дядя Паша

Несколько слов об  Аркагале. В те годы  амбулаторией Аркагалинского лагеря ведал  Сергей Михайлович Лунин, вчерашний студент-пятикурсник, попавший на Колыму со смешным, по тем  временам, трехлетним сроком, за анекдот. Коренной москвич, прямой потомок декабриста Лунина. Частенько в лагерной амбулатории ему помогал Варлаам Тихонович Шаламов.

                ДЯДЯ ПАША.
Современному мальчишке эти две итальянские фамилии вряд ли знакомы. В Советском Союзе их имена носили улицы, заводы ,пароходы, пионерские отряды. "Сакко и Ванцетти" -  красовалась тисненная надпись на каждом третьем карандаше, выпущенном в СССР.
   "  Хрен их знает, кто такие.....,но карандаши хорошие,";пробасил мужик, аккуратно заворачивая стержни в пожелтевший обрывок газеты, получай, как договорились. Он извлек из-за бочек с водой на середину барака самодельные санки. Цельная сварная конструкция с деревянным сидением и спинкой. Восторг был запредельный, сердце бешено колотилось, руки притянули это чудо, я прошептал - спасибо и выскочил с санками из барака. Скорей бы прокатиться с сопки прямо к копру шахты! Какие еще радости могли быть у шестилетнего пацана длинной колымской зимой.
На улице уже стемнело, было морозно и ясно. На горизонте, за дальними сопками изредка вспыхивали полоски Северного сияния.
 Пропажа карандашей обнаружилась в середине марта. Расплата за воровство была жесткой.  Отец порол меня офицерским ремнем, зажав мою голову между своими ногам Мамка была удалена, кричи - не кричи, никто не поможет, Отец и судья, и палач. Антипедагогический прием, но доходчивый и очень болезненный. Три дня мама  выхаживала меня, смазывая попку мазью из медвежьего жира, колымских трав и собственных слез.
У метеоролога простой карандаш - главный помощник при записи наблюдений. Метеоролог  без карандаша безоружен. В любую погоду, четыре раза в сутки выходит дежурный наблюдатель на метеоплощадку, записывает показания приборов в журнал, кодирует и передает по телефону на центральный пункт. В передаваемой кодировке отражено огромное количество ежечасной информации ;температура воздуха, точка росы, давление, направление и сила ветра. Только обычный карандаш ;верный товарищ фиксируeт данные приборов на бумагу Чернила   бесполезны в дождь, метель, мороз. Потеря карандаша ;невосполнимая утрата. Купить их на Колыме в те годы просто негде. Поставка по разнарядке, раз в год, учет и контроль. Срыв метеорологических наблюдений ;это саботаж, со всеми вытекающими последствиями.
Невдомек мне было тогда ;отец вымещал на мне свой страх за будущее семьи, накоплен-ную тревогу. Потеря карандашей явилась лишь запалом для бомбы эмоционального взрыва накопившегося напряжения.
Страна вела войну. Союзники отгружали ленд-линз. За поставки рассчитывались золотом Колымы и жизнями сотен тысяч заключенных.
Три месяца летней навигации, когда была возможность добраться морем с "материка"до бухты Нагаево, использовались для заброски на Колыму максимального количества заключенных, этого самого, в те годы, доступного, не требующего предоплаты или оплаты золотом, человеческого материала. Их завозили партиями, как скот, в трюмах, десятками тысяч за навигацию. Завозили, чтобы возместить годовой  “падеж” среди заключенных, как по естественным причинам – болезни, цинга, рабский труд по 9-10 часов в сутки, так и  “профилактическую” убыль зеков, расстрелянных за невыполнение плана, за порчу имущества, за пропаганду, за старые грехи, да и просто так, в назидание другим. Наверняка, дядя Паша был из тех бывших зэков, которых, по окончании лагерного срока, просто не выпустили "на материк", прикрепив им на долгие годы словесный артикул-"спецконтингент"; колонизированные лагерники.
Лиственничный барак, печи, тряпичные занавески-перегородки, топчаны. Добавьте сюда букет запахов от махорки, от беспрестанно высушивающихся роб и портянок, от постоянно завариваемого чифира ; вот набросок интерьера “дядьпашиного” жилища, типичного для всех поселков Колымы. Дети интуитивно тянутся к сильным людям. Дядя Паша был таким. Шахтер, бригадир, силач. Хризматичная, как теперь говорят, личность.
 Уж и не помню, с чего началась наша дружба. Но я бывал в бараке, кажется, чаще, чем дома.   Мне, мальчугану-несмышленышу, здесь всегда были рады. Должно быть, эти мужики, отдавшие свои лучшие годы каторге, положившие здоровье и судьбу в надрывном труде, оторванные от  семей, глядя на нас, видели своих детей....
;Ветродуйчик, чаек будешь пить?
