«А Россия о них еще вспомнит
Память выстроит, будто вчера,
Те шеренги мальчишек, что гордо
Называли себя «юнкера».
Год спустя после визита Ли Хунчжана в Россию. Таким же порядком, как это случилось с китайским сановником, в Москву из Симферополя прибыл молодой человек скромной наружности. Щуплый, среднего роста он походил на подростка, только глаза выдавали напряжение зрелого возраста. С первого взгляда можно было определить его восточные корни изрядно привитые на византийской почве.
В отличие от высокого китайского сановника, мысли Александра были заняты не важными государственными вопросами, а началом самостоятельной жизни. Как же так произошло? Ведь так было хорошо, уютно и тепло в домашнем кругу, рядом с мамой, милыми сестренками, с Любой и Глашей Шведовыми. Как замечательно было балагурить с друзьями. И вот теперь это надежное родное светлое и нежное осталось далеко, далеко.
Москва! Маршрут начинался с Киевского вокзала и заканчивался в Лефортово на Красных казармах у самой Яузы. Через всю Москву на извозчике, целый час пути. Александр едва успевал поворачивать головой направо и налево, чтобы разглядеть старинные здания, которых в Севастополе не было: церкви, памятники, вывески шикарных магазинов и ресторанов. Вот и Москва река, а вот и Яуза.
Длинное двухэтажное здание Московского военного училища почти упиралось в мост через реку, на противоположном берегу которой, вдалеке красовался Петровский дворец и дом любимца Петра I швейцарца Франца Лефорта. Первоначально его именем был назван и парк у реки, через улицу от училища. Позднее его переименовали в Головинский. Именно у входа в парк остановил лошадь извозчик, Александр с ним рассчитался и попрощался.
- Эх, милая, - только и сказал в ответ извозчик. А может, это он сказал - эх, милый,- пожалев юнца, выбравшего не самую легкую судьбу военного. Тревожное, волнующее состояние не покидало Александра.
Он еще в Севастополе навел необходимые справки. История Московского пехотного юнкерского училища началась в 1864 г. Под этим названием оно существовало до 1897 года, когда было переименовано в Московское военное училище и переведено на двухгодичный курс обучения. Ранее в Московское училище поступали, как правило, вольноопределяющиеся военнослужащие полков Московского военного округа, которые после года обучения получали подпрапорщиков и возвращались в родные части. По этой причине одинаковой формы у юнкеров в то время не было, ходили каждый в форме своего полка. Начиная с 1897 года, появилась единая форма, которую Александру скоро придется примерить.
Погуляю еще, решил Александр, и зашел в старый парк напротив училища. Время было послеобеденное, по аллейкам прохаживались степенные старички и тетушки с малыми детьми. Уставшая за лето природа снимала напряжение и располагала к размышлениям. Возле пруда Александр присел на скамейку и загляделся на плавающих птиц, которые кормились людскими подачками. Его мысли вернулись к последней встрече с Глашей. Совсем недавно у нее не стало мамы. Скончалась она в возрасте сорока с небольшим лет от гипертонии. Сирот Шведовых, продолжавших учебу в гимназии, определили в попечительский пансион, где они занимались и жили. Как они там? Его и их судьба тесно переплелись. И у него наступал пансионный, только военного характера период.
- Молодой человек! Александр вздрогнул от неожиданного обращения. Рядом стоял, незаметно подошедший, в партикулярном платье мужчина средних лет, припадавший на одну ногу.
- Чем могу быть полезен? – ответил Саша.
-Пользы от вас по молодости лет ждать особо не приходится, - как я понимаю,- грубовато отчеканил незнакомец, - а вот проводить меня, человек я не совсем здоровый, а может даже раненый, вы просто обязаны.
Идти следовало в другой конец парка, где располагался госпиталь. Мужчина сильно хромал на левую ногу и тяжело дышал. Выяснилось, что за ним никто к обеду не пришел, моцион в парке давно закончился, и давно пора было возвращаться в лечебный корпус.
- Я, молодой человек, хоть и в гражданском одеянии, но человек военный. Служу за границей – в Маньчжурии. Фамилия моя Мищенко, звание подполковник, а сам я из казаков с Кавказа. В Москве тоже не посторонний человек, так как здесь окончил 3-е Кадетское училище. Вон оно, недалеко, даже крышу видно. А вы чего прохлаждаетесь в будни. Или заняться нечем?
- Дело есть, и даже весьма неотложное господин подполковник. Прибыл поступать в военное училище. Зашел в парк отдохнуть с дальней дороги, посмотреть на Москву реку. Сам я из Крыма, из Севастополя.
-Это, что получается, мы с тобой почти земляки и будущие коллеги? Военным, значит, решил стать. Дело хорошее если решение твердое и обдуманное. Матушке России без нас никак нельзя. Мы ее защитники, а опасностей всяческих больше чем достаточно. Вот видишь, и меня угораздило.Не повезло. Возвращался в свою бригаду после инспектирования поста, и припозднились. В сумерках напоролись на хунхузов, пришлось отстреливаться. И пулю получил, и еще воспаление легких заработал, пока валялся в болотине на сырой земле. Фельдшер помог – золотые руки! Кровотечение остановил, перевязал. Вот уже скоро месяц, как отдыхаю в этих исторических местах.
- Что же тут знаменитого?
- Эх, братец! Да тут кругом история. Совсем рядом знаменитая Анненгофская роща. По приезду в Москву Екатерина II жила здесь - в Головинском дворце, против Немецкой слободы, за Яузой. Дворец существовал еще при императоре Петре Великом. Петр, бывал здесь и лично окопы рыл. А Головин кто, ведомо тебе? – спросил Мищенко.
- Из Истории российской не припомню, сконфузившись, пробормотал Александр.
- Эх ты голова, два уха. Это же первый соратник Петра I. Он, братец мой, как и я, тоже имел отношение к китайскому государству. Жил он спокойно, степенно. И вдруг, ему брянскому наместнику Федору Алексеевичу Головину царь Алексей Михайлович предписал ехать послом для успокоения ссор китайского богдыхана. Каково?
Ты из Крыма? Так и его предок явился на Москву из отечества своего Кафы. Это значит был он восточных кровей. Об этом говорит и его портрет на титульном листе книги Руфина Гордина «С Петром в пути». Я эту книгу еще в военном училище прочитал. В книге той и про Милеску Спафария говорится. Он служил под началом Головина в посольском приказе переводчиком и занимался книжным делом.
-Вот про Спафария я читал, знаю из книги, которую привез отец Порфирий из столицы - оживился Александр. Он точно из греков, знал много языков и действительно как Марко Поло был в Китае. А еще я знаю, что старшие Поло Никколо и Матео, когда первый раз путешествовали в ставку Хубилая, были в Южном Крыму и имели там свое торговое дело. Возможно, оно велось у нас в Феодосии.
-А где же Павел Иванович, - так звали подполковника, - с вами несчастье случилось? - неожиданно спросил Александр.
- Там это и случилось – в китайской Маньчжурии. Великие там дела делаются. Дорога строится железная по китайской земле до российского города Владивостока. Кто строит, а вот нам, специальному отряду, приходится ее охранять. Мы хоть и проходим по министерству финансов, а на самом деле все или бывшие, или настоящие военные. Казачков у нас много. Народ этот обученный и всесторонне подготовленный – и службу несет и хозяйство содержит, потому, как мы там определяемся надолго. Вот так. Тебе, пожалуй, в училище поспешать надо, а я тебя отвлек на «хромое дело», про дворцы, сады тебе, да про дальний Китай балакаю.
- Ничего Павел Иванович, я успею. День еще весь впереди. Расскажите, если не трудно, про ваш отряд, может и мне придется быть в тех краях.
- Рассказывать пока нечего. Отряд только формируется, и преимущественно состоит из запасных нижних чинов под начальством кадровых офицеров. Первые пять сотен стражи совсем недавно прибыли во Владивосток морем из твоих краев – из Одессы. Дорогу охраняем постами и отрядами. Бывают стычки и перестрелки с хунхузами, это у них так лесные разбойники называются. Вот и мне, как говорится, прилетело, теперь лечусь.
- Китай, разбойники, это интересно! Как в приключениях у Марко Поло. Желаю вам, господин подполковник, скорого выздоровления, и возвращения на службу в отряд.
- Спасибо дружок. Тебе же от меня наказ. Учись, как князь Суворов завещал – настоящим образом. Все науки грызи как семечки, только чтоб шелуха разлеталась в разные стороны. Все знания пригодятся, а главное характер воспитывай и ничего и никого не бойся. Главный враг – неверие в свои силы, у каждого он внутри и его вначале победить надо, а потом уже никакие другие тебе не будут страшны. Понял?
- Понял Павел Иванович.
- Ну, раз понял, тогда беги навстречу своей судьбе. Она у мусульман Кавказа, да, наверняка, и у вас в Крыму, кизмет прозывается.
У входа в лечебный корпус они попрощались и Александр, как будто не было долгих сомнений и переживаний, весело побежал обратным маршрутом к Красным казармам.
Он, как и многие другие молодые юнкера, прошел необходимый отбор будущего защитника отечества, осталось сдать документы в канцелярию училища. К документам относились аттестат об окончании реального училища, и свидетельство о приписке и прохождению испытания. В Свидетельстве сообщалось: «Сие свидетельство дано сыну Чакирова Христофора Александровича, мещанина Карасубазара Таврической губернии, православного вероисповедания, родившегося 9 декабря 1877 года, получившему предварительное образование в Севастопольскомъ реальномъ училище, приписанного для отбывания воинской повинности к Севастопольскому призывному участку. В томъ, что онъ подвергся испытанию в науках изъ курса 6 классов реального училища для поступления в военную службу вольноопределяющим 1-го разряда с 1 мая по 6 июня 1897 г. в Севастопольскомъ Константиновскомъ реальномъ училище, и по своимъ успехам получил общую сумму балловъ «56».
Так как эти баллы признаются удовлетворительными, то педагогический советъ училища выдалъ Александру Чакирову настоящее свидетельство на право вступления в войска вольноопределяющимъ первого разряда, за надлежащимъ подписомъ и приложением казенной печати».
Далее следовала дата выдачи свидетельства и подпись директора училища. Свидетельство было исполнено директором от руки. В левом верхнем углу на свидетельстве была приклеена и скреплена сургучной печатью фотография Александра. Фотография текстуально заверялась директором школы: «Отображенный на сей фотографической карточке есть действительно представитель настоящего свидетельства сынъ мещанина Х.А. Чакирова. Въ чемъ Севастопольское реальное училище подписью и съ приложением казенной печатью удостоверяет, июня 10 дня 1897 г.». Внизу фотографии стоял фирменный знак фотоателье «М. Протопоповъ. Севастополь».
В сопроводительном характеризующем документе про Александра говорилось: «Христианин, верноподданный, грек, добрый сын, надежный товарищ, скромный и образованный юноша, исполнительный, терпеливый и расторопный».
Просмотрев документы, адъютант училища штабс-капитан Тульев, заверил Александра, что все в порядке и сообщил о прохождения 18 августа медицинского освидетельствования. Вопрос о приеме решался медицинской комиссией и конкурсом аттестатов.
Кроме аттестата об окончании классов реального училища по тем тревожным временам требовалась также подписка «О не принадлежности, ни к какой политической партии» с обязательством и впредь ни в одну из них не вступать. Время политических противостояний вызывало у властей беспокойство. Александр родился не только в канун балканских побед, но и в начале противодействия в России всяческому инакомыслию.
