Про пять копеек денег

       Историю эту следует начать с того, что в нашу квартиру позвонили. А так как  в квартире этой проживали с некоторых пор вместе ещё и две престарелые матери немолодых уже супругов, а возраст этих матерей приближался к сотне лет, так что их собственные реакции оказались к тому времени не вполне энергичными, то я не нашёл ничего более разумного, как поставить, в качестве квартирного звонка, звонок же, но уж в шахтном исполнении. Матушки и на него реагировали не очень стремительно, а прихожане пугались раздавшихся его трелей разве что чуть больше нас, основных активных участников совместного проживания в этой замечательной квартире. Теперь же на этот звонок привычно не реагировать осталась одна только Вера Ильинична. Мария Ивановна с недавних пор отошла в слушатели высших сфер.
        Но это же не повод сменить заслуженный шахтный звонок на более мелодичный.

        Очередной раз испугавшись внезапного звонка, я отворил. У двери оказалась женщина, довольно миловидная, возраста примерно моего, но не в пример мне шустрая. Она достала из кармана удостоверение, в котором, в развёрнутом виде, я смог различить лишь квадратик фотографии.
-Я из соцзащиты. Вера Ильинична здесь проживает?
-Всё ясно - произнес я внутренний свой ехидный монолог - проверять пришли: не отошла ли престарелая бабулька на тот свет. И оказался не прав.
- Нам надо составить акт об условиях содержания ветерана.
   Согласно вошли мы в комнату интересного органам ветерана и застали его за самым его привычным занятием.  Взбодрив Веру ото сна, мы приступили к допросу, который выявил хорошие условия её содержания по всем пунктам формального акта и отсутствие её претензий и пожеланий к кому либо, кроме как самой судьбе и без того, надо заметить, щедрой.
      Социальный работник тут допустил неосторожность, сообщив, что правительство пошло на дополнительные меры защиты интересов населения,  утвердив очередную доплату престарелым людям в сумме, достаточной чтобы свободно, без бюрократических хлопот,  прикупить  себе пачку лекарства для памяти, да ещё и останется на батон дешёвой колбасы и пакет молока.
       Глаза у Веры заблестели от радостной вести, лик её оживился и ей ничего не оставалось, как произнести обычное своё "Спасибо".
       А мне же предстояло посещение офиса соцзащиты, чтобы совершить там формальности по вновь открывшимся обстоятельствам щедрости государства, попутно уточнив тёмные моменты наших с соцзащитой отношений по части денежных выплат.

      Не буду здесь живописать детали визита в офис, совершенного  мною  балансированием  на узких тропинках  в изобильных нынче сугробах. Надо лишь отметить, что за годы, прошедшие со времени моего последнего посещения, офис соцзащиты перемещался в места всё более затруднённые для посещения пожилыми людьми. А на этот раз интерьеры офиса, его оборудование и средства контакта со служащими значительно изменились в сторону комфорта. Однако сам словесный контакт остался на неизбывном уровне: с одной стороны полоумный вякатель или блеятель, или заикатель - невразумительных претензий; с другой стороны - чиновник изо всех сил старающийся не сболтнуть чего лишнего, а лучше всего увести интерес просителя в сторону, где логичен однозначный ответ "Нет".
       Вот и в данном случае условия новой льготы оказались таковы, что, действительно - нет!  То есть это ещё один повод сказать замечательным русским языком: - Да, но нет!

       Остальные  же мои интересы оказались в таком неопределённом состоянии, что я уж буквально взбесился и занялся уже привычным  мне сочинительством. Вспомнив былое своё крючкотворство, я подготовил некий документ, который не стал доверять почте, а на следующий день поехал на другой конец города в центральный офис службы с намереньем не вступать там в разговор, а элементарно передать документ в руки канцеляриста с отметкой о его,  документа,  регистрации.
        Канцелярист  этот, однако же, долго изучал испечённый мной текст. Заметно было, что под прикрытием чтения он искал повод, чтобы отказать предъявителю в приёмке листка бумаги. Но я оказался не только настойчив, но и изобретателен в деле ухода от открытой полемики по проблеме регистрации документа. В считанные минуты я покинул офис и оказался свободен среди солнечного света наступающей весны. С подзабытой уже лёгкостью поднимался я по лестницам; шёл прямо по проездам, где лихие автомобили обдавали меня брызгами от первых луж на дороге; беспечно я пересёк магистраль по нахоженному населением подземному переходу и оказался, аккурат, на остановке.

