Архивариус

Работа архивариуса трудна и опасна. Конечно же, душенька, Вам смешно. И я бы сочла это за нелепость, если бы мне кто сказал об этом, когда я впервые приоткрыла дверь в этот лабиринт. Никто и не сказал. Это постигается на опыте, только на опыте. Сейчас мы с Вами попьем чаю из настоящего самовара. Да-да! Где и попить чайку из самовара, как ни в архиве, правда? И сушечки имеются, не бойтесь, не такие древние, как самовар. Пыль, да, хоть и делаем генеральную уборку каждые полгода, и пылесосим постоянно, а все равно, войдешь, и первое, что чувствуешь — запах пыли. Но это только непосвященному кажется, что все здесь косно и окаменело. Жизнь замерла. Что Вы! Вот хотя бы самые поверхностные примеры. Вы бы знали, какой переполох   поднялся, когда появились сообщения о том, что викинги на Американском континенте, а может, и китайцы, побывали гораздо раньше, чем Колумб и Америго Веспучи. Это всего лишь одна из причин ревизии архива — возникновение новых сведений. А есть еще и перемена отношения к давно известному факту. Когда поменялась идеология. Павлик Морозов — слышали? Сначала герой, потом предатель. И так на каждом шагу. О! Если бы вы знали, сколько версий одного и того же события может у нас хранится. С декабристами вот то же самое. При прежнем правительстве романтизировали, как же, «борцы за народ», сейчас опровергают, «содержанки, - говорят, английской короны, неудавшиеся диктаторы». Но мы не торопимся. Ждем официальных версий. Но предвидим перемены. А переезды, пожары, а жучок нападет? А революции, войны? Говорят, в прежние времена архивариусов даже казнили, чтобы воспрепятствовать распространению тайн. Не удивлюсь, если кое-где это делается и сейчас. В архиве не заскучаешь.
Возьмем для примера такое явление как каннибализм. Грифа секретности на этом деле нет, могу показать, где оно лежит. Если хотите, берите, читайте. Да не вздрагивайте Вы так, здесь это всего лишь тексты. Пока в специальном шкафу у меня копятся многочисленные папки исчезновения каннибализма в отдельных районах земли при соответствующих обстоятельствах. Еще остались не до конца исследованные территории. Встречается и патология, слава богу, редкая. Некоторые преступные личности убивают и съедают свои жертвы… Может быть, это болезнь. Пропадет ли он когда-нибудь окончательно? На этот вопрос у меня нет ответа.
 А потом... не закрыто еще дело об блокаде Ленинграда 1941-1943 годов. Регулярно поступают новые и новые документы для его пополнения. Случаи вынужденного каннибализма... Они до конца не изучены, эта история еще жива, еще дополняется вновь открытыми фактами, новыми толкованиями, в ней еще пульсирует кровь, она дышит и отзывается болью во многих сердцах. Нет, не скоро я припечатаю эти папки тяжелое буквой «З» - закрыто.
… Я задумалась. Простите, что прервала нашу беседу. И спасибо, что Вы не нарушили тишину. А война... Печаль переполняет мою душу, когда я об этом думаю. Но она не исчезнет никогда. Только вместе с земной цивилизацией, а тогда и весь архив сгорит к черту. Проживая свою незаметную жизнь в этом уголке мира под названием «Архив», я часто задумываюсь о том, почему. Почему невозможно искоренить войну. И прихожу к выводу, что она в природе человека. В природе всей Вселенной.  Вы не замечали, что все явления нашей Вселенной описываются словом «сила»? Сила притяжения, сила тяжести, сила трения, сила отталкивания, центробежная сила, центростремительная сила и прочие? Без силы ничего бы не было. Пустота. Сила — тайна и загадка, причина и следствие, великий манок для всего. И для человека. Силой один человек управляет другим. Силой создаются и рушатся государства. Некоторые люди, избранные, могут воздействовать на других, так сказать, «высшей силой», не физической, не силой агрессии. Любви, самоотверженности. Некоторые живут ненасилием. Их, пожалуй, даже много. Но они гибнут. Регулярно гибнут от массы, которая все-таки живет по законам физической Вселенной. Если не чувствуется сопротивления, значит надо задавить, поглотить, занять место. Но мне чудится... что с течением времени, живущих ненасилием становится чуть больше, несмотря на то, что их убивают.
Как сказал гениальный поэт Пастернак, о котором, Вы, может быть, слышали, «И маятник, качнувшись влево, качнется вправо». Избыток гуманизма и мягкости неизбежно сменяется возвратом на предыдущие ступени, где царствует вражда, война за свое и чужое. (Сытый не понимает голодного, больной здорового, чиновник человека, страна страну, неимущий имущего, несчастный счастливого и так до бесконечности. И наоборот. Не понимает и хочет уничтожить, раздавить). Не обижайтесь, деточка, как же я могу предположить, кого знают современные люди, а кого не знают? Я практически с ними не общаюсь. А мне дела приносят курьеры да секретари, какой с ними разговор? «Распишитесь, примите». Я общаюсь  только со своим коллегой, но он тоже стар. И, конечно же, папка с делом Пастернака  еще совсем тонкая, и дело не закрыто. Таких, только заведенных папок много и это радость. Значит, жива не только память, суть жива. Для меня это бальзам на израненную душу. Вы думаете, у архивариуса не может быть израненной души?
У меня есть маленькая тайна — мой личный архив на дому. Профессиональная привычка, знаете ли. Если мне в руки попадается какой-нибудь листок, текст, фотография, ну и прочие документы, поражающие меня в самое сердце, достойные вечности (а уж у меня-то большой опыт решать, что ее достойно, что нет), но, к сожалению, в официальный архив не попавшие, я тащу их домой и там кодирую и храню по всем правилам. Есть большой соблазн перенести свой домашний архив сюда, на какую-нибудь полку, ему ведь не надо много места...
Еще один из мучительных соблазнов Архивариуса — начать писать самому. Смотришь, смотришь на этот поток текстов (иногда, ей богу, такую муру приходится приходовать), да и подумаешь, а чем я хуже? И ведь абсолютное большинство архивариусов напишут на два порядка лучше, чем официальный биограф какого-нибудь генерала или политического деятеля, я уж не говорю о массовом писателе. По счастью, последние к нам попадают исключительно редко. Но и отрезвление у тебя под рукой. Стоит обвести спокойным взглядом почерневшие от времени полки, уходящие под потолок, побродить по бесконечной анфиладе залов, заполненных томами, томами, которыми на протяжении твоей жизни никто не приходил поинтересоваться, поработать у равнодушной бумагорезки, и понимаешь тщету попыток воздействовать словом на человека. Многие архивариусы складывают свои письмена в домашних архивах. Изредка мы делимся друг с другом личными коллекциями. Это бывают удивительные вечера! Тогда особо чувствуешь, в какой замечательной сфере ты работаешь, и какие необыкновенные люди тебя окружают.