Только недавно забылся на слуху «Процесс 193-х», который проходил в 1877 году в особом присутствии правительственного Сената. Подсудимые обвинялись в покушении на государственный строй империи. Двадцать восемь из них были приговорены к каторге, другие к ссылке. В ответ на применение к политическим заключенным экзекуций, народники ответили террором - на Гороховой в Санкт-Петербурге Вера Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора генерала Трепова. Этот выстрел всколыхнул революционную Россию, и она забурлила: партийные сходки, студенческие забастовки и демонстрации, «хождение в народ» и различные экстремистские покушения на жизнь видных особ.
Александр решил, как ему посоветовал новый знакомый Мищенко, остановиться в номерах на Ильинке в так называемом «Троицком подворье». Пока следовал, рассматривал улицы. Особой чистотой они не отличались. Было душно, пыльно. По городу сновал главным образом торговый люд: купцы чинно сидели в магазинах, а различные артельщики и лавочные «мальчишки» бродили в разных направлениях.
В установленный срок Александр приехал в училище на медицинскую комиссию. Беспокоился, окажется ли годным. Основная проблема – малый рост, однако осмотр прошел благополучно, в протоколе комиссии он увидел отметку «годен». Конкурс аттестатов он тоже выдержал успешно. Спустя десять дней, а случилось это 29 августа, Александр прочел вывешенные в канцелярии училища объявление о приеме в Московское военное училище. По росту его зачислили юнкером в 4-ю роту.
По распоряжению командира 3-го взвода 4-й роты, юнкера Жданова, каптенармус роты переодел его и Александр преобразился в военного человека. Мундиры выдавали поношенные, по размерам подгоняли служители швальнисты. Кто такие швальнисты Александр не знал, но догадался, слово «шваль» как раз и происходит из того, что они переделывали.
Кроме мундира выдали: бушлат, искусственную барашковую шапку, две пары коротких шаровар и одну пару длинных. Каждый юнкер имел короткие и высокие сапоги, шинель, три рубашки, подштанники, полотенце, носовые платки, ремень с бляхой, штык-ножны, башлык, суконные рукавицы и кусок мыла. Никогда еще у Александра не было такого объемного гардероба.
Каптенармусу пришлось сдать на хранение чемодан и штатское платье. Затем молодого Александра остригли под машинку наголо, показали кровать, вручили правила юнкерского бытия для их изучения и сообщили распорядок дня. Отныне двери училища для Александра закрылись.
В училище было 400 юнкеров, а офицеров - по штату батальона. Имелась еще учебная часть во главе с инспектором классов, его помощником, частью штатных преподавателей по разным предметам и канцелярией учебной части. Канцелярия училища, находилась в подчинении адъютанта училища. Она ведала приемом, выпуском, ведением личных дел на весь состав училища.
Как считали юнкера, в училище существовало два мира: первый - на втором, строевом этаже, где по ротно размещались юнкера, там же располагался околоток. Начальствовал здесь командир батальона; второй - на первом этаже, где находились учебные классы, и здесь власть безраздельно принадлежала инспектору классов.
Непосредственным начальником и воспитателем Александра стал ротный штабс-капитан Функ. Мужчина требовательный и знающий все особенности казарменной ротной жизни. Первое, что он ему сказал:
- Маловат будешь. Не очень видно помогают для роста крымские фрукты. Нужно нажимать на русские щи и кашу. Я уж вас попрошу.
- Буду стараться, - ответил по школьному Александр и чуть приподнялся на цыпочках.
- Старайтесь, старайтесь. В военной службе все и держится на старании и дисциплине.
Старинное двухэтажное здание училища в Красных казармах в Лефортово, или как говорили коренные москвичи «Лафортово», по слухам, принадлежало фельдмаршалу Миниху, и было мрачное, с маленькими окнами и асфальтовым полом. Про Миниха было известно, что при Анне Иоанновне он брал Крым и дослужился до поста президента военной коллегии. Был президентом, но законов не придерживался и говорил: «Закон писан плутами и ими же используется, толку от него нет».
По красоте и удобству здание училища далеко уступало расположенному на Знаменке зданию Александровского военного училища. Даже кадетские корпуса, пребывали в более благоприятных зданиях, чем Московское училище. Кухня, пекарня училища размещались в полуподвальном помещении, выходившем во двор, с другой стороны которого в особом здании были обмундировальная и сапожные мастерские.
Напротив здания училища стоял двухэтажный корпус, занятый под квартиры начальствующего состава училища. Дальше от Яузы размещались Второй и Третий кадетские корпуса, и, наконец, Первый кадетский корпус занимал находившийся ближе к госпиталю, дворец времен Елизаветы.
Стены внутри здания училища были беленные известкой и в рост человека крашенные темно-серою масляной краской. По стенам кое-где, очень редко висели солдатские литографии в простых деревянных рамках. Висели также таблицы знаков различия, и правила отдания чести.
На железных кроватях лежали плохо обструганные доски, сверху на их жидкие матрасы, набитые соломой, две холщовые простыни и подушки, набитые сеном, с грубой наволочкой. Вся обстановка была солдатская «спартанская». На кровати крепился номер каждого юнкера, его имя и фамилия. Александру достался номер 36. Номера 35 и 37 располагались рядом. Оба соседа прибыли из Курской губернии. Познакомились накоротке. Звали их Владимир Друценко и Дмитрий Кожухов.
Табличка портупей-юнкера – отделенного начальника Константина Раздольного была окаймлена золотом. У фельдфебеля Михаила Жутова она была вся золотая, а буквы писались белой краской. В ногах каждой койки стоял деревянный табурет.
В училище было керосиновое освещение. Лампы зажигал пожилой человек, Андрей Иванович, бывший барабанщик училища, и юнкера в шутку при его появлении хором говорили: «Андрею Ивановичу - сорок одно с кисточкой!».
- С чего бы это? - спросил Александр отделенного начальника.
- Кривляются. Так только московские приказчики приветствуют тех, кого считают ниже своего достоинства.
Тем не менее, Андрей Иванович охотно отвечал: «С красненькой, хэ,хэ,хэ!». Если же кто-нибудь ему вслед говорил «поджигатель!», то он обижался и что-то бормотал себе под нос.
По первому времени спал Александр тревожно. Все было необычно и даже невыносимо. Казалось, терпению нет предела. Трудности с каждым днем нарастали, но со временем преодолевались. Такая уж природа у человека.
Началась новая жизнь, замкнутая в четырех стенах, за которыми был запретный мир, доступный только в отпускные дни. Строгое и точное, по часам и минутам, расписание повседневного обихода. День и ночь, работа и досуг, даже интимные отправления – все на людях, под обстрелом десятков чужих взоров.
Состав юнкеров училища был далеко не дворянский, большинство происходило из разночинцев. На одногодичное отделение принимались окончившие высшие учебные заведения, также принадлежавшие ко всем сословиям. В батальоне было четыре роты. Юнкеров младших классов называли «козерогами». Однако старшие относились к младшим по-товарищески. Все принятые по ранжиру разбивались по ротам. Каждая рота носила свое прозвище: «Крокодилы», «Извозчики», «Девочки», «Шкалики». В каждой из них имелось по четыре взвода. Первый и второй взводы составляли первую полуроту и состояли из юнкеров старшего класса, третий и четвертый взвода – вторую полуроту из юнкеров младшего класса.
Взводный третьего взвода каждой роты, старший портупей-юнкер объединял строевую подготовку младших классов и носил, на основании обычного права, название «козерожьего папаши». Имели прозвища и преподаватели: Дубровский («Лесник»), Доронин-Постник («Постовой»), Белов («Красавчик»).
Распорядок дня был расписан по минутам: подъем в 6.30 утра под барабан или по специальному рожку. До 7 часов утра туалет и заправка постелей. В 7.30 взводы выстраивались на утренний осмотр, проводимый взводными командирами, после чего по полуротно шли в столовую на утренний чай, к которому подавались хороший кусок белого хлеба и два куска сахара. После утреннего чая юнкера самостоятельно расходились по классам. Занятия начинались в 8.30 и продолжались до 2 часов с большой переменой в 11 часов, во время, которого давался горячий завтрак – обычно котлета с черным хлебом, кружка чаю и два куска сахару.
С 2 до 4 часов проводились строевые занятия в манеже или в примыкающем к училищу небольшом дворе. В 4 часа роты возвращались в свои помещения, снимали скатки, патронташи, ставили винтовки в пирамиды, мыли руки и строем шли на обед. Обед состоял из тарелки щей с мясом, второго блюда – котлеты или форшмака. По праздничным дням и один раз среди недели давали сладкое. Помня требования ротного, Александр нажимал на съестное, и от щей и каш ничего не оставалось.
Каждая рота имела свои столы, и каждый юнкер сидел на своем постоянном месте. Портупей-юнкера занимали концы столов. Они были раздатчиками пищи. Обед кончался к 5 часам дня, после чего разрешалось полежать в течение полутора часов. С 18.30 до 20.00 каждый самостоятельно занимался в классе подготовкой уроков на следующий день. После самоподготовки роты выстраивались и шли на вечерний чай с белым хлебом, но уже без сахара, а затем по полу ротно в своих помещениях выстраивались на вечернюю перекличку и молитву. Зачитывались приказы, отдавались распоряжения, объявлялся наряд на следующий день. Перед сном юнкера находились в своих помещениях или в читальне. Без четверти одиннадцать все ложились спать.
Отрекаясь от «позорного прошлого», юнкера Московского училища накануне принятия присяги устраивали «похороны шпака», то есть прощались с гражданской жизнью. Этот обряд не был предусмотрен ни одним уставом, но начальство делало вид, что ничего не ведает. Итак, в ночь накануне присяги, к десяти часам вечера казалось, что училище, как обычно, крепко спит; на самом же деле не спал никто и, лежа под одеялом на своей койке, только ждал сигнала для начала парада.
В канун присяги фельдфебель роты во время вечерней переклички, на которой, как бы случайно, отсутствовали офицеры, прочел приказ по курилке, в котором говорилось об обязательном присутствии «козерогов» на похоронах шпака. По сигналу: «Что я вижу, что я слышу, козерог ползет по крыше», юнкера быстро вскакивали, поспешно надевали заранее приготовленные и тщательно каждым продуманные костюмы и быстро строились в казарме. Фантазии и изобретательности каждого юнкера предоставлялось придумать себе соответствующий событию костюм, причем приходилось, конечно, удовлетворяться тем, что было под рукой; некоторые воспользовались своим штатским платьем, в котором они прибыли в училище, другие обратились за помощью к ротным каптенармусам, снабдившим их мундирами мирного времени и киверами.
Большинство было в одних кальсонах, в мундирах и киверах, некоторые — в шляпах, кепках и штатских фуражках, в студенческих тужурках или пиджаках, одним словом — в различных комбинациях штатского с военным; были в бескозырках задом наперед, но все, без исключения, без штанов; винтовки несли на правом плече и прикладом вверх. После церемониального марша роты были разведены по своим местам, и буквально через две минуты казалось, что ничего решительно не происходило и училище давно уже спит обычным непробудным и крепким сном... Появился дежурный офицер, как будто бы в воду канувший во время «церемонии», появились и другие офицеры и, найдя все в порядке, спокойно удалились.
Через неделю на плацу Александра и всех молодых юнкеров приводили к присяге. Батальонный командир объявил:
- Господа младшего курса, сейчас вы будете приносить воинскую присягу. Забудьте ваши детские шалости и игры. Вы теперь на действительной воинской службе. Вы солдаты! Забудьте дом и семью. Ваш дом - ваш батальон, ваша семья – Родина и ее армия. Ваш отец – Государь Император! Ему служить! За Родину стоять до самой смерти, защищать ее от врагов внешних и внутренних. Звание солдата высоко и почетно.
