Вилла Утренняя Заря

Уже давно, там, на вершине холма, в беспорядке зелени, невидимая сразу среди высоких стволов пальм, стояла полузатерянная вилла. Она  напоминала мираж большого белого дворца перламутрового цвета, трепещущего в тени густой листвы, который внезапно то появлялся, то исчезал среди облаков. Виллу называли «Утренняя заря», хотя официального названия она не имела. На  дощечке у входа, на мраморной плите, были когда-то выгравированы цифры, которые исчезли очень давно. Может быть, её так называли из-за легкой перламутровой краски, похожей на цвет облаков в небе ранним утром, в которую она была окрашена. Все, в округе. знали её название, это был первый иностранный дом, который я когда-то увидел.
В это же время я услышал разговоры о даме с виллы «Утренняя заря».  Я не помню, когда увидел её в первый раз. Может быть, мне её показали во время её прогулки по аллеям сада, одетую в большую шляпу садовника или во время обрезания кустов роз около стен у входа в дом. Сейчас в моей памяти хранятся неточные обрывистые  воспоминания о тех далеких временах, в реальности которых, я не совсем уверен.

Поэтому я себя иногда спрашиваю: не привиделось ли это мне. Я часто слышал разговоры о ней в беседах (главным образом, между моей бабушкой и её друзьями), которые слушал рассеяно, но в результате которых она принимала внешний вид с очень странным лицом, может быть, сказочный вид феи, имя которой также мне казалось полное тайн и обещаний: дама с виллы « Утренняя заря». Из-за своего имени, из-за перламутрового цвета её дома, едва заметного среди густого кустарника, также из-за сада такого большого, такого заброшенного, где жили тысячи птиц и бродячих кошек, каждый раз, когда я думал о ней, каждый раз, когда я приближался к её владению, я ощущал небольшую дрожь искателя приключений.

Позже, с другими бездельниками я узнал, что в её владения можно попасть через пролом в старой стене около оврага, со стороны теневого склона холма. Но в то время мы не часто разговаривали о даме с виллы «Утренняя заря». Мы о ней говорили намеками, которые конечно были придуманы, чтобы создать тайну в раннем детстве и чтобы оправдать наше проникновение в таинственный сад; мы говорили: « Пойти в сад бродячих кошек» или «перелезть через дыру в стене». Но мы осмотрительно оставались в заброшенной части сада, там, где жили кошки и их родившиеся изумительные слепые котята, а в зарослях возвышались две или три заброшенные гипсовые статуи. Во время игр в прятки или  во время осмотра джунглей акантов и благородных лавров, я, как бы случайно, замечал иногда вдалеке этот нереально большой белый дом с веерными лестницами, окруженными стволами пальм. Но ни разу я не слышал голоса домовладелицы, ни разу её не видел на ступеньках лестницы, в аллеях, посыпанных гравием, ни даже через оконное стекло. Однако это было странно. Но мы все знали, что дама была там, что она живет в этом доме, что она там царствует. Мы никогда её не видели и даже никогда не знали её настоящего имени, но всегда чувствовали её присутствие, мы были ей привычны, её соседями. Что-то от неё жило тогда в этом квартале на высоте холма, что-то, что мы не могли увидеть по-настоящему, но это существовало в деревьях, в двух каменных столбах у входа и в большой ржавой решетке закрытой цепью. Ощущалось присутствие чего-то очень старинного, очень нежного и удаленного в заброшенных серых оливковых деревьях, гигантском кедре отмеченного молнией, ветхих стенах, которые окружали владение как крепость. Тоже самое чувствовалось в теплом запахе пыльных лавров, в чаще апельсиновых деревьев, в темной изгороди кипарисов. День за днем там все было без движения, без изменения, а мы были счастливы, наслаждаясь тишиной и покоем, благодаря невидимому присутствию дамы, которая находилась в сердце владения.

Кошки, мы их очень любили. Среди нас имелись даже бездельники, которые охотились на них, забрасывая камнями, но стоило им  пересечь пролом в стене виллы, то их преследование прекращалось. Там, в саду, за стенами, бродячие кошки были у себя дома и они это знали. Они жили огромными стаями, развешанные по скалам на теневом склоне, или полуспрятанные в пустотах старых стен, греясь на бледном зимнем солнце.
Я очень хорошо знал их всех: белый одноглазый кот с разорванными в сражениях ушами; наглый рыжий кот; черный кот с голубыми глазами небесного цвета; кошка бело-черная  с лапами всегда грязными; серая кошка со светящимися глазами как всегда со своими детьми; кот с отрезанным хвостом; полосатый кот со сломанным носом; кот, который был немного похож на тигра; ангорский кот; белая кошка с тремя белыми котятами такими же, как она. Все голодные, испуганные, с увеличенными зрачками, с испачканной или взъерошенной шерстью. Многие из них участвовали в смертельных боях и возвращались со слезящимися глазами и текучими носами, иногда такие худые, что видны были ребра и позвонки на спине через их мех.

