Петр Первый. От раскола до инквизиции

Петр Первый. От раскола до инквизиции.



Едва только политический кризис, возникший в стране после смерти царя Федора Иоанновича, удалось преодолеть и вновь образованное правительство во главе с Софьей Алексеевной показало свою несостоятельность как в самой столице, так и в ближайших к городу окрестностях оживилось старообрядческое движение.
Мысль о своевременности подачи правительству челобитной с требованием вернуться к прениям о вере была сама по себе наивной, но будоражила воображение староверов возможностью успеха. Инициаторами этой рискованной затеи считаются пустозерские узники, во главе которых стоял «бунташный» протопоп Аввакум. Аввакум, который и через четырнадцать лет ссылки и сидения в земляной яме, не теряя надежды достучаться до здравого смысла царского дома Романовых, атаковал членов его семьи своими нравоучительными воззваниями.
Большие надежды связывал Аввакум с царствованием Федора Алексеевича.  Но тот, вынужденный по причине тяжелого недуга проводить большую часть времени в постели и полагаться в принятии решений на мнение близких к нему людей, не смог их оправдать. А с течением времени он и вовсе превратился в послушную марионетку бояр и патриарха Иоакима.  Это он - Иоаким, подавляя слабую волю царя требовательностью и непреклонностью, являлся главным гонителем и притеснителем сторонников старой веры. Это по его требованию, палачи, подчиняясь жестокой необходимости, пытали, жгли и казнили староверов, не смея выказывать к ним ни сострадания, ни жалости.
Впрочем, горький опыт Аввакума, который в 1682 году тоже был казнен по приказу Иоакима самым изуверским образом – он был сожжен на костре, ничему защитников старины не научил. И инициатива написания ходатайств и челобитных, после его смерти, перешла к неуловимому и неутомимому игумену Досифею. Являясь связным между Пустозерском и окраинными старообрядческими центрами Поморья, Москвы и Дона, он сплотил единоверцев в единый староверческий организм.  Отдавая себе отчет в том, что шансов на успех у них не так уж и много, «непокорники» все-таки отважились на открытый контакт с новой властью. Не остановило их и то, что молодая правительница – Софья Алексеевна, известная всей Москве как большая сторонница западного уклада жизни, не могла служить надежным гарантом успешного завершения задуманной ими акции.
Но случилось невероятное.
И когда раскольники, пребывая в меньшинстве, уповали исключительно на свои силы, они неожиданно получили серьезную поддержку со стороны стрельцов. Будучи законопослушными стражами царской власти, традиций, обрядов и заповедной старины, они явно тяготели к домострою, выказывая сочувствие к вере своих отцов и прадедов. Имея своей целью передать петицию о защите старой веры в руки самой правительницы, старообрядцы полагались и на помощь нового главы Стрелецкого приказа - князя Ивана Андреевича Хованского, который будучи некогда за свою приверженность к древнему обряду отхлестан батогами, нынче примкнул к челобитчикам. Гулял в народной среде и нарочно распущенный слух о том, что якобы и вдовствующая царица Наталья Кирилловна искренне сочувствует искателям правды и поддерживает с ними тайную связь. Но, в действительности, вступить Нарышкиных в сговор со староверами побудили вовсе не их религиозная стойкость и убеждения, а продуманный политический расчет. Ведь успех раскольников мог оказаться и их собственным успехом! Но ничего из задуманного партией царицы Натальи Кирилловны не получилось!

                ***
Однако Софья, понимая, какую страшную угрозу для престола таит в себе многотысячная толпа радетелей за возвращение Церкви к древнерусским традициям, притворно согласилась на публичный диалог с челобитчиками.  И 5 июля заговорщики, а это – и сами раскольники, и примкнувшие к ним холопы, чернь, посадские люди, уцелевшие монахи с Соловков и девять стрелецких полков, стали собираться на Лобном месте кремлевской площади на публичный диспут о защите старой христовой веры.  Но уже с первой минуты все пошло вразрез с ранее объявленным планом. Софья объявила выборным от толпы о своем желании перенести прения с Лобного места в стены царского дворца.
Цель этого хитроумного маневра заключалась в следующем -  необходимо было выявить главных зачинщиков смуты, а позже выловить по одному. Как и следовало ожидать, размеры Грановитой палаты оказались слишком малы для того, чтобы вместить всех желающих, и мятежники вынуждены были отправить на встречу с ней   лучшие свои кадры.
С первых же минут словесного поединка о существе старой веры, который разгорелся между представителями официальной Церкви и отколовшимися от Церкви духовниками, принял ожесточенный характер. Нередко в качестве аргументов стороны прибегали к запрещенным приемам, устраивая прямо в покоях царского дворца всеобщую потасовку и свалку. Упорство и страстность противников не оставляли правящей стороне никаких надежд на мирный исход переговоров.
Только с наступлением глубоких сумерек приверженцы старых обрядов угомонились и разошлись по домам.
Но едва Кремлевская площадь опустела, как Софья отдала приказ командирам остальных десяти стрелецких полков, не примкнувших к раскольникам, арестовать главных правозащитников раскольничьего бунта! Не пожалела Софья денег и на подкуп рядовым стрельцам, и на медовуху, которая в тот памятный день раздавалась во всех трактирах и кабаках даром и в волю. 
Всего неделю и погуляли вожди церковного раскола на свободе. Застигнутые врасплох, они были выловлены «гвардейцами» преданного правительству Стремянного полка поодиночке и, после жестоких допросов и пыток, сосланы в отдаленные скиты для исправления. Более всех пострадал за торжество старой веры священник Никита Добрынин – старый участник Собора 1666 года и один из главных трибунов диспута 5 мая 1682 года.  Рано утром 11 июля он был обезглавлен и, как о том сообщают летописные источники, «брошен псам на съедение».
Не избег наказания и князь Иван Хованский, который после панического бегства Софьи из Москвы и ее поездок по монастырям в поисках надежного убежища, по-прежнему числился главой Стрелецкого приказа. Являясь лидером мятежных стрельцов, он удерживал ситуацию в столице под своим контролем.  Однако относительно недолгий успех стрелецкого восстания, получившего в исторической хронике звучное название - «хованщина», обернулся для всех ее участников страшной, кровавой драмой.
Жестоко поплатился за пособничество мятежникам, был сам князь Хованский.  Вызванный 16 сентября на торжественный обед по случаю тезоименитства правительницы в село Воздвиженское, где Софья, сбежав из столицы, разместила свой Двор, он был предательски перехвачен по дороге, арестован и доставлен прямо к праздничному застолью. Обвинив князя и его старшего сына Андрея во всех явных и мнимых прегрешениях, самым злостным из которых было названо -  превышение власти, Софья отдала приказ -  казнить отца и сына Хованских немедленно. 
И пока во дворе Воздвиженского монастыря обоим Хованским отрубали головы, дворянские полки, созванные Милославскими, приступили к окружению захваченной стрельцами Москвы. Правда, во избежание новой резни и смуты, Софья пообещала осажденным бунтовщикам амнистию при условии, что они выдадут правительству зачинщиков бунта и свяжут себя клятвой впредь мятежей не учинять. Просидев в осаде около месяца, стрельцы вынуждены были пойти на мировую.

