Эйры

               




                ***


   Письмо было от Сережи, а почерк на конверте был не его. Я распечатал конверт. На сложенном вдвое тетрадном листке Сережиной рукой было написано примерно следующее: «Здравствуй тезка! Я нахожусь на избе под  Кара - Пилой. Это письмо отправляю тебе со Степой Орешкиным, он тебе его должен отправить почтой. Если ты еще хочешь посмотреть на то, что я тебе обещал показать, приезжай к числу «эн», выходить из тайги буду числа «эм»».
Ниже стояли дата и подпись: «Сергей Шелехов».
Я еще раз пробежал глазами по серенькому тетрадному листку в косую линеечку и представил, как штатный охотник Сергей Шелехов, шел к соседу на зимовье, чтобы передать этот листочек бумаги, специально для меня.
Значит это важно. Недолго думая я решил ехать.
Сложил в понягу необходимые вещи, собрал документы и выехал на вокзал.
Ехать нужно было поездом и я, лежа на полке, вспоминал, как мы в том году вывозили из тайги штатного охотника Шелехова. Тогда мне и удалось познакомиться с Сергеем. Худощавый, подкашливающий человек лет сорока пяти, с красивой окладистой бородой и детскими глазами был малоразговорчив и когда мы встречались с ним взглядами, улыбался. Но по слухам я знал, что охотник этот был со стажем, и как принято здесь говорить, таежник он был битый.
 
                ***

Забирали мы его с самого последнего участка. Техника не могла пробиться к его угодьям и в лучшее время, а в ту зиму и подавно. Поэтому шли к условленному месту. Охотник заранее сносил туда вещи и в нужный день вышел на встречу техники.
Угодья назывались Кара-Пила. Место считалось неудачным для организации промыслового участка и заслуженно пользовалось дурной славой . Шелехов там стоял семнадцатый сезон. Все семнадцать сезонов один. Только он и его маленькая собачка по кличке Шелти, со стоячими ушками и похожая на лисичку. Добывал в основном пушнину - соболя. Соболь на его участке был славный. Под Кара-Пилой попадались редкие черно-седые коты. И это все знали. Ловил рысь, при необходимости добывал медведя, но специально его не стрелял. Говорил, что они умеют договариваться. Отстаивался у него и копытный зверь. Но желающих на его участок, все равно не было. Только один Сережа. Мы помогли ему скидать вещи в машину и тронулись. В машине было уже шумно. Все тут же принялись над ним подтрунивать и подшучивать. Дескать, совсем парень одурел от одиночества. Мало того, что один, так еще и в таком дурном месте. А он возьми, да и скажи, что он там не один и ему есть с кем поговорить. Сначала наступила тишина, охотник-мужик суеверный. Но разговор перевели на медведей, его коллег, и снова раздался хохот. Вот так весело и дружно мы въехали в деревню. Выгружались по очереди. Кто-то наметил баньку, кто-то Маньку, кто-то домашние пироги. Когда выгружали Сережу, я у него спросил
– А что, это, насчет того, что ты не один. И тебе есть с кем поговорить, а? Серьезно?
– Да. А ты не веришь?
– Да нет, верю, только хотелось бы узнать с кем. Увидеть.
– А хочешь? – спросил Сережа.
– Хочу, –  ответил я.
– Так я тебя позову, как-нибудь, –  сказал Сережа и улыбнулся.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
А сейчас я ехал на встречу. С кем и куда, я не знал сам. В общем – Сережа позвал, как и обещал.

                ***

В райцентр я приехал вечером, поймал машину и выехал в деревню. Добрались затемно. Глухая таежная деревня встретила меня полуобморочной тишиной. Я подходил к дому Степана и отбивался от собак, которые как змеи выбрасывались из подворотен шипя и скалясь. На крылечке загорелся фонарь и вышел Степан: шестидесяти семи летний холостяк, крепкий телом и головой, он носил кличку, согласно фамилии - Орех. Степа заулыбался, мы обнялись и прошли в дом. Сели у печи, закурили.
Орешкин давно жил один. Хозяйство у него было очень скромное, но было. В тайгу удавалось выбраться, когда приезжала сестра, а так все дома жил: топил, сеял, косил.
– Как ты, Степа? –  спросил я.
¬– Нормально. Дрова, сено, картошек накопал, бычка вот зарезал. В общем, как говорится, вошел в зиму.
– Зять то, приезжает, помогает? –  пытал я Степу, заранее зная ответ.
– А то? Как же? Приезжает, помогает. Сам-то я, один, бычка не поем. Помогает. Зубы здоровые.
Степа неожиданно повернулся.
– За конем пришел?
– Да, Шелехов сказал, что дашь коня и соберешь в тайгу.
– Я все собрал, что тебе нужно.  Когда поедешь?
– С утра, –  ответил я.
Ну…, я так и думал, –  Степан решительно встал.
– Винтовку мою возьмешь, или со своим пойдешь? – спросил Степан.
– Со своим, – ответил я.
Степан вышел и быстро вернулся. Развернул сверток и поставил мой СКС у печки. Потом подошел и внимательно посмотрел на меня.
– Ты что, Орех?
– Не ходи туда. Не надо тебе туда ходить, – Степан участливо закачал головой.
– Брось, Степа, – я взял старого бродягу за плечо, за Зайчика боишься, зря, ничего с твоим  лашпаком  не случится.
– Господь с тобой, не в коне дело. Просто не нужно тебе туда. Не ходят там нормальное люди, худое место. Ты же сам знаешь.
Степан начал переставлять вещи с места на место.

