Одного поля ягода рассказ

В среду Кирилл проснулся со страшной головной болью. Она не то, что раскалывалась, а, как казалось Кириллу, готова была взорваться подобно снаряду, и расплескать все свое содержимое повсюду.
Долго искал свои тапочки, которые он снял вечером где-то рядом. Наконец он понял, что Верлена, как всегда, поставила их у двери. Надев тапочки, прошел на кухню и в аптечке разыскал начатую пачку болеутоляющих таблеток. Для верности достал две таблетки и, хлебнув немного воды, глотнул сразу обе.
У него никогда еще так не болела голова. Сказать, что это отзвук вчерашней вечеринки, — значило ничего не сказать. Нет, дело не в том, что пил — у него никогда не болела голова от алкоголя — но почему тогда так раскалывается голова?      
Кирилл подошел к окну. За стеклом был утренний сумрак, который медленно съедал бледный туман. Хотел приготовить кофе, но раздумал. Несмотря на выпитые таблетки, боль не унималась. Что-то исподволь, но упрямо врывалось в его со¬знание, нагло напоминало о себе.
Внизу за окнами тихо, словно крадучись, осторожно прошуршала шинами легковушка, и снова все замерло. Только в висках, как кузнец по наковальне, с завидной последовательностью бил «молот»...
«Чем я провинился и перед кем? Почему каждую среду повторяется эта страшная экзекуция?» — подумал Кирилл.
Прошел в кабинет, сел в кресло и взял первую попав¬шуюся книжку. Не успел даже раскрыть ее, как на него нагло упало то, что вот уже на протяжении месяца мучило, ад¬ской болью разливалось по телу.
«Но я же должен, обязан был забыть все! Ведь это случилось так давно!..»

* * *
С тех пор, как наш новый шеф оказался на Спутнике, прошло почти двадцать лет. А впервые я встретился с его пронзительными колючими глазками, когда был со¬всем юным. Шеф тогда появился в аудитории неожиданно — едва начался урок. Не обращая никакого внимания на нашего учителя, шеф в сопровождении целой свиты, медленно осмотрел помещение. Затем, едва не застряв в проходе, подошел к нашей парте и ткнул похожим на сосиску пальцем в меня и моего товарища и неприятно прохрипел:   
— Они пойдут со мной.
Учитель кивнул лысой головой и мигом подскочил к нам:
— Собирайтесь, ребята! Побыстрее! Книжки и тетради, возьмете потом.
— Они им не понадобятся, — опять прохрипел наш будущий шеф и, окинув взглядом класс, показал еще на одного учени¬ка. — И этот тоже.   
…Раньше мы знали только две дороги от интерната, где учились. Одна вела к небольшому ручейку, который впадал в большой бассейн, вторая — к столовой. Дальше мы не могли ступить ни шагу — за нами пристально следили старший учитель и его помощник робот. Теперь же, обойдя ручей и бассейн, опасливо озираясь, мы топали извилистым полутемным коридором за толстяком и его свитой, ко¬торые, казалось, не замечал нас.
Наконец толстяк остановился, приоткрыл массивную дверь, из-за которой на нас упал резкий дневной, свет. Толстяк-пренебрежительно сказал:
— Всё, пришли. Отныне вы будете экспериментаторами.
Мы не понимали тогда, в чем смысл этих слов. Да и где ребенку, который едва научился читать, знать о подобных вещах. Как утята за уткой, мы вошли следом за толстяком в большую светлую комнату.
Сразу же к нам подбежал низенький рыжебородый мужчина. Он, как и наш бывший учитель,  Иван Степанович, послушно уставился на толстяка.
— Они будут младшими экспериментаторами, — резко бросил толстяк, и даже не взглянув на нас, быстро вышел из комнаты.
Бородатый облегченно вздохнув, улыбнулся, подошел ближе и похлопал меня по щеке:
— Давайте познакомимся, дети, — приветливо сказал он и мы, наверное, подсознательно сразу же почувствовали, что у этого рыжебородого по-отцовски доброе сердце. — Меня зовут господин… Меня зовут Леонид Иванович (уже много позже мы узнали его фамилию — Кудрявцев).  А как вас? Ну вот, например, тебя? — Бородач обнял моего товарища.
—Двести двенадцатый, господин, — заученно выпалил Жора.             
Кудрявцев ничего не сказал, но я увидел, как карие глаза его сразу посуровели.             
— Имя у тебя есть, детка?
— Так точно! Двести двенадцатый, господин, — опять отрапортовал Жора, даже не моргнув глазом.   
— А мама как тебя называла?
— У меня мамы не было, — ответил Жора, вновь пристукнув каблуками маленьких ботинок.
Кудрявцев вздохнул и обратился ко мне:
— Ты тоже не знаешь, как тебя зовут?
— Ки-рилл, — запинаясь, ответил я, поскольку очень давно не произносил свое имя. У меня тоже был номер.