                ***
Выбитый бурными событиями лета и осени 1689 года из накатанной жизненной колеи Петр желал только одного: поскорее от всего этого избавиться и вернуться в Переславль к своему любимому делу – созданию потешной флотилии.  Но сначала торжества, связанные с рождением сына, а вслед за ними болезнь и смерть патриарха Иоакима, которая повлекла за собой проблему выбора нового Предстоятеля Церкви, а больше того длительные судебные процессы по делам, связанным с изменниками и бунтовщиками, крепко привязали Петра к Москве.
Находя вновь избранного в 1690 году по настоянию царицы-матушки шестидесятитрехлетнего патриарха Адриана закостенелым консерватором и твердолобым ревнителем восточного православия, Петр, желая видеть на патриаршем престоле человека более гибкого, коим ему представлялся псковский митрополит Маркелл, подверг Адриана и избравший его Собор грубому и похабному остракизму. 
С целью вывести погрязшую в дикости предрассудков Русскую Церковь на светлую дорогу европейского просвещения, царь не придумал ничего лучшего, как высмеять ее публично.
С этой целью он и создал, так называемый «Всешутейший Собор князя Иоаникиты, патриарха Пресбургского, Яузского и всего Кокуя».
Впрочем, презирая свой народ, а заодно и страну, которая ему досталась в наследство, Петр видел апокалипсис для России не в самом себе, а в ее невежестве, дикости и патриархальной отсталости.
Конфликт между Царством и Церковью, приобретший в царствование Петра Алексеевича особую остроту и форму, зародился   внутри прогрессивно мыслящего московского общества не вдруг, а в предыдущие царствования. Брить бороды и подгонять свой непрезентабельный внешний вид под общепринятые европейские мерки начали еще последние Рюриковичи – это и первый царь всея Руси Иван III, желающий соответствовать требованиям своей второй жены - иноземки Софьи Палеолог, и его сын Василий III, женатый вторым браком на молодой полячке – Елене Глинской.
Но, пока противление установленному Церковью образу жизни исходило от первых лиц Царства и носило характер осознанной необходимости, стороны, не придавая этому большого значения, воздерживались от конфликта.  Открытое и целенаправленное наступление Царства на   древнерусские традиции, ограничивающие свободу граждан в выборе устройства личной жизни, ношения одежды и принятия внешнего вида, началось в период царствования   второго царя из дома Романовых - Алексея Михайловича.
Но если царь Алексей Михайлович решился на церковную реформу в части замены устаревших, по его мнению, обрядов на современные, с целью оздоровить Церковь и поднять свой и ее авторитет в глазах восточных партнеров, то его сын - Петр Алексеевич задумал другое.  Желая во всем соответствовать западным ценностям, он, покушаясь на основополагающие догматы православия, готов был лишить Церковь сердца.
Впрочем, прозападной политики Петра, стоя на стороне Церкви, не разделяли многие близкие ему люди, а это, в первую очередь, его матушка Наталья Кирилловна, патриарх Адриан и преобладающее большинство церковного клира. К лагерю противников Петра принадлежала и благочестивая царица Евдокия Федоровна, сторону которой поддерживали многие родовитые фамилии Москвы из приверженцев старой веры, и среди них многочисленное семейство Лопухиных. Много Лопухиных! Все! Не разделяли издевательского отношения царя к Церкви и его сводные по отцу сестры - царевны Марфа и Мария Алексеевны.
Разворошить, растоптать это осиное гнездо с жужжащими о сохранении старозаветной веры «осами» Петр мог бы в любую минуту.  Тем более, что полезный опыт по скорому разрешению внутрисемейных конфликтов у него уже имелся. Всего-то и дел было – баб запереть по отдаленным монастырям, шептунам – укоротить языки, а Лопухиных разослать по  окраинным воеводствам. Но для того, чтобы начать открытую до победного конца борьбу со всем этим воинством темных сил, Петру пришлось бы найти укорот и для матери.  А этого он не мог сделать! Никогда! И пока она была жива и продолжала царствовать, Петр, не желая причинить ей боль и страдания, оставался в стороне.

                ***
Смерть матери в 1694 году, которая, в последнее время часто болея, молила сына приехать в Москву и принять из ее слабеющих рук власть, Царство и заботу о жене и сыне хоть и застала Петра средь шумного застолья, но не была для него совершенно неожиданной.   Знал он все и о физических недугах матери, и о ее страстном желании видеть его подле себя, но не откликнулся, не приехал, не попрощался с ней перед вечной разлукой. Бытует в исторической литературе широкораспространенная теория о том, что единственный человек на свете, которого Петр самозабвенно и искренне любил, была его матушка Наталья Кирилловна. И, соглашаясь с этим утверждением, еще труднее объяснить его черствость, его нежелание откликнуться на ее мольбы и тем самым скрасить последние минуты ее земной жизни. Да и какими словами можно оправдать заигравшегося на «марсовом» поле Петра, когда в то самое время прикованная к смертному одру Наталья Кирилловна испускала последний дух.
 Зато совсем иначе переживало странную и внезапную болезнь сорокадвухлетней царицы ее окружение. Спокойное, не отмеченное никакими бурными событиями и потрясениями недолгое царствование Натальи Кирилловны отличалось веротерпимостью к исповедникам старых обрядов и вселяло надежду на реставрацию разгромленной восточными лжеиерархами Русской Церкви.  Но, быть может, правление царицы Натальи потому и оказалось таким коротким, что она мешала определенным кругам, к которым принадлежал и сам Петр, довести разгром Русской Церкви до конца. Как бы там ни было, но только одна мысль о том, что на смену царицы Натальи Кирилловны придет ее безумный сын, пугала обывателей до чрезвычайности. Угадывая в Петре прямую угрозу всему русскому – нравам, обычаям, традициям, духу и вере, они обращали свои взгляды в сторону его благочестивой супруги Евдокии Федоровны Лопухиной.
Но именно с Лопухиных Петр и начал свою непримиримую борьбу с древнерусскими пережитками, патриархальным домостроем и православным вероисповеданием! Одновременно с карательными мерами, предпринятыми в отношении Лопухиных, Петр начал готовиться к своей первой поездке в западные страны.

                ***
Привычка рядиться в чужое платье так   в свое время пришлась царю по сердцу, что незаметно для себя самого стала его второй натурой. Даже отправляясь в 1697 году в первое зарубежное путешествие Петр не придумал ничего лучшего, как назваться урядником Петром Михайловым. Зато «великими полномочными послами» были объявлены все те же – генерал, адмирал и наместник Новгородский - Франц Яковлевич Лефорт, генерал, воинский комиссар, наместник Сибирский - Федор Алексеевич Головин и думный дьяк, наместник Белевский - Прокопий Богданович Возницын.  Впрочем, стоит отметить, что были в составе «великого посольства» люди званием и положением попроще – двадцать человек из дворян и 35 из, так называемых, добровольцев.
Поездка царя в Западную протестантскую Европу была воспринята в России, как открытое предательство национальных интересов страны, которые веками вращались в сфере культурного и торгового взаимообмена с Востоком.  С княжения Великого Московского князя Василия II, который в 1438 году отказался подписывать Флорентийскую унию о единении двух церквей – православной и католической под эгидой папы Римского, ни один правитель России с визитами вежливости в католические страны Европы не наведывался. Таково было принципиальное дефиле России на мировом подиуме. Одним словом, на протяжении более двух с половиной веков Москва демонстративно поворачивалась к Западу спиной, не решаясь разорвать пуповину с порабощенным турками Востоком.
Однако, если смотреть правде в глаза, дела на Востоке складывались из рук вон плохо. Православное вероисповедание, вытесненное турецким султанатом из государственного сектора на задворки империи, да к тому же сильно разбавленное иудейскими, католическими, исламистскими и прочими религиозными мировоззрениями, давно потеряло свою девственность. В это нелегкое для Востока время он вряд ли мог служить для России эталоном чистоты и претендовать на роль лидера в православном мире. Но по инерции, не понимая того, что она и есть современный центр православного сообщества, Москва продолжала   оглядываться на Восток, не решаясь сделать ни одного самостоятельного шага. 
Впрочем, и католицизм на Западе переживал не лучшие времена, распадаясь, подобно карточному домику, на многие самостоятельные конфессии, братства, ордена и прочие церковно-монашеские союзы.
Отдельной и особенно привлекательной темой в пресловутых разговорах о просвещенном Западе была тема свободы нравов. В противовес строгому аскетизму и воздержанию, которые были изложены в догматах православного вероучения, Католическая церковь была более снисходительна к человеческим слабостям. Но именно своими слабостями Европа более всего и гордилась. Ведь только человек свободный от запретов мог позволить себе некоторые привольности. Порассуждать о европейской свободе нравов любили и многие русские реформаторы.
Впрочем, прогрессивно мыслящие современники Петра, предвещая стране неизбежную гибель, в случае если она и дальше продолжит плутать в непроходимых дебрях заповедной старины, тем не менее, не разделяли его стремления вытолкать Россию на столбовую дорогу западного либерализма против ее желания.  А в том, что Петр именно это и намеривается сделать – сомневались очень немногие.  Тем более, что весь образ жизни царя, его окружение, отношение к семье и Церкви демонстрировали его явный отход от общепринятой традиции. Особенно сильное противление Петровским новинам вызревало в среде консервативно настроенной старомосковской знати.