Знамя устанавливалось у аналоя. Раздавалась команда:
- На молитву! Шапки долой! И затем раздавался тягучий голос батальонного священника:
- Сложите..те..те два перста… вот таким вот образом и подымите вверх..ерх.... Затем повторяйте за мной слова торжественной присяги..ги..ги. Формула присяги, составленная еще Петром Великим, была точная и строгая и произносилась хором:
«Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием, в том, что хочу и должен…. служить, не щадя живота своего, до последней капли крови ….. Во всем стараться споспешествовать,… от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться. В чем да поможет мне Господь Бог всемогущий. В заключение сей клятвы целую Крест Спасителя моего. Аминь….».
После принесения присяги читали статьи военных законов. Жизнь была мирная, а армия жила по военным законам, чем и отличалась от мира.
Инспектором классов был опытный педагог полковник Лобачевский, окончивший артиллерийскую академию. Маленького роста, уже пожилой, говоривший немного в нос, он был требователен как к юнкерам, так и к преподавателям. Преподаванию Лобачевский уделял пристальное внимание, и училище находилось в числе лучших. Помощник Лобаческого – полковник Кедров, преподавал военную администрацию. Тактику пехоты читал приватный преподаватель, начальник штаба одной из гренадерских дивизий Генерального штаба полковник Никитин. Читал он нудно по учебнику, и часто повторял слова «следовательно», «так сказать». Хорошо преподавали тактику артиллерии полковник Болышев.
Языки вели преподаватели кадетских корпусов. Оригинален был учитель немецкого языка статский советник Биберштейн. Говорили, что он в 1870 году был унтер-офицером германской армии и принимал участие в войне. Он требовал от юнкеров строгой воинской выправки и когда к нему обращались, просил его называть генеральским титулом: «ваше превосходительство». Священника училищной церкви Потехина звали «майором». Он являлся полной противоположностью Биберштейна и вместо закона божьего читал лекции по русской истории. Уставы преподавались полуротными командирами.
До обеда проводились классные занятия, от часа до трех - строевые. Второй час строевых занятий занимала гимнастика. По артиллерии проходили баллистику. По фортификации чертили наизусть бастионные форты крепостей, со всеми их капонирами. По законоведению решали замысловатые задачи и рылись в статьях устава о наказаниях. Составляли примерные дознания, учиняли допросы и писали приговоры. Некоторым преподавателям важно было быстро найти для ответа нужный параграф.
Александру вспомнился толстый и грубый немец Гертинг в Севастопольском реальном училище. Он требовал не только знаний, но и знания параграфа, под которым они излагались в учебниках. С кафедры он величественным, командным голосом восклицал: «Ученик такой-то, параграф такой-то». И ставил скверную отметку за смущенное молчание или неправильное указание содержания параграфа.
С полным знанием дела вел занятия преподаватель военный инженер полковник Воганд. Суровый, он не произносил ни одного лишнего слова на лекции, на его лице никогда не было улыбки, а между тем в частной жизни это был общительный и веселый человек. Служа в училище, он брал подряды на постройки. Ему принадлежало строительство Курского вокзала и гостиницы «Метрополь». Училище для него было побочным делом, но отношение к преподаванию у Воганда было самое серьезное.
Отменно преподавали военную историю полковники Генерального штаба Российский и Сухомлин, а русско-турецкую войну блестяще читал полковник Генерального штаба Синайский — командир 2-го гренадерского Ростовского полка. Это он не раз подначивал Александра вопросами:
-А не из бывших турков вы уважаемый? Может есть у вас какие связи на Востоке? А однажды сказал: «Почти уверен, что предки ваши были когда-то воинами у арабов сасанидов».
-К чему это вы? - однажды попытался уточнить Александр.
-Дело все в том, что чакиры при сассанидах в Согде, династия такая была в Арабском халифате, были воинами-дружинниками у местных правителей и сопровождали среднеазиатские караваны вплоть до Китая по Шелковому пути. По словам тех же китайцев, чакиры были в Самарканде и отличались невероятной храбростью. Судя по рассказу писателя Наршахи, советую почитать, чакиры также сопровождали и посольства. Специально для вас выписал строчки из отчета в китайской летописи: «В 759 году в 12-м месяце при дворе китайского императора Су Цзун (756-762) в трех залах был устроен пир для чакиров. После пира каждый из них получил по 30 кусков шелка, что равнялось плате воину за 30 месяцев его службы”.
-Труды писателя Нархаши в нашей библиотеке мне вряд ли возможно найти, где и кого еще посоветуете посмотреть, господин преподаватель.
-О чакирах в Согде имеются заметки ученого В.В. Бартольда. Он о них писал как о наемных воинах и даже рабах. В китайской книг «Аньси», что означает "Спокойный Запад" рассказывается об устройстве государства персов — Ирана. Так вот там тоже имелись чакиры. И мне кажется от персов это имя воинов и пошло.
-А где они еще имелись, ведь власть персов в древние времена далеко распространялась.
-Это вы верно подметили, хвалю, чакиры имелись и в египетских войсках. О них вспоминал Исхак ад-Дабби, управлявший военным ведомством Египта. Так что с фамилией вам, можно сказать, повезло, она у вас исторически связана с воинством.
По военной администрации полковник Мастыко («Мастика») нудно рассказывал устройство русской и иностранной армий. Интереснее становилось, когда узнавалось, каким способом, добывались сведения о супротивных силах. Александр впервые услышал, что при Чингис-хане разведка у монголов называлась «сортчжи», у ханов Золотой орды – «ертаулы», что переводилось уже с китайского, как «слухачи», а точнее - «ушные головы». Что странно, слово «ертаульский» прочно вошло в военный лексикон русской армии.
- Господин полковник, - потревожил Мастыко, любопытный Друценко, - это як же китайский термин вошел в нашу военную терминологию?
- Не як же, а почему. Наверное, потому, что разведкой в Золотой орде с помощью китайцев – классиков этого дела, занимались больше чем у нас. Советую проситься на службу на Дальний Восток, где открываются новые перспективы. Там, общаясь с маньчжурами, узнаете, что слово «шпион» по-китайски «эрму» и означает оно «глаза и уши».
- Понятно, что глаза и уши, они в старину и у наших стрельцов имелись, - попытался пошутить Друценко.
- И не только у стрельцов, скажу я вам, - подчеркнул Мастыко, - вели ее все государевы службы, но когда все, то часто бывает трудно найти ответственного за конечный результат, потому государь Александр II в 1856 году утвердил первую в истории российской разведки инструкцию о работе военных агентов и их задачи.
Кроме уш и глаз, нужна еще голова, и потому в Российской империи в Главном управлении Главного штаба появился центральный орган военной разведки – которое первоначально называлось Второе (Азиатское) отделение. И что вам совсем неплохо знать, начальником этого разведочного отделения одно время был нынешний Военный министр Алексей Куропаткин.
- Отчего же отделение называлось Азиатским? – поинтересовался другой сосед Александра Кожухов.
- Я думаю так, господа юнкера, европейский театр военных действий нам был уже достаточно знаком, а вот на азиатских картах были сплошные белые пятна. Опять же, злосчастные англичане, которые до сих пор не прочь присовокупить к себе наши отдаленные границы и земли. Таким образом, господа, среди исследователей Азии в абсолютном своем большинстве были офицеры. Они вам известны, однако прошу разрешения напомнить вам их фамилии: Беллинсгаузен, Беринг, Врангель, Головнин, Крузенштерн. Согласитесь, нельзя представить карту мира без имен: Невельского, Пахтусова, Седова, Чирикова, Путятина и многих других. Среди путешественников и исследователей суши тоже немало русских офицеров: Карелин, Пржевальский, Козлов, Певцов и Роборовский.К вашему сведению из 178 человек, чьи имена остались на карте мира – 130 офицеров.
Для начала предлагаю вспомнить Певцова. Михаил Певцов, милейший человек и мой хороший знакомый. Он подхватил эстафету у Николая Пржевальского. Так случилось, что был он направлен в Джунгарию начальником охранного отряда для прикрытия русских хлебных караванов во Внутренний Китай. Во время вояжа по Джунгарии составил карту. И используя эту карту, участвовал в качестве полномочного комиссара российского правительства в уточнении границы с Западным Китаем, за что был пожалован 2250 рублями серебром. Не малые, скажу я вам, средства. Дальше, больше, стал начальником Тибетской экспедиции. Ныне уже генерал-майор. Пример достоин подражания.
После занятий с «Мастикой» приходилось, с потом на лице, заучивать всевозможные цифровые данные довольствия и жалованья в различных армиях, общие цифры потерь российской армии в двадцати шести сражениях нынешнего века. Наибольшие потери были понесены под Аустерлицем, Бородино, во время осады Севастополя. В последнем случае на 235 000 защитников имелось 85 000 потерь.
Александр отдельной строчкой записал слова из лекции: «У нас русских была и сильная сторона, мы не боялись умирать и лишь просили указать нам для того точное место».
Занятия шли одно за другим, и голова не успевала переваривать новые знания.
-Друзья мои, - обращался полковник Никольский, он же «Паганини», - двадцать лет как Россия не воюет. Горючих материалов накопилось слишком много. Напряжение так велико, что скоро ружья разных армий начнут стрелять сами собой. А если серьезно, господа, наше положение дел в Средней Азии после взятия Ташкента весьма затруднилось. Вместо шести батальонов, с которыми мы победоносно действовали в Туркестане, ныне мы содержим там два корпуса войск.
Не забывайте о Дальнем Востоке, господа. Японско-китайская война, которая только закончилась, побудила нас приступить к усилению положения России на дальних рубежах. Осложнились наши задачи по охране границ с Румынией, Турцией, Афганистаном. Что вы слышали, господа, о немцах в Китае? Неправда ли забавно звучит! Оказывается, они уже в Персии, и вот на Востоке. Что бы это значило? Ответ простой. Они тянут руки ко всему, что еще ничье. Так вот совсем недавно Германия, воспользовавшись в качестве предлога убийством двух немецких миссионеров, ввела свои военные корабли в китайскую бухту Цзяочжоу и выдвинула требования уступки Китаем ей этого порта.
- А как же мы, у нас тоже там флот? - не выдержал Александр.
- Мы заняли соседние Порт-Артур и Талиенван. Пришлось, как говориться, поиграть мускулами. Китайцам ничего не оставалось, как подписать с нами конвенцию о Ляодунском полуострове. Теперь Порт –Артур и Талиенван наши на двадцать пять лет.
- Ура господа! Ура! – зашумели юнкера, - спасибо славным морякам. Вот наша сила и надежда.
- Порт-Артур плюс Талиенван получилась целая колония, которая стала называться Квантунской областью. Что-нибудь знаете о Квантунской области? – спросил Никольский. Никто не знает. Жаль. Нужно, господа, интересоваться.
На вечернем построении до юнкеров довели Высочайший приказ: «Государь Император объявляет Высочайшую благодарность Командующему эскадрою в Тихом океане контр-адмиралу Дубасову и монаршее благоволение – всем чинам вверенной ему эскадры и сухопутного отряда за отличное исполнение возложенных на них поручений по занятию Порт-Артура и Талиенвана», который вскоре вернул себе китайское название Далянь.
С зачислением в училище юнкеров младшего класса около месяца держали в училище без отпуска, обучая правилам отдания чести, поведения на улице, в театрах, умению подходить с рапортом к дежурному офицеру, соблюдению формы одежды. После испытания в искусстве поведения вне стен училища оставалось еще одно испытание – в умении танцевать. Два раза в неделю по получасу в каждой полуроте проходили уроки танцев, которые вел артист Большого театра Ершов. Он учил юнкеров, как надо раскланиваться на балах, а затем проходили вальс и мазурку. Без умения танцевать вальс в отпуск не пускали.
