Большой летний треугольник

Она вышла из мартовской тени,
И под акварельным полотном неба
Полдень засиял в ее глазах
И зажег любовью весь город…

Тот город, в котором я живу, тот город, исчерченный асфальтом и проводами, тот город, любимый и ненавистный одновременно, мерцающий ночными огнями, как брошенное гигантское ожерелье, уходил в темноту под крыльями самолета. Звезды в иллюминаторе, огромные, сияли, будто развешанная небесная гирлянда. Звезды… Звезды-звезды. Самые молчаливые свидетели человеческой судьбы…

Тогда звезды тоже были хорошо видны, будто раскрошенная по небу луна. Хотя с вечера ярко вспыхивали на востоке зарницы, но в поздних сумерках небо расчистилось. Исподволь открыло свой мерцающий купол, вымазанный жженой костью…
Вокруг покой… Да, вокруг был вселенский покой. Мы беседовали в потемках среди деревенской тишины, изредка нарушаемой приглушенным лаем собак, стуком калиток. С чего же мы начали тогда разговор? Нет, не со звезд. Звезды были позже.

– Послушай, Женя, ты интеллигентный человек, благоразумный в меру, а связался с мошенниками, с темными личностями!? Это же волки!.. И ты с ними находишь общий язык? – кажется, так началась наша беседа.

– Бояться волков – быть без грибков. Есть такая русская пословица. Знаешь, что объединяет людей? Деньги! Но в принципе ты прав. Расплачусь со всеми долгами, хотя еще не знаю, как это сделать, и буду жить спокойно, – отвечал мне высокий молодой человек в очках и дорогом спортивном костюме.

– Меня всегда удивляет твой оптимизм… И количество иномарок, на которых ты ездил. И вообще, что у тебя за бизнес? Постоянно гоняешь то в Москву, то в Самару, то в Нижний! – я пристально посмотрел в его бесхитростные глаза, казавшиеся маленькими за вогнутыми стеклянными линзами.

– Знаешь, те, с кем я работаю, говорят: «Не спрашивай, и тебе не солгут». Мы с тобой старые товарищи. Но зачем тебе это знать? Там другая жизнь, другие законы… Ты мне единственный друг. А все остальные – пришли, ушли.

– Ты много должен?

– Дело не в долгах, дорогой мой. Дело в любви… Безответная любовь – лабиринт для безумца. Или выведет к свету или погубит… Ты, конечно, помнишь ее. Когда мы два романтика-мечтателя с ней познакомились, ты написал ей какие-то стишки о любви всего города.

– Она вышла из мартовской тени… – начал я читать стихотворение.

– Я это помню. Она очень красивая женщина и очень дорогая. Жар-птица, для которой нужна золотая клетка. Наш треугольник – ты, я и она – распался после ее фразы, на которую ты не обратил особого внимания. А для меня те слова изменили всю жизнь, – он докурил сигарету с фильтром и тут же зажег другую. Мгновение его лицо казалось выкрашено сандалом.

– Фраза о белой машине?

– Да, мечта современной Ассоль.

– Нет, Женя, мы оба обратили внимание на ее слова… Но по-разному. Я понял, в кого она целит своим амуром, – я смотрел в темноте на горящий кончик его сигареты, походивший на маленькую живую звездочку, непонятным образом летавшую возле него.

– Верно. Тогда мы пригласили ее побродить по Венцу. Зайти в кафе. Она сказала, что хочет, чтобы за ней когда-нибудь приехали на большой сверкающей белой машине, в белоснежном костюме, с огромным букетом алых-алых роз. И увезли далеко-далеко… В голубую лагуну…

– Сейчас ты счастлив?

– Не знаю. Я как дерево в асфальте. У меня было все. И белая машина, и белый костюм, и розы, и звездные отели. Я в одном ошибся – всего этого ей мало. Но я ее люблю. Безумно люблю…. За что? Не знаю. В Ульяновске мне лучше не показываться. Завтра погреб матушке достроим, и уеду в Тольятти…

– Ты уедешь с ней?

– Я тебе не хотел говорить… Бросила она меня. Ушла к другому, в белоснежном костюме, к новым розам, к новой машине. Был новый треугольник, и я оказался лишним… Ну, пойдем спать… – он тяжело вздохнул, будто дышал не воздухом, а едким дымом.

– Я еще постою, посмотрю на звезды. Это моя страсть, ты же знаешь. Тайная и неизлечимая. В городе звезд не видно. Вот, смотри, самые яркие в нашем полушарии. Это Вега в созвездии Лиры. Моя любимая. Та, ниже – Альтаир в созвездии Орла. Наглая. А третья – Денеб в Лебеде. Скучная. Они только летом все три видны хорошо. Образуют большой летний треугольник. – Мы запрокинули головы вверх и стояли с чуть приоткрытыми ртами, словно два огромных птенца, ждущих возвращения своей родительницы…

– Как был ты философ, так им и остался. Скажи, как думаешь, есть другие миры?