                ***
Впрочем, недовольство народа молодым государем сформировалось не вдруг, а накапливалось в обществе с тех самых пор, как он завязал тесную дружбу с немцами Кукуя и, подражая им, сбился с правильного пути.
Но пока были живы патриарх Иоаким и царица Наталья Кирилловна, им удавалось сглаживать особенно острые углы Петрова характера и удерживать его от необдуманных поступков. И хотя недоверие общества к юному царю крепло день ото дня, оно сдерживалось уверенностью, что царствование молодой царицы Натальи Кирилловны будет долгим и ровным. Но, очевидно, внешнее спокойствие давалось Наталье Кирилловне нелегко и, в конце концов, внутреннее напряжение, связанное с ее постоянной тревогой за судьбу сына, подорвало ее здоровье.  Этому способствовали и долгие отлучки Петра из Москвы, и несвойственное его возрасту увлечения «потешными» забавами, и его неспособность взять ответственность за семью и за Царство, и патологическая привязанность сына к Преображенскому, где он постоянно и проживал.  Что и говорить, странностей в повадках и поведении Петра Алексеевича было много, и потому к нему с опаской и подозрением относились все, кто его в той или иной степени знал.
Внезапная смерть царицы Натальи Кирилловны переменила в отношении к Петру многое – его боялись, его проклинали, его глухо ненавидели, но ему вынуждены были служить.  Раздражало московскую элиту в Петре буквально все: и то, что он рядился в немецкое платье, и то, как мало он чтил святые русские обычаи, и особенно то, с какой легкостью преступал царь законы совести, нравственности и морали. 
Не было ничего в облике Петра и из того, что отвечало бы традиционным представлениям общества о главе государства и отце семейства. И уж совсем не поддавалась никакому объяснению и потому не могла найти оправдания стойкая и не проходящая с годами любовь Петра к иностранцам и иностранщине.  Ведь это именно они чужеземцы сформировали не только чужеродный стиль его поведения, но и чужеродное протестантское мировоззрение. 
Ревностно относилась старомосковская знать и к тому, что с приходом к власти Петра в стране установился режим особого благоприятствования европейцам – они занимали ведущие посты в правительстве, получали вдвое большие жалованья и пользовались различными привилегиями. Но все бы эти несуразности Москва бы с радостью простила Петру, списав на грехи его молодости, если бы он одумался и взялся за ум.  Ан, нет! Не изменил Петр своего образа жизни и после смерти матери. Он по-прежнему оставался жить в Преображенском и наведывался в Москву только по большим семейным торжествам и церковным праздникам.


                ***
Многие исследователи кипучей деятельности Петра, стремясь хотя бы в малой степени разбавить то острое чувство досады, которое невольно охватывает душу при более пристальном вглядывании в эту во многом противоречивую личность, наделяют его всевозможными превосходными эпитетами. Даже глумливое и балаганное игрище – «всешутейший и сумасброднийший Собор», позорящий Русскую Поместную Церковь, они умудряются оправдать, находя в нем следы древнерусского национального эпоса, восходящего своими корнями к языческому прошлому России.
Легко вписываются в их пространные рассуждения и жестокие и ничем неоправданные «нептуновы» и «марсовы» потехи царя, которые, по их мнению, великий Петр устраивал не забавы ради, а во имя высокой цели -  обучить своих шкиперов и пехотинцев военной науке.
Жаль только, что сам Петр так не думал. В одной из своих многочисленных записей, выполненной на смеси трех языков, из которых он ни одного толком не знал – польском, немецком и плохом русском -  царь без всякой задней мысли признавался, что в потехах его ничего кроме обычной игры не было.
Существует и еще одно сохранившееся до наших времен откровение Петра о том, что более всего на свете он «любит плавать по морям, строить корабли и запускать фейерверки», а после знакомства с Европой к этому списку добавились еще и маскарады.
Не имея к управлению государством ни малейшей охоты, Петр, желая целиком посвятить себя любимым занятиям, передоверил Царство человеку и вовсе в этом многотрудном деле неопытному и в высшей степени жестокому – князю Федору Ромодановскому. 
Принимая во внимание все вышесказанное, остается добавить следующее! Что в сложившейся на тот момент расстановке политических сил в стране, симпатии высшего общества, Церкви и народа принадлежали не природному государю – Петру Алексеевичу, а его благочестивой супруге – Евдокии Федоровне Лопухиной.    Именно она отвечала все тем требованиям, к которым ее обязывало положение русской царицы и матери наследника престола – Алексея Петровича.
Не лишним будет заметить, что Кремль, который с незапамятных времен был известен всему свету, как главная резиденция русских правителей, в царствование Петра Первого утратила свое историческое значение и превратилась в пансионат для престарелых тетушек Петра и старых дев – его сводных сестер. Особое место в этом закрытом от посторонних глаз бабьем царстве принадлежало младшей сестре царя – Наталье Алексеевне. Будучи моложе брата всего лишь на один год, она долгое время оставалась для него единственным верным другом и близким по духу человеком.

                ***
Известно, что первым борцом с бородами был родной отец Петра – царь Алексей Михайлович. Но стоило ему только самому сбрить бороду и потребовать этого от своих приближенных, как у него тут же нашелся противник. Им оказался нижегородский протопоп Аввакум, заявивший, что жить без бороды, это все равно, что пребывать в «блудоносном образе».
Следующий царь из дома Романовых - Федор Алексеевич, продолжив бритье бород, пошел еще дальше. В 1681 году он издал Указ, в котором дворянам, приказным людям и всему синклиту, кроме бритья бород, в обязательном порядке рекомендовалось носить в присутственных местах, вместо длинных охабней и однорядок, короткие кафтаны.
Но и Федору нашлось с кем повоевать!  Против его нововведений выступил сам патриарх Иоаким.  Со всех доступных ему трибун первый иерарх Церкви во всю мощь своего зычного голоса громил, позорил и линчевал «блуднический, гнусный обычай брадобрития». Следующий, кто сменил Иоакима на патриаршей кафедре – патриарх Адриан, будучи, в противовес своему предшественнику, человеком слабым, да к тому же разбитым параличом, не мог похвалиться ни крепким физическим здоровьем, ни сильными голосовыми связками. Но и он, внося свою лепту в борьбу с еретическим безобразием, издал устрашающий вердикт, направленный против бритья бород.
Мнение общества разделилось на два противоборствующих лагеря - защитников старины, с одной стороны, и сторонников обновления, с другой. Но если вторые представляли меньшинство и были всем хорошо известны, то к первым относился каждый живущий по законам заповедной старины бородатый русич. В результате к защитникам старины были причислены представители разных сословий, среди которых оказались и бояре, и лица духовного звания, и некоторые члены царской семьи, и крупные землевладельцы – дворяне и помещики, и тягловое крестьянство, и ремесленники и, конечно, стрельцы.
 А, как известно, именно стрельцы –  вооруженные стражи престола -  более всех радели за сохранение старых порядков. Ведь это их руками в 1682 году Милославские, а 1689 году Нарышкины   устанавливали свои правления. Не стал в этом смысле исключением и 1698 год, когда Софья, воспользовавшись отсутствием в Москве царя, предприняла попытку захвата государственный власти с помощью взбунтовавшихся стрельцов.
Стрельцы действительно были серьезной военной силой, которая не просто состояла на царской службе, а отстаивала и защищала законный порядок в стране. А поскольку Петр презирал все существующие Законы, то стрельцы ему были больше не нужны. Петр сам был для всех законом!
 Расправу над стрельцами Петр – большой любитель всевозможных забав – предварил жестоким куражом над боярами.   Он собственноручно обрезал им бороды!   Первыми под топор венценосного цирюльника попали главные защитники Москвы - боярин Шеин и князь Ромодановский. Не задействованными в унизительной экзекуции оказались только престарелые родственники царя – Тихон Стрешнев и Михаил Черкасский.  Им седовласым и седобородым старцам новая мода уже была ни к чему.
Все остальные бояре, которые в этот день прибыли к царю на прием в Преображенское, находя в процедуре обрезания бород большое сходство с отсечением головы на плахе, сбрили свои власы и бороды самостоятельно.