Архив — это ведь отдельные полки и шкафы. А очень многие пухлые папки могли бы быть под индексами нескольких отделов сразу. Очень трудно, особенно если нет прямого приказа, иногда решить, куда же отправить это дело? Вы не поверите, но я иногда месяцами держу такую папку, и не одну, (а некоторые дела насчитывают огромное количество папок!), у себя не столе и не могу решить, какой же  индекс поставить. Наконец, решусь, а потом, бывает, еще несколько раз переправляю и переставляю его на другие полки! И учетные записи приходится изменять. Конечно, если есть приказ, ставишь, куда приказано, даже если и не согласен. ...Но бывают случаи... бывают случаи... когда я не выполняю приказа. Эх, не выдайте меня, сударыня, а то не сносить мне головы. Я знаю, что и некоторые другие архивариусы так делают. Не подчиняются приказам. То есть, сначала, я кодирую дело как сказано, и прячу в тот шкаф, куда велено. Но потом..., потом, когда все уже позабудется, и пройдет много времени, я тайно переправляю код и переставляю дело. Старость дает мне смелость. Скажу Вам больше, мы, архивариусы, иногда не уничтожаем дела, которые по закону или по повелению свыше надо уничтожить. Этому меня научили старшие товарищи во времена моей еще совсем зеленой юности. Э-э-э! Вы и представить себе не можете, как способен архивариус хранить свой архив! Тот архив, который есть  на самом деле, несколько отличается от того, каким должен быть в представлении тех, кто отправляет сюда дела.
Это было в самые первые дни моей работы здесь. Я ведь всю жизнь здесь. Пришел приказ уничтожить почти целый раздел. Освободить полки. Это были давние, ветхие папки. До того давние, что даже чернила в учетных записях о них почти выцвели. Помню эти желтые, сухие, растрескавшиеся странички. Мы должны были их опустить в бумагорезательную машину. И что делали мои старшие товарищи? Они на свой страх и риск подменяли эти драгоценные дела ничего не значащими, пустячными, которые занимали место в архиве просто потому, что так положено. Или черновиками. Когда приходили контролеры, приходилось, конечно, резать настоящие дела, но героические архивариусы за ночь выучивали наизусть все, что могли, а потом записывали по памяти то, что было уничтожено. Они прикручивали папки к талии длинными кусками материи и, спрятав под одеждой, выносили из архива. Они хранили, рискуя жизнью, подлинные дела у себя дома многие годы, а потом так же тайно принесли в архив. Эти дела здесь. Представьте, у них есть особый код и для них есть особые учетные записи, понятные только архивариусам. Если вы придете в архив и будете рыться в папках, вы ничего не поймете. Это сакральные знания. Они передаются от одного поколения архивариусов к другому. Пока я тут работаю, только один раз пришел человек и долго, настойчиво и кропотливо искал ответ на какой-то мучивший его вопрос. Он ходил долго, и с каждым разом на его лице все отчетливей и отчетливей прорисовывалось отчаяние от того, что не может найти, что ему нужно. Мы разговорились. Я прониклась доверием к нему и принесла ему дело с сакральным кодом. Он изучил его от первой до последней буквы. Было впечатление, что он запоминает его, как стихи. Это было один единственный раз.
Я скажу Вам больше. Может быть то, что и не следовало бы говорить. Иногда ночью, когда я внезапно открываю дверь в архив (а я прихожу сюда поработать и ночью, когда не спится), я вижу страшную, фантасмагорическую картину. Сквозь облака пыли, в тусклом свете фонаря за окном, по помещению вихрятся папки, листки, фотографии и обрывки страничек. Иногда мне кажется, что даже отдельные строчки срываются со своих мест и черненькими змейками вьются в воздухе. Они стремятся найти свое место, не довольные тем, куда определили их люди, то есть мы, и лично я. Страницы вылетают из одних папок и втискиваются в другие. Целые вереницы томов перескакивают с полки на полку. Строчки сползшие с одних страниц, расталкивая товарок, теснятся на другие. Раньше, когда я входя, включала свет, все пропадало, и казалось кошмаром, иллюзией моего воображения. Но теперь они перестали меня бояться, принимают за свою. И я вижу, что те же документы, которые в прошлый раз метались в одном направлении, сейчас передвигаются в другом. То есть, они снова недовольны, они снова не могут успокоиться. Как же ничтожна наша роль! Мы пытаемся упорядочить то, что само по себе не может упорядочиться в нашем смысле. Свидетельства прошлого не могут быть рассортированы по разделам, потому что одновременно должны быть и там и здесь и тут. По идее, с каждого свидетельства надо снимать копию, присваивать им разные индексы и класть в соответствующие шкафы. Но Вы же понимаете, что это невозможно. Во-первых, мы храним только оригиналы, во-вторых, сколько бы потребовалось места! Для современной жизни тогда не хватило бы!
Да бог с ним, с местом. Главное сохранить.
Мы храним только подлинники. В последнее время поток гуманитарных материалов заметно уменьшился. Как говорит нам история, это происходит к закату цивилизации. Много повторения, слова и мысли тиражируются. Озарений мало. Технический и естественнонаучный поток же неиссякаем. Лавина. Только успевай регистрируй. Подлинное — это то, где есть личная подпись, подтвержденная синей печатью на хрупкой бумаге, которая подвержена тлению. Есть у нас и кинопленка, запечатлевшая моменты жизни, но и она не вечна.
В каждом поколении архивариусов происходит попытка сжечь часть архива, а то и весь. Со мной это тоже было. Представьте, врывается ко мне один из больших начальников собственной персоной и истерически орет, что надо немедленно, немедленно сжечь весь архив. С ним охрана, они наставляют на меня ружья. Следом бежит обслуга с бензином. И не успели они облить ближайшие к ним полки, как я чиркаю спичкой, и бензин вспыхивает. И конечно же языки пламени тут же чуть не охватывают их, и они с руганью выскакивают за дверь. Никто ведь из непосвященных не знает, что на ближайших к выходу полках расположены самые незначительные и никчемные дела, которые, собственно, и хранить-то не надо. К тому же, в архиве обязательно все пропитывается специальным раствором против возгорания. Не так-то просто сжечь архив. Как только они удирают, я хватаю огнетушители и начинаю борьбу с огнем. Огнетушители мне положены по инструкции. Как правило, такие атаки происходят тогда, когда руководству страшно некогда и нужно бежать. Отследить, сгорело ли все или нет, они не успевают.
Бывают печальные исключения. Иногда спасти архив не удается.


