Сдвиг. О Золотых Девяностых. Бесплатный фрагмент,

¬¬¬Предисловие.
 
Если вы не помните 90 - е, – не волнуйтесь, они Вас тоже не помнят.

 
Сейчас я сижу в гостях у Руля на даче. И буду тут сидеть долго. Я работаю, охраняю дом в 70 км от Москвы. Эту работу я нашел в Интернете, в кризис 2008 года. У Руля тогда тоже дела шли неважно, на его, впрочем, уровне, и 2009 год мы провели практически вместе. Тут я и остался работать впоследствии. Как ни странно, я – городской житель – смирился с уединением, ведь мне нужен только Интернет и компьютер, вылазки в редакции и «в свет», по настроению.
Мы с ним как-то быстро познакомились, перекинувшись парой фраз в магазинчике поселка. Руль – из москвичей, которые «живут» на дачах, то есть еженедельно выбираются из Москвы, чтобы заскочить сюда на ночь или провести безвылазно два-три дня.
Когда Руль выпивает, он редчайший красноречивый умница. На третий вечер наших бесед я включил диктофон. С его согласия, конечно.
– Многие не стали писателями, будучи при этом прекрасными мастерами в разговорных жанрах. И – пропали для человечества, – сказал я. И Руль согласился.
Сегодня Руль уехал на свидание с девушками в Москву, познакомился он с ними в Интернете. Его профайл на сайте знакомств содержит пару личных фото, а также альбом «Мой замок» (вид на дачу с фасада) и «Мой дворец» (Руль на фоне неизвестных роскошных интерьеров, фотка с бассейном соседа крупным планом). Я пью растворимый кофе, разбалтывая пару всыпанных ложек в граненом стакане. Мне тут бывает скучно одному.
Я расскажу вам правду о Времени и Людях.
Почему я отсчитываю Легендарное десятилетие с 1993 года? А не от 1991, например? Вовсе не потому, что мой герой и собеседник окончил школу в 1993. Здесь я заимствую мысль своего коллеги, высказанную им на просторах Интернета, и честно вам признаюсь в этом.
Именно в 1993 году Машина Иллюзий в головах людей окончательно сломалась. И каждый, включая моего героя, начал строить свою Машину Иллюзий. И люди, которые его окружали, жили в таком же иллюзорном мире. И он был прекрасен. Лучше жить своими мечтами, чем чужим бредом, который никакого отношения к вашей жизни не имеет.
Мечты сбываются. Жаль фразу, она хорошая.
Многим из людей девяностых удалось стать именно теми, кем они мечтали стать в 17 лет.

Часть 1 "Рассвет"
/


Глава 1. Как Руль стал Рулем. 2 августа 1993 года.
 
 
В 1993 году Руль, который тогда отзывался на какое-то обычное советское имя, поступил на химфак МГУ.  Поступил Руль сам, по итогам олимпиады. Сдавались только математика и химия. Математику он учил у репетитора с мехмата МГУ, жившего на «Теплом Стане». Химию штудировал самостоятельно. Она казалась ему простой интересной наукой.
В конце июля абитуриент Руль торжественно превратился в настоящего Студента. А впереди была еще целая половина лета после непростого поступления на химфак. И все бы хорошо, казалось, только гуляй, отдыхай, набирайся сил перед учебой… Съезди на море или прими заслуженный подарок от родителей – Дом отдыха.
Но в семье Руля закончились деньги на еду.
Его родители работали научными сотрудниками, дачи в семье не было. Навыки, пригодные для мелкого бизнеса, умение, например, гнать самогон и продавать его на рынке у метро, тоже отсутствовали.
Из тогдашних ценностей у Руля хранилась заначка – четыре блока сигарет «Ява». Их получили парой лет раньше по талонам1, и два из них Руль аккуратно скурил в то лето, а еще два – в кризис осени 1998. Тогда все товары пропали из палаток на месяц, и за случайную пачку «Пегаса» платили столько, сколько годом позже за три пачки «Мальборо».
