Глава седьмая. Под следствием

По духу времени и вкусу,
Я ненавижу слово: раб...
За то посажен в Главный штаб…

А.С. Грибоедов. Экспромнт


По прибытии в Петербург, 11 февраля 1826 года, Грибоедова доставили  сначала в канцелярию дежурного генерала Главного штаба, а оттуда уже на  Главную гауптвахту Главного штаба.

Дежурный генерал-адъютант А.Н. Потапов сообщил военному министру: «Имею честь донести Вашему высокопревосходительству, что сего числа привезен из крепости Грозной коллежский асессор Грибоедов, который и отправлен к генерал-адъютанту Башуцкому для содержания под арестом в Главной гоупвахте».

Канцелярия дежурного генерала Главного штаба была местом, куда доставлялись с петербургских застав арестованные в других городах декабристы. Исключение составляли (до 23 января 1826 г.) только те декабристы, которые конвоировались жандармскими и другими офицерами, получившими приказание везти арестованных прямо в Зимний дворец.

23 января 1826 г. дежурный генерал Главного штаба А. Н. Потапов Отношением своим петербургскому коменданту генерал-адъютанту А. Д. Башуцкому за № 189 изменил порядок следования арестованных декабристов:
«Из числа привозимых сюда арестантов те, которых привозят фельдъегери, следуют прямо от застав ко мне, прочих же, при коих находятся жандармские и прочие офицеры, вследствие данных им при отправлении с места приказаний, везут нередко прямо во дворец. По сему случаю, вследствие поручения начальника Главного штаба его величества, прошу покорнейше Ваше превосходительство сделать распоряжение Ваше, чтоб, как фельдъегеря, так и все офицеры военные и полицейские, привозящие сюда арестантов, отправляемы были с ними от заставы с казаками прямо в мою канцелярию, а отнюдь не во дворец.
Дежурный генерал Потапов».

Прежде чем предстать перед следственным комитетом, всякий арестованный должен был дать первые показания немедленно же после ареста или по прибытии в Петербург члену комитета. Обыкновенно первый допрос снимал генерал-адъютант В.В.Левашев, один из наиболее доверенных сотрудников императора.

Во дворце  с Грибоедова  был снят первый допрос генерал-адъютантом  Левашевым.  На допросе Грибоедов отозвался полнейшим неведением о существовании Тайного  общества.

Показания Грибоедова (в орфографии Левашева):
«Я Тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании. По возвращении моему из Персии в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Абаленским [Оболенским]. Жил вместе с Адуевским [Одоевским]и по Грузии был связан с Кюхельбекером. От всех сих лиц ничего не слыхал, могущего мне дать малейшую мысль о Тайном обществе. В разговорах их видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрение, и почему оное на меня пало, истолковать не могу.
<...> Коллежский асессор Александр Грибоедов.
Генерал-адъютант  Левашев».

На тексте допроса Левашевым карандашом помечено: «Опросить у Адуевского. Трубец.<кой> (21 ст.<раница>) знает от Рылеева, что он принял Грибоедова? 24-го февр.<аля>».

После допроса Левашев пришел к выводу, что Грибоедов, как менее замешанный в деле, может быть помещён не в Петропавловскую крепость, а в Главный штаб. Здесь, вследствие переполнения крепости, содержались арестованные, менее замешанные, по мнению следователей, в деле.

Записка генерал-адъютанта В.В. Левашева к дежурному генералу Главного штаба генерл-адъютанту А.Н. Потапову от 12 февраля 1826 г. (Вх. № 305):
«Государь император приказать изволил коллежского асессора Грибоедова поместить в штабе по примеру прочих.
Генерал-адъютант Левашев».

13 февраля Грибоедова переводят из Главной гауптвахты в здание Главного штаба, где он и просидит  до своего освобождения, то есть до 2 июня 1826 года.

Отношение  С.- Петербургского коменданта генерал-адъютанта А.Д. Башуцкого к дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 13 февраля  1826 г. за № 76 (Вх. № 289): 
«Стоящий в карауле на Главной гаубвахте лейб-гвардии Егерского полка штабс-капитан Родзянко 3-й представил ко мне при описи вещи, отобранные им от арестованного, по высочайшему повелению, коллежского асессора Грибоедова, которые при сем к Вашему превосходительству препроводить честь имею.
Генерал-адъютант Башуцкий».

На отношении имеется расписка Грибоедова: «Вещи и деньги, мне принадлежащие, мною от капитана Жуковского приняты.Коллежск. Асес.  Александр Грибоедов».

Содержание арестованных в Главном штабе было менее строгим, чем в крепости или на Главной гауптвахте; именно поэтому Грибоедову и были возвращены его вещи.

Когда фельдъегерь Уклонский доставил арестованного Грибоедова на Главную гауптвахту, при нем был пакет с документами для следствия, который он передал караульному офицеру. Однако же в Следственный комитет пакет не попал,  потому как, Грибоедов умело его "изъял из обращения" и затем тайно переправил своему приятелю Жандру.

