История одного стихотворения

Вечер дружбы принимает               
Контур вечеринки.
Мэри-Энн напоминает
Стебелёк тростинки.

Водка, чай и леденцы -
Всё национально.
Мы с комсоргом - молодцы:
Держимся морально.

Горькой редьки слаще хрен
Интернационально.
Мы танцуем с Мэри-Энн
Как-то не банально.

Груди словно корольки
В свитере горчичном.
Подоплёки так легки
В взгляде ежевичном.

Наш комсорг - борец за мир,
Но и ей здесь нравится.
Тёзка дружбы вечный сыр
Начинает плавиться.

Можно ведь дружить, любя,
Хоть мне очень странно:
Мэри-Энн ведёт себя
Словно Марианна.

Вечеринка принимает
Контуры попойки.
Марианна понимает:
Я - борец не стойкий.

Мне в шотландской красоте
Всё ж не всё понятно:
Кудри светят в темноте,
Губы пахнут мятой.

Ободок сползает вбок
Хоть обвязан ленточкой.
Её визе вышел срок -
Где ты, Мэри-Энночка?
   
        18.02. 1983.



         «Планета Альфа, 19 января. (Межкосмическая система связи, МСС). Член Политического Совета Земли, второй секретарь Центрального Комитета Сената, первый заместитель Председателя Правительства Земли, министр верхней палаты представителей, находящийся на планете Альфа в связи с открытием Конференции по мерам укрепления межгалактического доверия, безопасности и разоружению в Нашей Галактике, встретился с представителем туманности Бета, государственным президентом Тото.
          Состоявшаяся беседа касалась ключевых вопросов галактической политики и состояния бето-земных отношений. Со стороны Земли она велась со всей откровенностью и принципиальностью в духе Заявления Председателя Правительства Земли от 15 сентября и 14 ноября 2761 года.
          Член Политического Совета Земли, второй секретарь Центрального Комитета Сената, первый заместитель Председателя Правительства Земли, министр верхней палаты представителей на конкретных фактах показал, что для нынешней администрации туманности Бета всё более характерен милитаризм, стремление к обладанию доминирующими позициями во Вселенной, откровенное пренебрежение к законным интересам, социальному строю и образу жизни других планет. Действия Беты в межгалактических делах противоречат делу всеобщего мира, осложняют решение назревших проблем».
      
         Вышеприведённые строки были опубликованы в университетской газете под заголовком «Brave New World» и вызвали бурю негодования у декана филологического факультета Сергея Петровича Боевца.
         -  Ну что, борзописец, доигрался? - спросил он у меня, водрузив на нос очки, словно хотел рассмотреть во мне что-то такое, чего не видел раньше.
         -  А в чём дело, Сергей Петрович? - поинтересовался я, присаживаясь на краешек стула.
         -  Что ты хотел сказать этой твоей, с позволения сказать, статьёй? - голос Боевца звучал как скрежет по стеклу.
         -  Только то, что было известно древним: что бы ни произошло - ничего на этом свете не меняется, - задушевно ответил я.
         -   Что за галиматья! Не считаешь ли ты, что твоя статья похожа на издёвку?
         -   Над  чем? - спросил я, заглядывая ему в глаза. - Я не понимаю, Сергей Петрович.
         -   Если бы  не твой пятый курс и завтрашняя  встреча,  я бы тебе объяснил, над чем, и ты бы вылетел с филфака, как пробка из шампанского.
      Я глотнул слюну.
         -  Даю тебе шанс реабилитироваться, - продолжал он. - И оставь при себе свои глупые шуточки и идиотскую иронию. Нельзя ко всему относиться так несерьёзно.
         -  Я постараюсь, Сергей Петрович, - опустив глаза, я вышел из кабинета декана и спросил у поджидавшей меня Нади Бабич: «Скажи,  Надюша, как по-научному называются козы, которые не дают молока?»
         -  Как? - растерялась Надя.
         -  По-научному: козлы.
       Всё дело было в завтрашнем дне.
      