— Вот и прекрасно,— подобрел Кудрявцев и, провел рукой по своей рыжей бороде, словно снимая с нее, паутину. Затем Леонид Иванович  прижал мою голову к цветастой рубашке, которая плотно облегала его круглый животик. — Молодец, все-таки еще не забыл!    
Через час мы все сидели у стола и, перебивая друг друга, весело рассказывали господину Кудрявцеву о себе, о своих радостях и огорчениях.
Леонид Иванович стал для нас не только учителем, с которым можно было посекретничать, о самом необыкновенном и непонятном. Он стал для нас вторым отцом.  Но это, к сожалению, продолжалось недолго. Месяца через два учителя забрали от нас и, посадили за решетку. Об этом мы узнали не тогда, а только через четырнадцать лет, когда нас посвятили в младшие экспериментаторы. Мы узнали тогда и еще об одном. Оказывается, Морозова, нашего шефа, выслали с Земли за преступ¬ления, которые он неоднократно совершал на нашей родной планете.
Морозов давно хвастался перед коллегами, что создаст нечто такое, «страшненькое», от чего у всех землян волосы дыбом встанут. Его слова все воспринимали как очередную  шутку. Но Морозов своего все же добился. Он создал в подпольной лаборатории на Земле смертельно опасный для всего живого вирус и собирался его применить. Человечество было на грани катастрофы. Случайно об этом узнали ученые. Был суд, и Высшая Комиссия решила немедленно выслать Морозова  с Земли на дочернее предприятие его огромного исследовательского института, которое называли «Спутник».
Да, шеф больше не прилетит на Землю. Он умер для нее сразу же после того, как в последний раз за ним закры¬лись люки специального транспортного корабля, который вез приборы и оборудование для недавно организованной в космосе «дочки» земного исследовательского института. Его мы теперь называем Спутником, который находится между Луной и Землей. Это случилось так давно...      
И с тех пор он живет здесь, руководит огромным институтом. Возможно, именно поэтому он так суров с нами, младшими экспериментаторами и другими сотрудниками многочисленных лабораторий Спутника!
…Я сейчас как у разбитого корыта. Доложить о том, что сегодня не выполню распоряжений шефа, не мог. Но исполнить все то, что он велел мне к назначенному времени, было не под силу.
Не потому, что сегодня я должен после очередного эксперимента прибыть в пятнадцать ноль ноль в центр, и не потому, что настроение у меня было препаршивое — испортили еще рано утром, когда подсунули этот проклятый эксперимент, а скорее потому, что именно в этот день, двадцать девятого ноября, я впервые мог вести разговор с шефом о поездке на родину, где не был почти со дня своего рождения. Именно сегодня я имел право напомнить об этом даже шефу — бездушному старику, у которого, казалось, не осталось ничего человеческого: приноси исполненную в сжатые сроки работу, а имеешь ли от этого удовольствие, или нет — ему все равно. Но систему подсматривания за всеми сотрудниками, а особо, над младшими экспериментаторами, на Спутнике отработали на славу. Везде, где только можно было, вмонтировали, вклеили, вложили подслушивающие устройства. Их я находил даже в обычных стальных шурупах и болтах, гайках… Так я до сих пор и не попал на Землю.
Как на зло, все время, особенно с нами, младшими экспериментаторами,  случался какой-то казус, и выстраданный за многие годы отпуск отодвигался на неопределенное время. Ракета, курсирующая между Спутником и Землей два или три раза в год, не могла сразу взять с собой всех. Очередь отпускников даже постарше, растягивалась не на месяцы, а на годы. Кто-то должен был оставаться на Спутнике по причине необходимости, кто-то из-за начисленных штрафных баллов. Получали право посещения родины лучшие из лучших, а таких — единицы.
Конечно, я понимал, что никогда не смогу написать маслом, или даже нарисовать карандашом стоящую картину, никогда не буду профессионально играть на музыкальных инструментах из-за отсутствия музыкального слуха…  Но экспериментатора из меня вышколили на Спутнике, не побоюсь этого слова, отменного. В этом я уверен на все сто. Если бы я и дальше продолжал, то, уверен, стал бы не только одним из главных экспериментатором, но, возможно, в свое время, и… шефом. Но это было, откровенно говоря,  не по мне. Меня упрямо тянула к себе Мать-Земля, где я родился, и где, как я надеялся, возможно, встречусь с родителями, где смогу показать себя лучшим образом… 
А что, если подсунуть с небольшими изменениями пару кристаллов памяти дарительного эксперимента? Нет, разгадают во время проверки те, кто над нами, ну, то есть, главные экспериментаторы. А мы же, пока еще экспериментаторы низшего звена, и поставлены здесь, чтобы все проверять и правильные ответы давать, верные решения записывать и перебрасывать все к дотошным главным экспериментаторам, которые еще раз перепроверят все. И тогда дадут добро на использование того или иного эксперимента, если он будет выверен по самое нельзя...
