не заметила этого. Разговаривала уже сама с собой:
- Вам бы, девки, позабеременеть. Вот чего ты, Олюшка, от своего командира не забеременела вовремя? Глядишь, уже бы на сносях была, на легкой работе. Или в другом лагере где осела. А так – трудно спастись. Ты, как Василиска опять тебя кому подложит, повыше ноги поднимай, чтобы наверняка понести. Да пошевеливайся, позаманивай мужика. Не один раз чтоб сподобился. После твово, конечно, эти тебе до тошноты. Но в дитя сейчас твое спасение. В мамкином бараке пересидишь какое-то время, пока в твоем деле разберутся.
Дело Оленькино было немудреное. Красивую артистку оперетты полюбил морской офицер. Женатый. Супруга, узнав об измене мужа, написала на Оленьку донос: мол, артистка, она же австрийская шпионка, втерлась в доверие мужа, чтобы хитростью выведать у него все военные тайны о Балтийском флоте. Оленьку арестовали. Но и мужа доносчицы тоже пустили по этапу. Осталась ли сама она на свободе, неизвестно, но все могло закончиться плохо и для нее, дочери священнослужителя. Хоть она от отца и отреклась.
Разговор затих в бараке, но не в голове у Раиски. Сегодняшняя сцена у рыбзавода ее здорово напугала. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что она нашла выход из этого жуткого барака. Так ей казалось. Пусть не сразу, но со временем жизнь ее изменится к лучшему, только надо…
То, что Артемьева совсем или временно забыла о ней, девчонке было на руку. Бабы давно растолковали ей, что участи подстилки для командированных разного рода ей не миновать. Она оставалась почти самой молодой в лагере. Поэтессу свою Василина довела-таки до петли. Почти сразу. Изнеженные красотки типа Оленьки приходили не часто с этапом. Их еще по дороге где-нибудь «ставили на хор», а потом закапывали. А лагерные «гости», оказавшись вдалеке от высокого начальства и получив «впечатления» от жизни арестантов, впадали в такой загул, что стены комендантского барака дрожали. Требовали от Артемьевой водки и женщин. Подходила на «подношение» не каждая из зечек.
Ночью Раисе приснилась Клавдия. Светлая такая вся, большая и прозрачная. Узнаваемая до боли и... теплая… Это Раиска запомнила больше всего. Девчонке так захотелось прижаться к ее большому телу, согреться, как прежде, забыться… Но Клавдия остановила ее жестом строгой мамаши. То ли вымолвила, то ли глазами сказала: «Роди, доча. Роди девочку. Пусть она поживет…» И пошла от «дочи» прочь. Та попыталась кинуться вслед, закричать, но запуталась в какой-то высокой траве, лентами опутавшей ее ноги. Рвала траву и звала… звала мамку… Проснулась от своих беззвучных всхлипов. Ее колотило, расстилало по горбылям нар.
Долго не могла успокоиться. Сердце бешено колотилось. Во рту было сухо. «Может, заболела?» - подумала и совсем не расстроилась. Ей даже показалось, что не так это и плохо, заболеть потяжелее, да и…уйти под сопку. Вслед за остальными, не пережившую эту зиму. Сколько еще ушло до того, Раиску даже не трогало. Все равно было. Как и то, что стало с ее родителями. О них девчонка давно не вспоминала. Как будто и не было московского счастливого детства. Как будто и не с ней… Так… в полузабытой комедии с любимыми, но такими далекими ей актерами. Настоящим были лишь эта белая колымская ночь да этот горбыль под изболевшимся телом.

Глава десятая.