                ***
Но Петр только того и добивался!
Разобравшись с боярами, царь переключился на стрельцов, объявив   их повсеместный розыск. Более 1700 человек, оставшихся в живых после организованного Софьей бунта 1698 года, были выловлены и расселены по окрестным монастырям и селам.
А 17 сентября 1698 года – в памятный день именин царевны Софьи Алексеевны - Петр, желая напомнить ей о трагических событиях шестнадцатилетней давности, когда по ее приказу был казнен князь Хованский, приступил к допросу уже оправданных ранее людей.  Пытая и жестоко истязая свои жертвы в глухих и темных подвалах Преображенского дворца, царь – плотник, шкипер, урядник, бомбардир и палач своими руками стриг, жег и вырывал несчастным бороды.
Установив вину каждого участника стрелецкого бунта, Петр приступил к подготовке   казни.  По всей Москве бойко застучали топоры. Виселицы устанавливались повсюду и в том числе у ворот Новодевичьего монастыря напротив окон главной мятежницы и государственной преступницы – царевны Софьи Алексеевны.
Висельный конвейер заработал на полную мощность.
30 сентября из Преображенского на телегах к перекладинам Покровских ворот было доставлено более 200 человек. Пятерым из них царь лично отрубил головы.
Кровавая месса в Москве сменилась буйным празднеством на Кокуе.  В присутствие многочисленных карлиц, карлов, уродов и всепьянейших собратьев по «ратным» подвигам Петр объявил об открытии «всешутейшего собора».  От беспробудного пьянства, содомского греха и позорного глумления над консерватизмом Русской церкви царь очнулся   не ранее, чем через десять дней, и то только за тем, чтобы вновь взяться за топор.
Новый обоз, прибывший из Преображенского 11 октября, доставил в столицу к месту расправы 144   еще живых, но искалеченных до неузнаваемости существ.
12 октября – к ним добавилось еще 205 обреченных.
В этот же день была решена судьба и царевны Софьи. Исследовав все злоумышления бывшей правительницы, Собор, созванный из представителей разного звания, заключил, что за неимением прямых доказательств Софьиной вины в настоящем деле, но во избежание подобных ситуаций в будущем, разумнее всего будет подвергнуть царевну пострижению.  Получив в монастыре новое имя – Сусанна, Софья навсегда была потеряна для мира.
А 13 октября Петр, как ни в чем не бывало, продолжив казни, отправил на виселицы еще 141 несчастного.
Вволю насладившись кошмарным зрелищем - предсмертными муками повешенных и отчаянными воплями их жен, матерей и детей, Петр возобновил   заседания «всешутейшего и всепьянейшего собора».
В общей сложности за последующие четыре дня с 17 по 21 октября число казненных составило 280 человек. Из них 195 было повешено у ворот Новодевичьего монастыря и трое прямо на окнах опальной правительницы.
Не простаивала без дела и плаха, установленная во дворе старого Преображенского дворца. Сидя верхом на лошади, Петр с превеликим удовольствием наблюдал за тем, как охваченные ужасом от поставленной перед ними задачи и страхом ослушаться своего «протодьякона», быстро трезвели самые отпетые и «сумасброднейшие» иерархи собора. Превращая драму всего народа в комедию для себя одного, царь заставил поупражняться в постыдном ремесле палача всех своих подручных. Так «князь-кесарь» Федор Ромодановский отсек четыре головы, князь Борис Голицын, не сумев справиться и с одной, лишь увеличил адовы муки казнимого. Более всех – 20 голов было на счету угодливого и ловкого во всяком деле Алексашки Меншикова.
К чести генерала Лефорта, он, позволив себе неслыханную дерзость, отказался от участия в кровавой потехе, сославшись на то, что в их землях такого обычая не водится.
Не водилось до Петра таких обычаев и на Руси, но ни одному боярину даже и в голову не пришло заявить царю о своем решительном нежелании выполнять его приказ. Русский человек, униженный в своем отечестве более всех остальных народов, часто служил своему сюзерену не по совести и чести, а из одного только мерзкого чувства страха быть высмеянным, посрамленным, а то и вовсе уничтоженным. Вот и в этой кровавой драме, проклиная про себя все, на чем свет стоит и ненавистного им царя-антихриста, бояре трясущимися от страха руками отсекали головы последним представителям старой дворцовой гвардии.

                ***
Уничтожив стрелецкое войско, которое только одно и могло постоять за сохранение старых порядков, Петр предпринял ряд конструктивных шагов по ускоренной европеизации страны. Продолжая всеми доступными ему средствами бороться с одним из самых древних обычаев русичей – носить длинные бороды, Петр, помимо прямого преследования бородачей, обложил владельцев пышных бород особым налогом, величина которого определялась их платежеспособностью. Известно, что раскольникам и богатым купцам сохранность бороды обходилась в сто рублей в год. При уплате этого необычного налога обладателю волосяного реликта выдавалась бляха с надписью – «борода - лишняя тягота».
О том, что никакого послабления держателям старозаветного культового «рухла» не будет и впредь, жителям Москвы должны были напоминать и трупы повешенных стрельцов. Раскачиваясь на перекладинах виселиц более пяти месяцев к ряду, они не только отравляли город ядовитыми трупными зловониями, но и привлекали к себе все окрестное воронье.
Еще более решительно Петр принялся переодевать страну в иноземные платья.  Очередной приступ ярости, связанный с глухим нежеланием окружающих, следовать его требованиям в отношении внешнего вида, захлестнул царя осенью следующего 1699 года.  Устраивая в Преображенском дворце запросто для всех нуждающихся, будь то боярин или человек самого низкого происхождения, рабочие приемы, Петр однажды не стерпел и, выйдя из себя, приказал своим шутам обрезать всем присутствующим их длинные старорусские одежды.
На следующий день во всех присутственных местах Москвы был зачитан царский Указ, который категорически запрещал ношение древних старомодных платьев под страхом штрафа или более сурового наказания. Исключительным правом пользоваться гардеробом старого образца наделялись только люди неимущие и то не навсегда, а сроком до 1705 года.
Психопатия царя, обусловленная сразу многими причинами, подобными тем, как отсутствие должного воспитания со стороны матери, тяжелой наследственностью, а также долгой психотравмирующей ситуацией, переживаемой им в раннем детстве, принимала порой самые уродливые и отвратительные формы.
Даже во время путешествия по Европе, Петр, позиционируя себя человеком нового мировоззрения, оставался самым настоящим дикарем. В исторической литературе достаточно подробно описан случай, произошедший с русскими послами в лейденском анатомическом театре доктора Боэргава. Заметив, что некоторые из присутствующих в анатомичке, выказывая явное отвращение к мертвецу, воротят в сторону нос, Петр приказал им зубами разрывать мускулы препарированного трупа.
В следующий раз, увидев в анатомическом кабинете профессора Рюйша труп маленького ребенка, который, лежа на операционном столе, улыбался, как живой, царь не сдержался и поцеловал его в губы, повергнув весь медицинский персонал клиники в состояние шока.
Не случайно близкие Петру люди, заболевшие каким-либо недугом, требующим хирургического вмешательства, трепетали от одной только мысли о том, что царь, проведав об их состоянии, явится к ним с набором медицинских инструментов и предложит свои услуги.  Однако из всех направлений медицины более всего Петра привлекала стоматология. Целый мешок вырванных зубов обнаружили наследники царя после его смерти. Быть может, для тридцати лет активной зубоврачебной практики — это не так уж и много, если учесть, что среди зубов, изъеденных кариесом, немало встречалось и вполне здоровых образцов.

                ***
Тайным противником проводимых в стране реформ, становится Русская Поместная Церковь. Пропасть, которая разверзлась между Царством и Церковью в царствование царя Алексея Михайловича, приобрела необратимый характер в царствование его сына -  Петра Алексеевича.
В противовес прозападной политике царя, Русская Церковь в лице патриарха Адриана, еще в 1690 году публично заявила, что будет всецело верна Восточному православию.  Активно выступал Адриан и против насаждаемых Петром в обществе, так называемых, западных свобод – вина, табака, ношения париков и новых фасонов одежды. Несмотря на   физическую немощь и преклонные годы, патриарх обладал сильным духом и не раз бывал тверд в принятии решения, которое шло вразрез с мнением государя.
 Показательно в этом отношении «дело», учиненное светскими властями над неким Григорием Талицким, который проповедуя апокалиптичность всех происходящих в государстве процессов, говорил   о Петре, как об Антихристе. Эмоциональные проповеди Григория, производили на приход такое сильное впечатление, что однажды умилили до слез даже самого епископа Игнатия Тамбовского, обронившего прилюдно неосторожную фразу о том, что патриарху все о «худом деле» царском ведомо, да вот сделать-то он ничего по немощи своей не может. 
Прознав о нелестных   высказываниях епископа в адрес государя, светские власти потребовали от патриарха Адриана расстричь Игнатия. Но Адриан, не убоявшись грозного царя, ясно продемонстрировал и свою собственную позицию.  Он не исполнил царской воли до самой своей смерти в 1700 году.
Противостояние Русской Церкви прозападной политике Петра, выражалось и в неизменном отказе патриарха дать царю добро на развод и исполнить над царицей насильственный обряд пострижения. Порицая государя за бесстыдный и безнравственный образ жизни, Адриан проявил завидное мужество и тогда, когда призвал Петра в 1698 году одуматься и прекратить кровавый террор, развязанный им против стрельцов.
Однако глупо было бы думать, что Церковь, пребывая в темноте и невежестве, не понимала насущной необходимости Царства в образовании и развитии.  Понимала! Но, как это и велось с испокон веков, главным аспектом в ее просветительской и общеобразовательной деятельности оставался аспект нравственный. И в этом смысле она, конечно же, не могла без содрогания наблюдать за тем, как царь насильно насаждает православному русскому народу чуждое ему протестантское мировоззрение Запада.
Разлад между Церковью, обращенной всеми своими помыслами на Восток, и Царством, опасно заигрывающим с Западом, оказался губительным не только для династии Романовых, но и для всего государства Российского.