                ***

– А Шелехов что по-твоему, ненормальный? —  спросил я Степана.
– Да, ненормальный. И отец был у него ненормальный, февралем звали. Потому, как не хватало. И мать его, кто трезвый, так стороной обходит.
– Ну, положим, мать его я хорошо знаю, – возразил я. И что? Людей лечит. Ходят слухи, что она ведьма. Что глаз у нее дурной. Что нельзя ей смотреть на детей малых и на скотину чужую. Так она и не лезет ни к кому. В затворе живет. Но когда худо, ведь к ней идут, несмотря на глаз ее, ведь лечит? И ты, Степа, забыл, как у нее на ведре с копытами сидел? Забыл, кто тебе геморрой вылечил? А я вот помню, как ты из тайги на Зайчике лежа ехал.
– Да, лечит, а потом снова калечит. Сына -то своего, что вылечить-то не может? А?
Я знал, что у Сережи больные легкие.  Давно застудил.  Зимой искупался в реке, что ли?
– А говорят, что такие люди не могут свою родову лечить, только чужих лечат.
– Ладно, Степа, за мать Сережину, говорить не будем. Я ее сам знаю. Сам на тех ведрах сидел. А отца, почему февралем звали?
– Не хватало у него, как у февраля. Только у одного дней, а у другого мозгов, – Степа замялся.  Странный он был. С Сережей хоть какая – некакая, а собачка живет. А того даже кобели стороной обегали. Столб нюхать боялись, на который он мочился. Охотился он всегда один. Еще дальше, чем сын.  В лицо, конечно, никто не называл, но февраль – он и есть февраль.
Я знал по слухам, что воевал, ранен был. По ранению пришел домой. Потом работал всю жизнь в лесу.
За разговором сборы закончились.
– Степа, как заходить лучше? Что вода, как дорога?
– Пойдешь тайгой, – отрезал Степан.

               
                ***
Так, я мысленно представлял, как буду идти тайгой, а не дорогой. Нужно переправиться через реку. Она не замерзла. Плюс с десяток проток в пойме. Брода я не знал.
– А тебе и надо брод знать, – читая мои мысли, сказал Степа. Заяц все знает. Он и проведет. Подъедешь к броду, брось поводья и держись за луку крепче. Он на выходе рвануть может.
Степа достал с печи старый плакат с призывом защитить себя прививкой от клещевого энцефалита, перевернул его, взял карандаш, и, подумав секунду, ткнул пальцем в дальнюю стену хаты.
– Кара-пила там. Сориентировал стол, постелил плакат, нарисовал в правом нижнем углу собачью будку и приписал: «Наш дом».
Наступило одно из самых любимых занятий охотников – рисование карты и прокладывание маршрута.
Он живет в каждом охотнике и каждом таежном бродяге, он бередит душу и воспаляет воображение, он заставляет сбивать ноги и натирать лямками плечи, заставляет горько сожалеть и безумно радоваться жизни. И имя ему – «черный геодезист»!!
Степа раздувал щеки и разводил руки. Рисовал на карте огромные круги и стрелы. Присев, под что-то проползал, и втянув живот, протискивался во что-  то узкое. Я завороженно смотрел на это действо и не верил, что в шестьдесят семь лет можно так увлеченно водить по пыльному плакату пальцем.
– Все понял, – выдохнул Степан?
– Нет.
– А я кому рисовал? – Степан ткнул пальцем в абракадабру.
– Где плотбище? – спросил я.
–Тут, – радостно ответил Степан и приложил к своей карте, ржавый, размером в половину спичечного коробка, ноготь.
– А изба в «Убитом»?
– Тууут, –  еще радостнее ответил Степан.
– Обратно реку буду переходить у «Горелого»?
– Да.
– А от брода, если к избе Шелехова  держать, Кара-пилу видно?
– В хорошую погоду видно.
– А затянет?
– Держи северо - восток, а как зайдешь в ключ, Зайчик сам поведет. Он не раз был на том зимовье, приведет.
– Завтра я заночую в урочище? – продолжал я пытать Степу.
– Да.
– А послезавтра?
– А послезавтра, поздно ночью, ты должен быть у Сережи.
– Вот ты загадал. Тайга! Как Таежный Дух впустит еще….
– А я не гадал. Мы так решили с Сережей, рассчитали. А Дух знает о том.
Я улыбнулся Степану и мы вышли покурить.
– Ну, раз так решили, значит, так тому и быть. А Зайчик выстрела боится? –спросил я.
– Нет, винтовку хоть между ухов клади, даром, что Зайцем назвали.
Я приставил к выходу карабин и понягу. Легли спать, а выезд наметили в шесть.
Утром Степа мне напомнил, чтобы не начудить на броде, не трогать Зайчика, он все сделает сам. Мы попрощались.
Так и вышло. Зайчик все сделал сам. И на второй день, уже поздно ночью, нас веселым лаем встретила Шелти. Зафыркала кобыла под навесом, из трубы снопом полетели искры. Сережа подбросил дров.