Юнкеров отпускали в «отпуск» по средам и субботам после занятий и в воскресенье до 21.00. У родных можно было ночевать. Во время отпусков ходили танцевать в «Кукушку», гарнизонное собрание Гренадерского корпуса. Юнкеров Московского военного училища звали «маками» за их красные погоны, юнкеров Третьего Александровского училища (александровцев) – « ромашками» - за белые. В отпуска юнкера ходили в казенных сапогах благоухающих дегтем и в белых замшевых перчатках. Юнкера перчатки покупали сами, они отличались прочностью, и мыть их можно было хоть сто раз.
Были и самоволки, и выпивки с возвращением к вечерней перекличке. При необходимости, когда следовало объясняться, юнкера писали докладные записки на имя командиров своих взводов. Вообще, воинская дисциплина в смысле исполнения прямого приказа и чинопочитания стояла на большой высоте.
Юнкерам разрешалось носить усы; бороду носили только с разрешения своего ротного командира, но тот, кто уже начал носить бороду, сбрить ее мог только с разрешения начальства. Причесок носить не полагалось. Маленькие «ежики» устраивались только при поездке на каникулы. У Александра он остался на всю жизнь.
Пьянства в училище не было. Но бывало, что некоторые юнкера возвращались из города под хмельком и не могли четко доложить. Было так однажды и с Александром. При возвращении с танцев он в коридоре натолкнулся на дежурного офицера, капитана Невзорова. Что делать? Надо докладывать.
- Господин капитан, юнкер ... является по вашему….
- Ну-с, батенька, видно вы совсем плохой, если за себя ответить не можете.
Хорошо, что сошло, не доложил начальству капитан, а ведь могло быть иначе.
За пьянство грозило отчисление из училища, за винный дух – арест и «третий разряд по поведению», который сильно ограничивал юнкерские права, в особенности при выпуске. При этом следует учитывать, что винный дух в военной среде не осуждался, а даже приветствовался. Более того, по особым событиям юнкерам наливали «военную чарку». Первый раз это было на училищный праздник, который отмечался 22 октября.
Были и другие веселые моменты. Во время занятий французским языком юнкера позволяли себе вольности. И вот однажды Александр попросил приятеля Николая Лепешинского ответить за себя, так как не был готов к ответу. Николай был мастер играть чужие роли, но в этот раз переиграл – уж очень правильно ответил на все вопросы. Француз разобрался, в чем дело, торжественно взял под руки двух злоумышленников и повел к инспектору класса.
- Ваше превосходительство, не губите…
И весь класс речитативом….
- Не-гу-би-те….
Француз довел их до дверей и отпустил с миром.
Что касается Николая Лепешинского, то это история отдельная. Бывший студент Петербургского университета - брат известного социал-демократа, сделавшего карьеру у большевиков, был исключен из университета за революционную деятельность с «волчьим билетом» - без права поступления в какое-либо учебное заведение. Лепешинский сжег свои документы и держал экзамен за среднее учебное заведение экстерном, в качестве, получившего якобы домашнее образование. Получив свидетельство, поступил в Московское училище. Со временем это обнаружилось, но с помощью инспектора классов Лобачевского учиться ему разрешили. Лепешинский после училища вышел во Вторую артиллерийскую бригаду. Служил усердно, пока его в японскую войну не сразила неприятельская шимоза.
В Москве Александра и Николая связывали совместные прогулки по городу. Они были иногородними и в отпусках бродили по ближайшим улицам и историческим местам. Александр рассказывал Николаю о Крыме и Севастополе, а Николай Александру о Петербурге. Вместе они знакомились со старой Москвой.
Лефортово или так называемая немецкая слобода возникла еще при Иване Грозном, когда он выселил иноверцев из Москвы в Сокольничью рощу Лосиного острова на берега реки Яузы.
Первая аптека России. Вот она рядом - в аптекарском переулке. Рядом первые в Москве чулочные мануфактуры. Здесь живали владелец тульских заводов голландец Андрей Денисович Виниус, шотландец генерал и контр-адмирал Патрик Гордон. Именно здесь стало у Петра формироваться мировоззрение «западника».
Здесь в Лефортово, в Головинском дворце от оспы лютым январем 1730 года, в день, когда была назначена его свадьба с Катюшей Долгорукой, скончался 15-летний император Петр II. В нескольких шагах от дворца в Старокирочном переулке, схоронилась еще одна постройка, связанная с именем Петра. Дом Анны Монс – «Царицын дворец», памятник его первой любви.
Александр, и Николай, рассматривая дом Анны Монс, думали о своих любимых и надеялись на скорую с ними встречу. Любимые были далеко и, конечно, не знали как юношам сейчас одиноко в этом большом, но пустынном для них городе.
Лефортовский и Слободской дворцы выходили на улицу Коровий брод. Как и в Оксфорде «Бычий брод», - мимо них гоняли коров. Слободской дворец построил канцлер Бестужев-Рюмин. После его смерти он достался графу Безбородко. В этом дворце Александр I объявил москвичам воззвание в связи с нашествием Наполеона. Теперь здесь Техническое училище.
Именно в нем обучался Сергей Валерьевич Слащев, добрый и отзывчивый учитель по математике в Севастопольском реальном училище, - вспомнил Александр. Где он сейчас и как у него сложилась жизнь?
Вот деревянный флигель, в котором родился Александр Пушкин. Здесь впервые поэт познакомился с немецкой слободой, и возможно, почерпнул сюжет для рассказа «Гробовщик». Действительно, этот гробовщик жил на Басманной у Никитских ворот, и дружил с сапожником Готлибом Шульцем. Как все здорово переплетается! - удивлялся Александр.
В нескольких минутах ходьбы от флигелька на противоположном берегу Яузы, уже знакомая, построенная по указу Петра «Военная гофпиталь». Александр не забыл встречу с подполковником Мищенко. И сейчас, когда они с другом подошли к госпиталю, - роскошному зданию с колоннадой, имеющий облик дворца, он вглядывался в проходивших больных, надеясь увидеть знакомое лицо. Увы, время прошло много, наверняка Иван Михайлович давно на дальних рубежах и, скорее всего, забыл про него.
Как всегда после прогулки друзья следовали через бывший Головинский, а сейчас Канцлерский парк, минуя «вдовьи дома» погибших на войне.
День рождение в Москве Александр отмечал тоже с Николаем и соседями по казарме, самыми близкими ему людьми по роте. В календаре за этот день значилось много знаменательных событий: 9 декабря 1237 года католики объявили крестовый поход против России, который остановил Святой Александр Невский. Может, это сыграло роль в выборе имени Александра? В этот день в 1769 году Екатерина II учредила Георгиевский орден, высший отличительный знак военных, в числе которых самыми выдающимися были Суворов и Кутузов. Может «георгиевский день» решил его выбор стать военным. Другой весомый мотив в пользу выбранной им службы - именно 9 декабря 1877 г. русские войска разгромили турок под Плевной. Для семьи православных греков это событие не из рядовых. Друзья по службе пили чай с заказанным тортом, вспоминали детство, родственников и школьных товарищей.
Запомнился первый новогодний вечер с приглашением в семью юнкера Кравцова. Отец его, потомственный военный, служил в различных полках и, дослужившись до подполковника, определился преподавателем в Александровском училище.
Когда они с Андреем пришли на Пречистенку, где Кравцовы снимали квартиру, было время обеденное, но родителей не застали. Рождественские праздники, тем более под Новый год, имели свои особенности. Москва широко гуляла. Все предпочитали праздновать наступление Нового года, собираясь в общественных местах, как говорится, на людях: в ресторанах «Метрополь», в «Яре». Больше всего собиралось в «Стрельне». Военные, преподаватели училищ, штаба московского военного округа традиционно собирались в «Праге».
Александр и Андрей вначале были одни. Затем пришла сестра Андрея Лиза с подружкой Катей, и они вместе устроили себе угощения. Накрыли стол с любимыми напитками и сладостями. В 12 часов все бросились к елке разбирать подарки, пили французское шампанское и русское «Абрау-Дюрсо». Гуляли на улице и наблюдали, как по скрипучему снегу мимо проносились солидные экипажи и простенькие «ваньки», обычные деревенские розвальни, покрытые коврами. Народ веселился, пел разухабистые песни, парочки целовались и обнимались.
Двое мужчин, уже изрядно набравшись, стояли на перекрестке у обочины и громко по русскому «на всю ивановскую» разговаривали:
- Люблю тебя, хоть ты немножко мошенник!
- Тебе самому, мой милый, давно пора в тюрьме гнить!
- П….поцелуемся! Целуются троекратно и говорят, что порядочным людям можно жить только в цыганском таборе.
Александр и Андрей гуляли парочками. Александр с Лизой, а Андрей с Катей. Они тоже веселились без ума и скрытно целовались. Им было хорошо и без табора. Они были молоды и счастливы. Первый день 1898 года был великолепный. С раннего утра на ясном небе засверкало солнце. Звучал колокольный звон, который гудел над всей Москвой.
Рождественские праздники продолжались. Местные юнкера отдыхали дома, иные, как Александр, время проводили в казарме. В свободное время можно было познакомиться с учебной и художественной литературой. Читали со свечами и больше всего военную историю или общую историю Ключевского, Платонова, Соловьева, зачитывались романами Толстого, Карамзина, повестями Гаршина, корреспонденциями в журналах Немировича-Данченко.
Книгу Руфина Гордина «С Петром в пути», которую ему посоветовал прочитать Иван Михайлович Мищенко, Александр в библиотеке не нашел. Некоторые подробности о Федоре Головине удалось узнать из материалов лекций по истории Соловьева. Получалось так, что выехал Головин из Москвы на дальнюю китайскую границу зимой 1686 года, а с китайскими послами встретился в Нерчинске в августе 1689 года. Три года ехал через все сибирские просторы! Месяц велись переговоры и все же 29 августа 1689 г. бумаги с обеих сторон были подписаны, состоялось заключение известного Нерчинского договора.
Головин дружил и вместе бражничал с брудером Францем Лефортом – приносил жертву Бахусу. Ведал Федор Сибирским и многими другими приказами. При нем началась разработка Нерчинских серебряных руд и железа в Верхотурье. Участвовал Головин и в Великом посольстве Петра I в Европу. Скончался канцлером российским, на 56 году жизни, в городе Глухове, по пути в Киев, куда ехал по указу царя.
- Вот оказывается кто такой Головин! Прожил мало, а сделал много, - заключил Александр..
В библиотеке имелась работа путешественника Пржевальского «Записки всеобщей географии для юнкерских училищ». Имелся и «Атлас географический с приложениями и условными знаками на китайском языке». Листая атлас, взгляд Александра остановился на карте с изображением китайской империи. Граница была обозначена красной линией. Сверху крупными буквами было написано «Маньчжурия».
Вспомнился встреча с Мищенко и его рассказ о строительстве железной дороги. О стройке было много разговоров, статей в газетах и журналах. Дальний Восток постоянно находился на слуху. Именно там происходили наиболее главные российские события.
