Жисть

Центральный рынок ежедневно шумит, как полноводная река. Тысячи человек вливаются в него мощным потоком, чтобы потом схлынуть мутными ручейками, оставляя за собой горы мусора. Зима прошла, бросив по обочинам черно-серые глыбы снега. Они таяли, оседали, превращаясь в месиво под ногами. Туда же летели картонки, дощечки и обломки кирпичей – проходите, граждане акробаты!
В самом здании рынка торгуют продуктами, оттуда соблазнительно тянет шашлыками и соленьями. Направо – стройматериалы и всякая дребедень для дома, а налево вещевые ряды. Солнце в голубом небе светит ярко, потеют головы под шапками, и в воздухе отчетливо чувствуется радость жизни.

- Вон она, видишь? Сейчас я здесь поверну и пройду по другому ряду, а ты иди медленно, смотри на нее. Хорошенько смотри.
- А…
- Давай, давай, мне нельзя, я им уже примелькалась. Они сразу что-то заподозрят.
Настя пошла вдоль ряда с «белорусским» трикотажем китайского производства. Сапоги на высокой танкетке ступали по досочкам и картоночкам, брошенным в жидкую грязь. С прилавков радостно скалились жуткие кофты, а продавщицы удивленно провожали глазами норковую шубу – чего это такую фифу на рынок занесло?
А вот и она. В конце трикотажного ряда притулились несколько деревянных ящиков, на одном из которых стояла спортивная сумка с картонной табличкой «Подайте на корм». Два бича лузгали семечки, а в сумке сидела грязная и закатанная кошка, привязанная к ручке веревочкой за шею. Впрочем, это было лишнее –  сбежать она не пыталась, кротко и печально оглядывая прохожих огромными янтарными глазами.
У Насти захватило дух. Реально красивая…
- Реально красивая! – блузки от «Куччи» внезапно раздвинулись и в щели показалось Катькино лицо с горящими глазами.
- Сгинь! – Настя заслонила ее собой, и медленно двинулась мимо, стараясь не смотреть на кошку слишком пристально.
Животное жило в этой сумке. Там ело, туда же справляло нужду. Цвет шерсти трудно было определить. Наверное, серая, но теперь она скаталась в один большой колтун. Кошка была невероятно грязна, но стоило посмотреть ей в глаза, и всю брезгливость как рукой снимало – она смотрела по-детски доверчиво.  Чудесные глаза ее были цвета летнего закатного солнца. Настя видела ее первый раз, но сразу почему-то решила, что она милая.
- Милая какая…
На нее уставились еще две пары глаз, таких же сияющих на немытой коже. Насте вспомнилась витрина игрушечного магазина в ее родном городе, и ряд пупсов с яркими, бессмысленными глазами.
- Нравится? Денег дай кошечке на корм. У тебя вон много… - весело просипел бич, оглядывая Настину шубу.
Настя достала из кармана пауч и, разорвав, вывалила прямо на сумку перед кошкой. Та кинулась хватать куски. Один бич брезгливо сморщился, а второй сплюнул:
- Тебя просили не корм, а на корм. Чуешь разницу? Ходют тут… - глаза пупса потемнели и налились злобой. – Вали отсюда, пока в лужу не окунули.
Настя предпочла ретироваться.

- Короче, кошку им кто-то оставил. Вот так, однажды утром принесли в этой самой сумке и поставили рядом, а сами ушли. Бичи ее рассмотрели: красивая, породистая, спокойная – и поставили табличку «Подайте на корм». Бабло поплыло в руки. Вот только ты сама видела, что от кошки осталось. Я не знаю, наверное, буду писать заяву в милицию на жестокое обращение с животным.
- Зачем так сложно? Купи им бутылку.
- Ты думаешь, ты одна такая умная? Я предлагала бутылку, потом две, потом пять, потом ящик…
- Неужто трезвенники?
Катя усмехнулась:
- Трезвенники… Бизнесмены! Они с нее кормятся, и прекрасно это понимают. Но ладно бы они ее саму кормили, а то она им деньги зарабатывает, а сама голодная сидит, в коросте и вшах. Кошку они не отдадут. И не продадут.
- Козлы.
- Ну да, они козлы. И что ты с ними сделаешь? Вот ты, приличная женщина с высшим образованием, должностью и окладом. Еще и в шубе норковой… Подойдешь и погрозишь пальчиком наманикюренным? А они такие: «Ах, пардон, мадам, сильвупле… Вы простите, виноваты, из деревни, туповаты…»
Настя молчала и сопела. Солнце припекало все сильнее, и под шубой начинало образовываться болото. Она сдвинула шапку подальше на затылок, подставив легкому весеннему ветру намокшие завитки волос. Радостный был день, свежий – в такой только и жить, дыша полной грудью. Улыбалось как-то само собой, и Настя щурилась на солнце, не обращая внимания на возмущенное Катькино бормотание.
А потом она натянула шапку поглубже, поправила ворот шубы и двинулась вперед так решительно, что Катя осталась стоять с открытым ртом.
- Настька, ты куда? Настька!
А Настя дошла до деревянных ящиков, ни разу не поскользнувшись, крепко схватилась за ручку сумки, широко улыбнулась бичам, и вдруг … дала деру! Расталкивая людей, шлепая по лужам, размахивая сумкой, в которой болталась ошалевшая кошка.
- АААААА!!! – взревели бичи и кинулись в погоню.
- АААААА!!! – возопила Катя и понеслась следом.
Настя неслась на своих копытцах, как выпущенная из пушки. Вот уже и выход близко, там таксисты стоят, мелькают зелеными огоньками. Шуба расстегнулась, мешает, тяжело с ней, сердце где-то в горле колотится, а в голове колокол: «РАЗОЙДИТЕСЬ, СУКИ!». А сзади мат частоколом – бичи догоняют.
Люди рты раззявили, смотрят, как девица в норковой шубе бичей грабит! Посреди бела дня! Подножку поставить, или досмотреть, чем кончится? Таксисты из машин повысовывались, пешеходы на зебре замерли, и даже птицы с проводов свесились.
Один из бичей почти догнал Настю, когда Катя догнала его.
- А ну в сторону! Дорогу!!! – проревела она басом и с потягом пнула пролетария в ближайшую лужу. Народ охнул, а Катя влетела вслед за Настькой в такси и заорала: - Трогай! Трогай, твою мать!!!
Довольный таксист нажал на газ и радостно улыбнулся весеннему солнцу:
- Жисть!