Мамка-лялька Часть 2 Глава 3

Глава третья

То, что она назвала нашим домом, слишком мало походило на него. Когда мы, после долгой дороги на перекладных, вошли в какую-то хибарку на краю Магадана, я настолько оторопела, что не хотела пройти дальше порога.
Тесно, грязно, вместо мебели какие-то ящики. В углу как бы кухни - куча кирзовых сапог. В прилегающей к ней комнате - пара топчанов с кучей тряпья, ни одеял, ни белья. На одном из лежаков кто-то похрапывал. Разглядывая «дом», пробираясь через хлам, я прикоснулась рукой к стене и испачкала пальцы в саже. Мать заметила, как я, отодвинувшись от стены, чтобы не измазать доставшееся мне от государства зимнее пальто на вате, разглядываю руки, заспешила оправдаться:
- Ой, доча, испачкалась, да? У нас так печка плохо топится. Дымит страшно. Мне ведь эта квартира недавно досталась. Тут тоже жила одна из наших бывших. Померла от туберкулеза, хоть и молодая совсем была. А я пришла после освобождения в райисполком и говорю им: встала на путь исправления, хочу и дальше трудиться во славу Родины. Только угол дайте! Вот мне и дали. И на работу я устроилась. В сапожную мастерскую - это я в лагере научилась сапожничать. Всегда нужное дело! Видишь, и дома иногда по-тихому ремонтирую обувку соседям. Все какой -никакой хлеб. А хватает работы: здесь, в Магадане, трудно что купить или не по деньгам. Поизносился народ, не оклемался еще после войны, будь она неладна… Потому и не успела еще дом толком прибрать. Тебя спешила найти, моталась по детдомам. Соскучилась… – и, опять задергав подбородком, мать попыталась меня обнять.
Вот в этот момент мне как раз и не хотелось ее прикосновений. А потянуло обратно в детский дом к няне Нине, которая всегда носила чистый клетчатый передничек и косынку в цветочек. Но цветочки кончились.
Мое появление в «доме» все же подстегнуло мать хоть к каким-то действиям по наведению порядка. Уже через неделю, которая показалась мне ну просто страшной из-за холода и постоянного угара, кто-то из знакомых матери переложил капризную печурку. Хлам из комнаты и кухни был вынесен и выброшен. На окнах появились убогие занавески. Спали мы с матерью вместе на топчане. Не раздеваясь, укрывшись телогрейками и еще чем-то очень вонючим.
Вот такими вечерами, которые были для меня невероятно тягостными, и я старалась пореже дышать и поскорее уснуть, мать рассказывала мне о своей жизни, время от времени, тормоша за плечо: «Слушаешь, доча? Слушай… Потом своим детям расскажешь». От ее рассказов порой меня просто трясло от страха и тошнило от омерзения. Рано мне было все это знать… Ой как рано! Но как мать жила в лагере после моего рождения, она мне почему-то не рассказала. Может, не успела? Но я смогла об этом догадаться по отдельным хлестким в своей откровенности фразам в разговорах подвыпивших бывших, как и она, зечек, что собирались иногда в нашей халупе… И эти разговоры тоже не в детские бы уши… Лежа на топчане в углу комнаты, я старалась плотнее прижать рукава ватника к ушам, чтобы не слышать и забыться. Когда ночью, выпроводив подруг вон, мать ложилась на топчан, касаясь меня телом, меня начинало трясти…
Но часто мать дома не ночевала вообще, и это было еще страшнее. И тогда, когда храпел на соседнем топчане ее странный друг. И когда его не было в хибаре с дверями без замка. Ночь превращалась в бесконечную пытку.
Ранним утром, кое-как перекусив, я спешила ни свет ни заря в школу. Сторожиха, она же истопница баба Люба, быстро привыкла к моему раннему появлению. Ласково звала меня Ленушкой, не задавала лишних вопросов, позволяла помогать по школьному хозяйству. Мы носили дрова, топили снег в баках -другой воды поблизости зимой не было, я вытирала школьные доски, подметала у печей мусор.
Потом приходили все остальные, и начинались занятия. Большинство ребят, как и я, родились в лагерях. Кому-то повезло больше: их родители приехали на Колыму работать. И они выглядели среди нас белыми воронами, вызывая тихую зависть своими карандашами и настоящими портфелями. И глаза у них были совсем другие… Откровенных конфликтов не было, но напряженность в отношениях между детьми не давала нам почувствовать себя настоящими школьными друзьями.