        В начале февраля, сразу же после зимней сессии и каникул, при активном участии райкома партии и лично его первого секретаря, фамилия которого странным и счастливым образом совпадала с фамилией Нади Бабич, в распоряжение филологического факультета университета было предоставлено роскошное помещение в самом центре города. Вначале поступило предложение устроить там фотолабораторию, но деканат воспользовался правом «вето» и предложение повисло в воздухе. Затем Олеся Оленцевич попыталась организовать там диспут-клуб, но перспектива дружеских попоек, чем обычно заканчивались наши диспуты, вынудила деканат отвергнуть и это начинание. Наконец-то, по политически верной и своевременной инициативе секретаря комсомольской организации факультета Нади Бабич, решено было превратить зал площадью в 160 квадратных метров и маленькую комнату на втором этаже в Клуб интернациональной дружбы.
         Первыми, с кем нам предстояло интернационально подружиться, почему-то оказались «дети английских рабочих», ребята из университетского административного центра метрополитенского графства Уэст-Йоркшир, славного города Лидса.
         Декан факультета вызвал к себе Надю Бабич, поручив ей «лично проконтролировать организацию и проведение встречи», которая должна была состояться уже в середине февраля. Представлять филологический факультет было поручено Бабич - в качестве секретаря комсомольской организации, Олесе Оленцевич - как председателю профсоюзного комитета, Игорю Гладких - как члену партии и лицу политически весьма благонадёжному, и вашему покорному слуге - по причине до неприличия приличного (простите за каламбур) знания языка, на котором предстояло беседовать.
         За неделю до вышеупомянутой встречи гостеприимный Сергей Петрович пригласил нас четверых к себе домой на чашку чая.
             -   Вы, я надеюсь, понимаете, какая ответственность лежит на  всех  вас? - спросил  декан, едва  мы  успели сесть за стол.
         Мы ответили, что понимаем и сделаем всё от нас зависящее, чтобы встреча прошла на высоком идейно- политическом уровне.
             -   А теперь мне бы хотелось выслушать тезисы ваших выступлений, - сказал он. - Начнём с Игоря Гладких.
         «Мы приветствуем английских студентов в нашем новом Клубе интернациональной дружбы. - Игорь чеканил каждый слог. - Студенты нашего вуза, как и все советские люди, полностью поддерживают и одобряют Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Юрия Владимировича Андропова. Это - документ большой исторической важности, каждая строка  которого отражает стремление советского народа к миру. Молодёжь планеты хочет жить под мирным небом. Об этом свидетельствуют многомиллионные демонстрации и марши протеста против безответственной политики рейгановской администрации, толкающей мир к ядерной катастрофе».
         Тезисы Оленцевич были чуть короче:
         «Советский Союз никогда не развязывал гонку вооружений, не стремился к конфронтации. Мы привыкли мирным трудом укреплять могущество Родины. И, если нужно будет умерить пыл милитаристов, каждый из нас станет трудиться с удвоенной энергией. Это будет достойным ответом народа, хорошо знающего, что такое война и что она приносит людям».
         В тезисах Бабич декан не сомневался.
             -   А ты? - спросил Сергей Петрович, вперив в меня подозрительный взгляд.
             -   Я всего лишь переводчик, - скромно заметил я. - Кого может интересовать мнение переводчика?
             -  Ну что ж,  -  резюмировал декан. -  Пока всё идёт  нормально.  И, -  добавил  он  с  металлическим оттенком в голосе, -  смотрите, не подведите. Я надеюсь на вас.
         Через несколько дней нас вызвали в районный комитет партии, где с нами провёл беседу человек в штатском, настроивший нас на провокации, заведомую ложь, подтасовку фактов и так красочно описавший картину ядерного Апокалипсиса, что Олесю пришлось вывести, у неё были слишком слабые нервы.
         Наконец, после обсуждения с деканом идейно-политического уровня моего опуса «Brave New World», наступил долгожданный день встречи. В прибранном и разукрашенном зале соорудили сцену, установили ряды стульев, а к потолку был подвешен небольшой матерчатый экран.