Итак, далеким летом 1993 года, когда денег не стало совсем, Руль начал искать подходящую работу. Просто по синему, тогда очень тонкому, справочнику «Европэйджес». Ему сказочно повезло, как везет новичку или ребенку. Или как ему, например, подфартило в казино «Орленок», когда он сел за рулетку первый раз в жизни с тремя жетонами по двадцатке и наказал казино на целых три тысячи долларов.
А сейчас Руль сразу нашел вакансию грузчика на оптовом складе вина, еды и одежды. Сам факт унизительного труда после мажорной спецанглийской школы угнетал, и работа была непростая. Склад располагался на м. «Аэропорт», в середине торца кинотеатра «Баку» в подвале. Того торца, где пруд. Фура, груженная двумястами ящиками шампанского, останавливалась перед скатом в ста метрах от двери в подвал. Двое грузчиков (будущий Руль и его экс-одноклассник Сережа), открывали двери фуры, выгружали на тележку пять ящиков, отвозили к подвалу, там разгружались и повторяли итерацию. После пяти часов разгрузки Сережа включал одну и ту же песню, кстати, заводную. Руль не помнит, какую, и никогда ее не искал – с текстом «One little boy is dead...». Пел ее King Diamond, что ли.
Они курили хорошие сигареты со склада, ели шоколад, потом их кормила как на убой повариха, имя которой Руль забыл. Кормила нормальным тогдашним обедом. Первое, второе и третье, добавка. Потом все спали два часа.
Вечером была несложная разгрузка паленой водки «Золотое кольцо», которую в мешках таскали на себе таджики. Если они приносили блоки баночного пива или коробки сигарет, то один-два груза случайно задевались при разгрузке о специально вбитый Сережей в проем гвоздь. Пиво шипело и немедленно выпивалось. Сигареты получали нетоварную полосу вдоль коробки и уносились домой. Потом гвоздь выдергивался, все валилось на таджиков. Все равно  таджики были неприкосновенны, они были просто волшебниками, добывавшими где-то любые количества бутылок водки любой марки.
Руководство склада – пять мужиков – представляло собой доселе невиданный Рулем типаж несоветского человека: хорошо одетые, самодовольные, цветущие здоровой полнотой ребята. В СССР жило немало толстяков, но вид у них был не барственный.
Хозяин, запомнилось, был очень худым. Он приезжал раза два в неделю. Трепал самого жирного – директора Левчика – по щеке и говорил:
– Смотри, Левчик. На свинью уже похож. А бог шельму метит…
Хозяин нарочно ошибался. Самодовольное тупое пухлое лицо в России – всегда лучший вариант. Никто никого свиньей не корит.
Левчик виновато улыбался и шел играть в бухгалтерию на компьютере.
Иногда Левчик просил ребят подежурить за него ночью, предлагая взамен помять до 12 любую из четырех молодых продавщиц одежды. Ребята смущенно отказывались. Они были еще не готовы к полноценной жизни 90-х.
Когда приезжал хозяин, он с удовольствием наблюдал, как ребята уминают плов на второе, и говорил:
– Не грустите, хлопцы. Мне 34, я старше вдвое и вдвое веселее!
Для подтверждения своих слов он мог внезапно разбежаться по залу и с легкостью сделать сальто, что всегда удивляло окружающих.
Рулю отлично запомнился один счастливый день, когда хозяин впопыхах вбежал в дверь, мельком оглядел работников и, широко улыбаясь, бросил, махнув рукой:
– Сегодня набирайте, сколько хотите! Тащите родне со склада!
Ха, «сколько хотите»... Два холщовых мешка по пятнадцать килограммов мясных консервов, родного немецкого кофе и шоколада обеспечивали семью Руля на месяц вперед. Всю недоеденную конторой еду повариха упаковывала ребятам в целлофановые мешки.