Об этом эпизоде имеется мемуарное свидетельство А.А. Жандра в записи Д.А. Смирнова:
«Через  несколько  дней  после  этого  ко  мне является один, вовсе мне до того времени не знакомый человек,  некто  Михаил Семенович Алексеев,  черниговский  дворянин,  приносит  мне  поклон  от Грибоедова,  с  которым  сидел  вместе  в  Главном  штабе,  и  пакет  бумаг, приехавших из Грозной. Как  же  все  это  случилось?  Грибоедов,  когда  его привезли, успел какими-то судьбами сейчас  же  познакомиться  с  Алексеевым, который сказал ему, что его в самом скором времени выпустят, потому  что  он взят  по  ошибке,  вместо   родного   брата   своего,   екатеринославльского губернского  предводителя.  Грибоедов  воспользовался  этим  обстоятельством отлично: в пять минут очаровал  Алексеева  совершенно,  передал  ему  пакет, сказал мой адрес и просил доставить этот пакет ко мне. Алексеев всё исполнил свято.
<…>
Вот,  со  слов  Степана  Никитича <Бегичева>,  обстоятельство,  которое  вполне поясняет, каким образом пакет, бывший у курьера и  уже  составлявший,  таким образом,  казенную  собственность,  мог  вдруг  очутиться  в  руках   самого Грибоедова. Курьер сдал и самого Грибоедова, и  пакет  караульному  офицеру. Этот офицер был некто Сенявин - сын знаменитого  адмирала,  -  честный, благородный,  славный  малый.  Принявши  пакет,  он  положил  его  на  стол, вероятно, в караульной комнате, в  которой  на  ту  пору  мог  находиться  и Алексеев, как человек, уже свободный от всякого подозрения. Сенявин  не  мог не видеть, как Грибоедов подошёл к столу, преспокойно взял пакет, как  будто дело сделал, и отошёл прочь. Он не сказал ни  слова:  так  сильно  было  имя Грибоедова и участие к нему.
<…>
Когда Грибоедова выпустили, мы пакет достали и рассмотрели бумаги; в них не оказалось ничего важного, кроме  нескольких  писем  Кюхельбекера». 

В здании Главного штаба Грибоедова содержали в одной из комнат, которая служила приёмной, кабинетом и спальней начальника штаба 1-й Армии генерал-адъютанта К. Ф. Толя.

О содержании арестованных в Главном штабе сохранился рассказ члена Северного тайного общества, морского офицера Д. И. Завалишина:
«Все арестованные позже, как Грибоедов и я (при втором арестовании меня), когда крепость была уже битком набита, помещались предварительно в здании Главного штаба, в котором во время нашего там пребывания с Грибоедовым перебывали таким образом: генерал Кальм, граф Мошинский, Сенявин (гвардейский полковник, сын адмирала), братья Раевские, князь Баратаев (симбирский губернский предводитель дворянства), полковник Любимов (командир тарутинского полка), князь Шаховской (сосланный потом на поселение в Сибирь и там помешавшийся) и др.
<…>
Для содержавшихся в Главном штабе отведено было помещение в комнатах, предназначенных для тогдашнего начальника штаба первой действующей армии Толя, на случай приезда его в Петербург, что бывало часто. Сначала наше помещение состояло из одной только длинной комнаты, в роде залы (служившей, конечно, Толю приёмной) и небольшой прихожей (в которой стоял часовой); но когда число арестованных умножилось, то к зале прибавили еще очень небольшую комнатку, служившую, судя по мебели, и кабинетом, и спальнею Толя, и в ней-то поместили и меня, и Грибоедова, а иным (как напр., Кальму, Мошинскому и др.) дали потом совсем отдельное помещение.
Надзор за нами был, действительно, поручен тому лицу, как показано в разбираемом жизнеописании Грибоедова, т. е. армейскому офицеру Ж[уковскому], но совершенно ошибочно мнение, будто бы источником деланных им послаблений Грибоедову (прибавим: и всем другим в той же мере) было уважение к произведению Грибоедова. Напротив, вначале наш надзиратель очень стеснял всех без различия, и Грибоедова в том числе, и вероятно к этому-то времени и относится показание, что Грибоедов ссорился с надсмотрщиком. Перемене же отношений надзирателя к нам мы обязаны исключительно полковнику Любимову».

В то время как подследственные, сидевшие в Петропавловской крепости, переживали ужасы строгого одиночного заключения, арестованные в Главном Штабе, пользовались льготами, которые могли бы показаться невероятными, если бы не достоверные свидетельства.