Архивариус не должен роптать. Точнее так — те, кто ропщут, не могут быть архивариусами. На ропот уходит слишком много энергии. Это все равно, как если бы рыба стала роптать против воды. Правда, у рыбы нет выбора, ей это просто не приходит в голову. Человеку сложнее. Ему всегда сложнее, чем другим земным тварям. Если тебя возмущают приказы уничтожить одни документы и необходимость хранить другие, бессмысленные и никому не нужные, а иногда и фальшивые, занимающие драгоценное место на полках архива (а ведь он не безразмерен), если ты по своему разумению пытаешься, вопреки правилу, что-то припрятать, а что-то уничтожить, твое место не здесь. Если тебя угнетает монотонная, тихая работа и скромная, незаметная жизнь, беги отсюда.
У Вас могло сложиться превратное мнение, что Архивариус то и дело нарушает приказ и обращается с документами так, как хочет. На самом деле, это не так. В 90, 99%  случаев Архивариус следует инструкциям и выполняет приказы. Он может отметить про себя: «Ага, вот этот приказ — страх, этот глупость, этот — тщеславие». Но он их выполнит. Не зря же первые тридцать лет работы вы считаетесь учеником Архивариуса и только где-то к пятидесяти годам обретаете самостоятельность. Да и тогда, если наставник еще жив, вы не теряете с ним связи и в особо важных случаях советуетесь, как поступить. Архивариусы необычайно долго живут. Если человеку не повезло, и он рано умер, настоящим Архивариусом он так и не стал. Старые архивариусы никогда не говорят свой возраст. Люди не верят им. Это только вызывает ненужный интерес. Считается, что пока Архивариус не вырастил ученика, он не имеет права умереть. У меня вот до сих пор нет надежного преемника, которому не страшно было бы передать дела. У меня был ученик. Но по прошествии времени, я стала замечать, что он безумным, ненавидящим взглядом окидывает полки. Он возненавидел свою работу. А ведь подавал большие надежды. И я попросила его уйти.
Конечно, бывает, что Архивариус умирает, а хорошего преемника нету. Тогда приходится приглашать Архивариуса со стороны или объединять архивы, или на свой страх и риск оставлять архив еще не оперившемуся птенцу.
Есть у архивариусов еще одно поверье. Считается, что только человек, чудом разминувшийся со смертью, может по-настоящему оценить значимость документов архива.
Когда мне было сорок восемь лет, я попала в аварию. Собственно, это были травмы, несовместимые с жизнью. Мало того, что руки-ноги были сломаны в нескольких местах, так еще и внутренние органы многие разорвались. По странному стечению обстоятельств не пострадала только голова. Мне удалили почку, селезенку, желчный пузырь, часть желудка, часть кишечника. Я даже не знаю, что заставило врачей так за меня бороться. А потом потянулись страшные месяцы балансирования между жизнью и смертью. Мне кажется, я не сумею Вам это описать. Описать свое тогдашнее состояние. Может быть, наше поверье и справедливо. Человеку, не пережившему это, все попытки рассказать, объяснить, что же в это время происходит, покажутся страшилкой, фильмом ужасов, омерзительным натурализмом, вызовет страх, отвращение, жалость, сочувствие. Но это не то. Опутанная трубками и растяжками, я достаточно часто приходила в сознание. Мои родные одержимо ухаживали за мной и наняли самых лучших и опытных сиделок, они платили врачам, чтобы те не перестали вытаскивать меня с того света. И все-таки до сих пор мне кажется, что это был какой-то чудовищный эксперимент. Когда я маленько выкарабкалась и стала на это способна, я приставала к врачам и родным с одним вопросом: «Зачем они это делали? Зачем они не дали мне умереть, ведь я была почти трупом?» Ответ был, как Вы догадываетесь, один: «Мы тебя любим. Мы хотели, чтобы ты жила. Ты поправишься. Все пройдет. Ты забудешь этот кошмар. Нет ничего ценнее жизни, и за нее надо бороться изо всех сил».
Но есть опыт, который не забывается. Притупляется острота. Но человек уже не тот. И жизнь для него — это нечто другое.
Затем я сама себе задавала вопрос: «Стоило ли?» Постоянная боль, постоянная тошнота. Зависимость всех физиологических процессов от воли других людей. Эта вывороченность наизнанку на всеобщее обозрение. Невозможность контролировать ни одно из проявления своего тела. Ни пошевелить пальцами, ни кричать, ни плакать, ни позвать на помощь. Только чувствовать пыточную боль.  Организм привыкает к обезболивающим, и их эффект слабеет. К тому же дозу их потихоньку убавляли. Отчаяние. Ах да. Я могла. Я могла моргать.
Когда я перестала терять сознание, и мое тело начало срастаться, прибавилось ощущение унижения. Вся моя физиология, от гниющих пролежней, до дефекации и прочего, становятся предметом изучения и обсуждения сиделок, врачей и родственников.
Меня выписали под присмотр родных с калостомой и такой слабостью и головокружением, что я не могла самостоятельно приподняться с койки, не могла удержать даже кружки, с постоянной изматывающей тошнотой, бессильная, полностью зависимая от других. Физически я постепенно восстановилась. Ну, насколько это возможно для такого выпотрошенного чучела, как я. Убрали стому. Я научилась ходить. И руки работают как раньше. Хуже с питанием. Мне почти ничего нельзя. Но все-таки соблюдая предписания врачей, я дожила до седин.
Но очень долго я продолжала взвешивать жизнь и плату за нее в виде тех мучений, которые я пережила. У меня ведь даже не было выбора — мучиться или нет, за меня решали другие. Возможно, если бы это состояние было кратким, я бы после выздоровления десятикратно ценила жизнь, и она бы засияла для меня новыми ярчайшими красками. Говорят, это случается после тяжелых болезней. Но в моем случае умирание продлилось слишком долго и истощило мою энергию радости и желаний. Все было потрачено на заплатки и штопку организма.
… Иногда я не могу ответить на этот вопрос даже сейчас. Видимо, я слаба. И телесные мучения оказались непосильны для моего духа. Надломили. Я вернулась работать в архив. Я не сделала никаких открытий, ничего не создала, будучи сама полу-инвалидом, я не могу помогать другим. Зачем я выжила? Чтобы хранить архив?
Вы уже знаете, что мой архив подразделяется на два крупных отдела. В одном хранятся дела, касающиеся общества, в другом — дела, касающиеся внутренних, личных переживаний, жизненных коллизий отдельных людей. Мое дело еще не в архиве. И не только потому, что я жива. К нам ведь попадают не только законченные, полные дела. Есть индекс «ЖПЗ» - жизненный путь закончен. Но некоторые документы попадают в дело и намного позже факта смерти. Приходится доставать папки, вносить новые документы в опись, делать соответствующую учетную запись в журнале. О! В ведении архива есть много тонкостей. А отдельные листочки, фотографии и даже микрофильмы человек отправляет в архив своей жизни, не дождавшись ее конца. И они  начинают скапливаться и формировать прижизненную архивную папку. Скажу больше. Мы регулярно направляем документы из неполного дела на уничтожение. Согласно инструкции.
Сейчас я расскажу Вам очень тяжелую историю. Некоторое время назад, сюда в архив ворвалась девушка. Она плакала, глаза ее были безумны, она принесла с собой папку со своим делом и умоляла сунуть её в бумагорезку. Не знаю, кто её надоумил обратиться в архив, возможно, находясь в крайней степени отчаяния, она и сама могла до этого додуматься. Мне удалось разговорить её и выяснить, что же произошло. Оказывается, она была зверски изнасилована целой компанией подонков, которых так и не нашли. Насколько это было ужасно я могу судить по отрывочным выкрикам, прорывавшимся сквозь спазмы рыданий, когда она корчилась тут у меня на полу. Врачам удалось ее зашить и восстановить физиологические функции организма, ходила она так же и к психологу и к психиатру. Пила какие-то таблетки. Во время приема таблеток, она была как во сне, не могла работать, нормально общаться с людьми, за ней требовался уход, но как только она переставала принимать их, все ее кошмары возвращались, и она просто не могла жить. Два года она просуществовала так, а потом уверовала, что единственное для нее спасение — уничтожить в бумагорезке весь отрезок жизни, включающий в себя это  событие и его последствия. Случай очень похожий на мой... Я отказала ей. Но пообещала сделать это через пять лет. Мы беседовали всю ночь. Я гладила ее по голове, и говорила, говорила... Мне удалось ее настроить на пять лет мужественного терпения, ожидания, жизни...
Вернусь снова к нашему поверью. После моего возвращения сообщество архивариусов смотрит на меня с особым пиететом, наделив мою скромную персону способностью отделять зёрна от плевел.
 