За эту трехнедельную работу заплатили деньги! Их хватило, чтобы 10 августа Руль и Сережа сели на поезд и приехали на турбазу у дома отдыха «Голубые озера» в Тверской области, недалеко от Удомли. Там в их распоряжении были домик и лодка, на которой можно было доплыть до двух островов на разливе реки Волчина.
Это те самые края, где Левитан написал лучшие свои работы. Достопримечательность «Голубых озер» так и называется – горка Левитана. Никто так и не уговорил художника украсить хотя бы один пейзаж образом крепкой деревенской девахи в короткой юбке. Не такой он был человек.
Экскурсий по левитановским местам было две. И эрудированный экскурсовод рассказал, в частности, про методику лечения от тоски – путем имитации расстрела художника из охотничьего ружья. В моменты творческого уединения на художника выскакивали мужики из леса, привязывали его к дереву и имитировали расстрел. Лечебные процедуры все равно не сподвигли Левитана нарисовать хоть человека под березой: людей он изображать не умел, да и в целом недолюбливал.
В сообщество людей, подобных, как Руль ошибочно полагал тем летом, великому художнику, то есть отвлеченных мизантропов и эксцентриков, – ему и предстояло влиться на химическом факультете МГУ.
Темные августовские ночи. Деревенская дискотека при Доме отдыха. Деревянный круг в лесу, небольшой павильон с краю, где они танцевали со всеми красавицами медленные композиции.
«Медляки» ставил пожилой длинноволосый и вечно пьяный диджей, который объявлял на всю толпу:
– А сейчас опять «Скорпионз»! Ну ведь, блин, надо же вам как-то размножаться. Не под диско же?
Однажды будущий Руль на очередных «Скорпах» увидел и пригласил высокую тонкую девушку. Потом седовласый бес поставил «Alphaville», песню «Forever Young» 1984 года. Таня была не против снова потанцевать с парнем. Они слились губами на припеве… Руль ее целовал, она трогала языком его зубы. На тогдашней дискотеке это было ни к чему не обязывающей лаской пары подростков. Благодарность за внимание. Но Руль знал английский, он целовал Таню, и попутно слушал разборчивые слова медленной грустной песни: «Let us die young or let us live forever»…
Таня – москвичка с Пресни. Они встретились за четыреста километров, живя, как выяснилось потом, в двух шагах друг от друга. Это было невероятным совпадением. Тогда она только перешла в 11-й класс школы «недалеко» от Пресни, то есть была на год моложе Руля. Номер школы он не запомнил. А «недалеко» от Пресни их немало...
Тогда, летом 1993 года, он, разумеется, не понимал своего состояния и, катаясь с ней на лодке, слушал ее чуть картавый голос. Не сравнивайте Таню с Тамарой Набокова из «Других берегов», или его же Машенькой, и не упрекайте здесь и далее в заимствованиях, например, что Таня – Машенька или Тамара.
Возможно, все подобные истории имеют пару общих черт. Не тех, так других. А впрочем, эта история так похожа на ту и все подобные, что Таню описывать не стоит.
Руль сделал фонарь из банки с подсолнечным маслом. Фитиль был, разумеется, свернут из куска ваты. По ночам они неспешно катались на лодке к островам, с фонарем на носу, смотрели, лежа в ней, на яркие звезды августа, и пили американское баночное пиво «Milwaukee».
Обсуждали они, наверное, острова, реку, рыбную ловлю. Вся река была перегорожена сетями, и сеть-трехстенку, метров в двадцать длиной, Руль со вчерашним одноклассником позаимствовал у неизвестных браконьеров в первый же вечер.
Будучи полностью погруженным в Танино общество, вечерние леса и дорожки, он естественно, не размышлял о дальнейшей судьбе первого романа.
«Что будет завтра? Она оставит телефон, может», – думал Руль.
Но Таня уехала через три дня. Не предупредив. И Руля охватило мгновенное чувство тоски.