       Недолго рассуждал я о маршруте возвращения домой. Но всё-таки привередливость моя и тут дала себя знать. Нет, не поеду я маршруткой - она тесновата и вход в неё как бы затруднён в сравнении с удобствами троллейбуса.  Так я пропустил с десяток маршруток, прежде чем вожделенный троллейбус распахнул перед мои носом свои двери.  Несмотря на раннее послеобеденное время, салон был заполнен пассажирами.
       Но на очередной остановке освободилось одно местечко, на которое я не, медля ни секунды, водрузил своё притомлённое совершённой миссией тело; и сразу же предался лицезрению и размышлениям.
        Открылось моему взору пространство салона, заполненное двумя разновидностями пассажиров.
        Во-первых, это были школьники, дети, экипированные сплошь по последней моде использования одежды и принадлежностей, поставляемых из-за границ отечества. Словно эти дети были не наши, а выделенные нам из каких-то тех пределов, где жизнь не нашенская настолько, что невозможно её представить органически вошедшей в нашу историю так, как её представляет вторая половина пассажиров моего троллейбуса.
       Эта,  другая, половина – люди, стремительно утратившие молодость с её задором и безбрежной беззаботностью. Эти люди также одеты во всё заграничное, но эту иноземность легко обращающие в привычное нам старушечье обличие - независимо скольких лет ты достиг. Ты - наш старичок или старушка;  это когда-то ты была молода и никакое уродство отечественных одежд не способно было скрыть твою красоту, здоровье твоего тела и его стремление дать наслаждение первому встречному, ради только того, чтобы и самому себе обрести наслаждение жить. Теперь же ничто иноземное не в силах изменить твоё родство с поколением давно уж покинувшем свет. Старушка - она старушка и есть. А уж старички - вообще редкость среди нас. Сидят, обособившись, и живы своим миром, непроглядным для посторонних.
         Но не о них предстоит сегодняшний мой разговор.

        Случился в салоне при некоей остановке переполох. Большинство желающих покинуть салон уже удовлетворились на тротуаре. Только мальчуган (судя по всему - ученик третьего класса: в цветастой, с надписями на английском языке, курточке; головку его тщательно облегает трикотажная шапочка, а на спине ловко уместился рюкзачок)  всё ещё мечется по салону в попытке вышмыгнуть в дверь. Сердобольные старушки направляют его в переднюю дверь, уже и подталкивая его в нужном направлении. А мальчуган как-то не стремится следовать их воле. И уже чуть ли не в слезах вскрикивает:
 - Нету у меня денег!
         Сразу становится очевидным, что мальчик оказался без денег на проезд. Много есть причин для такой оказии. Но времени на разборки нет, как нет и желания их учинять. Мгновения ушли на понимание этой ситуации. И вот уже несколько бабусей протягивают свои гроши мальчишке, а тот отказывается их брать. И уже слёзки потекли по лицу виновника суматохи. А бабушки уже слаженным хором кричат водителю троллейбуса, уже приготовившегося продолжить своё движение по маршруту
-Стой! Стой! Стой!
         Да троллейбус  ещё и не трогался.
- Нету у меня денежек! - слышит уже и водитель.
- Да выходи же ты, наконец - нарушает действующие правила работник электротранса.
        Юный пассажир шустро оказывается на тротуаре; в салоне устанавливается тишина и порядок; троллейбуса продолжает движение; а меня уже словно нет среди пассажиров.