Понятно, подобное действие с моей стороны с изменением некоторых кластеров в кристаллах памяти глупое, как кажется на первый взгляд. А, может, попробовать просто изменить в этом крохотном кристалле несколько всплесков падения материи? Ведь нужно же найти какой-то выход из создавшегося положения! Ладно! Когда-то давно следи людей существовало выражение: «Либо грудь в крестах, либо головах кустах!» Поэтому… Понятное дело, мне придется хорошенько попотеть, но, возможно, это будет стоить усилий, и никто из главных экспериментаторов ничего не заметят…
Ладно, попытка — не пытка, попробую.
Так, возьму «осколки мусора», оставшиеся после предварительного эксперимента. Затем соединю, аккуратно «подклею» и перепишу заново на новый кристалл памяти. Никто не должен догадаться...
Нет, о подобном сразу же станет известно — уж очень мало времени прошло с той поры, когда проходил тот неудачный эксперимент, который поставил на уши всех на Спутнике, начиная от нашего неизменного шефа. О том эксперименте даже мои коллеги, младшие экспериментаторы, не говоря уже о старших и главных экспериментаторах не могут не вспомнить. Нет, дорогие, здесь надо пошурупать мозгами куда подальше и все сделать поумнее, чтобы, как опять же говорят на Земле, потом комар носа не подточил. И сделать надо все как можно быстрее, поскольку время, к сожалению, работает против меня…
Но ведь я обману! Разве, можно так? Почему бы и нет! Неужто, меня здесь никто никогда не обманывал? Я хочу на Землю, как никогда раньше! И моя давняя мечта детства, наконец, может осуществиться…

* * *
Меня привезли, вернее, доставили на ракете на Спутник еще четырехлетним ребенком. Отца и маму почти не помню. Нет, маму чуть-чуть помню. Ее улыбку, глаза. А вот от отца в памяти осталась только колкая, небритая щетина на моей крохотной тогда щеке. И все. 
Вместе со мной на Спутник забрали и Жору, Геннадия, Ника, Даньку и еще шестеро детей. Мы даже не помним ракету, которой нас перевезли на Спутник, как не знаем и того, где именно на Земле, на каком континенте мы родились. Когда мы подросли, нам пообещали, что перед тем, как отправляться на Землю в отпуск, нам выдадут именные карточки, на которых будет все написано: и страна, где мы родились, когда, и при каких обстоятельствах нас вывезли, кто наши родители, где живут...
Впервые, сознаюсь, мне очень захотелось попасть туда, на Землю, еще пять лет, назад. Наша няня тайком  (а, может, все это было специально подстроено) показала нам всем по одному видеофильм и подробно рассказала о Земле.
После этого показа в моей памяти, да и в памяти моих коллег —  младших экспериментаторов — неоднократно затем рождались видения. У каждого  — свои. У Даньки, например, много-много островов с пальмами и ползущими к морю черепахами, у Жоры — небольшой, затерянный городок в горах, у меня — огромная сосновая роща, голубизна неба, извилистая, река… И именно с тех пор каждый день, каждый час я, и не только я — все мечтали  побывать на родине. Может и не на родине, то хотя бы на Земле, в тех местах, которые всплывали в нашей памяти!..
Что же делать? Не успею я справиться с этим проклятым заданием до пятнадцати часов, хоть упади! И тогда об отпуске нечего даже заикаться. А ведь я сегодня, как никто из моих товарищей, близок к этому выстраданному в мечтах отпуску. Если все пойдет наперекосяк, как видимо, и планировал наш шеф, мне, как минимум, еще пять лет придется здесь сидеть, поскольку ракеты не каждый день прибывают на Спутник. Н-да, не везет нашему набору! Никто из моих однолеток за двенадцать лет так и не попал в отпуск на родину, хотя, казалось, все были так близки к этому….
Ну, что же, решено!.. Обману. Понятно «осколки мусора», оставшиеся после предварительного эксперимента я «собачить» в мой последний эксперимент не буду по ясным причинам — из-за подобного действия попался на «горячем» Генка, который по-секрету рассказал об этой его проделке нам, младшим экспериментаторам. Были крутые разборки, его хаяли все, кому хотелось. Затем Генку при всем стечении народа на Спутнике посадили на месячную гауптвахту, и больше мы Генку не видели. Он исчез, и не дай бог вспомнить о нем, хоть словом обмолвиться не то, что при старших, но и при «своих» Пресекалось всё тут же жестко и жестоко… Скорее всего, среди нашей группы был какой-то стукач, которого мы так и не вычислили… А нам всем на пять с половиной лет после случая с Генкиными «выпендрежами», продлили нашу «безотпускную адаптацию». И всё из-за языка его, который без костей…
Ну, не получится у меня, раскроют мою подделку, значит, не все учел, а что со мной будет потом — на это обращать внимания не буду. Да хоть на гауптвахту, или выбросят через шлюз, как цыпленка в открытый космос и скажут, что так и было…
Ладно, что прошлое ворошить? Что было, то произошло, и никуда от этого не денешься. Так, аккуратно добавлю, обязательно в оба кристалла памяти — в основной и дублирующий что-нибудь из старого архива. О нем, скорее всего, уже все забыли... Три последних года я и Жора копаемся в этом огромном архиве, расположенном в левом крыле Спутника вообще непонятно зачем. Но копаемся. Нам приказали, что так надо, вот и роемся, как крысы на помойке…
Но что же добавить, чтобы после всего выглядело всё так, как и должно выглядеть? Что? Понятное дело, я и Жоре ничего не скажу, хотя он и мой хороший друг. Как я понял, здесь, на Спутнике, в самый ответственный момент только каждый за себя. Иначе, либо тебя предадут, либо твой друг окажется соучастником, тогда и ему несдобровать за то, что не насексотил…
В голове моей сейчас такая мешанина, такой замес, что, кажется, из него не вырваться ни при каких обстоятельствах.