Про любовь Руль тогда никому не говорил, даже Сереже – думал, что тот не поймет. Но спустя годы выяснилось, что Сережа все понял сразу.
Руль ему рассказал это в тот год, когда умер Сережин отчим, оставив тому холдинг из шести заводов в наследство. Сергей все это время сочувствовал Рулю, ошибочно увязывая его дальнейшие метания в жизни с его Первой Любовью.
Там, на турбазе, будущий Руль нашел среди кучи книг в шкафу домика последний, шестой том «Виконта де Бражелона» и, отоспавшись к двум, пообедав в столовой «Голубых озер», читал его от главы «Искуситель» до последнего раздела «Смерть господина д’Артаньяна».
«Виконт де Бражелон» – мудрейшая книга, энциклопедия по всем вопросам любви, политики, бизнеса, проектного финансирования, государственного управления. Политика в шеститомнике исчерпывающе описана кратким пассажем примерно такого смысла – въезжая в замиренный Париж, король поморщился: его чуткое ухо услышало криков восторга на пять тысяч пистолей меньше, чем он заплатил градоначальнику.
Полная суть любого политического процесса.
На его тогдашнее настроение легла не вся мудрейшая книга, а, конечно, только сюжетная линия про судьбу Рауля – главного героя, пережившего несчастную любовь. Ведь Руль после истории с Таней сам для себя решил: он ее никогда не найдет. В следующий период жизни он выберет себе благоприобретенное имя Рауль.
Номер школы Тани он вспомнил внезапно в электричке, когда ехал домой. Но от Рауля решил не отказываться. Впереди новая жизнь, и резервное имя пригодится.
1 сентября в МГУ шумел день первокурсника, или первокурсницы, как со второго курса начнет называть его и Руль, и остальные похотливые молодые людоеды. Он получал студенческий билет, их выдавали в алфавитном порядке. Перед ним билет забирал взрослый сухой индиец в чалме, с русским именем и нерусской фамилией. Из его двух метров роста половину закрывала седая борода (крашеная, как потом выяснилось). Он сел рядом почти за секунду с Рулем, долго молча смотрел на него, а потом внезапно протянул руку и сказал молодым голосом:
– Андрей.
– Рауль.
Он чуть замялся от неожиданности и внешнего вида нового знакомого, но быстро взял себя в руки: первое знакомство в новой жизни – самое время примерить на себе новое имя!
– Руль? – не расслышал индиец. – Как здорово! Меня с тверского мехмата выгнал преподаватель по фамилии Руль. Ну, а я знаю, – тут Андрей сделал паузу и чуть заметно улыбнулся, – второй Руль мне обязательно принесет успех!
Москвич, сикхист, 25-летний Андрей оказался популярен. Как он стал сикхистом, никто особо не интересовался. Учить санскрит, не стричь волосы, ходить в чалме, носить с собой три железных предмета – гребенку, браслет и нож… Роль индийского рыцаря была сравнительно рядовой, заболевшее от тяжелой постоянной учебы воображение являло примеры более яркого имиджа. Андрей был в жизни простым, светским парнем, своим удачным имиджем он внушал странное уважение преподавателям. На темы сикхизма с непосвященными не распространялся. Он был гуру, но среди своих, в храме где-то на «Белорусской».
Отметим, что кришнаизм, сикхизм, санскрит и все связанное и производное было исторически в ходу на химфаке МГУ. Причем еще со времен учебы там Бхакти Вигьяна Госвами (в студенческом миру 70-х XX века – Вадима Тунеева).
К вечеру нового друга гуру все легко называли именем Руль. Так в тот день на бейсбольном стадионе, с бутылкой пива, умер романтик Рауль и родился жесткий циник – студент Руль. От книжного конца в романтических метаниях его спасло новое благоприобретенное прозвище.