 -дядя Паша высился надо мною с алюминиевой кружкой  в руке.   Я утвердительно кивнул, зная, что к чаю прилагается кусок рафинада и большущий ржаной сухарь. В слове "ветродуйчик" не было ничего обидного. Метеорологов называли -ветродуями,   сын метеоролога;ветродуйчик. В произношении дяди Паши это слово звучало особенно ласково. Может, так он компенсировал потребность в естественной человеческой нежности и заботе.
 Мои детские "проблемы" всегда выслушивались, советы давались дельные. Теперь трудно вспомнить подробности, но, верно, что-то вроде "Будь мужиком!". Я соглашался и, разглядывая зеркальце, вставленное в кусок тектонической породы, обещал быть лучше и сильнее.
 Про карандаши я рассказал во всех подробностях, от того момента, как я их украл и совершил сделку с мужиками из соседнего барака, до шести ударов ремнем, с удивительной точностью пришедшихся на мою горемычную попку.
 - “Что ж “ -  подытожил дядя Паша -поступил ты плохо. Постарайся вернуть. Хотя бы часть.
“Да-да” ;подтвердил Ильяс, товарищ и сосед дяди Паши, протягивая мне очередной сухарь -   “непременно верни.”
Забегая вперед, скажу, что несколько карандашных остатков удалось вернуть. Но была еще одна отцовская порка. На этот раз из-за пропавших карточек, по которым выдавался табак на  всех работников метеостанции. Это было более драматично. Естественно, мое реноме было запятнано, доверие родных утрачено. В мою непричастность к инциденту не поверили и, после очередной экзекуции, я нашел убежище в “дядьпашином” углу, на топчане.  Но, как говорится, справедливость восторжествовала. На следующий день в барак вошли три человека. Отец, мать и работник метеостанции. Под пристальным взглядом отца человек делает шаг вперед и....признается в краже талонов. Сбежался народ ; невиданное дело;перед шестилетним пацаном извиняются взрослые  дяди. Отец тогда присел, притянул к себе и сказал:"Прости, сынок".
Обостренное чувство справедливости было отличительной чертой моего отца, Иван Павловича.  Теперь же я испытывал глубокое чувство вины перед родителями.
 - “Глянь-ка”;дядя Паша протянул фотокарточку удивительно красивый женщины с огромными печальными глазами.
 “Это жена?”- смело предположил я.
 “Это Полинка” ;через паузу прошептал дядя Паша и продолжил
-Где она теперь не знаю.. Может   далеко, а может ; близко...
“Красивая!” - подытожил я.
 Он печально улыбнулся и бережно уложил фотографию в самодельный футляр из газеты.
Ну, беги домой, ветродуйчик! Солнышко сегодня хорошо припекает.
Освоенная Колыма расширялась, обрастала инфраструктурой. Людей необходимо было кормить,  лечить, учить, обогревать. Аркагалинская ГРЭС давала свет всей Колыме. Аркагалинская шахта  в свою очередь снабжала углем электростанцию.   Индикатором работы шахты служила большая красная звезда, установленная на вершине копра, подсвеченная лампочкой. Звезда светится;идет уголек "на гора",нет света;проблемы с углем. Все жители инстинктивно поглядывали на звезду. Она была людским флюгером, определяя   силу переживаний жителей поселка. Стоило звезде погаснуть, уныние овладевало поселком.   И вот ;не светится звезда над шахтой! Третьи сутки подряд! Мой детский слух улавливает  часто повторяемые фразы: "Выехала тройка из Магадана".Что за тройка? Пылкое детское воображение рисует упряжку белогривых лошадей, вскачь несущихся по центральной трассе, обгоняя грузовики Всеми этими соображениями делюсь с дядей Пашей. Тот перестает улыбаться,  скрипит зубами и поправляет сушащуюся на печи робу. Весной сорок пятого только дети, подобно мне, не знали, что тройка;это расстрельная бригада, оценивающая ситуацию, выносящая приговор и приводящая его в исполнение тут же.
Гаранинская расстрельная тройка.   Дядя Паша понимал это прекрасно Это понимали все! Я был одним из немногих непосвященных.
 Невыполнение Государственного плана; тут уж не оправдаешься. Верная смерть. Правосудие условно и однобоко ;кто-то должен быть наказан, сиречь; расстрелян.Я тогда не понимал, что   в списке этих "кто-то" и дядя Паша и ...мой отец, который хоть и возглавлял работу метеостанции, являлся, по партийной линии, председателем шахткома.
Отец, оценив ситуацию, решил отправить семью в безопасное место, в глухое стойбище в тундре, где   никто нас искать не будет. Видимо, подобный вариант событий давно оговаривался с местным, якутом Захаром. Подходя к дому, я увидел оленьи упряжки, с упакованным скарбом на нартах. Ждали только меня, все было готово к отъезду.
- “Сынок”,;окликнул отец – “пойдем, отпустим Кешку.”