Александр много читал о последних боевых действиях в Средней Азии, про Атрекскую линию, крепость Геок-Тепе, про талантливого и исключительно энергичного генерала Скобелева. Это он внушал каждому из участников похода, что как бы тяжело не складывались наши дела, мы будем бороться до последнего и победим. И победили. Совсем недавно на реке Кушке наш малочисленный отряд казаков нанес поражения афганцам с потерей всего 43 человека. Пределы России становились все больше и больше. Запомнились слова Военного министра Куропаткина, доведенные до юнкеров на занятиях, что в течение последних веков главной задачей России было расширение ее границ. Теперь вопрос стоит так. Как, где и чем границу охранять? На самом деле, Куропаткин сказал несколько по-другому: «….Несомненно, поэтому, что вопрос о границах должен быть поставлен на первом плане и ныне. Отсюда вытекает необходимость выяснить основной вопрос: довольны ли мы в настоящее время своими границами, и если недовольны, то какими и почему?».
Александр был довольный. Ведь родной Крым, ныне пограничный, тоже входил в число российских приобретений. И этому, что его вдохновляло, способствовал родственник Николай Чакиров, член команды флотилии Ламброза Кацониса в Архипелаге. Об этом ему рассказывали отец и мать.
-В Ариатике это было, на Ионических островах, - внушал он своим преподавателям и друзьям, делясь дорогой памятью.
-Очень может быть, соглашались преподаватели, но надо все же уточнить, давненько были войны с участием Ушакова и Суворова. А что в то время творилось в Средиземном море, одному Богу известно.
-Многое что известно, - возражал Александр, - мой папа рылся в Крымских архивах и нашел много материалов об участии греков волонтеров в войне с турками на море, в том числе во флотилии Ламброзо Кацониса.
С трудом, но все же нашлись сведения о событиях времен войны с турками 1787-1794 годов. Только Ламброза Кацониса в то время на итальянский лад звали Ламбро Качиони, или просто Качони. Александр взахлеб знакомился с подробностями сражений флотилии и фрегата «Минерва Северная», на которой по данным отца и воевал сначала сержант, а потом подпоручик Николай Чакиров. Захват островов, кораблей, погони за бегущими судами. Флотилия оказалась корсарской, то есть пиратской на службе у Российской империи и лично Екатерины Великой.
- Теперь понятно, - сделал вывод Александр, - почему о ней мало что известно. На всякий случай выписал на память места основных сражений: у острова Скарпента (Карпатос) с вражеским отрядом из восьми судов; турецкая крепость Кастель Россо, что находилась на острове Клидес у восточного берега Кипра; битвы и у острова Андрос и острова Тинос, где, по утверждению отца, был ранен подпоручик Чакиров.
Про Бессарабский поход, в котором тоже участвовал Николай Чакиров, Александр записал «с моря действовала флотилия де Рибаса, сухопутными силами руководил генерал Михельсон. Он и дал команду командиру 12-й дивизии Ришилье взять под свою команду и посадить на Дунайскую флотилию чинов Одесского греческого батальона». В нем в то время состоял подпоручик Чакиров. Батальон под командой майора Петараки был назначен в отряде Ланжерона. Война с турками закончилась в 1812 году, Одеский греческий батальон попал под сокращение и частично был перемещен в Балаклаву. Для греков вновь началась пограничная служба на кордонах вдоль побережья Крыма.
Границы были и в Москве. Чаще они касались зон влияния юнкеров и студентов. Однажды зимней ночью на Масленице стажеры Московского пехотного училища, а было это до 1897 года, завязали огромный скандал юнкеров со студентами в районе веселых непотребных домов на Драчевке и в Соболевом переулке. Когда дело дошло до драки, то они пустили в ход тесаки, в чем им помогли строевые гренадеры Московского округа. Возле этого события поднялся большой и, как всегда, преувеличенный шум. Притушить его начальство во время не успело. Результатом был строгий общий резонанс из Петербурга.
Один из очевидцев этого события рассказывал:
- Порядок был такой - посетитель заведения входил в переднюю, платил кассиру, получал взамен небольшую черствую сайку, которую в общем зале предъявлял той девице, которая ему понравилась. Расходами на покупку сайки исчерпывались все расходы по посещению заведения.
В заведение, в которое пришли тогда юнкера, оказалась большая группа студентов, которые начали выражать свое неудовольствие появлением юнкеров. Студентов удалось побить, но появилась полиция, с которой юнкера тоже вступили в драку. Полиции тоже пришлось отступить. Только вызванная воинская часть оказалась в состоянии успокоить расходившуюся молодежь. Начальнику училища полковнику Галахову был объявлен выговор, и он вскоре умер.
Московское военное училище славилось тем, что считалось одним из самых строгих. Особенно «зверским» характером отличался начальник училища полковник Галахов. Первоначально он служил в одном из гвардейских полков в Петербурге и командовал ротою. Его перевели в армию за то, что он застрелил солдата, не желавшего его приветствовать в строю. Убийца, к удивлению, стал начальником военного училища и воспитателем молодых людей для службы Родине и Царю!
Когда Галахов - гигант с блестящими сверлящими глазами сердился, из глаз его сверкали искры, и нередко юнкер, на которого он кричал, падал в обморок. Новый, после Галахова, начальник, полковник Генерального штаба Шатилов был прекрасный человек во всех отношениях.
Юнкерам и позже разрешалось посещать дома терпимости, однако устанавливались на этот счет более жесткие правила. Подбиралось отвечающее требованиям заведение. Устанавливался график посещения по определенным дням и взводная очередь. Очередь между взводами наблюдали вахмистры.
При этом считалось, что более позорного долга, как в доме терпимости, не существует. Грехи приходилось замаливать. В училище имелась прекрасная церковь с хором певчих, велось благолепное служение. Молитвы читались перед обедом и после обеда и общий «Отче наш» и «Спаси, Господи люди Твоя» в просторных залах учебных рот вечером после переклички. Все это создавало молитвенное настроение, поднимало душу.
Душа, душой, а на практике, что может быть интереснее стрельбы из настоящего оружия? При обучении стрельбе нужно было точно смотреть на мушку, не зажмуриваться, не вздрагивать при отдаче, нажимать на спусковой крючок не рывком, а плавным движением. Сначала учились в тире. Стреляли из «трехлинейной» винтовки Мосина, учились ее чистить и протирать. После стрельбы, как зарядка на свежем воздухе, случалась верховая езда.
На Масленицу отпускали в отпуск на целую неделю. Семь дней полной свободы в разгулявшейся Москве, которая вновь возвращалась к языковым временам и впадала в идопоклонство на яростной тризне по уходящей зиме.
Жизнь юнкеров, как и московских обывателей, в этот период, выскакивала из под колеи и неслась сломя голову, где попало и откуда попало. Все гуляют. Городовые и дворники по улицам не успевают подбирать «тела». Александр тоже был весел. С ним была Лиза. Они выходили из театра на Тверской. Толпа зрителей расползалась в фойе и шумела как улей.
- А, заклюй его муха! – говорил толстый купец с седеющей бородою другому – рыжему, худощавому.
- Колесом ходит по сцене этот Сажин. Право слово, колесом.
- Это я люблю! Масленичное веселье чтобы было. А то, намедни, в Художественном тянули-тянули канитель какую-то. Жена всплакнула, а меня пот прошиб. Да разве евто, театр? Погребальная процессия и все тут! Купцы усаживаются в сани и уезжают.
Возле театра теснота. Какой-то щеголек на иноходце уже сбил с ног переходившего улицу старика и погнал дальше.
Время свободное еще было, и Александр с Лизой решили погулять в Манеже и у Пресненских прудов на свежем воздухе. Публику везде развлекали куплетисты, гармонисты, хоры и дрессированные звери Дурова. За балаганное «искусство» нужно было платить гривенник. Они зашли в один балаган, где показывали движущуюся картину «Севастопольская оборона». Железные банки изображали тонущие корабли, вспыхивал порох, и раздавались залпы. Зрелище хуже, чем в театре. Благо, что рядом была палатка с французскими вафлями. Над крышей другой палатки было написано: «Берлинские пышки, копейка штука». Это по нашему карману, - подумал Александр,- и взял вафли для Лизы и пышки для себя. Пока закусывали и запивали их лоточным лимонадом, рассматривали лари с книжной макулатурой типа «Радости влюбленных» и «Средство предохранить от беременности». Смеху было, хоть отбавляй
Пышка это конечно не блин. С пышками Масленицы не почувствуешь. Все едят блины, поливают их разнообразными водками сорока сортов. Есть классическая на смородиновых почках, тминная, полынная и анисовая, зверобой и зубровка, настойка на березовых почках, лимонная и перцовая и…всех не перечислишь. Москва была вся откровенно пьяная и весело добродушная. По Красной площади пробирались с трудом. Стаи прирученных голубей кружились над толпой. Московские студенты в этот день, традиционно, питались мочеными яблоками. Александр и Лиза от них тоже не отказывались.
После блинного угара наступал период строгого поста. В конце поста обязательно происходила «дешевка» - распродажа товаров. Юнкера тоже пользовались возможностью купить себе необходимые вещи по бросовым ценам.
Москва в этот сезон подвергалась самому настоящему нашествию. Тьма приезжих толпилась на улицах и площадях. Фомина неделя вторая после Пасхи испокон веков называлась «дешевка». Дамы врывались в магазины, сметая все на своем пути. В магазинах орудовали карманники
-В Москве ходить за покупками, - шутил ротный,- все равно, что разведка боем. Постоянная бдительность нужна. Обязательно обманут, а то и обкрадут.
Идти все равно нужно, - подумал Александр. Родные в Крыму ждут московских подарков, и с Лизой вместе время проведем. После первой новогодней встречи они сдружились и часто встречались. Лиза была «свой парень» и играла роль независимой Норы из пьесы Ибсена. Чувства ее не интересовали. По крайней мере, она их не проявляла дальше приятностей общения. Александра это устраивало. Хотя бывало, хотелось близости, женского тепла и ласки. Они целовались, обнимались и были совсем как жених и невеста, но только с виду. На самом деле все это было, как бы, понарошку.
Магазины на Кузнецком Мосту, на Петровке – это одно, а Толкучий или Немецкий рынок в Лефортово, это совсем другое. Там «Парижский шик» со всякими там Жаками, Шанксами, Жирардовскими, а здесь простые «демократические» покупатели: чернорабочие, мелкие ремесленники, хозяйки победнее. К семи часам все уже было заставлено телегами, рогожи развязаны, привезенное выставлялось на всеобщее обозрение. Вообще на 2-3 рубля можно было одеться с ног до головы, а на 10-15 рублей приобрести целое домашнее хозяйство. За 6-7 копеек получи обед из нескольких блюд. Все это находилось на лотках, или в котлах. Кто продает сапоги, кто пиджаки; бабы рубашки и чулки. Были здесь и почтенные ряды местных купцов зажиточных, где прохаживались москвичи средней руки
Со всех сторон призывы:
- Господа! Господа! К нам пожалуйте. У нас покупайте. Самый отборный товар-с!
- Мадам! К нам, Самый модный товар! Суперфлю-с!
- Пачтенный! - раздавалось с другой стороны.
С трудом, и только с помощью Лизы, Александр выбрал для мамы ридикюль, для сестренок шелковые зонтики. Лиза себе купила праздничные, но дешевые чулки.
Впереди был бал. Для москвичей бальный сезон заканчивался вместе с Масленицей. На вечерние ежегодные балы в училище приглашались институтки старших классов Екатерининского и Николаевского институтов, все приходили в белых передниках. Их приводили классные дамы. Танцевали далеко за полночь. Юнкера одеколонились, вздыбливали прически вверх бобриками. Входя в бальный зал, юнкера и девицы кланялись устроителям. Танцевали кадриль с наивными фигурами, польки-мазурки.
Бешеный век еще не наступил. Бал открывался полонезом. Были названия и с юмором – «Вальс под выстрелами» и «Кадриль с учебной стрельбой». Однажды Александру пришлось выступать режиссером – главным распорядителем бала. Он руководил танцами, громко объявлял по-французски их названия.