                ***

Я подал хозяину карабин и слез с коня. Поздоровались. Сережа разбирал коня и снимал торока. Я разминал хрустящие ноги. Задали Зайчику корм и вошли в избу. Сережа махнул рукой на левую от дверей сторону. Я принялся свешивать на «свои» гвозди вещи и размещаться на «своих» нарах.
Умылся, взъерошил волосы и поставил на стол подарочек. Бутылку водочки в стекле. Сережа водил ложкой в бачке.
– Язык отварил для гостя и гречки напарил с жиром, будешь? – спросил Сережа.
– А то? Кто же откажется от такого угощения?
– Ну и хорошо.
Хозяин делово разложил язык по чашкам, а гречку поставил на середину стола в бачке.
Мы выпили. Захмелев и распарившись я и забыл, зачем ехал. Да и спрашивать не прилично, хозяин сам скажет, когда нужно будет. Судачили о моей дороге, о нынешнем сезоне, о проблемах в мировой экономике. На печке зашипела вода. Подошел пятилитровый чайник.
– Будем пить чай, – сказал Сережа и всыпал горсть заварки в чайник.

                ***

Сережа разлил чай по кружкам.
– Малину любишь? – спросил он.
– Да, – ответил я.
Сережа поставил на стол чашку с малиной.
– Я тоже малину люблю, угощайся, – и он придвинул ко мне чашку.
На меня смотрел викинг с голубыми, детскими глазами и улыбался.
Я перевел взгляд с малины на него. Зимой на столе стояла чашка свежей малины, с ворсинками, совершенно живая и пахла июльским, таежным зноем.
– Откуда свежая ягода зимой?
– Эйры сегодня принесли, угостили.
У меня пересохло в горле и задрожали губы.
– Какие Эйры?
– Ты забыл? Я же говорил тебе, что живу не совсем один. Ты хотел посмотреть. Вот я тебя и позвал. А ты молодец, приехал.
Я пил чай с малиной и думал, какой я молодец. Мне и присниться не могло, что события будут развиваться таким образом. Степа Орех отговаривал ехать. Слухи ходили, что Кара-пила дурное место.
Допили чай. Закурили.
– Завтра утром я тебе все покажу, – сказал Сережа.
 –А вечером сегодня можно, - предложил я, решив, что лучше уж отмучиться сразу.
 – Утром.
 – Хорошо, – я обреченно кивнул.

                ***

Спал я на удивление хорошо. Но мысль, что у Сергея Шелехова не все дома, меня не покидала.
Утром вышел на улицу и заметил, что заметно похолодало. До того, на редкость мягкая и теплая зима, начинала забирать свое. Хорошо и плотно завтракали. Долго пили чай. Маленькая Шелти играла на улице с конем. Зайчик пугал ее, а она пугала Зайчика. Зайчик боялся и убегал. А она догоняла.
– Сережа, а кто они?
– Да такие же, как ты и я. Люди.
– А ты их давно знаешь?
– Я нет. Они меня давно. С ними отец долго жил, их тогда много было. Сейчас осталось мало.
– А где они живут, – не унимался я.
— Зимой в пещерах под пилой. Лето на озеринке стояли, в горах.
Мы ехали к подножию Кара-пилы верхами и я пытал Сергея. Он мне рассказывал про жизнь непонятных мне людей, про их быт, болезни, проблемы. Я слушал, смотрел на этого человека и не мог понять, в здравом он уме, или нет. И все больше и больше приходил к мысли, что не знаю. Одно мне было ясно точно, что в деревне он, безусловно, был не своим.
Трудно таким людям быть понятыми и принятыми в мирской суете.