Своими воспоминаниями о нахождении в Главном Штабе делится И. П. Липранди, офицер, впоследствии - российский военный и государственный деятель, арестованный  в Кишинёве по подозрению в причастности к Южному тайному обществу: «Мы молча приехали в Главный штаб к дежурному генералу Потапову, который меня знал с Отечественной войны, и сказанное им слово: «Очень рад»,— озадачило меня. Он отдал вполголоса приказание адъютанту своему, Яковлеву, а этот пригласил меня следовать за ним и передал меня другому адъютанту, Жуковскому, который, проходя со мной несколько нескончаемых коридоров и двориков, спускаясь и подымаясь с лестницы на лестницу, между прочим, прервал гробовое молчание: «Слава богу, что вы присланы к нам!» — и объявил, что «тяжких отправляют прямо в крепость»... Невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был поражен: открывается дверь, в передней два молодые солдата учебного карабинерного полка, без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь, чрез нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; всё это во втором часу пополуночи меня поражало. «Вот, господа, еще вам товарищ!» — сказал Жуковский: все глаза обратились на меня. Здесь сидели за чайным столом: бригадный генерал 18-й дивизии Кальм, известный Грибоедов; адъютант Ермолова Воейков (оба привезенные с Кавказа); отставной подпоручик генерального штаба А.А. Тучков (старший брат бывшего в Москве генерал-губернатора) и предводитель дворянства Екатеринославской губернии Алексеев, человек около шестидесяти лет и, как оказалось, привезенный по ошибке вместо своего сына, гусара...  Поздний чай произошёл  оттого, что Воейков и Грибоедов были на допросе в Комиссии, находящейся в крепости. Через час мы все были как старые знакомые. Предмет разговора понимается: вопросам, расспросам в взаимно сообщавшимся сведениям не было конца. Содержались мы на свой счёт, обед брали из ресторации; позволено было выходить вечером с унтер-офицером для прогулки».

«...Дошло до того, -  продолжает свой рассказ  Завалишин, - что даже часовые превратились в нашу прислугу. Мы обыкновенно запирались изнутри на ключ, а часовой ставил ружье в угол, снимал кивер, суму и мундир, надевал шинель и фуражку и отправлялся за покупками, за обедом, за книгами и проч. Наконец, Ж[уковск]й  этим не ограничился. Смелость его росла не по дням, а по часам. Не видя никаких дурных для себя последствий от установившегося порядка, он пошёл далее, но не для нашего уже облегчения, а чисто для своего удовольствия. Узнавши, что Грибоедов хорошо играет на фортепиано, Ж[уковский], как любитель музыки, стал водить его и меня в кондитерскую Лоредо, находившуюся на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Водил он, впрочем, не в самую кондитерскую, а в небольшую комнатку, примыкавшую к ней и, вероятно, принадлежавшую к помещению самого хозяина, с которым Ж[уковский] был, повидимому, коротким приятелем, потому что, заказывая угощение (разумеется за наш счёт), он не пускал к нам никого из прислуги кондитерской, а, что было заказано, приносил или сам, или хозяин. В этой комнате стояло фортепиано; мы приходили обыкновенно часов в 7 вечера и проводили там часа полтора; Грибоедов играл) Ж[уковский] слушал его, а я читал газеты».

На фортепиано Грибоедов  играл по вечерам  и у своего приятеля Жандра; в штаб он возвращался поздней ночью.

«Всякую ночь приходил, ужинал или пил чай и играл на фортепиано, - рассказывал Жандр Смирнову, - Последнее-то и было его отрадой: вы, конечно, знаете, что  он был замечательный музыкант - музыкант не только  учёный,  но  страстный.  Он возвращался от меня в свою конуру или поздно ночью, или на рассвете.
<…>
Вот   еще   факт,   и пресмешной. Я слышал это от Степана Никитича  Бегичева.  Грибоедов  сидел  в одной и той же комнате вместе с тремя, кажется, другими лицами не из  сильно заподозренных. Раз Грибоедов так сильно озлобился  на  свое  положение,  что громко разругал всё  и  всех,  кого  только  было  можно,  и  выгнал  своего надсмотрщика, пустив в него чубуком с трубкой. Товарищи заключенного  так  и думали, что Грибоедов после этой отчаянной вспышки погиб. И ничего  не  было вероятнее.  Однако  что  же  вышло?  До  какой  степени  привязался  к  нему надсмотрщик? Через полчаса или менее после того, как Грибоедов пустил в него чубуком,  дверь  полурастворилась,  и  надсмотрщик  спрашивает:  «Александр Сергеевич, что, вы еще сердиты или нет? » Это рассмешило Грибоедова.
     - Нет, братец, нет, - закричал он ему.
     - К вам можно войти?
     - Можно.
     - И чубуком пускаться не будете?
     - Нет, не буду.
Вот что делал и что делалось с  Грибоедовым  во  время  его  невольного затворничества».

При содействии надзирателя Жуковского он переписывался с Фаддеем Булгариным, минуя контроль следственного комитета. Близко от Главного штаба находилась типография Греча. Булгарин ежедневно бывал в типографии, сюда и пересылал Грибоедов свои записки.

«С дозволения инквизиции. Друзья  мои, Греч или Булгарин, кто из вас в типографии? Пришлите мне газет каких нибудь и журналов, и нет-ли у вас «Чайльд-Гарольда»? Меня здесь заперли и я погибаю от скуки и невинности. Чур! Молчать».

«Сто тысяч раз благодарю, что потешил заключенного; а то я сидел только и проклинал моих гонителей. Сделай одолжение, не пугайся. Бояться людей - значит баловать их. - Пришли мне Пушкина "Стихотворения"».

«Сделай одолжение, достань у Греча или у кого-нибудь «Атлас к Анахарсису»  или какую-нибудь карту Греции да новых журналов пришли. О, правосудие!!».