Выезжали и юнкера в свет. Они командировались на балы в офицерские собрания, расположенных в Москве полков и в женские институты по наряду с каждой роты. Предпочитали ездить в офицерские собрания, где кормили ужином, а в институтах приходилось ограничиваться чаем с бутербродами.
В училище устраивались музыкальные вечера, в программу которых входили штраусовские вальсы, оперные увертюры и попурри, легкие пьесы Шуберта, Шумана, Мендельсона и Вагнера. Были и русские вечера с народной музыкой. Выступал на них, когда на гитаре, когда на мандолине и Александр с номерами, подготовленными еще в ансамбле реального училища в Севастополе.
Праздники заканчивались и начинались полевые занятия на Ходынском поле. Именно там, в 1896 году на коронации царя Николая II произошли трагические события, Московское училище постоянно соревновалось с Александровским. Уходили на сборы всем батальоном утром, со знаменем, строгим строем, в белых каламянковых рубахах, под музыку оркестра. Всего-то ничего 15-16 верст.
Между воспитанниками соблюдалось социальное равенство. Никому и не могло прийти в голову смеяться или глумиться над юнкером, родственники которого были людьми, как у Александра, не состоятельными и живущими в глухой провинции. Все жили и вырастали на основах рыцарской военной демократии, гордого патриотизма и сурового, заботливого товарищества.
Вопросы чести, согласно «Инструкции для руководства юнкеров», утвержденной начальником штаба Московского военного округа, стояли на первом месте. Оскорбление должностного лица, при выполнении им служебной обязанности, влекло за собой предание суду. Главным источником нравственности являлась религия. Не последнюю роль играли преподаватели. На долгие годы сохранились в памяти Александра: полковник Прудников, будущий герой русско-японской войны, майоры Келючевский и Свеницкий, подполковники Забрыицкий, Евсюк, Лобачевский. Они стояли на страже соблюдения уставов, внутреннего порядка, дисциплины, учебного процесса и в целом отвечали за качество выпуска офицеров.
Служба офицерам училища легко не давалась, и бывало, они завидовали офицерам и чиновникам, которые ходили в присутствие только отметиться. В отделениях Главного штаба рабочий день был всего пять часов. В других гражданских министерствах и главных управлениях и того короче. Служащие собирались в разное время: мелкие чиновники, типа журналистов и писарей приходили к началу двенадцатого часа; помощники столоначальников, столоначальники и начальники отделений - к двенадцати часам и позднее; а высшие, как, например, вице - директора и директора департаментов, приходили между часом дня и тремя.
Служба кончались ровно в пять часов. Во всех учреждениях были буфеты, и большинство чиновников, зайдя на минуту в свое отделение, направлялись в буфет, где завтракали обыкновенно около часу. Таким образом, даже исправные чиновники начинали нормальную работу не раньше часу дня. Немудрено, что при затрате минимума времени на работу, дела в министерствах, в том числе и в Главном штабе, решались бесконечно долго.
Летние лагеря училища также как и Александровского, и Тверского кавалерийского училища находились недалеко от села Покровское-Стрешнево, имения княгини Глебовой-Юрьевой-Стрешневой в сосновом лесу, который назывался «Серебреный бор». Кроме юнкеров здесь занимались и военнослужащие Гренадерской дивизии, 1-го Донского казачьего полка, Саперного батальона. Радость от сборов была превеликая, потому как после них увольняли в летний отпуск.
В лагере на каждую роту приходилось по два барака, куда приходили только спать. Весь день на ногах – каждый день стрельбы, глазомерные и компасные съемки, батальонные учения, зубрежка уставов. Отрабатывали рассыпной фронт, сторожевую службу, занимались полевой гимнастикой. Район топосьемок охватывал село Покровское-Стрешнево, деревни Шаньково, Никольское и Коптеевские высылки. Во время зори играл оркестр «Коль славен», а потом весь гарнизон пел «Отче наш».
Младший курс Александра возили в Тулу для осмотра оружейных и патронных заводов, а старшие классы посещали окружной артиллерийский полигон и присутствовали на артиллерийской стрельбе. Главный артиллерист учил:
- Наше назначение, господа – губить врага; воевать так, чтобы губить и не гибнуть. Воевать так, чтобы гибнуть и не губить, глупо, - так наказывал и Михаил Иванович Драгомиров.
- С нижними чинами важен не рассказ, - пояснял он, - а показ, дополняемый рассказом. Сообщи сначала только одну мысль, потребуй повторить ее и помоги понять, потом сообщай следующую. На первых порах обучай только самому необходимому. Не столько приказывай, сколько поручай
Артиллерийский полигон располагался вблизи села Клементьево, к северу от Можайска. В начале июня старший класс также выезжал на Бородинское поле.
Перейдя после лагерей в старший класс, юнкера до октября разъезжались на каникулы. Крым вновь вовлек Александра в размышления о войне с турками. Вопросов было много. Воевали с ними в этом веке трижды. Присоединили часть Бессарабии, приобрели владения в устье Дуная и 550 верст черноморского побережья. Все хорошо, да только европейцам стало это поперек горла. Никак им не хотелось пускать нас в Средиземное море и ослаблять Турцию, которая у них вроде морского сторожа. Вот по этой причине и началась Крымская война. Кончилась она неудачно.
- В чем же причины?
-Причин много, - отвечали позже юнкерам преподаватели. Главное, выучка пострадала. Вооружение наше пошло не вперед, а назад. По этой вот причине мы вас и заставляем семь потов проливать на практических и полевых занятиях. А тогда о том, что армия назначается для войны, было забыто. Показная сторона взяла вверх. Парусный флот отстал от парового. Гладкоствольное оружие значительно уступало нарезному. Снабжение хромало, и войска терпели лишения. Госпитальная часть была организована плохо, и порядок офицерский оставлял желать лучшего. Опять же пьянство и картежная игра вдали от боевых позиций. Хищения всякого рода достигали больших размеров. Эти темные силы и подорвали силы государства и армии.
Юнкера беспокоились, что и сейчас темные силы армию окружают. Многие обыватели не имеют гражданского мужества и не желают защищать Отечество. Все только кричат, бранятся и критикуют существующее положение.
- Нас это не касается, - отвечали преподаватели. Мы служим царю-батюшке и Отечеству. У нас есть замечательные примеры героизма под Плевной и Горным Дубняком. Наши кавказские войска совершали героические дела. Чего стоит только один Баязет. Однако, в обороне, господа юнкера, мы чувствовали себя сильнее, чем в наступлении. Сведения о противнике оказались неверные. В результате для войны назначили недостаточные силы. По этой причине, господа, учитесь наступать, занимайтесь разведкой противника.
Разведка весьма заинтересовала Александра. За каникулы, которые он провел в родных стенах, он прочитал массу книг об истории войн и воспоминаний их участников. Александру стало известно, что Карасубазарский мир c турками в Крыму удалось достичь во многом благодаря активной деятельности «Тайной экспедиции» при Киевской губернской канцелярии. Возглавлял ее канцелярии советник Петр Петрович Веселицкий, опытный разведчик, отличившийся в Семилетней войне разоблачениями прусских шпионов.
И тогда было много немцев, начиная с Миниха, и сейчас, - размышлял Александр. Они занимают многие военные и административные руководящие должности. Если всех перечислять, не хватит страницы. Он читал о крымских войнах и отмечал немецкие фамилии: генерал-поручики Эссен, Берг, Христофор Фон Штифельн, Иван Эльми, Фридрих Вернес, Петр Абрамович Теккели, бригадир Фрезердорф, полковники Миллер, Корф, Вассерман.. Адъютантом при Румянцеве состоял Каульбарс.
Среди юнкеров ходили байки о случаях измены со стороны немцев. Фельдфебель Жутов, как–то обидевшись на ротного Функа, рассказал случай из Семилетней войны, когда генерал-майор Готлиб Тотлебен, находясь на российской службе, выпустил из осажденного Чернышевым Берлина весь его гарнизон с оружием. Жутова поддержал отделенный начальник Константин Раздольнов:
- Господа. Есть еще одна презабавная история. Вы, вероятно, знаете, что самым отъявленным вруном был барон фон Мюнхгаузен. Так вот, этот самый барон участвовал в походе на Крым под командованием Миниха, в здании которого мы пребываем. Он прибыл в Санкт-Петербург «на ловлю счастья и чинов» и участвовал в сражении под Очаковом в качестве пажа принца Брауншвейгского – Антона Ульриха, отца престолонаследника Иоана Антоновича. Барон дослужился до ротмистра, испросил отпуск на два года, но в свой родной кирасирский полк, который дислоцировался в Риге, так и не вернулся. Барон дезертировал и за это был исключен из списков офицеров полка. Вот тебе и немецкий порядок.
В то время существовала поговорка «Лях, жид и собака – вся вера еднака». К этому, юнкерам хотелось добавить и немца.
Биография разведчика Петра Веселицкого весьма заинтересовала Александра – родом из Далмации он в младенчестве был вывезен в Россию, куда его родители, как и предки Александра, перебрались в поисках лучшей доли. Пять лет Петр учился в Вене, «вояжировался» по балканским городам и странам и был принят на службу в Коллегию иностранных дел. Кроме положенной в таких случаях протекции, немаловажную роль сыграло то обстоятельство, что молодой человек знал турецкий, греческий и валашский языки.
Приложив немало сил и старания, Веселицкий за несколько лет свил в турецких и татарских городах обширную сеть секретных платных осведомителей – конфидентов. Кроме конфидентов «разведывания» производили нарочные офицеры. Они возили по разным поводам письма и послания крымским ханам, наместникам султана, предводителям и сераскирам четырех ногайских орд, Бендеровскому, Хотинскому и Очаковскому пашам. «Прознанием» дел также занимались купцы, мещане и запорожские казаки, торговавшие в чужих землях.
В свое время посольство в Крым возглавлял глава разведки при Иване Грозном Нагой. В Кафе действовали шпионы под руководством полонянина Ивана Григорьева. Род Мальцевых специализировался на разведывательно-дипломатической деятельности в Ногайской Орде. С помощью их освещалось перемещение ханов, турецких военных кораблей. Они наблюдали за дворцом, отслеживали приезды гонцов. Жизнь конфидентов была насыщена тайнами, коварными планами и страстями, что крайне завлекало юные мысли Александра.
С Глашей за короткие двухнедельные каникулы, толком повидаться не удалось. Уж очень строгий режим был в их пансионе. Обменивались записками и встретились только раз перед отъездом Александра в Москву. Вся надежда была на скорое окончание училища, до него оставалось чуть больше полугода.
Как ни интересно было заглядывать Александру в историю, но и другие предметы следовало не забывать. Предмет - русский язык и литература преподавал генерал-майор в отставке Сергеевич. Он много знал и читал наизусть отрывки из произведений Пушкина и Лермонтова. Генерал был главным защитником молодых душ от современной революционной литературы. Каждый раз он наставлял юнкеров радеть за родину, матушку Россию и призывал не поддаваться тлетворному влиянию разных модернистов, футуристов и нигилистов, низвергающих все и вся. В этом же ключе трудились специалист по законоведению – полковник Салатко-Петрищев и священник Потехин.
Много времени отнимали прикладные занятия по тактике, которые с особым усердием вели генерал-майор Гутор, полковники Сыртланов, Генбачев, Потоцкий, Мартынов, Гринев, штабс-капитан Шайдле. Главным «громовержцем» по артиллерии являлся полковник Каменцев, а «землекопом» по фортификация – полковник Стерлингов.