Но они жили в красивом таинственном саду, как если бы они были созданиями дамы с виллы «Утренняя заря». В другой раз, иногда, когда мы отваживались приблизиться к аллеям, сбоку от белого дома, мы видели маленькие кучки пищи, разложенные на кусках непромокаемой бумаги или в старых эмалированных тарелках. Это она давала им еду, ведь они были единственные существа, которые могли к ней приблизиться и с ней общаться. Мы считали, что еда отравленная и что она им её дает, чтобы положить конец их существованию, но думаю, что это не было правдой, что это была только легенда, придуманная теми, кто не знал даму с виллы «Утренняя заря» и кто её боялся, Ведь мы не смели подойти слишком близко к аллеям или к стенам виллы, словно не она, а мы были иностранцами и должны были оставаться ими всегда.

Птицы, я их тоже любил, потому что это были дрозды с медленным полетом, которые прыгали с дерева на дерево. Они забавно свистели, сидя, с насмешливым видом, на высоких ветках лавров или в темной кроне акаций. Иногда я развлекался, отвечая им, весело насвистывая, так как только там можно было оставаться невидимым в чаще и свистеть как птица, зная, что никто тебя не найдет. Также туда прилетали малиновки, а временами к вечеру, когда на сад падала ночь, таинственный соловей начинал петь свою небесную музыку. В этом большом покинутом саду мы нашли кое-что любопытное: это был небольшой круглый  храм, с высокими колоннами, на которых располагалась крыша, украшенная фресками с таинственным словом, написанном на одной из сторон, странное слово, которое говорило:
                OUPANOE
Я часто и подолгу стоял там, рассматривая это странное слово, наполовину спрятанное в высокой траве среди листвы лавров. Это непонятное слово уносило меня далеко назад, в другое время, в другой мир, в страну, которая не существовала.

В храме не было никого, кроме, иногда, дроздов, которые прыгали по ступенькам мраморной лестницы. Высокая трава и лианы захватили понемногу колонны, опутывая их и оставляя темные пятна. При свете сумерек имелось что-то еще более таинственное в этом месте из-за игр теней на мраморных ступеньках и перистиле храма, где блестели таинственные буквы. В то время я думал, что храм настоящий и иногда ходил туда с Софи, Люкой, Мишелем и другими  соседскими детьми. Не создавая шума, мы ползли по траве, чтобы обследовать храм.

Позже, когда я уже подрос и перестал ходить в этот сад, мой приятель мне рассказал, что это здание, построил сумасшедший, который мечтал вернуться в храм Греков, а таинственное слово, произносится уранос и по- гречески обозначает «небо». Он узнал это во время учебы и, конечно, был очень горд, полученными знаниями, но мне уже это было безразлично, потому что все было спрятано в моей памяти и этого уже нельзя изменить.

В то время в саду виллы «Утренняя заря» дни были длинные и красивые. На вилле не было ничего интересного: ни улиц, ни холмов, ни даже моря, которое мы видели вдалеке среди деревьев и пальм. Зимой сад был темный, со стекающим по каплям с деревьев дождём. Мне нравилось садиться спиной к стволам пальм и слушать барабанную дробь дождя по широким листьям пальм и лавров.  Воздух становился неподвижным, холодным и не было слышно крика птиц и шума насекомых. Ночь наступала быстро, тяжело нагруженная секретами, несущая с собой острый привкус дыма, а листья деревьев заставляли дрожать промокшую тень как дуновение на пруду.
Накануне лета среди высоких веток появлялось жесткое и острое солнце, блестя среди крошечных прогалин между эвкалиптами.

Когда становилось тепло, я ползком как кот продвигался к началу чащи, откуда я мог видеть храм. Тогда это было красивее всего: синее небо, без облаков, а белые камни храма, светились так сильно, что я ослепленный должен был закрывать глаза. Я смотрел на таинственное название, благодаря которому  я улетал в другой мир, в мир мечты, который  не существовал. И не надо было мне ничего другого, кроме чистого неба, этого светящегося камня, этих белых мраморных столбов и шума трещащих летних насекомых, который напоминал мне шум  света. Я часами сидел у входа в этот мир, не желая туда входить по настоящему, только смотря на эти буквы, которые обозначали таинственное слово, ощущая власть света и запаха.