   Кешка был горностай. Его поймали в самом начале зимы в большой куче угля, сеткой огородили угол, соорудили жилище и он стал полноценным жителем метеостанции. Даже наши лайки, Найда и Байкал смирились с его присутствием  Кешка как будто чувствовал, что  сейчас произойдет что-то очень важное, нервно бегал вдоль стенки, тыкаясь в нее своей мордочкой. Он игнорировал наструганную оленину и выжидающе смотрел на меня с отцом  Открыли дверцу кешкиного жилища и отошли в сторону. Горностай выглянул, поводил головой, словно убеждаясь, что путь свободен, сделал большой прыжок, присел, посмотрел на метеостанцию, махнул головой, словно прощаясь, и был таков.
Проoай, Кешка!
 Меня усадили на нарты рядом с мамкой и сестрой, укрыли оленьbми шкурами. На вторых нартах уже сидели тетя Лиза и ее дочка Валюша. Отец печально смотрел на нас, видимо, прощаясь навсегда.
- “ П¬ап” - увидишь дядю Пашу, скажи, “ что я его люблю.”
Сложно сказать, что творилось в душе отца в этот момент. Вероятно, как все настоящие мужики, он сдерживал слезы и неистово желал одного, чтобы все обошлось и все остались живы и  здоровы.
Пребывание в стойбище дяди Захара, это -  вереница отдельных эпизодов, выхваченных цепкой детской памятью из многообразия, свалившейся на меня новизны. Огромное жилище, где были и было все - ;люди, собаки, новорожденные оленята, тепло, еда, заунывные песни. Это огромный, слепящее белый простор тундры, мягкость оленьих губ, слизывающих кусок хлеба с ладони. Это новая, такая не понятная, но очень удобная и теплая одежда. Это тревожные лица мамки и тети Лизы, которые выбегали из юрты при каждом постороннем звуке и всматривались, не едет ли кто? Это, наконец, слова Захара:
= “Возвращаться надо, однако,”
  узнавшего, по одним, только ему известным приметам и сообщениям, что пора.
 Выехали рано утром. Оленьих упряжек было три, одна из которых была нагружена олениной,  рыбой, туесками. Дорога к дому, всегда кажется длиннее, чем в гости. С вершины соседней с метеостанцией сопки, был виден копер шахты. Звезда горела.!
Мама быстро перекрестилась. Найда и Байкал несутся наперегонки навстречу нартам. Отец и дядя Петя, Валюшкин отец, идут навстречу. Лайки стараются выразить свою собачью радость, лизнув меня, сестру и Валюшку прямо в лицо. Отец обнимает маму, говорит тихо и я вижу, как она медленно оседает на снег. Смотрю на отца, мать, дядю Петю и понимаю, что произошло страшное, то, что я не забуду очень долго, может быть, всю жизнь. Ноги у меня подкосились, я не присел,  я просто упал и забился в ознобе и рыданиях. Завыли Найда и Байкал. Потом провал, глубокий болезненный сон. Болел я долго и тяжело. Наверно две-три недели. При ограниченности всяческой медицинской помощи, лучшим лекарством оставалась материнская любовь и забота. Мама меня  выходила.
 Матери лучшие врачеватели!
 Встав на ноги, первым делом я направился в барак, к дяде Паше. Что-то было не так. . Встречавшие меня знакомые, отводили взгляд. В бараке была перестановка; не стало занавески, отделявший угол комнатушки, где стоял топчан дяди Паши. Не было и самого дяди Паши. Зеркало в каменной оправе стояло на чужой тумбочке.
- “Где дядя Паша?” -   
 Ильяс тяжело вздохнул и достал из тумбочки прямоугольник, По знакомой газетной обертке, я понял, что это фотокарточка Полинки. Протянул его мне. Я бережно, не разворачивая,   провел по нему рукой, как делал это дядя Паша, и убрал в карман.   Как в тумане мы вышли из барака и направились к окраине Аркагалы. По дороге Ильяс наломал несколько веток от куста кедрового стланика. Я вдыхал его горьковатый запах и ничего не соображал.  Свежеструганный крест был воткнут в мерзлую земляную насыпь. Ильяс всовывал в насыпь   хвойные ветки, а я щурился, вчитываясь в буквы на прибитой к кресту, отполированной до   зеркального блеска, металлической пластине.    "ДЯДЯ ПАША".
Потом был День Победы. Было всеобщее ликование и радость. Было рождение брата. Зимой  1946г мы, дети, часто болели и мама настояла на переезде в благодатную Олу, поселок на берегу   Охотского моря, к овощам, молоку, жизни.
В пертурбациях дальнейшей "материковой" жизни исчезла из виду, затерялась фотокарточка   Полинки, самого дорогого, что было в этой жизни у дяди Паши. На обороте фотокарточки была   .надпись:"Храни и Помни.».
Не сберег, прости меня, дядя Паша. Но осталась память о моем друге дяде Паше, колымском шахтере, расстрелянном из-за ушедшего угольного пласта. Осталась засечка в сердце о герое-мученике бездушной Колымы.
Я пережил тебя, дорогой!
Я стал, как обещал, взрослым и сильным. Я не забыл тебя, дядя Паша!