Смысл архива в том, что хотя бы теоретически существует кто-то, кто может его прочитать. Даже, если язык архива уже считается мертвым. Но не неизвестным. Или есть любители расшифровывать забытые знаки. Если на земле нет ни одного человека, способного расшифровать язык хранящихся документов, архив будет лежать мертвым грузом, пока не найдется ученый-лингвист, вдруг на него наткнувшийся и возымевший желание прочитать. Хотя... скорее, не мертвым грузом, а утрамбованным фундаментом под позднейшими напластованиями.
  Культурный слой — это то, что нынешнее поколение уничтожает, а их правнуки начнут откапывать.

Регулярно в архив наведываются мелкие тщеславцы. Люди, которые, не дожидаясь, как повернутся события, пытаются сами себе устроить вечную память. Они в глубине души, наверное, понимают, что вся их деятельность не имеет шанса остаться в веках, и поэтому суетятся заранее. Взятки за гриф «ХВ» (хранить вечно) суют. Я к ним не прикасаюсь. Но не спорю. Некоторых настырных сколько ни отсылай, все бесполезно. Говорю: «Оставляйте». Но поступаю по инструкции. Они за дверь, я их бумажки в бумагорезку. Подожду, когда они в установленном порядке поступят. Если вообще поступят. Не всякая же ерунда хранения требует. Хотя, приходится признать, что и чушь храним, если по приказу поступает, официально.
Некоторые тщеславцы —  геростраты. Смерть людей — цена памяти о них. Но мы не храним здесь кости тех, кто пал ради осуществления чьих-то тщеславных идей. Кости разбросаны по всему миру и иногда истлевают быстрей, чем листочки бумаги. Этот архив тоже должен иметь своего хранителя.
Ко мне регулярно приходит один такой навязчивый субчик. Поначалу, правда давненько это было, мне показалось, что зря он суетится, некая искра в нём есть, и в свое время, должным образом, папка с его делом поступит к нам. По крайней мере, шансов на это было много. Но со временем он деградировал, становился все суетнее, все мелочнее и все агрессивнее навязывал какие-то статейки, должные, по его мнению, его увековечить. Последний раз он принёс текст, подписанный чужим именем. В очередной раз это было славословие в его адрес. Размахивая руками и брызгая слюной, он с надрывом в голосе говорил, что это последняя воля его погибшего товарища. Что я просто обязана принять этот исторический документ, хотя бы из сочувствия к умершему. Я начала читать и о ужас! Совершенно ясно было, что мой непрошеный гость писал его сам. Стилистика – упрямая вещь. Она выдаёт авторство с головой. А когда пишущий не догадывается об этом или очень спешит, он и не пробует мимикрировать. Или в силу бесталанности у него это не получается. Человек, чья подпись стоит на документе, умер. А мелкий тщеславец подсуетился и за ночь навалял текст от лица усопшего. Никто ведь не может свидетельствовать о лжи. Справедливости ради надо признать, что это не самый отвратительный поступок. Почему же мне так противно, так мерзко? Поётся же в песне: «Как прикрытье используем павших». Если это можно на поле боя, почему же нельзя в повседневности? Голова моя набита цитатами. Вот опять вспомнилось: «Бой идет не ради славы, ради жизни на земле». А мелкий тщеславец прежде всего воюет за свою славу. Возьмем расхожую ситуацию бульварных романов – жена с любовником убивают мужа и потом радуются жизни. Если выдернуть этот сюжет из романа и поместить в реальность, что Вы испытаете? Больший ужас и отвращение, чем в первом случае? Ведь речь идет об убийстве ради похоти и денег, а не просто об использовании уже мертвого друга ради идеи? А если идея – это просто бред параноика или спасение собственной шкуры? Разумом я понимаю, что убийство это несравнимо более тяжелое преступление, а в любовном треугольнике еще и с оттенком липкой грязи, и все же не могу отделаться от чувства гадливости по отношению к моему завсегдатаю графоману.

