Можно

Я вот в детстве ничем не занималась. Ну кроме как в школу ходила и страдала от непонимания. Друзей у меня там особых не было. Была условная Люся, но это просто потому что с ней тоже никто не общался. Безвыходная такая дружба ради выживания. Я помню, как Люсю в первый же день стошнило от страха прямо на прописи, а через пару лет, когда воспоминания притупились, мы даже стали разговаривать и сидеть за одной партой.

Мы с ней вдвоем ничего не делали после занятий, наверное, единственные из всего класса. Ну как не делали – я прорешивала алгебру на год вперед, а Люся мечтала, как она выйдет замуж и родит троих детей, исходя из чего я уже теперь пришла к выводу, что ребенка наедине со своими мыслями оставлять надолго категорически нельзя.

Мне хотелось быть художницей, писателем, балериной, ведущей прогноза погоды или хотя бы водителем бетономешалки. У меня не было на этот счет предрассудков, зато была куча свободного времени, а в этом мы с родителями не совпадали.

Классе в пятом меня, наконец, пробно «отдали» в музыкалку. Мне нравились барабаны, саксофон и треугольник, но дома всё это время пылилось и подпирало дверь пианино, и поэтому угадайте, на чем же я в итоге вынуждена была играть. Продолжались эти хождения по мукам с горьким привкусом сольфеджио без малого два месяца, после которых я, как и наше пианино, так расстроилась, что взяла самоотвод, заболев психосоматическим гриппом.

Пришло мое первое взрослое осознание жизни: чтобы иметь официальное право получать от дел удовольствие, придется сначала до посинения играть «восадули-вогороди» и никакие таланты мира не спасут тебя от того, чтобы таскать с собой заламинированную картонку с нарисованными клавишами и притворяться, будто ты всю жизнь об этом мечтал.
 
Впоследствии я долго не притрагивалась ни к краскам, ни уж тем более к этим недоклавишам, а только оберегала все свои мечты и желания от взрослых, которые бы всё равно всё испортили. Настоящие безнадежные взрослые никогда ни к чему не готовы, им нравится тормозить. Застывать вот так как котики у открытых дверей в будоражащее «я хочу» и сидеть возле них годами в раздумьях, пока какой-нибудь другой взрослый, получше, не придаст судьбоносного ускорения их напуганной чаепитной Соне или просто чего-нибудь не разрешит с высоты своего авторитета.
 
А детям такое не нравится. Им надо сразу пальцами в краску и по стене, пианино – так давайте двумя руками по клавишам, разговаривать на иностранном языке – тут вообще важен не язык, а тот, с кем ты говоришь. Понимаете ракурс взгляда? Если не весело, если нельзя прыгать, пачкаться и ломать – то это какая-то лажа, рыбий жир и пенка на молоке.

Не хочу так. Хочу с замиранием сердца и мурашками по спине, чтобы страшно и круто, и эйфория от того, что вы с миром сыграли твою музыку в две руки. Это всё Внутренний Ребенок надежды не оставляет. Ты ему манку с комочками, по рукам бьешь, утром сонного в мороз по пробкам в офис тащишь, а он всё равно тебе верит. И в тебя верит, тоже.

И у вас такой есть. Сидит сейчас где-то, смотрит на краски и вздыхает. А вы возьмите да и порисуйте. Ну что вам, жалко что ли?