Наука дальних странствий. Тот Париж. Часть 2

«Нам остается только имя – чудесный звук на долгий срок» (О. Мандельштам)

Иду на  имена – встречаю времена…

Латинский квартал

Средневековье загостилось в Париже, прочно обосновавшись в Латинском квартале. С этим местом связано много историй, тайн, имен. С чего начать? С Робера де Сорбона, того самого, который в тринадцатом веке, пользуясь монаршим покровительством и финансированием, организовал маленькую  школу (колледж) для неплатежеспособных  учеников. Фортуна была к нему благосклонна – из скромного заведения вырос целый университет. Величественное здание под куполом, широкая лестница, ведущая к  дивной красоты дверям – сразу видно, что храм науки. Даже просто постоять у этих дверей  уже почти счастье, чувствуешь причастность  к высокому духу научной мысли. Сорбонна – звучит прекрасно и торжественно, как удар колокола: Сор-бон-на…

Но на самом деле колокол в ту пору мог звонить в аббатстве Клюни. Впрочем, мог  и не звонить. Но пройти мимо этого замечательного места невозможно. Во-первых, это познавательно, туда местных школьников целыми классами водят; во-вторых, только ленивый и нелюбопытный не слышал о тамошних шпалерах с единорогами и дамами. Это уж не самое средневековье, а пятнадцатый век, но достойное внимания искусство. Единорог замечателен не только своим обликом, но и абсолютной непостижимостью. Никто не настаивает на том, что его видел, но говорят о нем постоянно. То есть его нигде нет, но он есть  – в воображении людей, в легендах, мифах. Его нет, но ему приписывают: буйный нрав, магическую силу исцеляющую недуг, и множество добродетелей, сочетание которых в одном существе трудно представить. Но на то она и мифология, чтобы соединить в одном многое,  несовместимое с точки зрения здравого смысла.
 
Считается, что однорогое создание – символ чистоты, поэтому его часто изображают кипенно-белым. Единорог, как принято считать, своенравен и свободолюбив, но приручить его все-таки иногда удается, правда, не всем, а только  целомудренным девам. Но при этом картина с его изображением неизменно  называется «Дама с единорогом».  Все эти мысли, должно быть, кружатся в голове  посетителя Музея средневековья, устроенного   в Клюни.

Находясь в состоянии глубокой задумчивости, вызванной созерцанием непостижимого, можно смело отправляться в Пантеон и почтить память великих людей разных эпох. Вольтер, Руссо, Золя, Гюго, супруги Кюри, Бергсон и множество других достойных почестей  бренных тел покоятся там. Это красивое снаружи и стерильно чистое внутри сооружение напоминает о печальной судьбе Людовика ХV, чьей царственной рукой храм и был заложен.  Король, возлагавший на строящийся  храм большие надежды, которым не суждено было осуществиться, обеспечил вечную славу своим оппонентам-современникам. Кстати, это тот самый Людовик, крошка Луи, которого  держал на руках в 1717 году  государь  российский Петр I (эпизод запечатлен в памятнике, стоящем в нашем родном Петергофе).

Сен-Жермен-де-Пре

Иду на имена – встречаю времена. Этот старинный храм хочется посетить не только из уважения к его древности, хотя и это могло стать поводом, зовет имя (тот самый «чудесный звук на долгий срок») –  Рене Декарт. Хотя к жизни философа этот храм прямого отношения не имеет, но это именно то место в Париже, где лучше всего вспоминается о нем. Не о достоинствах его блестящего ума, не об идеях, наделавших столько шума, не о доказательстве бытия бога. Вспоминается о печальном закате  жизни, которая могла бы еще продолжаться…
 
Это ведь он изрек: «Свобода и досуг… Этими двумя вещами я обладаю в такой полноте и ценю их в такой степени, что нет в мире монарха, который был бы настолько богат, чтобы купить их у меня». Изрек и уехал в Швецию. Монарх нашелся (точнее – нашлась). Королева Швеции – молодая, образованная, амбициозная – выманила Декарта из  уютных краев, посулив горы золотые. Зачем ему понадобилась эта чужая и чуждая, неприветливая и холодная в прямом смысле страна? Но ведь сорвался с места, поехал, изъявил полную готовность соответствовать возлагаемым надеждам. И остался там. Но не главой шведской Академии наук, как было обещано, а в мерзлой шведской земле.Чувствовал ли Декарт, что это путешествие окажется последним?  Кто знает… Но завещание перед отъездом составил – это факт.

Несчастные декартовы останки люди тревожили неоднократно: крали, продавали, скрывали, перевозили. Что-то наконец досталось и Парижу, под каменным укрытием в храме Сен-Жермен-де-Пре покоится память о человеке, чей острый рационализм не привел к безбожию. А колокольня (это она самая старая в Париже, а не собственно храм) взирает на все это сверху и не перестает удивляться делам земным.

Рука Шопена

Музей романтической жизни в Париже не снискал особой популярности у заезжей публики. Видимо, дело тут в названии – ничто романтическое нынче спросом не пользуется. К тому же смущает и отсутствие входных  платных билетов – раз вход свободный, значит, смотреть нечего. Разве практичные французы упустили бы возможность извлечь пользу, исчисляемую в евро, из  культурного объекта, достойного внимания? Многие склонны делать поспешные выводы. И им не дано узнать, что они в таких случаях утрачивают. А в случае пренебрежения означенным музеем можно потерять возможность увидеть нечто замечательное – слепок руки Фредерика Шопена.

Шопен слишком известен, чтобы можно было предположить возможность каких-то открытий, касающихся музыкального гения. Музыку можно услышать в превосходном исполнении, жизнеописание создано и прочитано, письма опубликованы, обстоятельства личной жизни известны, портреты растиражированы. Но портреты Шопена такие разные, что иногда кажется, будто писались они с разных персон. А рука – запечатленная в слепке – говорит о творце пленительной музыки  больше, нежели портрет. Теперь она живет собственной жизнью в стеклянной витрине и выставлена на всеобщее обозрение. Рука – левая. Нежная,  юношеская, умелая. Тонкие длинные пальцы, видно, что  чуткие и гибкие, застывшие в белом слепке. Рука трепетная, живая, кажется, что сейчас эти пальцы стряхнут оцепенение, плавно шевельнутся над клавиатурой – и… Мазурка? Полонез? Экспромт? Что это будет? Не надо гадать. Какие могут быть сомнения – конечно, вальс!
 
Интерьеры комнат этого нарядного дома празднично красивы, недаром первый его владелец (Шеффер) был художником. Внес свою лепту и его благоприобретенный родственник Ренан (биограф основателя христианства). Нижний этаж посвящен  несравненной  баронессе Дюдеван (или Жорж Санд); верхний этаж – «хозяйский». Созерцание роскоши и красоты умиротворяет, а погружение в позапрошлый век, пусть и временное, напоминает о безвозвратно утраченном. Но ведь оно было – пусть не в нашей жизни – но и нам кое-что досталось. Например, возможность увидеть это…

Фото автора