«Иностранцы» Бранд и Тэникэ давали уроки по немецкому и французскому языкам. Все вместе они формировали оплот государства, и каждый по-своему готовили юнкеров сложить голову за Родину. Многим из них пришлось самим их сложить в войнах 20-го века, каждому на своих баррикадах.
Лицо училища определяли их начальники: Кройман, Кузовский, Галахов, Шатилов, а позже генералы Лайминг, Яковлев, Хабалов, Горбатовский и Хамин. Александр учился под началом Лайминга. Николай Павлович Шатилов участвовал в русско-турецкой войне. До Московского училища, возглавлял штаб 1-й Кавказской кавалерийской дивизии и Тифлисское пехотное юнкерское училище. Позже командовал 3-м Московским кадетским корпусом и Павловским военным училищем.
Лайминг, после Московского, стал начальником Александровского училища, а его сменил генерал-майор Генерального штаба Яковлев. Начальники, как в учебные дела, так и в строевые, как правило, не вмешивались и редко бывали в ротах.
Командир батальона училища полковник Романовский также мало вмешивался в занятия и воинское воспитание. Во время Мукденского сражения его полк был окружен японцами и он, как свидетельствовала пресса, пробивался штыками.
Непосредственными начальниками и воспитателями у юнкеров были полуротные командиры, которые часто прикомандировывались к училищу, а числились за конкретными полками. Один из таких – штабс-капитан лейб-гвардии Кексгольмского полка Бауер уже полковником пропал без вести во время окружения армии Самсонова под Сольдау.
На старшем курсе Александр стал унтер-офицером и имел две белые нашивки, а еще позже младшим портупей-юнкером. Портупей-юнкер, а иначе взводный командир, имел уже три белых нашивки. В первый год Александр прошел всю солдатскую службу в качестве ученика, во второй – в роли отделенного начальника молодых юнкеров. Статус его поменялся, но служба, как была, так и оставалась изнурительной.
Юнкера жили на солдатском положении. Ели чрезвычайно скромно, так как суточный паек был равен 25 копейкам и только на 10 копеек превышал солдатский. Казенное обмундирование и белье получали тоже солдатское, в то время плохого качества. Кому не помогали из дома, а таковые имелись, не на что было купить табаку, зубную щетку или почтовые марки.
Бедствовали и пехотные офицеры. Женатым трудно давалось прожить на жалованье: подпоручику 90 рублей в месяц и 120 – капитану. Комнату дешевле, чем за 20 рублей в месяц в Москве найти не представлялось возможным. Все холостые офицеры спали в собрании на письменных столах. Диваны выделялись только для дежурной службы. Общие попойки являлись едва ли не главным связующим звеном в офицерской среде. Доходы начальствующих лиц за счет отпускавшихся сумм на довольствие лошадей признавались нормальным явлением. Как и ранее, полки давали промотавшимся дворянам, чтобы поправить их дела.
Вообще, условия жизни в училище отличались суровой простотой и скромностью, являясь хорошей школой для вступления в обер-офицерскую жизнь. Юнкера несли внутреннюю дежурную службу по ротам, кухне, околотку, читальне, докладывая о сдаче дежурства так: « Господин поручик дежурство по роте сдал исправно», «Дежурство по карцерам обстоит благополучно», «Честь имею вернуться из увольнения». Командовали тогда. – «Смирно! Глаза направо»!
Лекции заканчивались зачетами, которые сдавались за полгода, причем в младшем классе не сдавшие зачеты отчислялись из училища в строй в качестве вольноопределяющихся. Перед переходом из младшего класса в старший, держали экзамены, а затем выпускные экзамены при окончании старшего класса. Экзамены заканчивались 10 мая, а 15 мая училище выходило в лагерь с песней.
После окончания двухлетнего курса, перед выходом в последний лагерный сбор, в училище устраивались «похороны». Хоронили «науки», а значит учебники. За гробом, который изображала снятая дверь, несли зажженные свечи и кадила, дымящиеся дешевым табаком.
Перед выходом в последний лагерь происходил важный в юнкерской жизни акт – разбор вакансий. В списке по старшинству в голове помещались фельдфебеля, потом училищные унтер-офицеры, наконец, юнкера по старшинству баллов. Вакансии котировались в такой последовательности: гвардия, полевая артиллерия, инженерные войска, остальные пехотные. В гвардию поступали только потомственные дворяне.
По выпуску юнкера делились на три разряда. К первому разряду принадлежали, получившие в среднем не менее 8 баллов, при строевой не менее 10 баллов и поведении по первому разряду. Ко второму – не менее 7 баллов, при строевой подготовке 9 баллов, и поведении по второму разряду. К третьему, кто не удовлетворял требованиям первого и второго разряда. Александр окончил училище по первому разряду.
Принадлежащие к первому разряду, выпускались в армейскую пехоту с одним годом старшинства, то есть получали очередное звание на год раньше. Отдельные отличники, по выбору «сверху», прикомандировывались к гвардии на один год стажировки. По второму разряду также направлялись в армейскую пехоту, но уже без старшинства, то есть без обязательного срока получения следующего звания. С третьим разрядом юнкера направлялись в полки унтер-офицерами на 6 месяцев. И только по истечению этого срока производились в офицеры.
Списки имеющихся в разных полках офицерских вакансий переписывались в канцелярии и раздавались на руки юнкерам. На ознакомление давалось три дня. Разобраться было не легко и потому, что в хорошие полки вакансии были редкостью.
Распределением вакансий руководил училищный адъютант. Он вызывал юнкеров по старшинству баллов и каждый вызванный вставал и называл тот полк, куда бы он хотел попасть. Все остальные сейчас-же вычеркивали названный полк из своих списков. Иногда слышались тяжелые вздохи.
Один юнкер старательно вычеркивавший много взятых перед ним вакансий, смешался и, когда его вызвали и спросили, в какой полк он желает выйти, он назвал один из полков, который уже был взят. Узнав об этом, он долго молчал. Когда все же от него потребовали сказать, какой же полк он берет, то юнкер заявил: «Безразлично какой, лишь бы фуражка была с белым околышем!» Под дружный хохот аудитории, наконец, в списке нашли ему такой полк, и на вопрос начальника училища, почему именно ему захотелось идти в этот полк, юнкер ответил: «Фуражку уже такую заказал!» Раздался еще более громкий хохот».
Александр из ста полков выбрал 11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк (11-й ВССП). Далекая, загадочная неизвестность, но разговоры с подполковником Мищенко и события на Ляодунском полуострове побудили его выбрать Восток.
Фамилии будущих господ офицеров, и названия выбранных ими полков полетели по почте в Петербург, в самое главное отделение генерального штаба, заведующего офицерским производством. В определенный день военному министру готовили список юнкеров имеющих быть произведенными в первый офицерский чин и зачисленными на служение в одном из славных полков. Список докладывался императору, он рассматривал его и подписывал.
К выпуску юнкера готовились загодя. С февраля уже разрешалось заказывать у частных портных офицерское обмундирование. Составлялись списки, кто у какого портного хочет себе шить, и затем уже само училище сообщало этим портным списки юнкеров, желающих откомандировываться у них. Первая, вторая примерка, обмундирование уже готово, а списка производства все нет
Очень долги пути бумаг. Все юнкера изводятся от нетерпения стать подпоручиками, его благородием, господином обер-офицером. И вот долгожданный час. Узнают о нем в полевом лагере. Около пяти часов дня 10 августа появился долгожданный почтальон, и в ротах начинался сбор благодарственных денег для него. Дежурный офицер, получив телеграмму, отправлялся с докладом к начальнику училища, потом, вернувшись к себе, кричал: « Горнист, труби сбор!». По заведенному также обычаю горнист, хотя и садился за это под арест, трубил офицерский сбор.
Около лагеря на Ходынке уже собралось множество извозчиков, чтобы вести новоиспеченных офицеров в город, но все надели парадную форму и строем под музыку возвратились в училище из полевого лагеря. В училище прошло прощание со знаменем. Слушали поздравление государя:
«Поздравляю моих славных юнкеров с производством в первый обер-офицерский чин. Желаю счастья, уверен в вашей будущей достойной и безупречной службе, престолу и отечеству. Николай».
Раздаются крики. Ура! Все бегут в гимнастический зал, где уже дожидается юнкеров офицерское обмундирование. Ротный офицер еле успевает объявить:
-Через трое суток всем прибыть для получения прогонных денег в отпуск и к месту службы. В конце августа каждый должен явиться в свою часть.
Вечером новоиспеченные подпоручики, блестя погонами, выстроились в очередь к казначею учебного заведения: тот лично выдавал господам офицерам так называемые «смотровые» - первые серьезные в их самостоятельной жизни деньги – по триста рублей на нос хрустящими сторублевками.
Первый день все шли на Тверскую гулять мимо генерал-губернаторского дворца и памятника генералу Скобелеву. Раздавались выкрики, кто-то читал стихи:
Прощайте иксы, плюсы, зеты
Научных формул полигон
Барбеты, траверсы, банкеты
Ходьба в манеже под ружьем.
После распределения вакансий юнкера мчались кто куда. Кто к родителям, кто к невестам, кто к портным указать какие петлицы нашивать, какие погоны делать. Все юнкера стали принадлежать к определенному полку с его прошлою славою, блестящей историей и свободной офицерской жизнью.
По традиции Московского училища первому солдату, кто отдал молодому офицеру честь – давали деньги.
Александру первым попался кадет ближайшего училища. Кадеты тоже знали об этом правиле и старались не упустить возможности сорвать куш. Возле Яузы, в парке и на мосту возле училища прогуливались подружки бывших юнкеров. Как правило, это были девицы ближайшей округи из мещанских и купеческих семей. Были здесь и студентки Николаевского и Екатерининского институтов. Они ждали первой встречи с офицерами и были полны надежд на будущее, и как минимум на сегодняшний банкетный вечер.
«Офицерик просто душка
Только ростом не велик.
Ах, усы его и шпоры
Вы с ума меня свели».
Вот и дорогая Лиза. Как она замечательно выглядит.
- Сашенька! Ты просто с картинки! И вид такой, как будто тебя распределили в гвардию.
- Какое это имеет сейчас значение. Я на вершине, на которую взбирался несколько лет. Потом, я просто богач. Мне от казны выдавали 300 рублей на обмундирование, 100 рублей на покупку шашки, револьвера, бинокля и компаса. За счет данных средств мне следует приобрести и пошить: суконную фуражку, папаху серого каракуля, шинель солдатского сукна, как у Николая II, плащ, защитный суконный китель-мундир, темно-зеленые диагоналевые шаровары; две пары галунных погон, двубортную кожаную куртку, шерстяной свитер; две пары сапог; командирские перчатки; походный чемодан-кровать; белье. Что-то еще забыл. Куда я все это буду девать?
- Ты столько наговорил, дорогой, что у меня от твоей бурной трескотни даже заболели уши и стало страшно от перечисления всякого оружия.
- Да, скоро у меня будет шашка Златоустовского завода, не уступающая знаменитым немецким «Золинген», револьвер семизарядный системы «Наган». И вот, видишь. Нам выдали карманную серебреную икону Казанской Божьей Матери. Теперь она будет всегда со мной.
- А как же я? Ты совсем забыл про меня, а думаешь только о своих военных штучках.
- Ты же все знаешь мой милый и верный друг. Я до поступления в училище был приписан к Одесскому военному округу. В настоящее время, в связи с событиями на Дальнем Востоке, 11-й стрелковый полк Одесского округа стал Иркутским Восточно-Сибирским, и он достался мне.
