Весна

Альбина знает, что у нее в шкафу две синие юбки, одна черная и пять блузок. Еще – что любит книги. Больше – не особо. Может еще, что слишком часто опаздывает – вот сейчас ей надо было выйти пять минут назад, чтобы прийти прямо к началу урока.
 
И тут просто так не постучишь и не промямлишь свое «Извините, можно войти?», потому что это она учитель и должна отчитывать, хвалить и разбираться в жизни. А Альбина разбирается только в строчках давно умерших людей, запутываясь и выпутываясь из их слов. В них она находит и находится, теряет и теряется, буквы говорят все то, о чем она молчит. И Альбина тогда перечитывает их снова и снова, чтобы понять до конца, почему не любит шарлотку и плакать навзрыд.

Она стоит у зеленой доски и рассказывает биографию Шолохова. В глазах одиннадцатых непроходимым туманом – скука. Об этих взглядах можно написать не то что повесть, а роман-эпопею. Но «Тихий Дон» Альбине тоже нравится. Он про любовь, про подвиги, про родину, про грусть и про счастье. Только дети говорят, он про убийства и избиения, плотские утехи и вечных пьяниц.

Ну юнцы же они. Какие юнцы.

Альбина объясняет и спорит. Правда ей тоже немного хочется не понимать, о чем же книга и как она связана с нынешним днем. Так что под конец она замолкает и просто предлагает поговорить о романе лет через пять.

Класс улыбается и шуршит словами, они весь – как осенний лес, в который ступил кто-то чужой. И листва поднимается в вихре, а потом оседает с уходящими шагами незнакомца.

Конечно, им бы такое сравнение не понравилось. Нет, они не акмеисты. Они друг друга не признают себе подобными. Не видят, что их эмоции сменяются на лице с одинаковой безумной частотой юности. Не слышат схожести своих возгласов протеста. Не чувствуют, что их пальцы приклеены к стеклянной мгле телефона точно так же, как у остальных.

Когда дети выходят на перемену, в классе гуляет ветер. Альбина никогда не открывает окон.

***

В этот четверг на доске написана все та же дата понедельника. Но тема новая – история семьи Мелеховых. У Альбины помада осталась на зубах, и Тая не может на это не обращать внимания, потому что учительница не замолкает. Вообще.

Тая сидит на третьей парте и решает продолжать писать. На обрывке бумаге пляшет непослушный почерк. Тая пишет про корейцев и любовь. Когда Альбина отвлекает своим вопросом про Гражданскую войну, она не может ответить, была ли эта междоусобица раньше Первой Мировой. Вот кто точно был раньше Первой Мировой – так это Альбина с ее пыльными шутками, словами типа «лейтмотив» и «девушки» при обращении к классу. Она одной ногой в могиле и другой – в двадцатом веке, ей давно надо свалить на эту свою пенсию и читать этого Шолохова коту.

Тая терпеть не может эти сорок пять минут мыслей полуживущих филологов о мыслях мертвых писателей. Пьяниц и изменников, как водится. Тае много чего не нравится. Ей не нравится запах столовой, тушеная капуста, бессмысленные споры, гадкие перемигивания и парты, которые рвут колготки. Зато ей нравится зеленый, розовая дешевая жвачка и вдавливать ботинками асфальт. Еще ей нравится кей-поп, песни на непонятном языке и крашеные челки корейских мальчиков. Поэтому она о них и пишет, укорачивая это тягучее время чернильными ножницами.

Начинает захлебываться звонок.

Альбина, конечно, опять не успевает рассказать все, что хотела. Но у нее с тайм-менеджментом не просто беда, а какая-то катастрофа. Тая лениво убирает пенал и попутно дослушивает что-то там про отвагу и высокие чувства.
 
Но если сейчас восторженный бубнеж о мертвом птенчике и милосердии Гриши не прекратится, то Тая выскочит из класса. Потому что в кедах спрятались пружины и запах мела не дает дышать.

Альбина отпускает, и девочка скользит по ступенькам, а потом оставляет собственный топот далеко за спиной.

***

Немного холодный воздух наполняет легкие радостью. Руками хочется поймать голубое небо, для которого этот двор такой маленький.

Около порога школы стоят Тая и Альбина. У обеих немного болят щеки от улыбок. И впервые за эти дни они думают об одном и том же.

О счастье, которое пишется в – е – с – н – а.