Васька. Васенька. Василий

     Ваську сегодня убили…

                ***

     Васькой звал дед. “Я – Василий, значит ты – Васька. – это был последний дедов аргумент, когда Васька “отлынивал”, приезжая летом в деревню: “на выучку” (по дедову разумению). – Делу учись, пока я живой”.  Крутились на пару…
 
     Васенькой звала мама. Давно, очень давно… Иногда снится ему: в одной руке воздушный шарик, в другой руке мама. Он крепко сжимает пальцы, и она смеётся: “Какой ты сильный, Васенька”. Тайными тропами доходят до пруда, спрятавшегося в глубине уже желтеющего летнего парка. Тихого-тихого. Васька знает, сейчас большая белая птица развернёт свои хлопающие крылья, и гадким клёкотом проткнёт тишину, что взорвётся криком: “Ма-ма!” Его криком, несущимся ввысь, где одной красной точкой уже исчезли и шарик и метнувшаяся за ним мама. Васька прыгнет за ними, и долго ещё будет бить кулачонками по воде, захлёбываясь… Пока не придёт отец…
 
     (Для отца Васька – Василий). Вытащит его, мокрого и трясущегося, из кровати. Обломает крик, окатив ледяной водой из ведра, и, завернув в колкое одеяло, будет носить на руках, пока не уснёт. Долго… Эти странные дни (он уже знает: – пять-семь) будут страшно одинаковыми: ночное счастье-кошмар; злое утро в заводском ПАЗике, нашпигованным дрожащими, воровато-глазеющими лицами; серый доктор среди ярких ламп; таблетки: две жёлтые – тошнотворно-сладкая и безвкусная, и одна белая – горькая; опять автобус, пустой и холодный; плачущий пьяный отец. Ленку забирала соседка.

     Когда Ленка родилась, мама умерла. Первого сентября. Сегодня. Семь лет назад. Её, Ленкин, день рождения отметили вчера (как всегда). “Она хорошая, Ленка”, – Васька старается заботиться о ней. Особенно осенью, – тяжёлое время… Первым осенним утром отец говорит: “К ужину не ждите, поеду на кладбище”.  И пропадает. До первого снега. Тётя Вера, соседка, никак не может понять, как это: с “Васькиными” запоями отец справляется, а с “материным” – не может…
 
     На столе перед Васькой белел лист бумаги. Прыгающий огонёк свечи размазывал и выворачивал уже написанные строки: тени пробегали по столу и, обессиленные, исчезали в темноте.  У Васьки осталось последнее дело, на котором он  никак не мог сосредоточиться, – написать сочинение по открытке: первое домашнее задание во взрослой школе. Мысли перескакивали то на сегодняшние события, то на открытку, – дедову открытку “С днём победы!”, на которой зелёный самолётик с алыми звёздами на крыльях и пылающей кабиной пикировал на вжавшиеся в землю танки-коробочки с бело-чёрными крестами. Раньше он не видел смерти на этой открытке, – только подвиг, радость, победа. “Как тесно они перемешались”, – думал Васька, опять перепрыгивая в замирающий сегодняшний день.

     Отец сам повёл Ленку в его старую школу-трёхлетку: два скрипучих деревянных барака в огромном вишнёво-яблочном саду. В этом, тогда уже зацветающем, счастливо-дурманном саду Васька стал пионером – на Первомай. “Пионер одного урожая”, – мелькнуло в жаркой голове. Горело у Васьки весь день. Сначала руки, когда вытаскивал бутылку из отцова портфеля, потом где-то в горле, когда махал, – уже из автобуса, – Ленке, проплывающей мимо (на руках радостного отца) с букетом лохматых хризантем. В груди вспыхнуло, тут же перекинувшись на щёки, когда понял, что машет и отцу тоже. Долго, пока ехал в набитом автобусе до новой школы (“Не разбить бы…”), тлело в животе тяжёлыми раскалёнными углями в чёрной коросте, из которых на праздничной линейке (“Вы – достойное будущее нашей страны…”) вырвалось жгучее пламя. Это был не стыд… И не страх… Ваське… было больно. Когда он – перегоревшей, спёкшейся, мёрвой угольной головнёй, стоял на внезапном построении после уроков всё на той же асфальтовой площади перед школой, боль дала силу выстоять. Без галстука…

     Газ пыхнул утром – обошлись без чая ("Баллоны меняют по пятницам, послезавтра значит…"); свет днём отключили – хорошо хоть обед для Ленки-болтушки успел разогреть на плитке (“А в большом городе можно позвонить, и строго спросить: “Почему нет света? Когда восстановят?” И время по телефону узнать…”); вечером пришлось затопить печь – картошки сварить. В доме было жарко… “Что же дальше-то будет?..”

     И первое в жизни сочинение – не писалось. В окно, метаясь, стучала мохнатая ночная бабочка, лишённая своего фонаря у забора.   Скрипнула дверь (взрогнул: “Кто там?”), загремело ведро, и родные чертыхания подкосили ноги вскочившему на шум Ваське. (“Отец!”) “Я это, я, – вылепляющийся из темноты  неверный образ напоролся на зыбкую границу света, и проявился. – Чего как сыч сидишь? Поздно уже”.
– Ужин, – начал было обескураженный Васька, уставившись в пол.
– Готов, знаю, – прервал его отец. – У тебя ужин ВСЕГДА ГОТОВ!

     Васька опять вскочил.

– Я в школе был, вызывали…, – в руке отца алели языки пламени. – Пионер мой, – и притянув Ваську за вихрастую голову, уже обнимая, добавил. – Васька…, Васенька…, Василий… К маме не успел я, завтра все вместе поедем.

                ***

     Похоронили рядом с мамой. Через девять лет. В конце августа...

     Афган...




               
  2018, март

 
                ***


                В сети связок, в горле комом
                Теснится крик,
                Но настала пора, и тут уж кричи, не кричи.
                Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
                Как шатаясь, бойцы
                Об траву вытирали мечи.

                И как хлопало крыльями
                Чёрное племя ворон,
                Как смеялось небо,
                А потом прикусило язык.
                И дрожала рука
                У того, кто остался жив,
                И внезапно в вечность
                Вдруг превратился миг.

                И горел погребальным костром закат,
                И волками смотрели звёзды из облаков,
                Как раскинув руки, лежали ушедшие в ночь,
                И как спали вповалку живые, не видя снов.

                А жизнь только слово,
                Есть лишь любовь и есть смерть,
                Эй, а кто будет петь, если все будут спать,
                Смерть стоит того, чтобы жить,
                А любовь стоит того, чтобы ждать.

                Виктор Цой  “Легенда”