Но умер ли Рауль? Сложный вопрос. Наверное, да. Но потихоньку. Ветер заметает след человека. Следы метаний, свадебного танца, следы на большой прямой дороге, – все это подвластно суровому ветру, который сотрет следы юности любого, хоть водителя такси, хоть великого режиссера.
А для романтических метаний, просто любого рода, 90-е предоставили возможностей, это да!
Глава 2. Пудель. 25 сентября 1993 года.
 
 
Как известно, в дневнике Льва Толстого после первой брачной ночи была единственная запись: «Не то».
Прошло несколько недель учебы. В сентябре вечный третьекурсник Фаня вызвался ассистировать Руля при выбивании белого билета. Фаню звали Саней, Александром. Он шепелявил, причем почему-то только произнося свое имя. Дефект речи объяснялся сколотыми чьим-то прямым ударом передними зубами. Несмотря на то, что он знал все лазейки медицины МГУ, сам он к стоматологу не шел. «В этой очереди, – говорил, – мне крутиться не стоит».
В тот день они сидели в столовой, и, усиленно дожевывая пирожки, думали над решением глобальной проблемы. Руль решил получить белый билет или взять академический отпуск, затем, чтобы, «как люди», поступить в простой, рядовой институт.
Руль изложил свою версию заходов к докторам, заносов мелких подарков, сопровождаемых незначительными жалобами, вроде: «Доктор, вот по плоскости я хожу свободно, а на лестнице мне приходится делать умственные усилия, чтобы поднимать ноги».
Руль надеялся, что сумма подношений и жалоб приведет к госпитализации, диагнозу и заветному белому билету. Фаня был старше и опытней и пресек детский лепет:
– Чепуха, вся проходка.
После театрально выдержанной паузы Фаня уверенно встал и добавил, жестикулируя:
– Недостойный стыд. Потом, заметь, ты в прострации: академ, академ… Не академический отпуск, а белый билет тебе нужен, это раз. Сам понимаешь, какой академ на первом курсе? Это два. Только в случае получения травмы в процессе обучения. А подобный факт тебе в деканате с адвокатами придется доказывать, и это три. Один пару лет назад доказал, между прочим...
После третьего критического замечания Фани внутри Руля вдруг резко возник страх.
– Какая же должна быть проходка? – еле слышно спросил Руль срывающимся голосом.
– Что ж, двадцать зерен добра – это целая горсть, – кивнул Фаня на сумку из кожзама, в которую Руль переложил двадцать бутылок, то есть ящик, пива.
Плату за администрирование процесса «академ или белый билет» вечный третьекурсник Фаня брал двадцатью бутылками пива (в качестве предоплаты) и деньгами по факту.
Красноречие Фани объяснялось посещениями собраний Московской церкви Христа – секты, бывшей третьим центром влияния в МГУ 90-х – после ректората и еще одного места где-то в подвале «зоны Б» ГЗ (главного здания МГУ).
Он захаживал в Церковь «на поздний обед или ранний ужин». Там подкармливали церквохристовскими печеньями производства техасской фабрики. Там же он участвовал, объевшись печенья и напившись чаю, в диспутах.
Они его отлично отвлекали от общежития ФДС и озлобившегося на него замдекана, который на последней встрече сказал, усмехнувшись в бороду:
– Век живи – век учись! Увидишь, про тебя сказано: вуз без вечного студента – непорядок. А без порядка тут руины завтра.
Замдекана подошел к зеркалу, потрогал седину на опухшем лице и добавил почему-то:
– Так и алкоголик. Какой нормальный коллектив без пьяницы? Мудрый руководитель не допустит его увольнения. Люди потеряют ориентир. Изгони одного беса, и придут семь других.
После тяжелых обсуждений белого билета Руль и Фаня, два отщепенца, остались каждый со смешанными чувствами, но без большой взаимной неприязни.