                ***
Первым и весьма ощутимым ударом Петра по самолюбию русского священства, вскоре после смерти патриарха Адриана, стало назначение на пост местоблюстителя патриаршего престола митрополита Рязанского и Муромского Стефана Яворского, что нарушало установившуюся веками традицию передавать управление делами Церкви в период межпатриаршества митрополиту Крутицкому. 
Большую тревогу среди иерархов вызывал и тот факт, что Яворский был не православным московитом, а выходцем из Малороссийской Галиции. Рожденный в 1658 году в православной шляхетской семье, он в пору отрочества поступил в Киевскую академию, а по окончании оной продолжил свое образование в иезуитских школах Львова и Познани. Вернувшись после окончания обоих курсов в Киев, Стефан вскоре постригся в монашество и поступил преподавателем богословия в свою родную альма-матер. Отсюда Киевский митрополит, желая назначить Яворского своим наместником, отправил Стефана в Москву к патриарху Адриану, дабы тот посвятил его в викарии. Однако Петр, заприметив в молодом и талантливом проповеднике ученого человека, пожелал оставить его на Руси, где-нибудь поближе к Москве, и, недолго думая, поставил его митрополитом в Рязань.
Удачливого малоросса встретили в Москве неприветливо, прозвав за глаза поляком, латинянином и выскочкой. Однако Петр, не обращая никакого внимания на недовольство церковников и полагая, что малоросс будет, не в пример патриарху Адриану, более сговорчивым и уступчивым, назначил Стефана, после смерти последнего, местоблюстителем патриаршего престола. Но оставаясь верным своей привычке ко всякого рода шутовству и глумлению, он, видя в Яворском своего человека, присвоил ему оскорбительный для духовной особы титул: «Экзарх, Блюститель и Администратор патриаршего престола».
Опасаясь, что царь, чего доброго, назначит Яворского патриархом Московским и всея Руси, в волнение пришли не только иерархи Москвы, но и патриархи Востока. Так патриарх Досифей Иерусалимский, известный, как последовательный ревнитель православия, даже обратился к Петру с личным увещеванием, не ставить на высшие иерархические посты «ни греков, ни черкас  (малороссов), как людей подозрительных по чистоте вере, а ставить одних только православных москвитян». 
Опасаясь, что русский царь может проигнорировать его предостережение, Досифей в 1703 году написал еще одно послание, теперь уже лично Стефану Яворскому, в котором сурово выговаривал ему за уклонение в латинство и предупреждал, что на Востоке не потерпят его избрания в патриархи.
Впрочем, Петр не очень-то и торопился с выборами нового главы Церкви. С некоторых пор, а точнее после его недавней поездки за рубеж, царь увлекся протестантизмом и теперь напряженно обдумывал план реформации Церкви.  Считая, что структурное построение православной Церкви чрезмерно громоздко, что ее догматическая база страдает излишним фундаментализмом, а богослужебные обряды смешны и старомодны, Петр, задумав исключить из ее устройства все лишнее, искал внутри Церкви человека, способного выполнить эту задачу.
Более всего в протестантизме Петра привлекала не только простота священного действа, а, главным образом, отсутствие принципиального противопоставления духовного начала – мирскому, высокого – низменному, стыда - бесстыдству, добра – злу и так далее.  Исключив из христианского вероисповедания многие культы и в том числе такие важные, как культ Богородицы, святых, ангелов и даже икон, протестантская Церковь автоматически занизила и нравственные оценки совершаемых человеком проступков. 
Ведь если нет святости, то нет и греха!
Но было и еще нечто такое, что в протестантизме более всего пришлось Петру по душе –  во всех протестантских странах   глава государства одновременно является одновременно и главой Церкви.

                ***
Учитывая эти и другие особенности протестантского мировоззрения, подмеченные Петром во время путешествия по Европе, он всерьез стал подумывать о новой церковной реформе. Но если его отец – царь Алексей покусился только на устаревшие, с его точки зрения, обряды Церкви, то – Петр покушался на саму Церковь.
Правда, понимая, что ему одному с таким сложным делом не справиться, он внимательно приглядывался к церковному клиру, надеясь встретить среди церковников подходящего человека. Человека, не обремененного увесистым багажом таких отвлеченных понятий, как «заповедная старина», «благочестие», «завещанная вера» и прочих в том же духе.
А пока такой человек не объявился, Петр повел наступление на Церковь старым и испытанным способом.  Он вернул к жизни давно бездействующий Монастырский приказ. Изъяв из судебного ведомства Церкви гражданские дела, связанные с брачными записями и духовными завещаниями, Петр передал их под юрисдикцию светского судопроизводства. Вслед за гражданскими делами в ведение Приказа перешли и имущественные дела Церкви, что дало государству право распоряжаться церковно-монастырскими материальными ценностями по своему усмотрению.
Так Русская Поместная церковь была обречена на нищету и жалкое прозябание.
Разумеется, что реакционная политика царя, направленная против Церкви - древнейшего института духовной власти в стране, не могла не подвигнуть позитивно-мыслящую часть священства к принятию ответных мер.
Установив в государстве режим исключительного благоприятствования для представителей различных религиозных течений: протестантов, магометан, католиков, иудеев и даже язычников, власть только по отношению к старообрядцам - раскольникам и возмутителям спокойствия -   оставалась по-прежнему нетерпимой. Впрочем, после долгих   лет  жестоких преследований и гонений в царствование Софьи и короткого затишья в правление Натальи Кирилловны, староверы при  Петре, занятом войной то с внутренними врагами, то с внешними, выпали из его поля зрения.  Не успевали царские палачи   наряду с установкой плах и виселиц, заготавливать еще и лес для кострищ и срубов.
И все-таки отдельные случаи сожжений и других видов смертной казни исповедников старых обрядов имели место быть!
Хотя, в целом, Петр – большой шутник и затейник придумал для несгибаемых защитников старой веры иное наказание. Он превратил их в дополнительный источник доходов для государства и духовенства!  В борьбе с раскольниками Царство и новогреческая Церковь были союзниками.
Позволив старообрядцам жить в городах, царь обложил староверов двойным налогом, в отличие от исповедников новой веры. Он взимал с них пошлину как за ношение бороды, так и оброк в пользу духовенства официальной новообрядческой Церкви. Но, даже зарекомендовав себя исправными налогоплательщиками и законопослушными гражданами, они по-прежнему оставались самой униженной и бесправной прослойкой общества. Им запрещалось занимать какую бы то ни было государственную или общественную должность, а также свидетельствовать на суде против представителей новой Церкви.
Не упустив возможности еще раз поглумиться над старозаветной святостью, Петр распорядился и относительно ношения староверами особой одежды. Так мужчинам полагалось надевать однорядку с лежачим ожерельем и сермяжный зипун со стоячим клееным козырем воротником из красного сукна, а женщинам – шапки с рогами и все тот же сермяжный зипун с красным козырем.
Это какой же силой духа надо было обладать, чтобы, несмотря на все издевательства и притеснения, выпавшие на долю староверов, выстоять   и донести предания ветхозаветной старины до наших времен?!
Но каковыми бы ни были жесткими и устрашающими меры, применяемые царским правительством против ослушников, а помимо записанных в двойной оклад или, как их еще называли, официально зарегистрированных старообрядцев, существовало громадное большинство нелегальных староверов, которые живя тайно и скрываясь от властей, подвергали свою жизнь ежеминутной опасности. Их постоянно разыскивали, вылавливали и ссылали на каторгу.