Очень часто в Архив попадают те, кто об этом совсем и не думает. По результатам своих деяний. А те, кто поставил это своей жизненной целью, погребены суетой и никогда не попадут к нам на полки. Но это только поверхностный парадокс. На самом деле, всё логично. Вот, послушайте. Совершенно реальная история. Был у меня знакомый юноша-флейтист. Красавец. Из интеллигентной семьи. И слыл многообещающим музыкантом. Не Моцартом, конечно, но при должном усердии, постоянстве и самоотдаче, он бы достиг музыкальных высот. По крайней мере, так говорили его педагоги и ценители игры на флейте. Я слышала его игру, мне очень нравилось. Но я не знаток, я просто получала удовольствие. Но для соло на флейте гораздо меньше пьес, чем, скажем, для скрипки или фортепиано. Стать знаменитым сольным флейтистом практически невозможно. Только редкие произведения для узкого круга. Флейта должна незаменимо вписаться в оркестр, без нее там нельзя. Да и чтобы попасть в хороший оркестр, надо трудиться, много трудиться, даже если у тебя есть способности. Но оркестр знаменит в целом, отдельные музыканты в нем неизвестны. А юноша, видимо, был обуреваем желанием славы. И еще он хотел быть сильным, а не был. Тонкокост, изнежен легкой жизнью, стал он вдруг считать, что флейта делает его смешным, не похожим на настоящего мужчину. С одной стороны, он прав, конечно. Высокий здоровый парень, посвящающий свою жизнь дутью в тонкую дудочку, мало ассоциируется с мужественностью и доблестью. Может, это и смешно. Мужик с дудочкой. Но, с другой стороны, раз флейта прошла столько тысячелетий и не исчезла, значит, в ее сохранении есть какой-то особенный смысл для человечества. И кто-то должен осуществлять игру на флейте, чтобы не пропало что-то древнее и значимое, даже если он представляет собой немного комичную фигуру. Согласитесь, не большая жертва. Поняв, что не будет ни скорого успеха, ни большой известности, он бросил играть и направил свои усилия на то, что казалось ему быстро достижимым. Вдруг он стал заниматься боксом (к ужасу родных), разумеется, не для того, чтобы стать чемпионом или просто даже профессиональным спортсменом, поздновато уже было, а для того, чтобы быть сильным. Чтобы при случае смочь защититься и для того еще, чтобы быть своим среди сильных, и авторитетом среди тех, кто уважает силу. Ибо круг тех, кто ценит флейту, неизмеримо меньше круга тех, кто ценит удар в рыло. А ему хотелось большого круга почета. Но толку не вышло. Ибо не дано было ему изначальной силы. Да и игра в юности на флейте подточила его возможности быть признанным в большем кругу. Точно не знаю, что с ним стало. О нем давно не слышно. Последнее, что помню — он работал тренером младшей группы в каком-то дворовом клубе.


Некоторые дела — мои любимцы. Разумеется, я не прочитываю все, что ко мне попадает. Я еще не рехнулась. Хотя это довольно частый вид помешательства среди архивариусов. Человек просто погружается в чтение. Работа останавливается. Бывает, архивариус сам заметит за собой эту тенденцию, встрепенется, усилием воли заставит себя включиться в нормальный ритм. Но люди со слабой волей и, видимо, предрасположенные к такому расстройству психики, пропадают. Приходится вызывать психиатрическую бригаду, делать укол бедняге (иначе у него не вырвать дело из рук) и увозить в клинику. Обратно он не вернется. Везде есть свои профессиональные заболевания.
Но все мы время от времени почитываем документы, а если увлекаемся, то проглатываем и все тома.  Так вот, для себя я называю это дело «Сказание о предателе». Тонюсенькая папочка, всего несколько листков. Попала она к нам после смерти одного ученого. Это был странный человек, совершенно отрешённый от мира, зарывшийся в старинные манускрипты, знаток древнегреческого и латыни, добившийся разрешения проводить изыскания в библиотеках и архивах Афин. Многого он сделать не успел, скоротечный туберкулез, увы. Хотя... Что считать многим? Для меня история, которую он излагает, поувесистей иных многотомных сочинений. Нашел он ее в каком-то греческом источнике, название которого не упоминается, но есть оригинальные цитаты, приведенные как доказательство. Я очень плохо знаю древнегреческий, поэтому основываюсь только на его переводе. Скорей всего имеются в виду бои этрусков и римлян за Вейи.  Латинского варианта этого текста нет.
Нравственность в теперешнем ее виде — это культивирование слабости, в то время как система выживает только с помощью силы. Сочувствие и помощь слабому, уязвленному, вопреки закону выживания системы (будь то семья, государство, сообщество) воспринимается последним как предательство. Выбор в том, кого предать. Слабого чужака или сильных своих. Ослабить своих или добить чужого? Предать значит ослабить. Так вот, притча о предателе. Заметьте, в моем сознании, эта история уже приобрела значение притчи, некоего архетипа, свойственного всей нашей цивилизации. Это было этрусское поселение, но, как повсеместно бывает, там и римлян жило много, вели торговлю, обмен, соседствовали, женились. Конечно, суровые и более примитивные (на тот момент) римляне с отвращением взирали на обычаи этрусков, их развращенность, изнеженность, религиозные обряды. И естественно законом для них было безоговорочное подчинение своим военачальникам. Один римлянин, звали его в интерпретации этого ученого Регул, был рождён в этой области и прожил там всю жизнь. Повинуясь приказу, он выдвинулся на место сбора римских легионов и там узнал, что планируется нападение на Вейи и в частности на его родную деревушку, чтобы убить этрусков и завладеть их землями, а в дальней перспективе — изгнать этрусских царей совсем. Захват власти римлянами он считал справедливым, но ему стало жалко соседей. И он ночью сбежал из лагеря и предупредил этрусков, чтобы уходили. Таким образом, многие семьи были спасены. Поход для римлян был удачным, Вейи и прилежащие территории были захвачены, но о предательстве Регула стало известно, и его казнили с позором. На этом записи обрываются. Чем дольше я живу, тем милее и милее становится мне этот Регул, как будто он спасал не исчезнувших с лица земли этрусков, а мою семью. 

Мне приходит в голову: мы храним элитарное, то, чем были заняты умы, может быть, полпроцента населения: философию, науку, мировую литературу. Какие-то документы, отражающие современную ленту событий: секретные распоряжения, досье. Через века, десятилетия, те, кто вдруг откроют наш архив, будут иметь искаженное представление о прошлом. Они будут думать, что люди прошлого были образованны, культурны, мудры. Те, кто не читает вообще, или читает и пишет всякий бред, почти сюда не попадают. Что же истинно? То, что есть в нашем архиве или то массовое, безликое, которое не попадает в архив, но затопляет собой почти все человечество? Хотя... времена меняются. Свалки сейчас больше, чем архивы. Наверное, многое сохранится и на свалке.