         То, что я увидел на сцене, по меньшей мере удивило меня. Голубые джинсы, клетчатая рубаха, тёмно-жёлтый свитер, безрукавка из мешковины, печальное лицо в обрамлении соломенных волос - всё это быстро передвигалось и шло в мою сторону. Тёмно-серые, с пепельным оттенком глаза уставились на меня так, словно я был если не восьмым, то уж точно девятым или десятым чудом света. Впрочем, я и сам понимал, что выгляжу достаточно нелепо в одолженном сером костюме, белой рубашке с синим галстуком и вычищенных до блеска чёрных туфлях: на фоне ребят из Лидса я казался самому себе чиновником из областного управления культуры.
         Несколько секунд мы смотрели друг на друга, пока, наконец, она не спросила:
             -   Ты говоришь по-английски?
             -   Смотря с кем.
             -   Как это понять? - она продолжала меня разглядывать.
             - С ним, - я кивнул на Игоря Гладких, с трагическим лицом перечитывающего тезисы своего  выступления, - я не говорю.
             -   Почему?
             -   Он не понимает.
             -   А со мной ты можешь поговорить?
             -   Это зависит только от тебя.
             -   Где здесь можно выпить кофе?
             -   Ты не успеешь, скоро начнётся главное.
             -   Какое главное? Нам сказали, что у нас будет встреча с русскими студентами.
             -  Она уже  началась, но я, при всём своём врождённом такте, должен   тебя разочаровать:  я - не русский.  Тебе  лучше  пообщаться  с  Олесей Оленцевич, правда, и её русское происхождение вызывает у меня сомнения.
         Она присела на стул. Не обращая внимания на гневные взгляды Нади Бабич, я закурил сигарету.
             -   Ты  хорошо говоришь по-английски, - чёрно-пепельные глаза с  любопытством  взглянули  на  меня, -  но  я почему-то ничего не понимаю. Ты не русский?
             -   В  Советском  Союзе  живут  не  только  русские, - объяснил я, стряхивая пепел от сигареты в мусорную корзину. -  И вообще: советские люди - интернационалисты. Так воспитывает нас партия, так воспитывает нас вся наша советская действительность. Что касается меня, то я - из Грузии. («I am from Georgia»).
             -   Ты - американец? Вот почему у тебя такой странный акцент!
             -  Американец?  Интересная мысль! В Мейконе у меня трёхэтажный особняк, а мой папа, хоть его и трудно назвать азартным игроком, владеет контрольным пакетом акций фирмы «Проктэр энд Гэмбл».
         Меня позвала Надя, давно не сводившая с нас своих внимательных глаз:
             -  Здесь нельзя курить - это во-первых. Во-вторых, объяви англичанам, что мероприятие начинается. Уже три часа.
         Англичан было шесть человек. Вместе с активом нашего факультета они устроились в креслах на сцене. Зал был забит до отказа, но знакомых лиц в нём почему-то  было очень немного. 
         Первым выступил декан. Он поблагодарил бюро молодёжного туризма «Спутник» за организацию поездки английских студентов в Советский Союз,  выразил  надежду на упрочение и углубление наших контактов, вспомнил II Мировую войну, когда наши страны вместе боролись против фашистской Германии. Переводить было легко, пока Сергей Петрович не решил пошутить. Заметив, что англичанам очень понравились наши котлеты с картофельным пюре, декан заверил присутствующих, что лучше соревноваться в производстве котлет, чем ракет. С пару секунд поразмыслив, я решил сделать из рубленой котлеты, которую, по всей видимости, имел в виду Сергей Петрович, отбивную по-английски, чтобы получилось более или менее в масть: cutlet - rocket.
         Англичане вымученно улыбнулись.
         После речей Нади, Олеси и Игоря (моя знакомая с соломенными волосами постоянно смотрела  в  мою сторону и  зевала), выступил высокий бородач с детской улыбкой.
             -   Меня  зовут  Роберт,  -  сообщил  он. -  Я  очень  рад, что мы встретились. Между нашими странами много разногласий, но такие встречи помогают нам лучше узнать друг друга. Я желаю вашей стране свободы и процветания.
         Эндрью же выразился так: «Я не верю, что в стране, в которой живёт Елена, могут быть силы, способные развязать войну».
         Он сказал это на хорошем русском языке и выразительно посмотрел в зал. Зал захлопал, вот только кому были адресованы аплодисменты - Эндрью или спасительнице человечества Елене - осталось невыясненным.