Когда заканчивались уроки и школа пустела, я оставалась в классе и делала домашние задания. Часто мы засиживались с бабой Любой в школе допоздна. Пили чай с ржаными сухарями, рассказывали друг другу о своей жизни. Ее дома никто не ждал: муж и сын погибли на войне. А я просто не хотела идти домой. Не хотела видеть мать и ее Бориса.
Это тот, кто обитал на втором топчане. «Дядя Боря» - так мать в первый же день велела мне называть этого человека.
- Папкой можешь не звать. Какой он тебе папка? Но мы с ним не пропадем, Ленка! Вот увидишь, как все будет хорошо. Он грузчиком в магазине работает. Как освободился, так вот ему сразу и повезло. Всегда при продуктах. А еще у него знакомых много. У них свои дела, но Бориска через это бывает при деньгах. Не всегда фартит, но все же.
Материн сожитель был высоченным угрюмым человеком. Глубоко посаженные глаза глядели из-под нависающего лба с глубокими морщинами жестко и холодно. Ходил он широким шагом, сильно размахивая руками. Этакая машина - прет по дороге, ничего и никого вокруг не видит. Мне слова при встрече никогда не скажет, как будто нет меня.
Заговорил обо мне лишь однажды.
Он вошел в хибару внезапно, когда мать меня мыла. Я стояла в тазу голая, а она поливала меня сверху водой, терла жесткой мочалкой и ворчала: «Вот придумала тоже каждую неделю мыться. Избаловали тебя в детском доме. Это ж натопи столько воды, нагрей кухню. Нет вшей, слава Богу, да и ладно. Не баба еще часто мыться…»
- А справная баба из нее вырастет, Раиска! Глянь-ка! Одиннадцати нет, а она какая ядреная. Скоро товарец будет и лицом и жопой, тебя, тощую, заменит на зонах… - это Борис так сказал с порога.
Я выскочила из таза, схватила с табурета тряпку, заменявшую мне полотенце, и кинулась в «спальню», натягивать на себя одежонку. Мать на кухне, похохатывая, отвечала Борису:
- А если и товарец, то не для тебя! Не пяль свои зенки на мою девку. У меня на нее другие виды: замуж за какого начальника отдать. Может, и сама пристроюсь на кухонке потеплее и светлее…
- Ага! Размечталась… Дай бог еще года два при себе подержишь. Нужда заставит на кон выставить. Долго ты еще будешь спросом пользоваться у сидельцев? Это только от голодухи на тебя можно залезть. Вон… Смотреть не на что. А то и без тебя найдется кому Ленкой распорядиться. Вон, нашу продавщицу вчера мужики друг другу в карты три раза за вечер проигрывали. Сегодня магазин закрыт.
Мать еще что-то отвечала ему… Я уже не слушала. Одевшись кое-как, выскочила с мокрыми волосами на улицу и побежала к школьной подружке в дом через улицу. Сидела у нее, пока мать за мной ни пришла.
Бориса потом старалась всячески избегать.
Почему он жил в нашей хибаре? Что у него было за душой и связывало с матерью? Я никогда не видела, чтобы он был ласков с ней, слышала лишь: «Райка, заткнись! Райка, сделай… Выпьем, Райка, ****ь такая!…»
Они часто выпивали вдвоем или с такими же малоприятными мужчинами и женщинами. Кричали, дрались порой жестоко, с каким-то остервенением. Наша халупа ходуном ходила под их кирзачами. Маты, оскорбления изощренные… В потасовке летело все: помятые алюминиевые миски, ящики, поленья дров… Кровь лилась ручьем, а наутро вновь водка и песни в той же компании…
Я убегала от этого «веселья» во двор, забивалась в хлипкую сараюшку, где для такого случая в углу у меня была припрятана пара вонючих фуфаек. Отсиживалась, ожидая, когда компания уснет или рассыплется по своим баракам, дрожала от страшного холода и безысходности. В одиннадцать лет мне хотелось умереть. Так же, как хотелось умереть моей матери на холодных досках вагона, увозящего ее из теплого дома. Ей тогда было семнадцать… Мне одиннадцать… Меня из теплого детского дома увезла она. И я в те часы свою мать страшно ненавидела.
Уже стояла зима. Как всегда в наших краях, суровая и безжалостная. В один из таких скандальных вечеров, пробыв на морозе всего час, жутко замерзнув, я еле вползла через порог в кухню нашей халупы. Увидела бешеные глаза Бориса, его окровавленные руки с сапожным ножом и мать, которая лежала, не шевелясь, на полу… Навстречу в дверь кухни, чуть не затоптав меня, ломанулась вмиг протрезвевшая парочка частых гостей…
И тут сознание покинуло меня на целых две недели, показавшиеся мне долгожданной смертью.