– Что тебе ответить? Я думаю, их бесчисленное множество. Рядом с нами, в другом измерении, в ином качестве. Мы их не видим. Но это не значит, что их нет.

– А я не верю ни в Бога, ни в черта. Еду часто ночью из Нижнего. Или из Самары. На спидометре сто пятьдесят. Чувствую, в сон пошел. Остановлюсь среди полей, выйду, смотрю на звезды. Холодная тишина вокруг. И думаю – какой смысл в нашей жизни? Бегаем, суетимся, как тараканы, – он тяжело вздохнул и выбросил за забор недокуренную сигарету. Живая звездочка взлетела и исчезла в черноте улицы.

– Был такой философ, Омар Хайям. Он писал тысячу лет назад: «Откуда мы пришли, куда свой путь вершим, в чем нашей жизни смысл, он нам не постижим…»

– Это точно.

 – А все же, Женя, у тебя натура тонкая. Я тебя знаю давно. Помнишь, мы ездили в Киев, ходили в Музей национальной культуры под открытым небом? Ты показал на белую хату с высоким плетнем и сказал незнакомой девушке, что хотел бы жить с ней на опушке леса в этой хате и смотреть, как утки плещутся в озерце… А сейчас влез в грязь. В этот жестокий мир… Или я чего-то не понимаю? У тебя же широкая душа…

– Да нет души. Не верю. Откуда она берется? И если она вечная, то где-то их тьма. Они, значит, накапливаются. Но где? Объясни, – он чуть усмехнулся, но я почувствовал, что он ждет ответа, такого, чтобы сразу согласиться, принять его, чтобы нельзя было его отвергнуть.

– Они невидимы. Они часть Высшего Разума, частички безграничного безымянного Бога. Неразлагаемые. Сознанию не понять ни смысла жизни, ни бесконечности Вселенной. А душа знает все…

Где-то вдали вспыхнули фары автомобиля, выхватили из звенящего мрака застывшие силуэты берез, пики столбов, обозначили объемнее крыши домов, сараев, бань, штрихи заборов. Улицу. Словно в исполинском фантастическом театре мгновенно сменили декорацию.

– Это ко мне, – тревожно-суетливо сказал Евгений, – что-то случилось. Иди пока в дом. Тебе это не надо.

И вышел за ворота, к обочине, где затихли темные «Жигули», размазались горбатым пятном в темени, стали неприметны, как суфлерская будка на затененной авансцене. Точно по подсказке, сверенной с полночным, тут же пишущимся клавиром, послышались щелчки замков, неопределенно-хлопающие звуки открывающихся дверей-литавр, неразборчивые слова и фразы. Серые силуэты за забором то призрачно проявлялись, то растворялись. Казалось, на невидимом стекле невидимый художник составлял размашистыми мазками какую-то композицию. Стирал и вновь искал необходимые пятна. О чем шел разговор, я не слышал – ушел на веранду. Через окно всматривался в темноту. Оранжевые огоньки сигарет прочерчивали сложные траектории, вспыхивали ярче, чуть обозначая лица. Но все словно были в одном и том же гриме, в одинаковых масках… Прошло минут двадцать. Мотор зарокотал, нарушил безмятежность немой сцены. Мрак. Опять захлопали дверцы, задребезжали механизмы, заскрипели подвески машины. Она, точно огромный жук, злобно зажужжала, медленно попятилась, развернулась и помчалась, пытаясь взлететь над домами, деревьями. В пустоту. К звездам. Все стихло. Я вышел во двор. Отворил калитку.

– Женя, ты где?..

 Улица пуста. Похожа на грандиозную картину Куинджи, подсвеченную запутавшейся в густой листве сада желтой луной. Я почувствовал приятную свежесть июльской ночи, торжественную тишину… И страх. Неосознанный, струящийся справа от притороченного к забору бездверного сарайчика. Что-то изменилось в той обстановке, среди наваленных полусгнивших досок, сбившихся в единую тень зарослей крапивы, тысячелистника, лопуха, всего деревенского хлама и нависшей из-за забора чуть дрожащей жесткой листвой вишни. Присутствие невозвратного, свершившегося ощутил я в своем сознании внезапным ознобом. На черной остывшей земле лежал Евгений. Раскинувшись. Раскованно. Слишком свободно. Вольно. И смотрел в небо. В большой летний треугольник. Неподвижно. Застыло-удивленно. Оцепенело… Яркая звездочка неспешно пробиралась по Млечному Пути. Вошла в условную звездную фигуру, невидимо раскроила ее на две части и полетела к Большой Медведице, теряя яркость. Гаснув. Исчезая. Проникая туда, где собираются души…


Опубликована в сборнике стихов и новелл Ильи Таранова "Белая птица" в 1999 г.