Маркиза Дуська

     Утро сегодня удивительно пригожее. Солнышко играет бликами на молодой листве. Густой воздух полон дивными запахами, пробуждающими воспоминания детства. Переливы птичьих песен ласкают слух. Ах, как хорошо, как чудесно это время первых летних деньков. Жаль только, что оно до смешного быстротечно.
     Дуська слегка потянулась, выйдя на середину двора, поглядела на солнце то одним, то другим глазом и, нарочито медленно ступая, пошла к своему излюбленному месту. У неё сильно ломило все косточки и кружилась голова. Последние дни силы безвозвратно покидали её. Когда-то она была неправдоподобно юна и умопомрачительно красива. Так, во всяком случае поговаривали многие, кому посчастливилось видеть её в то далёкое время. Взгромоздясь на скамейку, она тяжко вздохнула. Когда-то и звали её по-другому. Разве ж могли бы те, кто ей восхищался, назвать её этим вульгарным именем! Дуська,..что такое – Дуська? Фи!.. Нет, все величали её ласково и игриво – солнышком, птенчиком, кисочкой, душечкой. Она снисходительно улыбалась каждому: да, душечка, валяйте, разрешаю. Но предпочитала, она больше всего, конечно, изысканно-почтительное обращение – маркиза. Нет, даже вот так – Маркиза! Маркиза, извольте отобедать. Маркиза, душечка, извольте отойти ко сну. Маркиза, позвольте, красавица моя, причесать вас! Ну, так, люди, что тогда окружали её, были всё больше приличные, высокородные, титулованные. Разве ж могло быть иначе!
     Эх, времечко! Былое пронеслось, отзвенело и погасло так же внезапно, как и началось. В один прекрасный, или, вернее сказать, ужасный день всё вдруг вокруг загрохотало, закружилось, рухнуло и погасло. Вместо блестящего, богатого и уютного особняка с тёплыми комнатами, мягкими диванами и пушистыми коврами она очутилась в старом тёмном сарае, нещадно продуваемом ветром, с сырым полом и полуразобранной крышей. Но это ещё она хорошо устроилась, а прежде ей пришлось немало поскитаться по грязным промозглым подворотням, откуда её нещадно гнали дворники и собаки. Когда она, наконец, отыскала этот дворик с заброшенным сараем, сердце её немного успокоилось. Здесь царил покой, хоть и не было того тепла и уюта, к которому она привыкла. Ничего-ничего – успокаивала она себя, зато есть уголок, куда можно прижаться, заснуть и забыться.
     Первое время она была совсем одна. Днём выходила на людные улицы в надежде раздобыть пропитание. Жалко заглядывала в глаза прохожих, отчаянно дрожа всем худеньким телом, топталась на краю тротуара. Редкий кусок проглатывала сразу же, никак не удавалось сохранить на потом, не хватало сил. Она научилась рыскать по помойкам, задворкам чужих домов, отбиваться от надоедливых собак и других таких же бродяжек, как она. Ночью забивалась в дальний угол сарая, зарываясь в клочок протухшей соломы, старалась поскорее заснуть. Ей снились удивительные сны. Там она была молодой, красивой и сытой. А наяву - зубы почти все разрушились, глаза ввалились, волосы стали пегими, свалялись и торчали неприглядными клоками.
     И вот, в один из зимних совершенно голодных вечеров у неё появилась подруга. Самая настоящая, помогающая, сочувствующая и успокаивающая. Она забрела во дворик случайно и сразу же, приветливо улыбаясь, уселась рядом на скамейку, где Маркиза коротала часок перед сном. Такая же пегая, оборванная и грязная, но, по-видимому, совершенно не тяготившееся своим видом. Она протянула обкусанный кусок чёрствого хлеба и поддакнула: бери-бери, тебе, смотрю, нужнее. Маркиза быстро глянула ей в лицо и жадно вцепилась в кусок. А женщина, укутавшись в своё тряпьё, завела неторопливый разговор, глядя то на исчезающий кусок, то на звёзды над высокими деревьями.