Мне кажется, что я столько читаю истинного, скрытого от большинства людей, что знаю о жизни больше тех, кто окунается в нее с головой — воюет, борется за что-то или против чего-то, видит и может оценить только то, с чем сам непосредственно соприкасается. К массам ведь не попадают настоящие источники информации. Только какие-то обрывки спустя десятилетия или даже века. Вы и представления не имеете, что живете постоянно под угрозой или даже в состоянии войны. Первое, что я стала запоем читать, когда попала сюда в молодости, это стенограммы заседаний правительств, протоколы международных переговоров и прочие подобные документы. Я пережила просто шок. Кстати, на этом этапе многие ломаются и идут действовать. Это своеобразная проверка на пригодность к работе в Архиве. Желание действовать немедленно не оставляет времени на размышления, эмоции ослепляют, идеи сужают поле зрения. Другое дело — тишина и покой архива. Нет спешки. А время — оно просто поселилось здесь. Время думать долго, осмысливая прочитанное. Необходимость сортировать материалы по папкам и полкам дисциплинирует мышление, оттачивает способность к анализу. Тот, кто мысленным взором может охватить весь архив, познал и законы жизни.
Довольно часто попадаются тексты разных авторов (обычно на второстепенных полках), которые призывают к упрощению форм. Например, чрезмерно цивилизованное, изнеженное, привыкшее удовлетворять свои изощренные прихоти общество вдруг превратить в подобие аскетичной Спарты с единственной жёсткой моделью поведения. Может быть это и хорошо, но как? Они знают путь? Нет, конечно. Как правило, в таких случаях истребляется половина населения, не вписывающаяся в рамки, при условии, что автор такой упростительской концепции добудет себе власть. То есть, очередная бойня, коих немало в истории. И сколько лет обычно длится такая попытка новоявленной «Спарты»? (У Гитлера получилось где-то лет двенадцать? И какова цена?) С исторической точки зрения — момент. Вектор развития идет в сторону многообразия. Человечество пережило эпоху кочевья. Можно разрушить сложную систему, но то, что деятель получит на обломках, все равно тут же начнет усложняться.
Кто-то должен плыть по течению, чтобы наблюдать, куда несет поток. Печаль в том, что те, кто предлагают действовать, не видят, что там, за горой, за той вершиной, где действие достигнет своего апогея. Они не умеют предвидеть последствия. Их мечты заменяют им вычисления траекторий последствий их действий, когда они лавиной покатятся вниз, с вершины, по ту сторону горы, которую им сейчас не видно. Есть исключения. Мудрецы. Провидцы. Их единицы. Их труды — в несгораемом сейфе с грифом «Хранить Вечно». Хранить ценою жизни. Как же мало тех,  кто хочет их читать, хотя они не засекречены, и еще меньше тех, кто способен научиться. И сколько ни распространяй эти знания, сколько ни открывай людям глаза, количество мудрецов не увеличивается. Увеличивается количество тех, кто использует эти знания во зло.
Сколько раз за мою долгую жизнь меня упрекали в том, что я не желаю «испачкать ручки». Да, мне противны их грязненькие, убогие методы, и я позволяю себе держаться от них в стороне. Грязные средства поганят и цель. Но вся моя долгая жизнь так и не дала мне примера деятеля-мудреца. Увы. Их порождает не каждый век и не каждый народ.
Вы, наверное, удивитесь, но я смотрю телевизор. Все понимаю - «ящик для дураков». Я смотрю новости. Смотрю я их, как викторину. Слышу про очередное какое-нибудь нововведение, военные действия, риторику и демагогию политиков, и сама с собой соревнуюсь — а сколько исторических аналогий я смогу построить на этот раз? Например, введение новых налогов, потому что правитель затеял войну. Вот вы сколько таких ситуаций можете перечислить сходу? Я — 483!! (по всему миру, конечно, не в одной стране) С указанием имен правителей, враждующей стороны, даты войны и ее исход. И конечно экономические последствия такого экстренного налогообложения. В основном голод. Мор. Или сколько раз переходила некая территория из рук в руки разным народам. Тоже, конечно же со всеми деталями: кому, когда, сколько было жертв и на какое время. Хороший метод проверить память.
В молодости меня возмущало количество вранья, невежества и путаницы, которые звучат из уст людей, увешанных регалиями. Ведь все можно проверить. Источник вот — под рукой. Сейчас я смотрю на это философски. У каждого свой хлеб. Но! Их лживые доклады, бывает, поступают к нам в архив. И мы храним документы, противоречащие друг другу. В оригинале говорится N= x+yxz-b, а во вновь прибывшем докладе  N= y+x. Они начинают между собой бороться. Черная печаль — не всегда сохраняется истина. Иногда фальшивка маячит на видном месте, а подлинник съедается муравьями, или, несмотря на все старания, истлевает в труху.
Ах, да! Я же Вам не говорила! Муравьи — это настоящее бедствие Архива! Тараканов, крыс, мышей можно вывести, но если завелись муравьи — это все. Карма. Но это не значит, что мы опускаем руки. Кстати, из тех же новостей я беру клички, чтобы обзывать наших шестиногих лиходеев. «Националисты» - это те, кто грызет папки с документами, касающимися взаимодействий разных народов, «коммунисты» грызут дела видных антикоммунистов, «буржуазные либерасты», наоборот, изничтожают дела теоретиков научного коммунизма. Все эти рыженькие мелкие муравчики удостаиваются ярлычков согласно своим вкусовым предпочтениям. Давненько уже, помню, целое гнездо обнаружили на полке с коммунистами. Эти рыжие прорвы обкусали все странички в делах Ленина, Бухарина, Сталина. Они устроили целый муравейник с тысячей ходов и выходов! Дерево, несмотря на обработку, проели! Сейчас у нас металлические полки, чтобы неповадно было муравейники делать. Этих,  с моей легкой руки, прозвали «демократами». Уж сколько мы на них яду извели, сколько дихлофоса разбрызгали! Не думаю, что  это гнездовье мы вывели совсем, шныряют муравьишки, но дихлофос у нас наготове. А тех, кто ест все без разбора, я называю «толерастами». И «космополиты» у меня тоже имеются. И за всеми нужен глаз да глаз. Старые архивариусы передают завет молодым — не зевать. Не прекращать охоты, бдеть - не расслабляться. Надо честно признать, что непременно есть материалы, которые муравьи попортили уже совсем безвозвратно. Архив огромен, а архивариусов мало.
Но есть некоторые особи, к которым я питаю особое расположение. Поздним вечером, когда я пью чай, прибегает один муравьишка. Облизывает крупинку сахара, лакомится крошкой печенья. Я думаю, что это один и тот же. Ведь он всегда в одиночку, он не приводит товарищей. Я пыталась проследить его обратный путь, но он всегда бежит в другое место! Я прозвала его «ренегат». Хотя... возможно, они умнее, чем я предполагаю, возможно, у них сменный график? И это разные гости...