Я его ощущаю и сегодня: пряный запах лавров, коры, сломанных веток, которые высохли от жара солнца, запах красной земли. Эти ароматы и ощущения имели большую силу, они впитались в меня как молоко матери, а свет, который я накопил за то время, светится до сих пор внутри моего тела, но ещё более красиво и более сильно, чем свет дня. Некоторые вещи никогда не забываются.

Затем в моей жизни наступила большая пустота, до того момента, пока я, случайно, не набрел на сад виллы «Утренняя Заря», вновь не увидел его стену, старую решетчатую дверь, массу густых кустарников, лавров и старых пальм. Почему однажды я прекратил проникать в этот сад через пролом в стене, пробираться через ежевику, поджидая крики испуганных  птиц, и смотреть на удаляющиеся силуэты бродячих кошек? Словно затяжная болезнь отделила меня от детства, игр, секретов, заросших троп, так, что не стало больше возможным соединение двух, разделённых жизнью, миров.
 Тот, кто исчез во мне, где сейчас он? В течение многих лет он не отдавал себе отчета в переломе произошедшим в нем, стучащей амнезии, навсегда пустившей ростки в другой мир.себе отчета в переломе произошедшим в нем, стучащей амнезии, навсегда пустившей ростки в другой мир.
Он не видел больше сада, он больше не думал о нем. Таинственное слово, написанное на фронтоне ложного храма, было полностью стерто из его памяти. Это было слово, которое ни о чем не говорило;  слово, которое просто открывало дверь в другой мир, в мир мечты, который на него смотрел, полу-спрятавшись в стене веток и листвы, неподвижный при свете как ящерица. Тогда, когда мы перестали его видеть, когда мы перестали в него верить, слово стерлось, оно потеряло свою власть, оно снова стало похожее на другие слова, которые мы видим, не видя их; слова, написанные на стенах, на страницах журналов, светящиеся над витринами.
Поэтому,когда приятель, который изучал греческий, мне сказал при встрече, что  «OUPANOE»  обозначает «небо», то для меня это уже не имело больше никакой важности. Это просто стало темой разговора, если вы понимаете, что я хочу сказать. Темой беседы, ветра, пустоты.

Однако, однажды, я вновь захотел вновь всё это увидеть. В субботу, после обеда, у меня было немного времени до экзаменов (это было время, когда я начал изучать право),  я решил посмотреть те места, но я так давно покинул этот квартал, что с трудом нашел улицу, ту самую, которая карабкалась на самый верх квартала, до стены виллы «Утренняя заря». Большие здания были теперь повсюду. Они теснились в беспорядке на холме, до самой вершины, прижимаясь друг к другу, на своих больших платформах из гудрона. Деревья почти все исчезли, кроме одного-двух то тут, то там, без сомнения, забытых вовремя опустошения, которое прошло по этой земле: оливы, эвкалипты, несколько апельсинов, которые теперь потерялись в этом море асфальта и бетона, кажущиеся чахлыми, бесцветными, стареющими, почти умирающими.
Я шел по незнакомым улицам и понемногу мое сердце сжималось. Появились странные впечатления, которые возникли от всего увиденного, такие, как тоска или глухой страх без реальной причины, впечатление надвигающейся гибели.

Солнце растекалось по фасадам зданий, по балконам, искрилось на стеклянных панно. Теплый осенний ветер шевелил листья изгородей и листву сельскохозяйственных растений в садах частников.  Теперь эти  растения стали послушные с красивыми цветами, со странными названиями, которые я уже немного знал:  пуансетия, бегония, стрелитзия, якаранда. Время от времени встречались как когда-то насмешливые дрозды, которые оповещали о моем приходе, которые прыгали по круглым полянам  газонов, слышались крики детей и лай собак. Но за всем этим стояла смерть и я чувствовал, что её нельзя избежать.

Она подходила сразу со всех сторон, она поднималась от земли, она тащилась вдоль слишком широких улиц, по пустым перекресткам, по голым садам, она покачивала листья старых пальм. Может быть, это исходило от строительных запахов, теней и отражений недостроенных домов, но повсюду чувствовалось опустошение и разорение.
Тогда я на мгновение остановился, чтобы понять своё внутреннее беспокойство. Всё было настолько другое! Виллы исчезли или были перекрашены, увеличены, перестроены. Там, где были когда-то сады, охраняемые высокими дряхлыми стенами, теперь возвышались очень светлые здания. Десяти, восьми, двенадцатиэтажные. Они, ещё испачканные краской, возвышались огромные на своих платформах. Особенно меня беспокоило, что я не смогу дойти до поставленной перед собой цели: вновь встретиться с моими воспоминаниями. То, что существовало сегодня, вычеркивало мои воспоминания детства, оставляя только тихое чувство пустоты и уродства, чувство беспокойства и досады, которые мешали моим прошлым чувствам присоединиться  к настоящим. Прошлые чувства, казалось, были лишены своих владений, изгнаны, преданны, а может быть совсем исключены из моего сознания, теперь я ощущал только вкус смерти, вкус небытия.