– «Audi!», слушай, то есть, и затем, когда я «Dixi!» сказал, говори, – блеснул Фаня знанием латыни. – Начинаешь с простого терапевта и им же и заканчиваешь. Терпеливо сидишь в очереди. Заходишь в 302. И излагаешь следующее. Первое: «Начну я доктор, издалека, но Вам все станет ясно. У меня (у тебя, Руль!) есть соседи. И у них есть собака, пудель». Есть у них собака, Руль, в глаза мне посмотри!
– Да. Есть, – твердо ответил Руль, усиленно стараясь запомнить каждое слово опытного товарища. – Собака. Пудель.
– Отлично. У соседей – пудель. Раз. Далее: «Запомните этот факт, доктор...». И летом ты сдал экзамены на химфак МГУ – два.
– Не сдавал я экзаменов, я поступил на химфак по итогам олимпиады, – слегка обиженно возразил Руль.
– Много говоришь и не по делу, – быстро среагировал Фаня, подбодрив первокурсника хлопком по плечу. – Это хорошо. Болтай там побольше… Итак, олимпиада... Ты – Юный Гений, поступил вне конкурса… Гений! Ультрабольной на голову! Доктор сразу отвлечется от писанины. Тут специалисту пояснять дальше не стоит, ему интересно делается.
Фаня ловко открыл пиво «Криница» отсутствующими передними зубами, и с чувством выполненного долга закончил беседу монологом:
– Итак, вот тебе нормальный детальный план для получения академического отпуска и немедленного исправления Ошибки Юности. Доктор Рафаэль Есич сидит терапевтом в 302 кабинете. Ты зашел. Ты высказал жалобы (стул расстроенный у тебя, не приживается жратва в столовой главного здания). Потом ты рассеянно слушаешь рекомендации. Взгляд в потолок. Затем ты, Руль, начинаешь. И начинаешь ты не на повышенных взвинченных тонах, но переходишь к ним по развитию беседы. Представь, что ты вдруг стал исполнять «Полет шмеля» – только не на гитаре, а вербально: «Стул расстроенный… Да! Скажу правду, у меня, доктор, свои соображения, с чего бы это. Соседи мои пуделя держат. И я после химической олимпиады, той, ну как поступил, понял одно. Мне в крови не хватает кислорода. Набрал шприцем, из лапы, э-э-э... фон Риттера, крови. Риттер, фон Риттер – это кличка пуделя, доктор. Вколол себе. Стало легче, а потом вот заболел к осени». А почему Руль заболел, доктор? Руль знает. Сам знает. Это у тебя, кстати, Руль, в справке будет написано. Заболел, потому что Риттер кислоту из батареек на помойке пьет. Разжевывает зубами батарейки и кислоту выпивает, ты за ним это часто замечаешь теперь, когда мусор выкидываешь. Руль его кровью кислой и отравился. «Ясно Вам, Рафаэль Есич? – спросит Руль. Есич скажет, что ясно и особо приятно, что все первокурсники его поименно знают. Ты, Руль, на это ему, что ты за ним две недели наблюдаешь, аккуратный после пуделя стал. Первому встречному теперь не доверяешь. Затем просишься покурить в тупичок, направо от 302. Когда появятся санитары, отбивайся не сильно. Но кричи, громко, скажем: «Господи, помилуй!» или там «Ленка – проститутка!». «Катька – проститутка» особенно не кричи, – сказал Фаня и сплюнул через выбитые зубы.
С белым билетом у Руля не вышло.
Есич внимательно выслушал пациента, потом устало снял очки и уставился на Руля исподлобья.
– Пудель фон Риттер? Этот замечательный пудель кислотой от батареек последний раз у меня на приеме-1992 травился. Сведения точные. Предоставлены… – Тут он немного поморщил лоб и уже через несколько секунд вспомнил предыдущую жертву собачки. –гм… предоставлены Петровым Ринатом Эммануиловичем. Призван Петров… весной 1993.  Мотострелковая часть, если не ошибаюсь, на границе с Чеченской Республикой Ичкерия. Приезжал и, вы знаете, вполне бравый воин! Как меняет форма, как меняет форма... Просто молодчина! А восьмидесятники так вообще должны пуделю памятник отливать, да… Афган, это вам не сейчас, – сообщил на прощание Есич. – Кстати, Сане привет передавайте. Не зайдет вставлять передние зубы, отчислим с третьего курса за инвалидность. Пусть не трепещет: стоматолог теперь у нас новый - муж Кати уволился.