         Потом, по замыслу организаторов встречи, должен был начаться диспут, но кроме вопросов, типа: «Как вы расцениваете высказывание советского журналиста в «Литературной газете», что если на Земле в результате ядерной войны останется всего двадцать человек, то и они придут к коммунизму?» или «Почему для советских людей проблема выехать за рубеж?» других вопросов не было, а Надя с Олесей не столько отвечали на вопросы, сколько задавали в ответ свои по принципу «сам дурак» или «а вот у вас на Западе...»
         Около пяти часов диспут был объявлен закрытым, а Надя Бабич торжественно пригласила гостей пить чай.
         Передо мной снова возникли голубые джинсы, клетчатая рубашка, горчичный свитер и безрукавка из мешковины.
             -   Меня зовут Мэри-Энн, - грустно призналась она.
             -  А я  - Вахтанг. У меня есть знакомая полька, которую зовут точно так же, как тебя, только наоборот.
             -   Наоборот - это как? - удивилась она.
             -   Анна-Мария.
             -   Ты  не американец, -  в её голосе послышалось облегчение.
             -   Ты права, я - грузин. Знаешь, где живут грузины?
             -   Наверно, в Грузии?
             -   Да, только  это  не   американский   штат,  а   удивительная  страна, где  люди  так  самозабвенно  любят жизнь, что совсем не думают о смерти.  Когда-нибудь я приглашу тебя в Тбилиси: ты будешь нежно и ласково держать меня под руку во время нашей прогулки по проспекту Руставели, а на улице Шардена, где варят ароматный кофе с густой пенкой, я тебя поцелую и твои почти чёрные с поволокой глаза станут вестниками нашей большой и бессмертной любви.
             -   Разве целоваться обязательно надо в Грузии?.. А «когда-нибудь» - это всё же когда?
             -   Да  хоть осенью, в сентябре. Возьму тебя на «ртвели» в Кахети.   
             -   Ртвели?
             -  Это можно назвать  «grape-gathering», хотя у  нас  в Грузии ртвели - это не только сбор винограда, но и большой праздник.
         Мэри-Энн рассмеялась:
             -   Ты очень странный! Как будто говоришь по-английски, но не так, как все.
             - Пойдём пить чай, Мэри-Энн, а то скажут, что я не отнёсся к сегодняшней встрече со всей серьёзностью.
             -   Я не люблю чай, предпочитаю кофе.
             -   Англичанка - и не любит чай?
             -   Я не англичанка, я  шотландка.
             -   Мне следовало сразу же догадаться.
             -   Почему?
             -   У вас мужчины ходят в юбках, а женщины - в брюках.
         Она улыбнулась:
             -   Это не совсем так.
         Чаепитие было вначале скучным, пока декана факультета куда-то не вызвали а я, под предлогом того, что мне нужно проветриться, потихоньку не сбегал за водкой и не стал разливать её под столом всем желающим. Мэри-Энн не отходила от меня ни на шаг, и замдекана, хоть мы и сидели весьма далеко от него,  уже начинал подозрительно на нас коситься.
             -  Чего ты пристал к ней? И водку глушите из одной чашки! - прошипел Игорь, чокаясь с моим коленом. - Поговори и с другими.
             -  Я не могу, Игорь. Она мне нравится.
             -  Ну и вкус у тебя!  Смотри только,  не заходи слишком далеко: она всё-таки гражданка иностранного государства, к тому же капиталистического. Кто знает, что у неё на уме?
             -   Она мне уже сказала.
             -   И что? - насторожился Игорь.
             -  Она должна соблазнить меня, родить ребёнка и воспитывать его в антисоветских,  милитаристских традициях.
             -   Тьфу! -  высказался Игорь. -  С тобой невозможно говорить серьёзно!
             -  О чём это вы беседуете? - поинтересовалась  Мэри-Энн.
             -  О тебе, -  ответил я. -  У нас с товарищем некоторые расхождения во взглядах на женщин и политику.
             -   А какие женщины тебе нравятся? - равнодушно спросила она.
             -   Сегодня больше всех - ты.  Я почти что в тебя влюбился.
         Я и не подозревал, что на Британских островах умеют так очаровательно краснеть.
             -   Это  правда, что  в  Шотландии  останавливают  часы  на  ночь? – спросил  я, стараясь  сгладить неловкость, возникшую после моего признания.
             -   Никогда не слышала. Почему?
             -   Чтобы не стирался часовой механизм, - объяснил я.
             -   Что ещё ты знаешь о шотландцах?
             -   То, что  вы, перелистывая   страницы   книги,   в   целях   экономии   электричества   гасите  свет.  Ведь переворачивать страницы можно и в темноте.