Вот и сегодня мы с Жорой с самого утра копаемся в «авгиевых конюшнях» архива. Мне надо оттуда незаметно умыкнуть на время нужный кристалл, о котором я пока еще не знаю, какой. И умыкнуть, а потом вернуть в архив так, чтобы и Жора не заметил.
Ладно, он копается почти рядом, я тоже, взяв с коробки номер миллион двести тысяч сто двадцать третий кристалл и вставив в кристаллофон, бегло просматриваю его. Жора пялится в свой кристаллофон, в который вставлен кристалл памяти под другим номером. Понятное дело, я знаю, как и Жора что искать, как поступить, когда надыбаешь на нужное. Его записываешь. Досмотрев данный кристалл памяти до конца, крадешь его назад в коробку и берешь следующий кристалл. И так все время. На просмотр каждого кристалла памяти дано определенное время. Мы с трудом вписываемся, но уже успеваем…
— Слушай, Кирилл, уже полдвенадцатого по времени Спутника, пора закругляться, и на обед, — сказал Жора.
— Я сегодня не пойду на обед. Если сможешь, прихвати  чего-нибудь со столовой, — попытался отнекаться я.
— Мне не трудно, но ведь это нарушение режима, да и мне не дадут повара взять вторую порцию, — тут же ответил Жора. — Сам ведь знаешь.
— Ладно, ничего не неси. Я обедать сегодня не буду. Хочу вот эту коробку досмотреть до четырнадцати сорока.
— С чего это? — удивился Жора.
— Мне сегодня обязали прибыть в пятнадцать ноль ноль в центр, на разборки… После них, если все пройдет гладко, сообщили приятную новость, что именно в этот день, двадцать девятого ноября, я впервые могу вести разговор с шефом о поездке на родину. Вот я и тороплюсь окончить эксперимент с этими старенькими кристаллами памяти. Если пойду обедать — могу не успеть. Осталось чуть больше двух десятков кристаллов памяти просмотреть и решить, что, куда, и как…
— Ну, тогда понятно, — улыбнулся Жора. — Рад за тебя. Не знаю когда меня позовут. До ужаса хочу в отпуск… Дай то, бог, чтобы у тебя все вышло. Ну, а я, — Жора вздохнул, — я пойду обедать. Если получится что, прихвачу и тебе, — сказал Жора и, опечатав свои коробки с кристаллами памяти, положил их на стеллаж. Затем, прихватив с собой свой кристаллофон, быстро вышел из архива.
Я ни разу я не видел в архиве ни шефа, ни его непосредственных помощников. Разве что иногда, может, раз в месяц, сюда заглядывал первый заместитель главного экспериментатора, и на этом все. Заходил, спрашивал как идут наши дела с проверкой и, получив от нас с Жорой положительный ответ, коротко кивал головой и уходил.
Так, пока нет Жоры, нужно все провернуть! Немедленно. Зачем мне лишние свидетели.
Мои глаза расплескались по огромному залу плотно стоящих друг к другу стеллажей.
Где же нужный мне кристалл памяти? В которой коробке? Понятно, ключи от всех них у меня есть. Вот только где находится тот кристалл, который может каким-то образом подойти к моей теме.
Неожиданно словно кто-то подсказал мне, где и что искать. Я ступил два шага вперед, вскочил на лестницу, поднялся почти к самому потолку, рука сама потянулась к нужной коробке. Сверхдалекий, да, нет, практически совершенно забытый 1976 год. Открыть коробку было делом секунды, поскольку и у Жоры, и у меня был полный доступ к архиву, который подписал сам Морозов, наш шеф. Достал первый кристалл памяти, которого коснулись мои пальцы и тут же вставил его в свой кристаллофон. Как только поползли по экрану кривые, понял, что это то, что нужно. Временно переписав на свой кристаллофон данные из этого кристалла памяти, я тут же отправил кристалл на место в коробку и вернулся своему столу.  Вычленил нужные данные и соединил все, завуалировав дописку так, что не докопаешься за такое короткое время, что даже сам удивился. Все сходилось как нельзя лучше… И я тут же успокоился — успел!!! Однако меня почему-то не мучили угрызения совести. Сделал, и с плеч долой!