                ***
Именно в царствование Петра началось страшное разорение крупнейшего духовного центра старообрядчества – Керженца. В попытке сохранить для потомков истинную веру, которую исповедовали наши деды и прадеды, притесняемая государством старообрядческая Церковь пустилась в бега, создавая в глухих и отдаленных от центра потаенных лесных массивах старообрядческие монастыри и скиты. На иных территориях таких скитов и монастырей сосредотачивалось до нескольких десятков со многими сотнями иночествующих подвижников и подвижниц. Все они, так или иначе, объединяясь под руководством наиболее авторитетного заслуженного в их среде монастыря, создавали на его основе нечто вроде святительской кафедры или духовного центра.
Разгром Керженца, спровоцированный главным гонителем древлеправославных христиан Нижегородским архиепископом Питиримом, имел ужасающие последствия: из 94 скитов не найденными осталось только 2. Многие керженские старожилы, дабы избежать жестоких пыток и казней, совершили страшные акты самосожжения, иные были схвачены и после долгих глумлений и издевательств отправлены кто на каторгу, кто на костер. По официальным данным более 80 тысяч человек были обращены в новую веру. Однако, как выяснилось позднее, многие обращения были притворными, и основной массе обитателей Керженца все-таки удалось вовремя покинуть обжитые места и, заселяя еще более глухие и дикие районы Пермского, Красноярского и Алтайского краев, образовать новые старообрядческие общины. Потомков этих первых древлеправославных переселенцев и по сию пору в этих районах называют кержаками.
Немало было в Царстве и таких людей, которые отвергая новую веру, бежали не в Сибирь или Дальний Восток, а в соседние государства: Польшу, Литву, Пруссию, Турцию и даже Китай и Японию, где, пользуясь полной свободой, исповедовали свою отеческую веру.
Так, если придерживаться официальной статистики, опубликованной в сенатских вестниках, то число русских людей, находящихся в бегах, составляло порядка 900 тысяч человек. В отношении к общему числу тогдашнего населения России это составляло примерно десять процентов, то есть, иными словами, каждый десятый житель страны находился вне пределов ее территории. А если принять во внимание, что православие в государстве исповедовало преимущественно русское население, то становится понятно, что истреблялись и преследовались в своем отечестве самые преданные его служители, «соль и твердыня Русской земли».
Впрочем, в истории государства Российского это христианское или, выражаясь словами Ф.Е. Мельникова «евангельское» бегство было далеко не последним.  Достаточно вспомнить трагические события 1917 и последующих годов, начало которым было положено в царствование Алексея Михайловича Романова и продолжено его сыном Петром Первым.
Отдельную страницу в истории неприязненных отношений царя и духовенства составляла его личная жизнь. Открыто пренебрегая общественным мнением и игнорируя нравоучительные проповеди святых отцов, царь являл собой яркий пример вседозволенности и распущенности. Почитая в лице благочестивой Евдокии Лопухиной законную государыню, Церковь с большим негодованием отнеслась к новой любовной истории Петра -  на этот раз, с   никому неизвестной полунемкой, полуеврейкой   - Мартой Скавронской.

                ***
Порицая царя за многие безрассудные поступки, образ жизни и отношение к вере, Церковь, тем не менее, не могла себе позволить открыто критиковать правление Петра, дабы не подтолкнуть народ к мятежу против власти «законного» государя.   Не могла она вступить и в тайный сговор с теми, кто желал его физического устранения.
Достаточно вспомнить в этой связи патриарха Никона, который, будучи отлученным от Церкви и заключенным в Ферапонтов монастырь по сфабрикованному против него царем Алексеем делу, отклонил предложение Степана Разина бежать из заточения и примкнуть к восстанию против антинародного правления Романовых.
Последовательно выступая за тесное сотрудничество со светской властью, Церковь одновременно занимала твердую позицию в вопросах сохранения гражданского мира в стране.  И надо заметить, что до Романовых согласие между Церковью и Царством было настолько гармоничным, что в глазах всего мира, именовалось не иначе, как «симфонией».               
Первым, кто расстроил эту гармонию, был царь Алексей Михайлович Романов. Ему Церковь обязана и Великой Смутой, вызванной скороспелой церковной реформой, и Великим Расколом.  Но надо понимать, что Церковь – это не только культовое строение из кирпича, стекла и теса. Церковь – это центр духовного притяжения огромного числа верующих, в те времена - всего населения страны. А значит, Великий церковный раскол, задев каждого, нанес смертельный удар по единству русского народа. Спалив в огне, сгноив в земляных тюрьмах, замучив на каторгах и согнав с обжитых мест тысячи, сотни тысяч преданных заветам своих отцов и дедов соотечественников, царь Алексей так и не избавил русский народ от «скверной» привычки жить по-русски. Природа все равно брала свое, и, впитывая вместе с молоком матери и образ предыдущих поколений, новая поросль хоть и рядилась в платья, сшитые по европейским лекалам, но думала и чувствовала по-русски.
Никогда прежде русскому народу не приходилось столько притворяться и лицемерить, как во все годы царствования дома Романовых. Насаждая с попустительства официальной (новогреческой) Церкви новый церковный порядок, Алексей не только возбудил в народе стойкое недоверие к священству, но и натолкнул тайных приверженцев старой веры на мысль, что они должны сами заботиться о своей безопасности. Вот и приходилось им в людных местах молиться тремя перстами, а скрытно ото всех - по-дедовски - двумя.
Впрочем, в первые годы царствования Петра духовники, продолжая плыть по течению, легкомысленно полагали, что молодой Петр нагуляется, перебесится и возьмется за ум. Но чем старше и опытнее царь становился, тем труднее им было заниматься самообманом. Петр открыто тяготел к иностранцам, к немецкой культуре, к западному образу жизни и протестантскому вероисповеданию. Нельзя было не понять, что выбранное царем направление в устройстве царства Московского таит в себе прямую угрозу разрушения русского традиционализма, национального самосознания и православного вероисповедания. А вместе с пониманием происходящего, в среде радикально настроенного священства, возникла и осознанная необходимость объединиться и всеми доступными средствами противостоять   антирусским устремлениям Петра.
Прошло совсем немного времени, и в истинных намерениях царя разобрался и «экзарх» Стефан Яворский, который на первых порах службы расхваливал царя на все лады, наивно полагая, что чем громче он восхваляет славные дела Петровы, тем скорее займет престол патриарха.  Когда же они выяснили позиции друг друга в отношении установления в стране протестантизма, то Стефан проявил себя более консерватором, чем Петр ожидал.  Зато московские священнослужители, обретя в лице местоблюстителя единомышленника, смягчились и, отбросив в сторону прежнюю неприязнь, признали Яворского за своего.
Получив в лице Стефана сильную поддержку и защиту, Церковь и сочувствующая ей старомосковская знать стали связывать все свои чаяния и надежды с законным престолонаследником - царевичем Алексеем. 

                ***
Определившись в отношениях с царем и отказавшись от роли погубителя Церкви, Стефан тайно возглавил оппозицию.  Признавая из многих видов борьбы только один правильным - прямой и открытый диалог, Яворский попытался вызвать царя на словесную дуэль.  Теперь, вместо хвалебных од, он читал публичные проповеди, которыми обличал всех тех, кто не хранит постов, обижает Церковь Божию и оставляет своих жен.
 Достаточно было и одного раза послушать такую проповедь, чтобы безошибочно угадать, в чей «огород» бросал камни местоблюститель патриаршего престола. Постепенно и без того сложные и натянутые отношения между Петром и Стефаном осложнились до крайности.  И чем ярче Петр демонстрировал свои симпатии к протестантизму, тем жарче разгорался антипротестанский пафос Стефана.
Бесстрашно, с открытым «забралом» бросился «экзарх» и на борьбу с вульгарным толкователем протестантизма, полуграмотным выходцем из Немецкой слободы, известным московским лекарем - Дмитрием Тверитиновым. Блестящий оратор, ученый богослов и честный служака - Стефан ловко и грамотно провел гласное расследование вредной антицерковной деятельности Тверитинова, а заодно разоблачил и сгруппировавшийся вокруг него кружок многочисленных поклонников модного вольнодумства.
Но если прирожденный трибун и страстный оратор Стефан Яворский из всех видов борьбы предпочитал словесное «фехтование», то игумен Досифей (Глебов), напротив, предпочитал конспиративные формы борьбы и действовал в стане своих врагов осторожно и осмотрительно.  Совершив, во многом благодаря своим святым пророчествам, головокружительную карьеру, он, уже будучи в звании архимандрита крупнейшего Суздальского Спасо-Ефимьевского монастыря, имел частые контакты не только с царицей, но и с сочувствующей ей московской публикой.  Связь между Москвой и Суздалем, налаженная архимандритом Досифеем, позволяла участникам антиправительственного заговора не только быть в курсе текущих событий, но и своевременно реагировать на внезапные перемены в планах Петра.
Но время шло, а в отношениях между Царством и Церковью все оставалось по-прежнему. Петр, держа руку на пульсе проблемы, далее своих намерений не продвигался.   Не было никаких конкретных планов относительно отстранения царя от власти и у оппозиции. Исключая всякую возможность насилия, Церковь, ссылаясь на то, что царь тяжело болен и подвержен частым приступам неизлечимой болезни, пребывала в ожидании его скорой кончины. 
И в самом деле, вопреки широко растиражированному в кинематографе и художественной литературе образу богатыря, в жизни Петр был далек от идеала физически крепкого и здорового мужчины. Высокого роста, сухопарый, со слабым торсом и узкими плечами Петр страдал той же самой болезнью, что и все Романовы – подагрой. Вот только досталась она ему не по наследству, а была приобретена на строительных судоверфях, где стоя по колено в ледяной воде, Петр зачастую собственноручно выводил свои корабли в открытое плавание. Но, несмотря на всю серьезность заболевания, царь, всякий раз обманывая нетерпеливые ожидания своих противников, справлялся с приступом, выздоравливал и возвращался к любимому делу.
Испытывая со стороны Петра постоянную угрозу   нравственному здоровью нации и своему собственному существованию, Церковь благоразумно решила взять воспитание царевича Алексея под свой незримый контроль, для чего внедрила в его окружение своих людей. 