Раиска твердо решила забеременеть, тем боле есть от кого. Семен ее любил и постепенно начал как будто тоже нравиться. Не любовь это, конечно, была, но желание найти защиты у кого- то еще большого и сильного. Пусть ребенок будет от него. Тоже большой и сильный. Может, выживет… А вместе с ним и Раиска…
Она, подловив момент, подошла к Семену сама. Сказала: «Дело есть. Отойдем?» Семен обрадовался, засуетился. На рыбзаводе, подальше от начальства, строгостей в охране таких, как в лагере, не было. Солдаты свободно передвигались по территории завода, ели уху вместе с женщинами во время перерыва, разговаривали с ними, ну и совершали тот самый натуральный взаимовыгодный обмен «еда-тело». Благо прятаться особо не надо. Полно мест.
Семен даже представить себе не мог, с какой целью Раиса подошла к нему. Он рад был и тому, что «его» девушка, наконец, перестала дичиться, принимала подношения уже без гнева. Даже однажды посидела с ним рядом во время обеда. Тогда он успел подкинуть ей в миску неплохой кусок семги: солдатам варили в отдельном котле и погуще…
Раиса и Семен зашли за угол котельной. Присели на бревна. Помолчали. Он все поглядывал на Раиску, ожидая, что та скажет. Та набрала в грудь воздуха побольше и протараторила, не глядя на Семена, перебирая пальцами тесемку ватника:
- Ребеночка от тебя хочу. Девочку. Иначе раздерут меня тут в клочья бандюки. Только она меня спасет. В мамки хочу…
Семен как открыл рот, так и застыл. Послеобеденная «козья ножка» к губе прилипла. Пришел в себя, залепетал, как будто и не стокилограммовый мужик:
- Дык как же… Раюшка… Как же? Не венчаны… - И залился густой краской. Понял, что не то сказал.
- Будет у нас ребенок, может, на вольное поселение быстрее. Там и поженимся. А сейчас… Ты же сам понимаешь… Голос Раисы был на удивление спокойным. И взрослым. Как будто и не вчерашняя школьница.
- Понимаю, Раюшка, понимаю, - самокрутка уже была затушена об каблук, раскрошена в расплющенных крестьянской работой пальцах. – А когда, Раюшка? – Семен уже оглаживал девушку по лицу и волосам. Пальцы его остро пахли табаком, и Раисе даже показалось на минуту, что нравится ей этот запах… Она наконец посмотрела Семену в глаза.
- У тебя наряд «на рыбу» завтра. Вот и встретимся. Если подмены какой не случится. Подумай, где… Не хочу, чтобы нам помешали. Обедать не будем. Вместо обеда….
Сказав это, Раиса, так и не взглянув на Семена, встала и ушла. Он достал кисет, попытался скрутить «козью ножку», но так и не сделал ее. Замер с пустыми глазами.

На следующий день, проснувшись еще до утренней побудки, Раиска выскочила во двор, крикнув охраннику: «До ветру!». Туалет - яма огорожена скользкими жердями. Чаще узницы просто ходили за крайнюю палатку, но в этот раз она отошла чуть в сторону, к чистому снегу, начала раздеваться. Майский ветерок, который на Колыме бывает ничуть не ласковей ноябрьского, тут же прохватил девчонку, ударил в мелкую дрожь. Но Раиска решительно стащила с себя все барахлишко… зачерпнула горстями еще колкий снег и начала остервенело растираться. Терла, где хватало рук, спину, живот, бедра… Потом присела, черпанув новую порцию льдинок, махнула холодным пламенем между ног, чуть не закричав. Но лишь застонала, сжав зубы, задвигала рукой быстрее. Подскочила, запрыгала на одном месте, забила руками по бедрам и животу. Испугалась, что хлопки будут услышаны охраной. Еще несколько растираний, и стала искать в рукаве ватника сорочку. Ту самую, в которой лишилась девственности в комендантском бараке. Сорочка уже давно перестала быть белой, большая часть подола была оторвана и разрезана на бинты, когда однажды набила кровавые мозоли на лесоповале, но именно в этой жалком подобии рубашки Раиска хотела стать… хоть немножко «невестой» Семену. В благодарность за то, что он сделает. Еще не очерствевшее Раискино сердце подсказывало, что это будет правильно. Ведь Семен ее любит…
Заправив сорочку в ватные штаны, надев снова на освеженное тело грязное тряпье, девчонка незаметно пробралась обратно в палатку. Вскоре ударили в рельс.