         Она наконец-то улыбнулась:
             -   Я же говорила, что ты  странный. У вас в Грузии что, все такие?
             -  Большинство. Может быть, поэтому  мы  любим  поэзию  Роберта  Бёрнса?  Мэри-Энн,  давай потанцуем.
             -   Без музыки?
             -   Я буду напевать грузинскую песню на стихи шотландского поэта.
         Уговорив Гладких дать мне ключ от «ленинской комнаты» на втором этаже, я повёл Мэри-Энн туда, где нам предстояло станцевать самый удивительный танец нашей жизни. Мэри-Энн трогательно и совсем не манерно прижалась ко мне, а я так долго размышлял над тем, поцеловать мне её всё-таки или нет, что она под конец предложила:
             -   Вахтанг, давай уйдём отсюда.
             -   Ты  права,  -   согласился   я,   очарованный   её   произношением   моего   имени. -   Если    это   встреча английских и русских студентов, то что здесь делаем мы? Закроем «ленинскую комнату», вернём ключи Игорю Гладких и в целях конспирации выйдем отсюда по отдельности: вначале я, а потом - ты.
             -   Зачем?
             -   Так надо.
         Склонившись над левым ухом Нади Бабич, которая, несмотря на занимаемый ею пост, всегда мне симпатизировала, я прошептал:
             -  Надя, мне надо идти. Декан вряд ли вернётся, замдекана тоже уже поглядывает на часы. С ролью переводчиков вполне могут справиться прикреплённый к группе сотрудник КГБ или Эндрью. Предупреждая твой вопрос, отвечу, что у меня колики в животе от котлет с картофельным пюре, что так нравятся англичанам.
         Она взглянула на меня с иронией:
             -   Ладно, иди, я тебя не выдам. Только постарайся не свалять дурака.
         На улице я и Мэри-Энн смотрелись немного иначе. На ней была коричневато-жёлтая куртка с застёжкой-молнией, на мне - длинное серое пальто. Теперь уже я не казался себе чиновником из областного управления культуры и походил скорее на университетского лектора, а Мэри-Энн, по всей видимости, была моей студенткой. Она едва доставала мне до плеча, её  волосы цвета сентябрьских стогов растрепались, а в тёмных глазах было что-то похожее на детский страх перед неведомым.
             -   Ты самая хорошая шотландка на свете с тех пор, как бог подарил миру Шотландию, - сказал я.
             -  Ты  говоришь мне  невозможные вещи: о любви, о поцелуях на какой-то улице в Грузии, но мне почему-то очень хочется тебе верить, - тихо произнесла она, обходя очередную лужу. - А я  ведь даже не знаю, кто ты.
             -   Я - агент  Комитета  государственной  безопасности СССР, - начал я. - Университет, филология - это только прикрытие. Мне поручено завербовать тебя для ведения подрывной деятельности на территории Великобритании. Посуди сама: разве обычный студент одевается так, как я? А знание английского? А непонятные намёки, что ты мне нравишься, что я в тебя почти влюблён и прочая ерунда? Но ты меня сразу раскусила, сказав, что я - странный и не похож на других.
             -   Что тебе ещё поручили? - спросила Мэри-Энн, с грустью поглядывая на меня.
             -  Я  должен  успеть  за  несколько  дней  твоего  пребывания  здесь  показать тебе преимущества  советского образа жизни, научить пить водку, влюбить в себя, а потом соблазнить.
             -   С какой целью соблазнить?
             -   С какой целью соблазняют женщин?
             -   А, это...  Я думала, что моё соблазнение должно подразумевать какую-то высшую цель.
             -  Ты  права, но говорить об этом я пока не имею права, это государственная тайна.  Итак, согласна ли ты пойти навстречу всем этим ужасам?
             - Ну почему же ужасам? Всё не так уж и страшно, кроме водки, конечно. Мне она совсем не понравилась, и вообще я предпочитаю вино.
             -   Тогда  вперёд,  Мэри-Энн!  Начинается  часть  первая: быт советского студента. Надеюсь, что   ты  готова  к неожиданностям?
             -   Я   почему-то сразу  прониклась  к тебе  доверием. Обещай только, что не оставишь меня одну на этой чужой планете.
             -   Хорошо. А ты обещай, что будешь подчиняться мне во всём.
             -   Во всём?
             -   Скажем так: почти во всём.
         Мэри-Энн взяла меня под руку.
             -   Ты смешной, - сказала она.
         Я повёл её к себе на квартиру.