                ***
Большой любитель салютов и фейерверков, Петр устраивал победные празднества и божественные литургии во всех завоеванных по итогам Северной войны столицах.
Так было и в Киеве.
Только на этот раз царь, который с большим трудом выносил скучные, витиеватые и малопонятные проповеди церковников, слушал местного префекта Киевской академии Феофана Прокоповича с большим интересом.  Более всего   Петру понравилось то, что проповедь, не касаясь общих схоластических понятий о добре и зле, воспевала героический подвиг России и прославляла русское воинство. Повествуя обо всех перипетиях Полтавской битвы, провозглашая Петра монархом-победителем, оратор в то же самое время давал, на удивление, правильные и глубокие оценки его действий.
Но произнести такую глубокую и одновременно проникновенную речь, Феофану Прокоповичу было нетрудно!  Блестящий оратор и не менее блестящий публицист, Прокопович принадлежал к числу едва ли не самых образованных и просвещенных людей своего времени. Так что не обратить на него внимания Петр просто не мог!
Выразив автору панегирика искреннее восхищение его талантом и тем, как тот сумел грамотно и взвешено изложить известные факты, Петр приказал Прокоповичу растиражировать текст его выступления на русском и латинском языках.
В март 1711 года Петр успел осуществить проект большой государственной важности – учредить в Петербурге новое правительственное учреждение со странным иностранным названием Сенат. По задумке царя Сенат должен был заменить старый и уже изживший себя чиновничий аппарат, называемый Боярской думой.
Но в отличие от обюрократившейся Думы, где боярский чин приобретался долгой выслугой лет и был пожизненным, даже если пожалованный столь высоким званием ничем иным, кроме как породой и похвастаться не мог, члены Сената подобного служебного иммунитета не имели. Это, во-первых, а, во-вторых, заработав однажды свой портфель умом и сообразительностью, каждый сенатор вынужден был и впредь постоянно оправдывать оказанное ему царем высокое доверие.
Однако если созданный в спешке Сенат не имел ни малейшего представления о том, каковы его полномочия и чем он, собственно говоря, должен каждый божий день заниматься, то отставному боярскому сословию, выброшенному Петром на свалку истории, не нужно было объяснять, что установленный царем новый порядок – это их абсолютная и бесповоротная отставка, списание в утиль.
Так одним росчерком царского пера 2 марта 1711 года в стране была установлена новая форма государственного правления – абсолютная монархия!
Как следовало из первых фраз мартовского Указа Петра, правительствующий Сенат был «определен» для управления государством только на время «отлучек наших». То есть создавалось впечатление, что царь задумал весь этот громоздкий бюрократический аппарат, как учреждение временное, правомочное что-либо решать только во время его отсутствия в столице. Но на практике оказалось, что Сенат принадлежал к числу самых долговечных творений Петра и был упразднен вместе с властью Романовых в 1917 году!
Не сразу, а только с третьей редакции Петру удалось определить и должностные обязанности членов Сената, которые сводились в основном к наблюдению за правосудием и расходованием денежных средств. Но, чуть позже, в ведение этого учреждения были переданы и иные дела, связанные со взиманием налогов, набором рекрутов и контролем за новостройками государственного значения.
Проводя большую часть своей жизни на полях сражений и за границей, Петр, передоверив управление Царством чиновникам, оставил за собой дорогое его сердцу интендантство –  обеспечение армии и флота    материальными, финансовыми и рекрутскими ресурсами.   Прошло совсем немного времени и Сенат, стараниями бюрократов, из правительственного учреждения превратился в фискальное.
Кстати, указ о создании Сената одновременно предусматривал и введение в обиход новой и никому ранее неведомой должности с иностранным названием – фискал.  Давая некоторые разъяснения об обязанностях фискалов, Петр без всяких обиняков указывал, что главная их задача заключена в доносительстве, а для этого они должны «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, сбор казны и прочее». Получая жалованье в виде половины штрафа, взимаемого с провинившегося, фискал освобождался от всякой ответственности за ложный донос.
Учреждение Сената с огромным штатом фискалов как нельзя лучше отвечало образу жизни и мыслей Петра, бездумно копирующего понравившееся ему за границей те или иные новшества.  Не имея никаких собственных идей, пригодных для создания русской самобытной системы государственного управления, он позаимствовал у шведов уже готовый вариант, где король воюет, Сенат правит, а народ их кормит. 

                ***
Полная безнаказанность фискалов постепенно привлекла в эту профессию определенный сорт людей – лживых, изворотливых и корыстолюбивых.  Быстро приспосабливаясь к характеру и условиям работы, они бесстыдно эксплуатировали свою профессию, извлекая с ее помощью немалые коммерческие выгоды. Одной из самых распространенных форм получения дополнительного дохода   стал оговор, и постепенно за фискалами прочно закрепились прозвища «проныр» и «наушников».  Иначе, как «супостатами» и «нехристями», их не называли и сами сенаторы.
Сурово осуждали деятельность фискалов и церковные иерархи. Чувствуя за собой большую ответственность перед обществом, местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский публичного   подверг фискальство жесткому порицанию. Углубляясь в суть проблемы и придерживаясь определенной логики, он громогласно провозглашал: «Искал он моей головы, поклеп на меня сложил, а не довел – пусть положит свою голову».  Выступление Стефана, который в присутствии всех сенаторов и царя не только назвал царский Указ о фискалах порочным законом, но и не преминул в очередной раз прозрачно намекнуть на то, что царь ведет образ жизни неподобающий для христианина, вызвало у Петра неконтролируемый приступ ярости.
Стефану было запрещено проповедовать. Но немного поостыв, Петр внял справедливым доводам местоблюстителя и в 1714 году внес в Указ существенные поправки, которые за подложное доносительство предусматривали фискалам наказание.  Размер наказания соответствовал той сумме, на которую он оговорил безвинно пострадавшего и оправданного судом.
 Но перемена, произошедшая в настроении царя и, пускай заочное, но все-таки признание мудрости и авторитета Стефана Яворского, послужила для него слабым утешением. Пребывая в должности местоблюстителя патриаршего престола четырнадцать лет, он все эти годы печалился царю о том, что Русская Церковь не только чрезмерно стеснена в своей деятельности, но и умалена по причине отсутствия на ее святом престоле Первосвятителя. Чувствуя глубокую душевную усталость и свою неспособность что-либо в горестной судьбе Церкви изменить к лучшему, Яворский    настойчиво добивался у царя отстранения от должности и разрешения отбыть на родину. Но Петр, отказывая Стефану в просьбе, содержал его все в том же звании, заставляя искать новые поводы для неудовольствия.
Напряженность в отношения между Стефаном Яворским и Петром сохранилась и после Полтавы. Так, отсылая в 1710 году царю поздравительные письма по случаю разгрома шведов, Стефан даже не потрудился сдержать разъедающую его сердце иронию.  Весь стиль письма представлял собой странные логические построения, основанные на игре слов и уязвляли царя каламбурами. Но когда в сентябре Петр вызвал к себе местоблюстителя в Петербург с целью получить от него соответствующие разъяснения, то тот, сказавшись больным, сбежал из Москвы в Рязань.
Но и в Рязани митрополит не угомонился, а, продолжив свое благородное занятие, смело обличал петровский режим и установленные им порядки. «Рыба начинает смердеть от головы, - проповедовал Стефан, - а бедство множится от начальников!» Осуждая второй брак Петра на Екатерине, который был публично оглашен в Петербурге в Исакиевском соборе в 1712 году, Стефан не утерпел и в день тезоименитства царевича, назвав Алексея Петровича «единою надеждой России», пустился в громогласные обличения мужей, оставляющих своих жен, не хранящих постов и притесняющих Церковь. 
О каком муже говорил Яворский в свое проповеди, было настолько очевидно, что Петр, уже в который раз выйдя из себя, приказал Яворскому впредь своих проповедей не произносить! Но стоило только Церкви замять один скандал, связанный с местоблюстителем, как вспыхнул другой, причиной которому послужили протестантские настроения царя.