Пока пришел с единственным бутербродом Жора, я, радостно посвистывая, успел еще просмотреть с десяток рутинных кристаллов памяти, которые давно следовало сжечь, поскольку такое старье не представляло уже  никакого интереса никому. Ни на Спутнике, ни на Земле. Об этом, понятное дело, сделал подобающую запись в своем кристаллофоне поверх того, который помог мне основательно подделать выводы моей многомесячной работы. Чтобы никто не мог узнать, что я пользовался еще одним, неучтенным в моем отчете за этот день кристалле памяти. Ну, а когда шеф или его подчиненные догадаются о моей «проделке», думаю, уже поздно будет. Пока они там раскопают, что то... Мне бы только вырваться из этого грязнейшего болота...

* * *
Низенький, опрятно одетый старичок в черном пиджаке внимательно смотрел, как на чистую страницу уверенно ложились строки цифр, текста.
— Тут что-то не то, — сказал Кузовкин тихо. — Не то, шеф. — Неожиданно на его старом, изборожденном темны¬ми глубокими морщинами лице заиграла по-детски наив¬ная, радостная улыбка. — Да, да, шеф. Но этот парень, скажу вам, далеко пойдет. Уже на второй стадии догадался, что можно просто объегорить нас. Помните сорок восьмого?
— Это тот, который догадался на четвертой стадии?
— К сожалению, наши люди тогда перестарались и случайно убили его.
— Не случайно, Кузовкин, неслучайно. Мы специально сделали, чтобы спрятать концы вводу. Если бы на Земле об этом узнали, нам бы не поздоровилось. Такая бы каша заварилась…
— Наконец вы, шеф, сознались — ухмыльнулся Кузовкин. — Через пять лет после смерти сорок восьмого. Но ведь какой парень был!
— Что эти пять лет в сравнении с вечностью?
— Ничего, шеф, пылинка, мизер, но...      
— Никаких «но», Кузовкин! — Морозов замолчал, затем снова продолжил, говоря так тихо, что Кузовкин должен был прислушиваться. — Вечность! Вот чего нам недостает! Когда же все-таки смогу сказать, что я бессмертен? Когда?
Наконец Кузовкин осмелился перебить шефа:
— И что будем делать со сто шестьдесят девятым? Тоже уничтожим? Но каков парень! На второй стадии догадался! Он же, представляете, подцепил к своему кристаллу памяти части эксперимента, проведенного еще в 1976 году Хантом в Австралийском научно-исследовательском центре числовой метрологии в Мельбурне! И где он нашел это сообщение? Как о нем вспомнил? Сколько времени прошло. Его тогда еще даже не было в планах создания…  Понятно, нынче он по вашему заданию роется в архиве Спутника, но…
— Нет, этого попридержим, — Морозов кашлянул в кулак. — Пускай погуляет. Интересно, чем он нас «порадует» дальше? И не забудь о премиальных сто шестьдесят девятому! Отдай сполна. Мы ничего не знаем, нам ничего неизвестно, а он выполнил все наши планы к сроку…
— Отдам, не волнуйтесь...— Кузовкин поклонился и вышел из кабинета шефа, плотно прикрыв за собой массив¬ную черную дверь.

* * *
Наконец мне дали трехмесячный отпуск. Как я их! Молодцом! Еще и премиальные подкинули за отменно исполненную работу. Сегодня рейсовой ракетой явлюсь на Родину, на Землю, о которой столько мечтал. Больше они меня не увидят! За три месяца можно найти такой тихий уголок, что...
Улыбаясь, Кирилл поднялся на второй этаж лаборатории, завернул за угол. Легонько нажал на ручку, и дверь беззвучно раскрылась. Ему на миг стало жаль своей комнаты, в которой прожил пятнадцать лет и куда уже никогда не вернется, жаль и ребят, которые при прощании с неприкрытой завистью смотрели на него. Улыбались, будто бы были рады за него, но все равно в их глазах угадывался червячок зависти и смятения…
Но юноша отогнал эту непрошеную мысль. Прошел к столу, взял из голубого стаканчика карандаш и написал несколько фраз на сером тонком листке, затем перечеркнул все, сел на стул. Парня начала мучить  совесть. Он до сих пор никого не обманывал, и настроение было препаршивым...

* * *
— Шеф, а он... — Кузовкин на миг остановился. — Он удрать намеревается. Нельзя этого допустить! Психоанализаторы показывают, что у сто шестьдесят девятого что-то с психикой не того. — От нетерпения Кузовкин  заерзал в кресле. — Возможно, разладилась…
Морозов улыбнулся:
— Вот это и интересно, а от нашего «маячка» сто шестьдесят девятый не сбежит! Поставишь по всем правилам, экспериментальный, последней серии, но чтобы сто шестьдесят девятый даже не догадывался о существовании жучка». Усыпи его на минуту-две, щелк, и все… Да, что это я, не тебя мне учить…
— И то, правда, — пробормотал Кузовкин.