Пока работала, Раиса спиной чувствовала, что Семен не однажды заходил в цех. Глаз на него не поднимала. Понимала, что надо хотя бы взглядом поздороваться, подбодрить, но не могла заставить себя. Механически вспарывала рыбинам животы, отрубала головы, механически повторяла в голове одну и ту же строчку услышанной из репродуктора песни «Коль жить да любить - все печали растают… Коль жить да любить - все печали растают…» Беззвучно шептала, как заклинания… «Коль жить да любить - все печали растают…»
Семен стоял недалеко от цеха, когда Раиса выскочила из темного проема цеха на освещенную солнцем улицу. В тот день пригревало, но не настолько, чтобы почувствовать, что это уже настоящая весна. Парень показал глазами, куда идти, и сам двинулся вперед к котельной. В дверях оглянулся, дождался, когда Раиса подойдет, виновато забормотал: «Здесь хоть тепло… Я договорился, Витька уйдет сейчас во двор… Покараулит…» Вошли вовнутрь. Со света Раиса не много чего рассмотрела, но почувствовала, что и впрямь тепло. Пахнет древесным углем и копченой рыбой. Спохватилась. Стащила с себя скользкий ватник, бросила возле порога. «Куда?» - глухо спросила. «Сюда», - и Семен снова повел. Сбоку к выходу мелькнула тень, но Раиса не вглядывалась, кто. Шла за Семеном, как собачка на веревочке. Он провел ее в какой-то закуток. Здесь, видно, кемарили порой кочегары: стоял сбитый из досок топчан, несколько телогреек служили матрасом. Полумрак. Лишь отблески огня, прорвавшиеся сквозь неплотно прикрытую заслонку печи, бегали по дощатым стенам котельной и поленницам дров, наношенных для просушки.
Раиса подошла к топчану, стала торопливо стаскивать с себя тряпье - кофты, развязывать тесемки отяжелевших от влаги ватных штанов. Семен, по-прежнему не шевелясь, стоял сзади. Она оглянулась:
- Ты чего? Передумал?
- Раюшка… Я хотел тебе сказать… - Семен опять замолчал, замялся, подбирая слова…
- Семен, у нас очень мало времени, – ей даже пришлось повысить голос.
- Понимаешь… У нас в роду… Все такие здоровые, как я, мужики. – Раиса уже сдернула с себя все, оставив лишь сорочку, и повернулась к Семену. Оттого или от жара котла казалось, что лицо Семена вот-вот закипит тоже. – Понимаешь… Большой я… И там тоже. А ты такая маленькая…
Раиска поняла. Она хотела рассмеяться, видя смущение огромного Семена. Сказать, что ей самой не было страшно, было бы враньем. Она тоже боялась. Перед ней стоял просто огромный Мужчина. И первый в ее жизни. Но единственный, кому она хотела отдать сейчас свое тело во спасение самое себя. Раиса подошла к Своему мужчине поближе, положила руки на жесткое сукно шинели, через которое почувствовала и даже услышала бешеный стук его сердца, и нарочито бодро сказала:
- Не бойся. Ты же знаешь, я была у Артемьевой. После нее тебе будет легко, а мне ничего не страшно. Раздевайся скорее.
Семен вздрогнул, как от удара, закивал головой, зашарил по пуговицам одежды. Шинель разостлал на топчане, прикрывая чужие отребья, постелил на нее исподнюю рубаху, оставшись все же в кальсонах.
Раиса смотрела на эти торопливые приготовления и вдруг отчетливо поняла, что этот Мужчина вполне мог бы стать ее мужем. Как же хорошо ей стало вдруг рядом с ним… Даже на минуту обо всем забылось… Она вновь подошла к Семену, положила руки ему на грудь…
- Давай, Семен, смелее… Спаси меня, пожалуйста… - и это прозвучало так по-детски, что Семен чуть не взвыл от отчаяния. Закинул голову к прокопченным балкам и заскрипел зубами… Раиска стала сама снимать себя рубашку… «Посмотри на меня, Семен…»
Семен посмотрел… И упал перед худой и маленькой Раисой на колени… Почти вровень глаза в глаза… Целуя грудь, руки, живот… повторяя: «Господи, что же это?… Что же?»
В тот раз отец все же не решился сам переступить порог девичьей судьбы. Потому что был Мужчиной. И только Раискины угрозы повеситься на первом попавшемся суку заставили его сделать это. Сделать меня.


Рецензии
От той жизни на многое могли решиться люди, чтобы выжить.
Образно пишите и с душой за хороших людей того времени.
С уважением,

Лариса Потапова   19.03.2018 19:57     Заявить о нарушении