                ***
Поводом к очередному недовольству Стефана послужило появление в окружении Петра нового лица родом из Киева – Феофана Прокоповича, того самого, чей панегирик в честь победы Петра под Полтавой привел царя в благостное расположение духа. 
Известно о Феофане немногое, а именно то, что родился он в 1681 году в купеческой семье. Получив образование к Киево-могилевской академии, Феофан отправился в Рим в иезуитскую коллегию святого Афанасия, где во имя любви к наукам принял католичество. Прослушав полный курс обучения и приобретя большую начитанность в богословских и литературных трудах, Феофан настолько ловко и выгодно рекламировал окружающим свою ученость и широту взглядов, что обратил на себя внимание самого Папы Римского. Впрочем, не имея намерения и дальше жить на чужбине, Феофан оставил Рим и вернулся в Киев. Легко сменив одну сутану на другую, он, вновь обратившись в православие, занялся преподаванием риторики, философии и богословия.  Причем, будучи известным вольнодумцем, он на все лады воспевал в своих лекциях русского царя-реформатора, который с корнем вырывал сорные ростки древнерусского православия.
Случайная встреча Петра и Феофана в Киеве не ограничилась коротким знакомством и имела продолжение в 1711 году.  Рассчитывая на скорую и блистательную победу над турками, царь предусмотрительно взял с собой в поход и талантливого панегириста, чтобы тот в великую минуту торжества, смог в своей бравурной речи достойно осветить триумф и доблесть победителя.
Но когда ожидаемый успех обернулся для русской армии позорным окружением, а сам Петр и все его войско едва избежали пленения и рабства, Феофану было вовсе не до хвалебных гимнов.  Вволю нанюхавшись пороху, познав голод и жажду, истоптав до дыр походную обувь и едва не оглохнув от рева и грохота снарядов, Феофан молился только об одном, чтобы остаться живым и вернуться в свою альма-матер к прерванному учительству.
Но, когда его молитва дошла до неба и турки разжали клещи, в которых долгих три дня удерживали русских, Петр не отпустил Прокоповича от себя.  Рассмотрев в нем того самого нужного для подлого дела человека, которого так долго искал, царь не только позаботился о его будущей карьере, назначив игуменом Братского монастыря и ректором Киевской академии, но и щедро вознаградил за все перенесенные в походе страдания.
Однако столь внезапный и стремительный взлет по карьерной лестнице не пошел Феофану на пользу. Признавая за профессором Прокоповичем талант блестящего оратора и публициста, сослуживцы явно сторонились его, осуждая за откровенные симпатии к протестантизму и чрезмерное духовное свободомыслие. 

                ***

Пребывая после казни царевича Алексея в перевозбужденном состоянии, Петр окончательно утвердился во мнении, что Церковь заслуживает того, чтобы быть обезглавленной.  А обезглавить ее можно было только одним способом – это лишить Церковь патриаршества.  В принципе, Русская Церковь оставалась без патриарха на протяжении многих лет со дня смерти Адриана в 1698 году.  Но сказать, что она была обезглавлена, было бы не совсем корректно, потому как обязанности патриарха были возложены на местоблюстителя патриаршего престола – Стефана Яворского.  Не готов был в ту пору Петр к открытому конфликту с церковниками, да и повода, подходящего для наступления на Церковь, не было.
И вот теперь, когда Церковь запятнала свои белоснежные одежды черным цветом предательства, она должна была понести наказание.
 Испытывая определенный интерес к протестантизму, связанный с тем, что государственный правитель, являясь одновременно главой Церкви, волен назначать пасторов по своему усмотрению, Петр стремился ввести подобную практику и в России.  Но это означало, что служители Церкви превращались в обычных чиновников, Церковь – в министерский кабинет, а монарх – в самодержца.  Но разве мог Петр не мечтать об абсолютной власти теперь, когда русская армия, перекроив пол Европы, превратила Русское царство в Российскую империю, а Запад, признавая силу и славу русского царя, титуловал его императором Петром Первым?
 Планируя переустроить Церковь на новый лад, Петр вновь обращает свой взор на известного проповедника абсолютизма, автора «Слова о власти и чести царской» Феофана Прокоповича и в самый разгар Суздальского дела назначает его епископом Псковским и Нарвским.  Новый карьерный рывок Феофана настораживает церковную братию. Понимая, как опасны для Церкви протестантские убеждения Прокоповича, местоблюститель Стефан Яворский, вызванный Петром в Петербург для посвящения Феофана в сан епископа, не только не прибыл в новую столицу на хиротонию, но и отправил царю письмо с обличением Феофана в отступлении от православия. 
Но Феофану, который именно своими взглядами и привлекал царя, не нужно было перед ним оправдываться.  Да и сан епископа Псковского он тоже получил. Однако в Псков Прокопович не поехал, а остался в Петербурге в качестве ближайшего советника Петра в церковных вопросах.
Начиная с этого времени, через руки Прокоповича проходят все важнейшие законодательные акты по делам Церкви. Он сам много пишет – сочиняет богословские трактаты и толкования к переводам иностранных книг, редактирует или составляет новые распоряжения царя, много времени проводит в полемике и переписке со своими оппонентами. И кому, как не ему Петр мог поручить такое важное дело, как подготовка пакета документов, необходимых для упразднения патриаршества и устроения в России высшего церковного коллегиального управления.  Над этими законодательными актами, получившими название «Духовный регламент», Феофан трудился более двух лет и закончил их в 1720 году.
«Духовный регламент», составленный беглым униатом Феофаном Прокоповичем, которого многие из его современников вообще считали безбожником, самым непозволительным образом исковеркал историческую судьбу Русской Православной Церкви.
В одной из своих проповедей, произнесенной в Успенском соборе, Феофан, выступая в роли Антихриста, публично заявил, что главой Церкви является не Христос, а царь. Не менее оригинальная мысль о том, что «государство имеет полное право управлять Церковью так, как оно хочет», встречается в целом ряде сочинений Прокоповича.
В этой связи уместно было бы вспомнить патриарха Никона, который при всех своих недостатках, не изменил себе в главном и твердо отстаивал концепцию превосходства Церкви над Царством. И пусть она не нашла своих последователей, но в 1667 году, подчиняясь постановлению январского Собора, царь Алексей Михайлович в присутствии Восточных патриархов, подписался под соборным правилом - «царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх - в церковных!»
 Но прошли годы, и сын царя Алексея – Петр Алексеевич руками Феофана Прокоповича   черным по белому прописал в «Регламенте» новое правило, которое гласило, что главенствующая роль в церковных делах, а также «избрание чина духовного» принадлежит всецело императору. 
25 января 1721 года «Регламент» или «Устав Духовной коллегии» был опубликован и введен в действие. Президентом Духовной коллегии, которая в последствие получила название Святейшего Синода, был назначен, против своего желания, митрополит Рязанский Стефан Яворский. Уцелев во время Суздальского сыска, он хоть и утратил к себе былое доверие царя, но роль «свадебного генерала» исполнял исправно.
Зато Феофан Прокопович, возведенный в 1720 году в сан архиепископа и назначенный первым вице-премьером Синода, оставаясь по-прежнему в церковных делах правой рукой государя, настолько обнаглел, что в конце царствования Петра, чуть ли не открыто проповедовал протестантизм, возмущая, тем самым, православное духовенство.
Это с его подачи 1 марта 1721 года правительствующий Синод, ссылаясь на «Духовный регламент» Феофана Прокоповича, завел в своем ведомстве настоящих духовных фискалов, названных инквизиторами.
Причем «Регламент» предписал вербовать на эту должность людей «чистосовестных» из монашеского чина. Так иеромонах Пафнутий - строитель московского Данилова монастыря был назначен первым протоинквизитором. В подчинении у Пафнутия находились провинциал-инквизиторы, в чьи обязанности входило вести неустанное наблюдение за раскольниками.
Впрочем, белое духовенство стыдилось «духовной инквизиции».  И лишь немногие монахи – малороссы, учащиеся в Киеве и знающие о русских раскольниках понаслышке, не видели в своей профессии ничего зазорного.
В распоряжении духовной инквизиции находилась и особая команда вооруженных солдат, созданная для поимки «потаенных раскольников», укрывающихся в лесных чащобах и пустынных местностях. Найденные общины староверов разорялись, старопечатные и харатейные книги уничтожались, а сами раскольники с вырванными ноздрями отправлялись на каторгу.
Правда, Контора инквизиторских дел просуществовала недолго и, спустя два года после смерти императора 25 января 1727 года, прекратила свое существование. Но делами раскольников вплоть до 1764 года продолжала заниматься Раскольническая контора.
И только Феофану Прокоповичу по-прежнему везло. 
В 1722 году вслед за кончиной Стефана Яворского карьера Феофана Прокоповича снова пошла в рост. Волей Петра этот иноземец, по определению протоиерея Георгия Флоровского, человек «жуткий», у которого «даже в наружности было что-то зловещее», а «во всем его душевном складе чувствовалось нечестность», стал первым административным управляющим делами Русской Православной Церкви.

                ***
В 1917 году патриаршество в Русской Поместной Церкви было восстановлено, а в 1961 были признаны правильными и все отмененные в царствование царя Алексея старые обряды и книги.



              Отрывки из документальной повести
                «Последний акт «симфонии»», опубликованной на
 Amazon.com      https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/