— Ты бы и сам... — Морозов повернулся к Кузовкину. — И у тебя бы расстроилась психика, если бы знал, что вот через несколько часов увидишь Землю, твою родину, пройдешь по ее траве, ополоснешь руки в настоящей реке или в соленой воде моря... Пусть погуляет. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Но ведь вы знаете, что за такие действия вас по голове не погладят...
— Я сам себе здесь, на Спутнике, хозяин, и ни перед кем не должен отчитываться и отвечать. У него есть 90 дней. Пусть гуляет, размышляет, и так далее… Будем следить за ним. Думаю, что ничего с ним не случится из ряда вон выходящего, а нам, возможно, это даст определенные знания.
— Согласен, шеф, — Кузовкин встал и уже собрался уходить, но его остановил Морозов:
— Спешишь? Сядь! Одно условие. О «жучках», вживленных в него, он знать не может, и не должен, однако организуйте за ним слежку на Земле, но так, чтобы он заметил ее. Понятно?
— Все сделаем. Однако, зачем, шеф? Открытую слежку, но это же нонсенс, — удивленно спросил Кузовкин, снова присаживаясь в кресло.
— Это мое дело. Возможно, подобное подвигнет его на определенные решения. Так, передатчик, вмонтирован? — спросил Морозов, взглянув на Кузовкина.
— Вживлен глубоко под кожу на левой руке. Энергии на две стадии постоянной работы. Затем его необходимо подзарядить.
— Я же предупреждал, чтобы вживили экспериментальный следящий передатчик последней серии! Последней серии, который заряжается от тепла носителя! — бросил резко Морозов. 
— Но ведь он уж очень дорог, шеф! И к тому же, существует пока в единственном экземпляре. 
— Сто шестьдесят девятый нам еще дороже, разиня! Он, так сказать, бесценен… — Морозов опять привстал из своего кресла, хотя, это ему было тяжеловато  — сказывалась старость. — С поля зрения не выпускать ни на шаг! Все передвижения сто шестьдесят девятого должны быть зарегистрированы на кристалле памяти и обязательно продублированы… И через два, нет, через три дня заблокируйте его платежную карточку.
— Зачем? — Кузовкин поднял дивленные глаза на Морозова.
— Чтобы он ощутил разницу: денежный мешок становится в один «прекрасный» миг бомжом без рода, без племени, без денег… Ладно, иди, и исполняй. При необходимости докладывай в любое время! Я секретаршу предупрежу…

* * *
Ноги тонули в податливом мелком речном песке. Идти было тяжело, но юноша все ускорял и ускорял темп. Он удирал от преследователей. Еще вчера Кирилл заметил недоброе, но сначала не обратил внимания. Сегодня же поутру на углу Центральной улицы и проспекта Кирилл снова столкнулся нос к носу со знакомым лицом. Нет, вчера Кирилл не ошибся. Это был ЧНК — чрезвычайный надзиратель космоса.
Кирилл знал об этих надзирателях больше, чем положено было им, младшим экспериментаторам. ЧНК в любую минуту мог заставить его вернуться на Спутник. Только поздно вечером Кириллу удалось оторваться от преследователей. В том, что их было несколько,— он не сомневался. Кирилл шел по берегу речки, которую раздевшись, переплыл ночью. Он должен был дойти до ближайшего аэропорта и сразу же вылететь от¬туда первым попавшимся рейсом.

* * *
Морозов еще спал, когда в предутренней тишине в его спальне громко зазвонил кристаллофон. Не отрывая головы от подушки, нехотя поднял трубку и недовольно сонным голосом спросил
— Какого черта?   
— Извините, шеф, это Кузовкин. Сто шестьдесят девятый исчез.
— Не понял, — прокричал Морозов. Сон как рукой сняло. — Как? Когда? Я же говорил, глаз не спускать! Где «жучки»? Сейчас же ко мне! Немедленно. Куда-куда?.. В домашний отсек!
— Я понял, шеф!
— Всю дежурную бригаду тоже. И начальника ЧНК.

* * *
— Ну, наконец-то, отыскал этот дьявольский механизм! — тихо проговорил Кирилл. — Вот куда его вмонтировали. — Юноша достал из кармана небольшой нож и, прикусив, губу, быстро сделал два неглубоких надреза на руке в том месте, куда был вмонтирован едва заметный, не больше зернышка, передатчик, наличие которого в руке он почувствовал буквально несколько минут назад. — А теперь ищите ветра в поле. Земля не маленькая планета, есть, где скрыться.
Денежная карточка не работала. Видимо, ее заблокировали. Хорошо, что вчера он немного снял денег с карточки и превратил в наличные. И карточку, и «жучок», а также свое командировочное удостоверение, Кирилл, выйдя на перрон железнодорожного вокзала и подождав отправляющийся грузовой состав, бросил в один из его пустых вагонов — пускай поднимают хоть ЧНК, хоть всех сыщиков Земли, он все равно сбежит…
Небольшой городок, по которому шел Кирилл, не нравился юноше. Но ему казалось, что здесь его не знают и не найдут. На последние деньги он нанял комнатенку с грязным потолком, с раскладушкой, на которую было брошено какое-то тряпье. Умывшись с дороги, надел чистую рубашку и пошел искать работу.