– Невесело тут у тебя… А я нашла себе уголок получше. Тоже не хоромы, конечно, но дом каменный, двор закрытый, ни одна собака не заскочит. У меня сделан отличный лаз под забором, прямиком к подвалу. Там окно фанерой было забито, так я оторвала – вот и двери. Внутри тепло, особенно если к трубе прижмёшься. Ветра, дождя, снега нет – красота!... Извини, тебя не приглашаю – хозяева строгие, сама с трудом скрываюсь, боюсь, как бы не прогнали. А к тебе буду приходить в гости, хочешь? Ой, я не представилась – Милка. А тебя как зовут? А знаешь, мне хочется звать тебя Дуськой. Будь, пожалуйста Дуськой, для меня, ладно?.. Была у меня подружка Дуська, по осени умерла…Дай я тебя обниму.
     Она обхватила Маркизу обеими руками, крепко прижав к себе, и та вдруг почувствовала неожиданно накатившую тёплую волну любви и нежности. Давно забытое, казалось бы, совсем похороненное чувство. У Маркизы предательски заслезились глаза, она успокоительно протяжно вздохнула и подумала: ради этого можно стерпеть и Дуську. Какая разница, как тебя назовут, лишь бы не пинали.
     С тех пор Милка приходила каждый день ближе к вечеру и всегда с подарочком – то с каким-то съедобным кусочком, то с обрывком тряпочки, которую заботливо подсовывала в спальный уголок своей Дуськи. И в беспросветно тусклых дуськиных днях наконец-то засиял лучик света. Милка была всегда добра и приветлива, но часто грустна. Она кряхтела, кашляла, тяжело дышала и иногда, подолгу застывая, смотрела на звёзды. В такие часы Дуську охватывала непонятная тревога и боль. Милка чуяла это, виновато улыбаясь, вскакивала и быстро прощаясь, уходила.
– Ничего-ничего, всё путём, всё гладенько,  –  бормотала она, скрываясь за деревьями.
     Однажды, уже весной, когда снег совсем сошёл и набухшие почки на ветках запахли нестерпимо маняще, жизнь приготовила для Дуськи ещё одни перемены. Она встретилась с Милкой в последний раз. Принимая от неё очередной щедрый кусок яблочного огрызка и благодарно прижимаясь к плечу заботливой подруги, Дуська опять почуяла в сердце пугающую тревогу. А Милка, поглаживая свою любимую Дуську, улыбалась как всегда тепло и ласково.
– Не дрейфь, Дуська, будет и на нашей улице праздник, вот увидишь! Ты, главное, никогда не сдавайся. Ты же вон какая у меня красотка!.. На большие улицы не лезь, всё больше задворками ходи. Нюни не разводи, крепись, старушка. Жизнь не сахар, но мы-то тоже не кочерыжки.
     В этот вечер она сидела на скамейке особенно долго. Небо зарумянилось и заклубилось, когда Милка, будто опомнившись, быстро убралась со двора, шаркая и спотыкаясь. Больше Дуська её никогда не видела. Она не знала, что с ней случилось, не ведала и места её обитания, чтобы сходить к ней самой. Она просто ждала, пока окончательно ни поняла – Милка никогда не придёт. И как-то неожиданно успокоилась, то есть затихла внутри, сжалась, затвердела. Ей опять приходилось выбираться из своего тихого гнёздышка на поиски еды. Опять вариться в дымном вареве опасного, жадного мира. Она часто попадала в такие жуткие переплёты, что вспоминать потом не хотелось. Но приближающееся лето вселяло надежды и силы. Вечерами, сидя на своей скамейке, глядя на звёзды совсем как Милка, она ворочала в памяти милкины же слова: ничего-ничего, всё будет путём, всё будет гладенько…Жизнь застыла глухим дремучим болотом…
     Так вот, этим летним погожим утром, когда Дуська вышла погреться на солнышке, на неё навалились неотвязные воспоминания былой, роскошной молодости, жутких лет бродяжничества и тёплых, душевных вечеров с Милкой. Прикрыв глаза, она будто вновь увидела свою подругу рядышком, улыбающуюся, красивую, такую близкую и любимую…
     Дуська не долго просидела, её почему-то тянуло к земле. Голова кружилась и клонилась всё ниже и ниже. Она буквально сползла наземь, забравшись под лавку, хотела свернуться клубком, как делала всегда перед сном, но не смогла, тело не слушалось. Тогда она вытянулась на сколько хватило возможности, распрямила хвост и испустила последний вздох, навсегда оставшись лежать в мягкой молодой траве, как на пушистом ковре в детстве. Последней мыслью провожая себя в мир иной: ничего-ничего, всё будет путём, всё будет гладенько…
     Так ушла кошка Маркиза Дуська.