Я очнулась в больнице. Почувствовала, что все же проснулась, физически ощутила свое странно занемевшее тело, пошевелила пальцами на руках и ногах, но глаза открывать побоялась. Чтобы не увидеть ту кухню и мать …
Мое шевеление не прошло незамеченным для соседей по палате. Я услыхала: «Сестричка, подойдите к девочке! Она приходит в себя…» Почувствовала чьи-то руки на лбу.
«Ну, вот, Леночка, ты вернулась к нам…» Голос был женский, ласковый… Но это «вернулась к нам» заставило меня задохнуться. Я, по-прежнему не открывая глаз, забилась в истерическом плаче. Ужас сковал легкие, воздух не проходил в них, я хватала его ртом и повторяла только одно слово «страшно… страшно…», выдавливала его из себя высушенными комой связками… Потом – укол, и я провалилась в сон еще на одни сутки.
Второе пробуждение мое было спокойнее.
И вновь сначала я услышала звуки. Это говорило радио. Диктор красивым голосом вещал о том, как счастливо и уверенно шагает наша страна в свое светлое будущее. Звучала музыка, сквозь нее слышался звон стекла и голоса нескольких человек: «Ну, с Новым годом, товарищи! Поправляйтесь скорее и будьте здоровы!»… Я закинула руки за голову, захватилась слабыми пальцами за железные прутья кровати, с трудом подтянулась на руках спиной к ее спинке и открыла глаза. В полумраке больничной палаты небольшая группа пациентов во главе с дежурной медсестрой праздновала наступление тысяча девятьсот пятьдесят второго года.

По счастью, меня вернули в тот же детский дом. Это баба Люба похлопотала. Слухи о случившемся быстро распространились по школе. Сердобольная старушка несколько раз навестила меня в больнице, потом походила по начальству, выпросила для меня направление туда, где мне было хорошо.
Послесловие
Ну, вот, пожалуй, и все, о чем я хотела вам рассказать. Дальше моя жизнь складывалась по-советски счастливо. Я закончила восьмилетку, пошла учиться на фрезеровщицу, как многие из выпускников нашего детского дома. Хотя мальчишки, конечно же, выбирали инойпуть: тайга, золотые прииски, море, ну и тюрьмы да колонии. Зарекайся, не зарекайся, а раз они в изобилии под боком, редко кто избежал этого счастья в наших краях.
Потом я уехала жить в Москву. Подальше от моей неласковой родины, подальше от сумрачных пейзажей с колючей проволокой по горизонту. Позже я вышла замуж за хорошего парня, родила ему сына и дочь. Все как у людей.
Но когда подросшие дети стали интересоваться историей нашей семьи, я не смогла рассказать им правду, сочинив легенду о бабушке-разведчице, без вести пропавшей на войне. Я знаю, что это грех - врать детям, но я не смогла посвятить их в историю Раиски. Слишком она страшная. И еще… Мне страшно предположить, что стало бы со мною, останься мать в живых. Проблесков человеческого в ней уже тогда оставалось все меньше и меньше… Сберечь дочь она вряд ли смогла бы. А вот распорядиться как угодно… Сколько известно историй, когда «ляльки», как называют таких женщин и по сей день, «выйдя в тираж», за кусок хлеба или стакан водки отдавали своих малолетних дочерей в пользование уголовникам.
Сталинские лагеря, да и вообще тюрьмы, никогда не «перековывали» слабых людей, не делали их порядочными, а всегда практически лишали их последнего понятия, что в этой жизни правильно, что нет. Особенно ломало женщин. Особенно - малолеток. Выжить для них – не значит сохранить честь и человеческое достоинство. Как можно осуждать за это? Они лишь слабые женщины. Такие, какой была моя мать. Шагнувшая в колымский ад несчастной девчонкой во фланелевой пижаме веселыми с мишками по розовому полю.


Рецензии
Особенно ломало женщин. Особенно - малолеток. Выжить для них – не значит сохранить честь и человеческое достоинство. Как можно осуждать за это?
Думаю, что здесь описана сотая доля того ужаса и трудностей. Просто для такого и слова трудно подобрать.
Спасибо за Ваш литературный труд!
С уважением,

Лариса Потапова   19.03.2018 20:15     Заявить о нарушении
Спасибо Вам, что тоже выдержали. Не каждый дошел до финала.
Дай Бог, чтобы больше никогда не случилось ничего подобного. Мир изменился...Но люди все те же...

Татьяна Лютько   19.03.2018 21:14   Заявить о нарушении