             -   Мне нужно переодеться, - объяснил я ей. - У меня слишком солидный вид.
         Отозвав меня в сторону, моя квартирная хозяйка уперла руки в толстые бёдра.
             -   Что это за мымра? -  спросила она.
             -   Моя подруга. Разве она похожа на мымру?
             -   Похожа. Маленькая, худая, одета как пугало. Где ты её откопал?
             -   На вечере интернациональной дружбы. Она шотландка.
          Хозяйка так расхохоталась, что грудь у неё заходила ходуном:
             -   Вот ещё, выдумал!
         Мы зашли в мою комнату.
             -   Кто эта женщина? - спросила Мэри-Энн.
             -   Моя  квартирная  хозяйка.
             -   Я, наверно, ей не понравилась.
             -   С чего ты взяла?
             -   Она так на меня смотрела!
             -   Главное, что ты нравишься мне.
         Пока я переодевался за дверцей шкафа, Мэри-Энн разглядывала мою комнату и особенно ей понравилась чеканка, изображающая  девушку со свечой.
             -   Возьми её себе, - сказал я. - Пусть она напоминает тебе о сегодняшнем дне и обо мне.
         Мэри-Энн растрогалась, а я, не дав ей произнести слов благодарности, сразу же спросил:
             -   А где, собственно, остановилась ваша делегация?
             - В каком-то общежитии, у меня записан адрес... Вахтанг, спасибо... и почему я так быстро запомнила твоё имя?
             -   Потому, что...
         Я не находил нужных слов.
             -   Ладно, я и так всё понимаю, - успокоила меня она. - Только знаешь, меня не покидает чувство, что я вижу тебя во сне. (Она потом так часто повторяла это слово: «dreamily»). Вахтанг, можно нам никуда не ехать и просто побыть вдвоём?
             -   Конечно. Тогда часть первая: быт советского студента и общежитие  отменяется. Приступаем сразу ко второй части: преимущества советского образа жизни. Пошли в магазин, а то после семи выпивку не купишь.
         Она запустила руку в сумку и достала оттуда новенькие «червонцы»:
             -   Возьми, сколько надо.
             -   Что ты делаешь, Мэри-Энн?
             -   Даю тебе деньги.
             -  Во-первых,  ты  у  меня  в  гостях. Во-вторых, ты дама, можно даже сказать - дама моего сердца («lady-love»). И в-третьих, что мне особенно обидно, на моих глазах рушится миф о чрезмерной бережливости, чтобы не сказать - скупости,  шотландцев. Платить всё-таки буду я.
             -   Так  я  не  согласна.  Ты  такой  же  студент,  как  и я. Разреши мне сегодня пригласить тебя, а завтра пригласишь меня ты.
             -   Значит, завтра мы тоже будем вместе?
         Мэри-Энн улыбнулась:
             -   Это же зависит только от нас!
         Гастроном на углу не произвёл на неё особого впечатления:
             -   Я знала, что у вас проблемы с продовольствием, но почему в магазине нет масла и яиц?
             -   Единственное, что постоянно в Советском Союзе - это временные трудности, - пояснил  я.
         Мы купили яблочное вино, портвейн, хлеб, холодец и рыбные консервы.
             -   У нас так принято, - сказал  я.
         Она как-то очень уж понимающе взглянула на меня.
         В подъезде, повинуясь минутному порыву, я обнял её. Её волосы коснулись моей щеки, наши взгляды встретились и я, несмотря на некоторые сомнения, всё же решился на поцелуй.
             -   Вот каким чудесным образом я оказалась в Грузии, - прошептала она.
         Хозяйка, открывая нам дверь, покачала головой:
             -   Комната - твоя, деньги ты платишь вовремя, но такой странной девушки, как эта, ты ещё не приводил. И чего она всё время мне кивает: она что, глухонемая?
             -   Я же сказал: она иностранка.
             -   Чего тебе, наших баб мало?
             -   Такой, как она, я ещё не встречал.
         Когда в комнате я перевёл в общих чертах Мэри-Энн наш разговор с хозяйкой, та рассмеялась:
             -   В самом деле: что же тебе во мне понравилось?
             -   Об этом не спрашивают, это чувствуют.
             -  Знаешь,  -  её  печальные  глаза   смотрели  на  меня  с  нежностью. - Единственное, что  я  буду помнить, покидая эту сумрачную страну - это тебя. Не знаю почему, но мне так хочется сюда ещё вернуться!
         Она взяла меня за руку.
             -   Ты смешной и странный. Слушая тебя, так хочется верить, что мы на самом деле влюбились друг в друга.