Мне посчастливилось – я иду на работу прекрасным парком, где представлено богатейшее разнообразие деревьев и кустарников.  Весной и ранним летом это буйство непревзойденной красоты! Какие соцветия! Какие ароматы! Ни одна девушка не может быть так красива. Часто мне приходит в голову мысль, что деревья, с точки зрения эстетики и пользы для планеты, – это высшая точка эволюции. Зачем она пошла дальше? Чтобы возник разум? Познание? Но почему не в форме дерева? Ведь некоторые растения научились добывать белок из насекомых. (Если Вы утверждаете, что для мыслительных процессов необходим животный белок, что сомнительно). Могли бы усовершенствовать эту способность, а так же добывать белок из почвы. Деревья не уничтожают другие организмы (и себе подобных) в том кошмарном объеме, как это делает гомо сапиенс.  Деревья улучшают свою среду обитания, а не уничтожают. Почему бы сознанию не развиться в них? Растет себе дерево, познает мир, в конце концов, и у человека все начинается с наблюдения и фантазии, а гипотезы современной физики этим и ограничиваются. Зачем проверять на практике? Все можно просчитать в теории. Невозможность проверить только способствует силе мысли. Мыслящее дерево (не поминайте мне «мыслящий тростник», я совсем о другом), не суетится, не обладает тем, что у людей называется «качествами личности», гораздо меньше, чем человек, занято выживанием, сколько же высвобождается времени и сил! Пусть бы оно было носителем чистого интеллекта.
…Не далее, как вчера, поступил к нам рассказ некоего писателя-фантаста. С сопроводительными документами, все, как положено. Мороки с ним никакой, пять минут – поставить гриф и отнести на полку. Я просмотрела. Начинается все отсылкой к теории систем, к тому, что здоровая, развивающаяся система стремится к экспансии. Экспансия человечества и отдельного человека рассматривается, как экспансия мысли в другую, нехоженую область. Автор принимает, как данность, наше существование на земле, не углубляясь в первопричину: Бог ли слово молвил, инопланетяне прилетели, или все-таки естественный отбор. Его интересует, скорее, конец истории. А рассказ называется «Теория «Злотого миллиарда». «Миллиард» - это, конечно, метафора. На самом деле, небольшая горстка людей. Этот условный «золотой миллиард» существует уже сейчас. Может, еще не вполне сформировавшийся, но уже достаточно чётко выделяющийся из популяции землян. Это те, кто научились хранить свой мозг (не в физиологическом смысле) в виде цифрового кода (как в фильме «Матрица»). Но они идут дальше. Вскоре им не понадобится никакого носителя вообще, ни их родного белкового тела, ни генетического клона, ни кремния, ни пластика, ни металла. «Золотой миллиард» - это те, кто сделал или готов сделать выбор – перестать быть человеком. И исчезнут для них тогда человеческие ценности, которые и возникли-то только в противовес человеческим мерзостям. Экспансия мысли – способность быть разумной уникальной частицей, сгустком энергии, и существовать стабильно, возможно вечно. Я выразилась неточно, сказав, что их сознанию не нужен носитель. Автор говорит об элементарных частицах типа нейтрино или бозона. В конце концов, наши физики пока не знают, что действительно несут в себе те частицы, из которых состоит Вселенная. В таком виде разум может находиться в любой среде, в космосе, в горной породе, в кислоте и так далее. Нет пределов. Возможно, так они перелетят на другую планету, пусть через миллионы лет, и реализуются в форме макромира. В таком виде, возможно, разум прилетел на Землю. Круг завершается.
А тем, кто не может перейти за грань, остается драться за ресурсы, алкать удовольствий, разрушать среду обитания, уничтожать себе подобных и цепляться за правила, которые они называют «культурой». Ибо, как показывает опыт всей истории, есть определенный алгоритм, по которому действуют народы, и слишком старо человечество, чтобы считать, что этот алгоритм когда-нибудь изменится. Мы почти уже можем наблюдать конец истории земных цивилизаций, потому что диких народов почти не осталось. И достижения медицины вовсю работают на вырождение. Да, как апофеоз всего – власть над миром (над тем куском территории, который удастся урвать, ибо таких «властителей» будет всё-таки несколько), и, как это ни смешно, осознание себя продуктом человеческой психики – богом. Впрочем, это стадия уже тоже была неоднократно пройдена различными племенами.
…Да… Вот такая фантастика, не новая, право,… мне кажется, я даже уже где-то об этом читала… Конечно же, я пересказала Вам только идеи, опустив взаимоотношения героев, впрочем, и они не оригинальны… Для меня, страстной читательницы и любительницы искусства, очень показательно то, что современные произведения практически не попадают в мой архив. Наша цивилизация не порождает гениев, творящих архетипы. А если человек не создает новые архетипы, долго ли ему осталось? Искусство, опирающееся на эмоции, себя практически исчерпало. Оно существует теперь только как реплика самого себя. Другое дело наука. Познание бесконечно, и только на этом пути человека еще ждут восхитительные открытия.
Простенький рассказ, а чем-то меня зацепил. И в моей головушке стали крутиться разные варианты развития сюжета. Тот чистый разум, который прилетел на нашу планету в виде частиц, выбрал себе разные носители. Одним послужили наши предки, а другие? Возможно, это были все представители флоры и фауны, существовавшие тогда на планете. А может, не все, выборочно. Чистый разум, не имеющий чувственного опыта, просто не мог ограничиться одним вариантом. Многовариантность увеличивает шансы на успех. По мере того, как разумная частица пыталась подчинить себе носитель, выяснялось, что многие виды не годятся для осуществления программы. Какие-то  - в силу недостаточности физиологических процессов, а какие-то, возможно и перспективные, вымерли в результате космогенных катастроф. Что же мы видим сейчас? Печально, но разум не смог справиться с носителем. На данный момент человечество обладает достаточными знаниями и достаточными средствами, чтобы жить в гармонии с собой и планетой. Но массовый носитель все равно остается верен своей белковой природе. Гомо сапиенс оказался сильнее частицы разума в своём животном инстинкте доминировать и убивать. Вот вам и парадокс: чтобы перестать быть животным, надо перестать быть человеком. А я сама? У меня есть все основания считать, что бытие «мыслящего атома» мне подойдёт, но я сознательно от него отказываюсь.
…В один из моментов, когда я пришла в себя (помните, я рассказывала Вам об аварии?) я увидела детские глаза, полные ужаса и слёз, руки, сующие мне куклу под одну щеку и кулёк конфет под другую, и сквозь гул в ушах расслышала: «Не умирай! Не умирай!» Мои родные. Мои друзья. Их стойкость. Вера. Безоглядное посвящение своих жизней моей. Пусть меня топчут власть имущие  и их приспешники, преследуют тяжелые обстоятельства жизни, но те, кого я люблю, значат больше, чем вечность.
Вечный разум не способен на эмоции. Для него нет боли и смерти. Нам иногда кажутся чудовищными многие вещи – войны, страшное оружие, истязания одних людей другими и прочее. В мире много зверского и мучительного, вы знаете сами. Но для чистого разума это всего лишь эксперименты над гибридом с целью получения знаний.
Одна из самых ценных вещей, не доступная высшему разуму, но необходимая для изучения – способность людей к эстетическому восприятию мира. В эстетике заложена эмоциональная оценочность, что недоступно мыслящей частице, но по какой-то причине необходимо. Понимание красоты, создание красоты, само понятие «красота» находится за пределами возможности высшего разума, это, возможно, единственное, что создал гибрид белковой особи и мирового разума.