                ***

От неожиданности я чуть не вылетел из седла. Зайчик захрапел и приседая на задние ноги, начал сдавать назад.
– Тпрууууу, – Сережа схватил коня за узду.
Спешились.
– Дальше кони не пойдут, – сказал Сережа. По Зайчику шла мелкая дрожь. А тропа, ведущая к подножию Кара-пилы, сужалась.
– Тихо Заяц, – я поглаживал коня. Дрожь проходила.
Мы привязали коней под елкой и пошли пешком. Шелти осталась.
В самом ущелье было тихо, а над пилой ветер сочинял свои гимны.
– Что это? – спросил я, показывая на скелет марала.
– Кости.
Скелет был полностью в сборе и был абсолютно свежим. Создавалось впечатление, что он из зоологического музея и, если бы я не отличал настоящих, живых костей от пластиковых, я бы так и подумал. На костях не было ни одного кусочка мяса, ни одной жилки, ни одной кровинки. Как будто неведомая сила вытряхнула кости из плоти. Глазами я видел картинку, видел застывшую хвоинку в зубах животного, а вот ум, отказывался это принимать. Мне вспомнилась детская игрушка. На подставке с пятачком внизу, стояла коровка. Когда нажимали на пятачок, коровка складывалась и падала. Отпустищь клавишу и коровка поднималась. Скелет мне напомнил эту сложившуюся коровку.
– А почему они так? Целиком лежат? В сборе?
– Я не знаю, они всегда так делают.
Да-а-а, и ворон нет. Оно и понятно, им тут делать нечего.
Сережа мне показывал небольшое озерко в разложине и рассказывал, как здесь летом стояли Эйры. Я смотрел сверху и слушал. Мне представилась картина, как у зелено-голубого озерка ходят люди, дымят костры и вялится рыба. Воображение рисовало лики и облики.
– Идем, – чья-то рука легла мне на плечо. Я медленно обернулся.
– Пора уже, – сказал Сережа, – поздно.
Мы пошли обратно. Вниз.
– А где…
– Не знаю. Может быть, заняты чем, а может быть не захотели прийти.
– Может меня не захотели видеть?
– Нет, не думаю.

                ***

Весь вечер мы собирались. Нужно было закрывать избу и выходить в деревню. Мои руки и мой конь в этом деле были не лишними. Утром убрали остатки на лабаз, попросили у Доброго Таежного Духа выпустить нас из тайги и выехали. Кара-пила постепенно становилась все меньше и меньше, и вскоре, вовсе скрылась в облачной дымке.
Много за ту дорогу я услышал интересного, а главное почувствовал.  Сережа оказался прекрасным рассказчиком и хорошим собеседником. Он отлично ходил, ориентировался и находясь с ним рядом, быстро понимаешь, кто в этой стае матерый, а кто переярок. С таким поводырем можно было ходить слепому. Я смотрел на эту грубоватую картину с неяркими красками в простенькой раме и видел за ее мазками тонкий и нежный, как батист холст…
Мы стояли у «Пазика». Сережа меня провожал. Докуривали.
– А ведь Эйров нет, – сказал улыбаясь Сережа, – а?
– Нет, – ответил я, – они есть, просто их не все видят, и они не всем показываются.
– Ты их увидишь.
Сергей пожал мне руку и попросил повернуться. Я повернулся.
– Это тебе подарочек, –  сказал Сережа и засунул мне сверток в поняжку.
Дома я обнаружил в свертке два черных соболя. Это были соболя с Кара-пилы.

                ***

В марте мне пришло от Степана письмо. В письме Степа писал, что зимой Сережа умер. Легкие были больные. Далее, просил приехать и сходить на Кара-пилу. Забрать с избы капканы и еще что-то, в письме Степан не писал, что, но я знал - Сережину винтовку. Степан обещал меня подождать внизу и помочь мне все вывезти.
В мае я приехал в деревню и сразу пошел на кладбище. Шел и вспоминал Сережу. Перед воротами столкнулся с двумя стариками. Я их не знал. Мы встретились взглядами и разошлись. Странные, лица суровые, а глаза, как у детей.
Я быстро нашел могильный холмик с крестом и табличкой. На табличке было написано, Сергей Шелехов и стояло две даты. На холмике лежал букет свежих цветков и пластина бересты. На бересте стояла чашечка свежей малины.