       Я обнаруживаю себя далеко от этих мест, среди деревянных стен деревенской школы, обычным пятиклассником, для которого отсутствие каких либо денег в кармане - обычное состояние, не нуждающееся в комментариях.
       Три километра нужно было пройти мне каждый день из своей деревни в школу соседнего села, чтобы приступить к занятиям, от которых, по давности тех событий, остались в памяти только эмоционально самые сильные события. Их всего несколько, и располагаются они на поверхности сознания по мере убывания своей для меня значимости.
         На сей раз начну с того что сама учёба и полученные знания растворились где-то в подсознании, ничем особенным не проявляя себя, очевидно включаясь в работу мозга по мере необходимости.
        Но вот вспоминается учитель географии, пожилой бурят. Он проживал рядом со школой в собственном доме, и, видимо, просыпался совсем перед самым уроком, потому что заявлялся в класс с расстёгнутой ширинкой, из которой торчал конец голубого китайского белья марки "Дружба" .
        Таким фертом он поведывал нам о тайнах географии, из которых сохранилась в памяти неоднократно им повторённая информация о том, как же много в Белоруссии белых грибов, и насколько велика их удельная рыночная стоимость, если взять их для продажи в сушёном виде. Несмотря на столь специфические приёмы изучения предмета, я никогда не спутаю географическое положение той же Новой Зеландии с островом Пасхи. Да и в остальном географические мои познания делают мне честь знатока. Может быть, вид клочка кальсон и удивление белыми грибами так обостряет мои когнитивные способности не только в географии, но и по другим предметам.
         В геометрии, например. Хотя в те малые ещё лета, геометрия другого рода уж волновала мою душу.

        Только представьте себе. Сижу я за партой, допустим, на уроке русского языка, и воспринимая что-то вроде падежей и склонений, но машинально. Всё внимание моё обращено на геометрию другого рода, потому что наискосок от меня сидит одноклассница в форменном платье коричневого цвета. Ткань платья саржевого плетения и под платьем происходит нечто странное, что-то такое, что возрастает, изменяя геометрию саржевых линии; они отходят от прямых пересечений и день ото дня обретают неуклонное стремление к округлости, сейчас только едва заметной, но, однако же, и достаточной для того, чтобы не только приковывать моё внимание, но и в душе возбуждать интерес и едва уловимое томление.
-Да это же титьки растут - безо всякой помощи со стороны  догадался я уже давно.
         Ну и что, эта утилитарность озарения, дала мне тогда; успокоила ли внимание моё, разве по деревенской жизни не принимающего это явление за обыкновенность?
Казалось бы, да - все основания были к признанию этой очевидности. Но вот же случилась тайна твоих превращений и тогда уж от совокупности этих, самих по себе заурядных, явлений, окружающий мир утрачивает  былую монотонность повседневности, и тогда уж необходимость  даже вот этой  ходьбы в школу обращается в настоятельную потребность.
Разумеется, я не думаю о том, что там за истекшие сутки произошло в геометрии одноклассницы. Но, тем не менее, начинается урок, и изменения эти дают о себе знать. Вплоть до времени большой перемены. Тогда уж ко мне подступает голод.

         А тем временем объёмы школьного здания начинает наполнять одуряющий запах. Пока он слаб, он будит позывы пожрать, которые, возрастая, напрочь выключают способность воспринимать что-то иное, будь это даже геометрия первого и второго рода, своим ароматом наступающего - знаем, знаем чего...
…Это в школьный буфет
                ПРИВЕЗЛИ!
                ПИРОЖКИ!!
                С ПОВИДЛОМ!!!
О-о-о!