Прошло несколько долгих часов. От усталости гудели ноги, от голода — голова. Работы Кирилл так и не нашел. Можно было, конечно, показать кому нужно удостоверение с двумя золотыми стрелками крест-накрест на обложке, и работа была бы на выбор. Но тогда ему пришлось бы вернуться на Спутник. Нет, уж лучше ходить голодным, — думал Кирилл. — Хорошо, что и мое командировочное удостоверение укатило вместе с о всем, напоминаюшим Спутник. Все могло случиться — в командировочном удостоверении тоже мог «сидеть» электронный «жучок»…
...Кирилл сел на давно некрашеную скамью в тени огромной липы. Было слышно, как над ее цветками гудут трудяги-пчелы. Страшно хотелось есть. И, как назло, буквально через дорогу с выносных лотков девушки раздавали горячие пирожки...

* * *
— Да, все-таки вы неплохо придумали, Кузовкин. Бесплатные пирожки, столовые для безработных... Ха-ха-ха, — Морозов рассмеяся. — Голод! Это прекрасно! Пирожки... столовые...— смаковал слова, растягивая их, словно жевательную резинку. — Здесь мы его и накроем. Никуда не денется, как говорят, «голод, не тетка»… Все наши работают?
— Да, шеф, даже по деревням разослали идентификационные данные сто шестьдесят девятого. Его приметы все службы знают...
— Жалко, что мне нельзя на Землю, а то бы я сам принял участие в облаве на него, — тихо сказал Морозов, допивая сок.
— Можно нелегально. Наши специалисты сделают документы — комар носа не подточит, а пограничники даже не засомневаются в их подлинности.   
— Да нет, я еще хочу пожить. Перелет со Спутника на Землю для меня сродни путешествию на край Галактики.  Следи сам. А я… Я здесь еще один вариант проверю.

* * *
Городские часы отбили половину четвертого. Чувство голода притупилось. Но почему так хочется спать? Почему?
Кирилл, пересилив себя, с трудом встал со скамьи. «Это что-то новое... Среди дня хочу спать... Наверное, причина тому голод? — думал Кирилл, бредя к морю.
Волна с грохотом ударилась оберег. Соленые брызги коснулись лица Кирилла. Он не вытер их, подошел еще ближе к воде. Было приятно чувствовать прохладу моря, смотреть на игру волн. Если бы не голод, жизнь казалась бы прекрасной.
 Уже третьи сутки Кирилл ничего не ел. От выпитой воды тошнило. Он уже не мог идти. Не было сил. Сел просто на стоящую у чьего-то дома скамью. Казалось, еще немного, и он не выдержит испытаний. Что же делать? Где выход? Ведь должен же быть из этого какой-то выход!
За раздумьями Кирилл не заметил, как задремал. Разбудили его голоса людей. Первое, что увидел юноша, когда открыл глаза, было давно небритое лицо Морозова, на котором сверкала улыбка победителя.
Осознав, что Кирилл проснулся, Морозов прокричал в толпу, которая окружила их:
— Перед вами — белковый робот. Его заводской номер сто шестьдесят девять. Он собирался удрать со Спутника и остаться на Земле, чтобы сеять здесь смуту. И вот, видите, мы  все равно поймали его. Белковым роботам не место на Земле, не место среди вас.
Морозов схватил Кирилла за руку, пытаясь заломить ее за спину. Подскочили еще несколько его помощников.
— Я — робот? — Кирилл вырвал руку, оглянулся. — Нет, вы ошибаетесь, я человек! У меня была, и есть Родина... Хорошая она или плохая, — не мне судить, да это уже другой вопрос. Но ведь она существует! Я стремился к ней. Но и здесь увидел не¬справедливость. Я хотел, чтобы здесь, на Земле, меня приняли, как родного, но родительский дом отвернулся от меня, стал чужим. Меня все время мучила совесть... А разве с ро¬ботами бывает такое? Робота хотели сделать из меня на Спутнике. Следили, подслушивали, убивали во мне всё человеческое. Они старались отучить страдать, сочувствовать, любить. Они все время пичкали нас, младших эспериментаторов всем, чем ни попадя, вживляли всевозможные схемы, короче, «интегрировали» в иной, возможно далекого будущего, мир…
Оттолкнув  от себя опешившего Морозова и его помощников, Кирилл высоко подняв голову, устало пошел вперед, к автостраде. Никто из молчащей толпы не тронул его. Люди уже начали расходиться, чтобы не иметь неприятностей. Кирилл в этот момент еще не знал, что сработала непредвиденная творцами «живых» роботов сигнальная система. Система самоусовершенствования совести, которая не могла не ответить сопротивлением на зло и несправедливость.