К тому времени Александру уже было известно, чтобы сформировать достаточные силы на Квантуне, военное ведомство вынуждено было ослабить состав четырех дивизий и двух стрелковых бригад, расположенных в Одесском и Киевском военных округах, на 6000 человек.
- Конечно, мне все известно и я рада за тебя Саша, за твое производство, за распределение. Все хорошо, только расставаться никак не хочется.
- Мы и не будем расставаться Лиза, а навек останемся друзьями. Иркутск хоть и дальний, но, по рассказам, вполне приличный город, центр всей Сибири. Ты окончишь свой институт и приедешь ко мне в гости.
Железная дорога скоро будет закончена. Раз, два и готово. Как будто из Москвы к тебе на дачу в Дмитров.
- Да, конечно, центр Сибири, но не России. Два лаптя по карте до твоего Иркутска. За тридевять земель поедешь осваивать новые рубежи. Забудешь про меня за делами. Нарожаешь детей, заведешь гусей, огород и станешь обыкновенным обывателем. Нет, мне эта домашняя мещанская жизнь не по нутру.
- Ну и хорошо. Давай сейчас не будем о грустном, и думать наперед. У меня сегодня праздник и его следует отметить соответствующим образом с товарищами и с шампанским. Нас ждут на Сретенке.
«Лиза. Лиза. Лизавета я люблю тебя за это
И за это и за то. …., а дальше ты знаешь».
- Дальше знаю. Ну ладно поехали, заказывай музыку.
Льется вино, затеваются песни, в голове хмельной туман, а в сердце такой переизбыток чувства, что взял бы в охапку весь мир и расцеловал. На эстраде поют цыгане, прислуга снует туда-сюда, не успевает выполнять заказы. Дым от папирос и жарко от избытка чувств. Звучит прощальная песня:
Эх, налей, налей, налей,
Для меня и для друзей.
Что собрались в этом зале,
Под названием Колизей….
В старой России были две даты, когда бесшабашное хмельное веселье пользовалось в глазах общества и охранителей порядка признанием и иммунитетом. Это день производства в офицеры и еще ежегодный университетский «праздник просвещения – «Татьянин день».
Угощались всем подряд. Пили популярные портвейны, коньяки, «финьшампань». После ресторана заходили в трактиры. На выпуск шиковали, и денег не жалели. И пили и пели песню юнкера третьей роты Крамера…
«Кто в Берлин, а кто на Вену,
Кто на славный Цареград.
Путь один наш на победу,
В этот путь ведь всякий рад.
Особенно дружно гремел припев:
«Ну-ка дружно. Третья рота.
Грянем громкое «ура»
За родную Русь Святую
И за Батюшку-Царя».
Высочайшим приказом от 9 августа 1899 г. Александр Чакиров был произведен в подпоручики, и направлен к месту службы с увольнением в 28-ми дневной отпуск.
Из Москвы офицером с пустыми руками не приедешь. Нужно показаться, и, потом, уважить. Часть средств, выданных на обмундирование, были истрачены на подарки. Перед отъездом Александр с Лизой заглянули в некоторые фирменные магазины.
В рекламах мелькала знакомая по Крыму фамилия Христофорова, товарищество которого выпустило в продажу «Майский крюшон» и шампанское «Танго». Витрины предлагают папиросы «Дукат», «Смак», «Ява» и «Дюшес» с удлиненными и с короткими мундштуками товарищества «А. Лаферм».
Лиза была проводником и главным советником. В кондитерском магазине «Эйнем» возле Мясницких ворот приобрели несколько плиток шоколада с необычайным названием «Полюби меня». Водку купили у Петра Смирнова, чай и сахар у Сергея Перлова, хлеба и баранки на Тверской у Филиппова. Не забыли Николая Дернова. У Юргенсона приобрели ноты для кларнета. Отцу Порфирию и отцу Павлу в «Церковной утвари» высмотрели простенькие накладные кресты местных мастеров. Долго рассматривали товары в парфюмерном магазине у Бролара и Рале. Остановили свой выбор на пудре в черных коробках. Для знакомых взял в фирме «Габай и Шанмала» папиросы и табак.
Все товары, что удивительно, были сделаны русскими руками и из русского сырья. На ум шли строчки Белинского: «Покажите русскому человеку хоть Апполона Бельведерского, он не сконфузится и топором сделает его вам из елового бревна, да еще будет божиться, что его работа настоящая, немецкая». Люди в Москве продолжали традиции героев пьес Островского и предпочитали жить не по законам, а по совести.
В Охотном ряду, под стенами Кремля и возле Исторического музея торговали всякой всячиной: квасом, мятными пряниками, лимонадом и французскими булками. За рядами палаток у Василия Блаженного размещалось царство мороженщиков. Всего попробовали, и на дорогу Александр подкрепился.
Прощание на вокзале было кратким и как будто навсегда. Оба понимали, что жизни теперь у них будут разными. Было им в Москве хорошо, но не настолько, чтобы хватило надолго. Далекое, неизведанное сибирское и, главное, неустроенное, Лизу не прельщало. Другое дело Одесса, Крым, но не случилось. Что тут поделаешь.
- Ты пиши Саша. Не забывай нашу дружбу. Будешь проездом или по делам в столице, дай знать. Знай, что я тебя люблю и всегда думаю о тебе.
- Непременно Лиза. Я все знаю и все понимаю. Я тоже тебя люблю и никогда тебя не забуду. Спасибо тебе за все. Адрес, как прибуду на место, сообщу и напишу, как устроюсь по службе.
Засвистел паровоз. Пассажиры засуетились и стали прощаться. Последние жаркие поцелуи, спешные путаные слова, растерянные взгляды. Поезд тронулся и вокзал, и люди стали маленькими и далекими.
В то же время близкими стали все, кого он год назад оставил в Крыму. Вот они друзья-приятели, родные сестренки и подружки Шведовы. Как они подросли и похорошели. Любо посмотреть. Никаких сил не хватит со всеми обниматься и целоваться. По дороге к дому Шведовых он только и делал, что рассказывал о Москве, о выпуске, о том, куда его распределили. Вопросы сыпались со всех сторон, и он не успевал на них отвечать. Не на все у него были ответы, и это Глаша чувствовала.
На красиво накрытом столе стояли скромные угощения. К ним добавились московские покупки. Особо обрадовались кондитерским изделиям и спиртным напиткам, хотя и своих, местного производства, вполне хватало. Много и жарко говорили, хвалили Александра за успехи, и все время смотрели на его погоны. Он и сам к ним еще не совсем привык и иногда не верил. Неужели задуманное и выстраданное свершилось? Я ли это такой молодец с усами и в погонах подпоручика?
Все хорошо, замечательно, но нужно ехать домой в Карасубазар. Там ждет мама, сестренки, отец Порфирий и дьяк Павел. Еще старый сад, скала Ак-Кая. Нужно везде побывать, успеть набраться от дома сил и уверенности на новый далекий путь.
Будучи дома, в городе случилось происшествие: неожиданно понесли лошади экипажа землевладельца Михаила Селимова. В бешеной скачке они сбили 15-летнего турка Сулеймана Умер-оглу, который был доставлен в больницу, где и скончался на следующий день. Новостей всяких хватало. Газеты сообщали как алуштинский пристав Михайли, проявив незаурядную бдительность, арестовал двух молодых людей, одетых в военную форму. Поначалу первый из них назвался хорунжим Кавказско-Абхазской горной милиции Николаем Гирей-Урусбиевым, второй - прапорщиком Вячеславом Бедоевым. Однако после ареста и энергично проведенного допроса оба сознались в обмане: первый оказался сыном таганрогского торговца Ксегорати, а второй - дворянином Полетика. Нацепив на себя военную форму, эти «офицеры» поселялись в хороших гостиницах, заводили сиюминутные знакомства с другими постояльцами, сладко ели и пили, а спустя два-три дня внезапно уезжали, оставляя неоплаченными все свои счета.
После таких известий Александр старался военную форму без причины не одевать. Один раз побывал в Ялте. В то время город посещало большое число именитых людей. Одним из них был писатель и драматург Антон Павлович Чехов, а вскоре местное начальство с подобающими почестями встречало, прибывшего в Ялту его высочества Эмира Бухарского.
Александру следовало жениться, но ему исполнился только 21 год, а военным в этом возрасте сочетаться браком не разрешалось. По установленным правилам до 28 лет офицеры могли жениться только с разрешения своего начальства и только в случае предоставления ими имущественного обеспечения реверса, принадлежащего офицеру, невесте или обоим. Предоставленное обеспечение должно было приносить в год не менее 250 рублей чистого дохода. Позднее эти правила уточнялись и развивались. При даче разрешения на брак учитывалась и его пристойность. Требовали, чтобы невеста офицера была «доброй нравственности и благовоспитанности». О пристойности брака решал командир полка, который представлял свое заключение начальнику дивизии. Только он имел право давать окончательное разрешение..
Александр в этой сложной ситуации написал ходатайствующее письмо на «Высочайшее имя»! Разрешение получил и женился. Все у Александра разрешилось положительно, и в Сибирь он поехал с женой, теперь уже с Глафирой Аристарховной. Накануне во Владимирском соборе Севастополя состоялось венчание. Присутствовали самые близкие, в том числе, друзья Иван Разговоров, Николай Дернов. К месту службы, в связи с бракосочетанием, Александру разрешили убыть несколько позже, чем предписывалось ранее.
Полк, который сформировали 31 марта 1899 года, находился не в Иркутске, а ближе к Квантунской области – во Владивостоке. Потому молодожены оправились в этот новый и дальний порт морем из Одессы. Судьба предоставила им такое свадебное, почти кругосветное, путешествие. На этом, с недавнего времени популярном маршруте в далекий Порт-Артур, использовалось 14 судов Добровольного флота, в котором были задействованы как русские, так и иностранные пароходства. На судне «Херсон», на котором следовали молодожены, по данным морской администрации, разместилось до 1700 человек.
Судно, по типу постройки преимущественно грузовое, имело водоизмещение 10400 регистровых тонн, принимало свыше 6000 грузовых тонн, около 60 мест первого класса и столько же улучшенных палубных. Предельная скорость 10-11 узлов. Весь первый класс, и улучшенный «палубный» были полны сверх меры. Ехали вновь назначенные на службу офицеры, чиновники разных ведомств, коммерсанты, артисты и вообще люди, надеявшиеся найти счастье в молодой многообещающей стране. Частенько слышалась знакомая мелодия и берущие за сердце слова:
Раскинулось море широко,
Где волны бушуют вдали.
Товарищ! Мы едем далеко,
Подальше от нашей земли......
Офицеров, переведенных на службу в войска Дальнего Востока, вместе с Александром следовало 18 человек. Кормили на пароходе прекрасно, но как-то несообразно, совершенно без учета климатических условий. При переходе через Красное море, которое считается самым жарким местом, чуть ли не в мире, на обед подавали тяжелые русские кушанья – жирный борщ и кашу с маслом.
Пароход на три часа останавливался в Константинополе, на рейде города Галлиполи в Дарданеллах, в Порт-Саиде, в Адене – английской угольной станции при входе в Аравийское море. Далее был Коломбо с его очаровательной природой, и древними буддийскими храмами, Сингапур огромный многоязычный порт со знаменитой Малай-стрит, где продавались раздетые куртизанки всех народов земли.
После Сингапура путешественники одиннадцать дней шли до Нагасаки. Там встретили другой пароход Добровольного флота «Екатеринославль». Заканчивались сороковые сутки плавания.
Красная линия. Глава шестая. Навстречу судьбе
© Copyright: Александр Чакиров, 2018
Свидетельство о публикации №218031401338
Свидетельство о публикации №218031401338
Рецензии