       Наконец, перемена. Все ученики высыпают в школьный зал, где в углу, у буфета выстроилась очередь за пирожками. Она не велика. Мало кто из нас имеет возможность купить пирожок. Ведь он стоит денег. Пять копеек. Пятачок. Или трёхкопечная монета и две однокопеечных. Или пять копеечных, если сильно пошарить по карманам.
       Тебе же и шарить нет необходимости. Денег в твоих карманах не бывает. Так уж устроена жизнь, что у матери твоей каждая копейка на счету. Она нужна для того чтобы выжить в этой жизни, когда картошка, да молоко и хлеб, они многими трудами свои, собственного производства - ешь от пуза. Да ты и ешь, но пузо твоё от щедрот жизни усваивает эту пищу со звериной скоростью. И тогда уж, в самые неподходящие и время и место, к тебе подступает голод.
       Да разве ты один такой? Нет же! Вот и ходим мы голодной стайкой, как косячок рыбных мальков в реке, высматривая того, кто богат.
       Вот богач замечен в очереди. Он пытается спрятать только что купленный  пирожок в свой кулачок, он желает улизнуть с ним в укромное местечко. И, уж  оставшись наедине, неспешно насладиться ароматом, вкусом и плотью прекрасного творения до самой последней его крошки - самому себе, да и только.
      Но не тут-то было.  Он обнаружен и окружён толпой просителей:
- Дай откусить!
      Делать нечего - понятия школьной общности не позволяют счастливому пирожковладельцу скрыться от общества и там, в укромном уголке, умять чудесный тот Пирожоксповидлом в одиночестве, да за милую душу.
      Вот и приходилось ему, скрепя сердце, давать откусить каждому, изобретательно зажав пирожок в кулачок, оставив наружу лишь крохотную его часть, чтобы очередной товарищ лишён был возможности откусить  от стремительно уменьшающегося пирожка слишком много. И всё же  конец наступал до обидного быстро. Кончался пирожок, выветривался запах от буфета, кончалась перемена, заканчиваются и мои воспоминания о том эпизоде.
      Остаётся только добавить, что тогда ещё надо было перетерпеть оставшиеся часы уроков да  трёхкилометровую, напомню, дорогу домой, чтобы уж  без прежнего вожделения поесть обычную в своей простоте матушкину пищу,  да заняться домашними делами, без которых наша жизнь, не будучи обеспеченной нами самими, представляется немыслимой. А затем уж поспешить на матушкину работу, чтобы помочь ей справиться с делами да перейти к делам домашним ежедневного круга забот.

       Моё же пристрастие к геометрии девичьего тела постепенно приобрело зрелые, затем отеческие, а теперь уж и платонические свойства, осталась неизменной лишь только любовь к пирожкам, которая не замедлилась так отразиться на геометрии тела уж моего собственного, что его стало как бы избыточно, несмотря на то, что органы социальной нашей защиты по-прежнему изобретательны в части минимизации затрат государства на поддержание жизнедеятельности этого , теперь знакомого  тебе, читатель, вожделенца.

       А других источников средств для ежедневного своего существования, да их же накопления на чёрный день, за нами и не числится. Говоря выспренно - всё отдано людям; а фактически - изъято государством на дело высшей целесообразности. И ведь не без результата. Сейчас пятикопеечный этот пирожок стоит двадцать пять рублей - всего лишь в пятьсот раз дороже, тогда как проезд на троллейбусе в деньгах стал дороже в каких-то там триста всего лишь раз. А вы говорите пренебрежительно – пятачок!  Даже если его и нет в кармане как тогда, так, фигурально выражаясь, и сейчас.
        Впрочем, последнее утверждение фигурально уж слишком.
        Не смотря на то, что чисто арифметически, моя пенсия в тринадцать тысяч сегодняшних рублей эквивалентна двадцати шести тем рублям, когда у меня не было и пяти копеек, да только теперь уж я не пристаю к окружающим с просьбой чего-нибудь откусить ихнего. А, случается, и с полным достоинством сам усаживаюсь за столиком избранной «Позной». Совсем скоро я начинаю потреблять. Но не пирожки это будут. Одну их буузу за другой начинаю я есть с того, что, наполняю сочную полость капельками соевого соуса; с наслаждением высасываю образовавшийся сок; и, не спеша, приступаю к пожиранию самой мякоти приготовленного на пару и теста и мяса, запивая каждый их кусочек добрым глотком  зелёного чая с молоком, но без сахара. Вот чему научила деревенского простодушного паренька, элементарно несмышлёныша, этакого валенка сибирского, жизнь.
        Жизнь, которая удалась!