…Возвращаясь к деревьям. Стоит где-нибудь дерево-философ, далеко ушедшее в познании мира, наблюдает, и уже знает, как наша жизнь закончится. А мы, в ослеплении превосходства, рубим его, даже не догадываясь попытаться наладить контакт. И деревьев становится все меньше, а людей все больше.
В конце концов, и Земля окажется в архиве Вселенной. А вот интересно, истлевшие странички моего архива сохранятся ли в виде мельчайших частиц, несущих информацию о том, что было?

 Ну что ж, чистый разум, можешь с чувством завершения миссии покидать Землю, оставив белковые существа вырождаться. Жаль только планету. Была красивая.

Вот и вечер наступил, темно. В моей каморке есть  окошко, а в основном архиве только электрический свет. Конечно, идите, идите, душенька, поздно уже. Вас, поди, дома потеряли, или на танцах дружок ждет? Я рада, что заглянули. Вы такая весёлая, непоседливая, я поражаюсь, как Вы вообще со мной, старухой, столько высидели.  А я еще посижу. В Архиве всегда есть дело, тут закончить работу невозможно.


Сколько же сейчас времени? Так и есть. Два часа. Теперь уже не усну. Сейчас встану, пополощусь под душем и пойду в Архив. По сравнению с другими стариками я счастливая. Мне есть, куда пойти ночью, когда все спят. И бессонница – это не проблема, а дар. …Удивительная, все-таки девушка. И что ее задержало? Занесла дело, беги, свободна. Нет ведь, сидела, слушала меня. Озиралась так забавно. Как будто не полки пыльные оглядывала, однообразные, а экспонаты музея. Хочет еще и погулять по Архиву в следующий раз. Конечно же проведу ее, с превеликим удовольствием, устрою экскурсию. Редко, кто интересуется. Дам даже дела в руках  подержать, самые старые, секретные. Уже представляю, каким любопытством загорятся ее глаза. Я не боюсь ходить ночью по парку. Безрассудно это или нет, не знаю. Но не в моем возрасте бояться грабителей и маньяков. Уже могу позволить себе бесстрашие. Ночью в парке красиво. Летом тени от деревьев густые, темные, шевелятся, как чудовища в темноте. А зимой, под фонарями, ветки и тени от них на фоне снега –  графика. Вот бредет одинокая черная старушонка, кому она нужна?

Боже! Что это!!!? Что это за зарево?! Сердце схватило… Так и есть. Горит! Горит Архив! Подожгли! Срочно действовать! На помощь! Дрожащими пальцами набираю «02» - на помощь! Звонят тревожные звонки набатными колоколами в домах младших архивариусов – на помощь! Кричать бесполезно, никого вокруг. Так, вот песок и ведро здесь, а вот и огнетушители. Заранее припасла парочку снаружи. Не по инструкции. На всякий случай. Эх, будь проклят этот случай! Сначала сбить огонь с двери…! Эх, да что же это такое! Не пришлось на мой век ни одного мудреца, а струсивших царьков пруд пруди! И зачем же они так желают стереть свое прошлое из памяти людской, ведь на людей им плевать с высокой башни! Вот ведь дура склерозная, звони скорей домой, свои быстрей прибегут, живут же близко! На помощь! Так, лопатой песок внутрь, в моей каморке важного нет, пусть горит, главное -  в Архив! Боже, как полыхает! Во что же закутаться? Не во что. Водопровод? Вдруг еще работает, так добраться до крана, прихватить юбкой, А-а-а, жжет сквозь ткань, и волосы горят… Работает!!! Не лопнула труба! На полную мощь и самой облиться с ног до головы. Как хорошо, что я пришла, успела, балки еще не трещат, крепкое здание. Так, здесь у меня еще огнетушители хранятся, положено. Нету. Унесли. Но есть еще те, которые припрятала. Они на месте!!! Пламя стеной… Так, вымочить плащ и на голову, пошла!
…Где это я… тошнит-то как… дым… унять кашель …ползти… задыхаюсь… помогите… О! ноги! …туда…унять кашель… еще чуть-чуть… моя каморка… а вот Архив… горит…вода все еще течё… на полу горячая… надо подползти к раковине… пить … под воду … вся… на улицу… дышать… кашель… плащ почти сгорел…Архив горит…песок…ведро… Засыпать песком… Встать! Еще ведро, еще одно… Вода уже затекает в Архив, но боже мой, самое ценное в глубине! Хранить вечно. Ценою жизни. Кончился! Что же делать?!! А, вот метла. Мокрой метлой можно сбивать пламя. Давай! Давай!... Кашель… темно… в ушах гул…не могу… все…
…Голоса…да…я их слышу…не меня… Архив…
…А это Вы… как Вы здесь оказались? Я не слышу… я уже ничего не слышу… не вижу… Как жаль, что я не могу говорить. Но глядя на меня сейчас, Вы поймете - из пепла сожжённого архивариуса рождается новый. Одна из сакральных истин, которую нельзя знать до времени.


***

Здравствуйте, да, сейчас зарегистрирую. Ну что вы, какие журналы. Мы все теперь храним в электронном виде. Потерять? Нет, не потеряется, не волнуйтесь. Конечно, вашему поколению это кажется ненадёжным. Но риска здесь меньше, чем записывать на бумагу и хранить потом тонны этой бумаги. А сколько места занимает! Вон, при пожаре, столько всего сгорело. А хранилось бы на сервере, уцелело бы. У нас самые новые компьютеры. Я сама выбила! У нас ведь не только регистрация цифровая, самое важное, рассчитанное на долгое хранение, мы еще и сканируем, то есть, имеется еще и электронная версия. По первому образованию я био-инженер-генетик, по второму – программист. Нет, я не прозябаю. Должен же кто-то поставить хранение документов на должный уровень! Ведь тут же просто какое-то дремучее царство! Да вы просто не можете представить, какие здесь перспективы. Какое поле для применения технологий.
О… это ужасная история. Она погибла. Задохнулась на пожаре. И обгорела сильно. Организм не выдержал. Вы её знали? Многие годы? А я только один раз с ней поговорила… Самое жуткое, что как раз накануне… Наверно, поэтому я и пришла сюда работать… Мне покоя не даёт это совпадение…Зачем-то ведь произошла эта встреча…Я все думаю об этом. И в память о ней, я и решила что-то сделать. Что-то сделать, чтобы Архив не был так уязвим. Чтобы не надо было гибнуть, его спасая. Чтобы её смерть была не зря.  Да, да, вы правы… Она просто жила своей работой. И если для неё это было так важно, значит, действительно, надо хранить вечно… Смотрите! Я нашла ее фотографию! Сделаю потрет и повешу здесь. Буду на ее смотреть и всем рассказывать, кто заинтересуется. И если даже ее биография не поступит, я сама ее соберу.