* * *
«Ну, вот, кажется и всё! Со мной что-то происходит снова, — думал Кирилл сидя на кухонном табурете у обеденного стола. — Как они все опостылили мне! Все! Пять лет прошло со времени моего побега со Спутника…»
Спустя два месяца после его пленения здесь, на Земле, был суд. Действия Кирилла оправдали. Молодец судья! Сколько на него не давили, он все же вынес справедливый вердикт. А они там, на Спутнике, всё никак не угомонятся. Как же, потеряли такой ценный экспонат…
С Верленой Кирилл познакомился не сказать, что случайно. Откровенно говоря, она ему снилась и не раз, еще на Спутнике. Он, не знал, что девушку, идущую по улице ему навстречу, зовут Верленой. Но не это главное. Они подходили во сне друг к другу, брались за руки и молча, улыбаясь друг другу, шли по длиннющей улице куда-то вперед, но никогда  не доходили к той скамье, на которую решили вместе присесть и поболтать вволю.
Просыпаясь до подъема, он мечтал о встрече с ней, когда поедет в отпуск на Землю. На Земле и встретились. На той же, обсаженной высокими деревьями пешеходной улице…
Кирилла словно потянуло туда однажды, и он добирался почти на окраину соседнего городка двумя транспортами, а затем шел по улице сна. И Верлену в этот день потянуло туда же. И они встретились на том же месте…
— И я встречалась с тобой не раз во сне, призналась чуть позже Верлена Кириллу…
…Они подошли, улыбаясь друг к другу, снова, как и во сне, взялись за руки, и, еще шире и счастливей улыбаясь, молча пошли вперед. На этот раз они все же дошли до скамьи, сели, чуть обнялись, и их как прорвало. Говорили взахлеб, порой, перебивая друг друга. И были после крепкие объятия на той скамье, и затяжные, сладкие поцелуи. А через месяц они поженились.

* * *
Что-то едва слышно шевельнулось за его спиной. Кирилл резко собрался, повернул голову, и тут же расслабился. Он увидел улыбающуюся Верлену, которая почти неслышно подошла к нему. Затем она вдруг повернула голову и уставилась на кухонный стол. На листе бумаги лежал нож с окровавленным кончиком, и рядом, в сгустке крови чуть поблескивал найденный Кириллом управляющий его мозгом крохотный, не больше спичечной головки кристалл компьютера. Увидела, и еще больше расплылась в улыбке:
— И у меня такое было, Кирилл. Понапихали в нас микросхем… И я избавилась от них. Только намного раньше твоего. Значит, мы с тобой одного поля ягода. А это, ой, как прекрасно. Значит, мы и понимать друг друга будем не с полуслова, а  с какой-то частички слова! И это уже замечено, и не раз, дорогая…
— Нам что, своих мозгов мало? — то ли спросила, то ли сказала Верлена, — выдвигая из-под кухонного столика табурет и присаживаясь на него радом с Кириллом. — Я ведь тоже, Кирилл, как они говорят, биоробот.
— Да какой ты биоробот, Верлена. Ты ведь тоже родилась на Земле, и у тебя были настоящие земные родители…
— Вот именно, что были, — вздохнула Верлена.  Они погибли в автомобильной катастрофе. Выжила только я, вот меня тут же и подобрали, и «нужные люди», и вскоре, набрав дюжину девчушек от трех до пяти лет, у которых не было родителей и родственников, и отправили не на ваш, а на другой Спутник, который вращается неподалеку от Луны.
— Но за мной, как ни странно, никто не охотился, как за тобой, видимо просто списали, как ненужную вещь, и… забыли… Хотя у меня тоже раскалывалась, порой голова. Скорее всего, продолжали негласно наблюдать, что же случится со мной позже.
— Ну, и? — не удержался Кирилл.
— А спустя год я поняла, что за мной таки нахально наблюдают, а, возможно, и пытаются управлять моим сознанием, моим уставшим мозгом... И нашла причину: как ты говоришь, «жучок-передатчик». Вижу, что он у тебя вживлен под бровью. И у меня такая же история. Я его вырезала. Правда, остался шрам…
— Он тебя не портит, — тут же отреагировал Кирилл.
Верлена усмехнулась.
— Это был пятый, и, видимо, последний «жучок». После этого с моей головой перестало твориться что-то несусветное. Я хотела рассказать об этом раньше, но как-то не получалось. Думала, что придет время, и расскажу, чтобы раньше не будоражить твою память о Спутнике… И еще думала, что у тебя с «жучками» все уже позади. И на, вот…
— Ладно, Верленочка, все уже хорошо. Думаю, что навсегда…
— И у нас, я это уже знаю, в этом году родится ребенок, который будет как две капли воды похож и на тебя, и на меня.
— Ой, как это здорово, Кирилл, — сказала Верлена, и, прижавшись к Кириллу, поцеловала его…
Кирилл ответил ей взаимно затяжным поцелуем влюбленного в нее по самые уши мужа.