Бетон и асфальт, высокие стены, площадки с газонами и хлопоты, стены с никелированными сетками, всё это имело форму, было полным отражением тоски, нагруженной плохими чувствами. Сейчас я понял, что удаляясь, ломая свой берегущий фиксированный взгляд на мой мир, я его предал, его покинул во время надвигающихся перемен. Пришло время, когда всё начало меняться, я тоже стал другой, теперь я смотрел на мир но новому.

Где была «Утренняя заря» сейчас? Ускоряя шаг, я шёл вдоль пустых улиц к вершине холма. Я видел названия зданий со светящимися золотыми буквами на их мраморных фронтонах, названия вычурные и пустые, которые были похожи на свои фасады, окна, балконы: «Жемчужина», « Золотой возраст», «Золотое солнце», «Резеда», «Терраса Адрет».

Я думал тогда о таинственном слове: слове, о котором я не рассказывал никогда и никому; о слове, которое можно было только видеть, выгравированным на штукатурке под мрамор, на вершине ненастоящего греческого храма; о слове, которое уносило  с рассветом в глубокое небо, в потусторонний мир, до места, которое не существовало. Может быть, именно его мне не хватало, в течение всех этих лет взросления, когда я оставался далеко от сада, далеко от дома «Утренняя Заря», далеко от всех этих тропинок. Теперь мое сердце билось быстрее и я чувствовал, что меня что-то угнетает, давит, я ощущал боль, беспокойство, потому что я знал, что я не нашел того, что искал, что я этого уже никогда не найду,всё было разрушено и истреблено.

Повсюду имелись распотрошенные сады, руины, огромные язвы, выкопанные в земле, на верху холма. На стройках неподвижно стояли грозные высокие подъёмные краны, а грузовики оставляли следы грязи на шоссе. Повсюду стояли  недостроенные здания. Они ещё росли, оттесняя старые стены, повреждая землю, простирая вокруг себя скатерти гудрона и обнаженные виды ослепительного цемента. Я прикрыл глаза, борясь с отражением на всех белых фасадах прячущегося солнца.  Сейчас больше не было теней, больше не было секретов, ничего; только подземные гаражи зданий, открывая свои широкие черные двери, показывали мглистые переходы их туннелей.
Через мгновение я подумал, что вновь не узнаю  дом, стены. деревья или даже, старый лавр, которые бы  выжили при такой разрухе. Но это было видение подобное отражению, которое зажглось и угасло сразу же, ещё до того как я смог понять, что не осталось больше ничего, кроме пустой поверхности асфальта и высоких стен, которые заграждали небо.

Я брел долго к вершине холма в поисках какого-нибудь следа, признака прошлой жизни. Наступал вечер, свет становился дрожащий и слабый, между зданиями, в поисках места для сна, тяжело пролетали дрозды. Они и привели меня к вилле «Утренняя заря». Вдруг я её увидел. Я её не узнал, потому что она была ниже окружной дороги и настолько приближенной к стене-подпорке в углублении виража, что я видел только навес террасы и каминные трубы.  Как я мог забыть подобное. Со стучащим сердцем я перешел дорогу, перебежав её среди двух автомобилей, я подошёл к решетке. Это была она, вилла. Я её никогда не видел так близко и особенно я никогда не представлял, на что она может быть похожа, если смотреть на неё, сверху как с моста. Она показалась  мне грустной, серой и покинутой, с высокими окнами, закрытыми жалюзи,  штукатуркой, спрятанной под копотью и ржавчиной, штукатуркой под мрамор, разъеденной старостью и бедами. Она не имела больше легкого перламутрового цвета, который заставлял её казаться нереальной когда-то, когда я поджидал её появления среди низких веток лавра. У неё больше не было цвета утренней зари. Теперь она была  цвета болезни и смерти, бело-серой и мрачной, повального цвета, а также нежного цвета сумерек, во время своего пробуждения.

Однако не имелось больше ничего, чтобы её прятало или защищало. Деревья исчезли вокруг неё, кроме двух или трех стволов олив, сутулых и кривых, которые росли ниже дороги с каждой стороны старого дома. Внимательно разглядывая всё вокруг, я понемногу начал узнавать каждое старое дерево: пальмы, эвкалипты, лавры, лимоны, родедендроны; каждое дерево, которое я знал, которое было для меня такое же близкое, что и человек в образе настоящего друга, о котором я мечтал. Да, они были еще там, они ещё существовали.

(в сокращении)
 Перевод с французского, автор оригинала Ж.М.Ж. Ле Клезио.