 
Глава 3. Октябрьский путч: начало Легендарного десятилетия. 1 октября 1993 года.
Первого октября 1993 года студент химфака МГУ Руль должен был представиться родителям своей Первой Любви.
Надо было приодеться. Он заскочил в ГУМ, тогда еще именно Государственный универсальный магазин, где можно было купить не самую дорогую одежду. Выбрал отличную футболку с быком, жующим листик, разветвленный на пять частей. Руль был человеком советской закалки и, несмотря на окружение московских мажоров, про внешний вид марихуаны ничего не знал. Он посмотрелся в зеркало примерочной. Отличные индийские светло-голубые джинсы с цветной вышивкой на кармане, такие носят повсеместно, только надписи разнятся. «Мальвины» или «Пирамиды». Прекрасная белая и свежайшая футболка с быком (Руль по зодиаку – Телец, потому и выбрал быка – на удачу). Что же, не стыдно и людям показаться.
Он выскочил из метро «Улица 1905 года». Позвонил в заветную дверь. Открыла Таня. Они долго целовались в прихожей, выключив лампу, под огромной афишей с портретом Таниного отца, бывшего видного КСПшника, члена советских клубов самодеятельной песни, гитаристов и походников-романтиков.
Руль был  взволнован и счастлив, не подозревая, как и всегда потом по жизни, что копье судьбы уже направлено в его сторону.
Папа Тани что-то сверлил в соседней комнате, делал мелкий ремонт по дому. Затем он вышел, неожиданно обнял Руля, поцеловал щетинисто, обдав свежим пшеничным запахом водки:
– Наслышан! И о поступлении наслышан. МГУ? Прекрасно! Дай хоть я на тебя посмотрю, дорогой друг.
Матвей Евгеньевич зажег лампу, осмотрел Руля, начав с серьги в левом ухе. Улыбнулся. Отошел на метр, взгляд уперся в майку, и улыбка сползла с опухшего лица.
Руль тогда еще не был в курсе, что отец Тани выкурил примерно стог марихуаны в Еврейской АССР, куда его распределили после МАИ, да и потом, по КСПшным слетам. А уже в перестройку стал набожным, благонамеренным членом общества и перешел на водку.  Ну, а про алкогольные психозы Руль узнал только спустя семь лет от жены-психиатра.
Папа Первой Любви не стал вести долгих бесед. Он просто включил в розетку вилку от дрели и нажал на кнопку. Таня вздрогнула от рева дрели и начала судорожно тыкать ключом в замочную скважину. По ее реакции Руль понял – не шутит старик, идущий на него с дрелью, как обрюзгший ковбой с – кольтом. Какие уж тут шутки – серьезные вещи сейчас могут произойти. Он без особых усилия отвел руку Матвея Евгеньевича с дрелью, оттолкнул его. Почему-то сорвал с мохнатой седовласой руки золотую цепь с китайским иероглифом.
Молодчина Таня открыла, наконец, обычную дверь – вперед. Руль вылетел на лестничную клетку пятиэтажки… Трясущимися руками закурил.
Потом они еще раз, в ноябре, целовались у подъезда. Последний раз. Вот зачем он купил эту футболку? Ну ладно, это судьба. Но зачем он порвал браслет ее папе? Возможно, если бы он просто сбежал, все решилось бы иначе.  А так старик лютовал и почти долютовался до инфаркта, и речи не могло идти не то, что о примирении, а даже об упоминании, о призраке Руля в их почтенном семействе.  Так думал Руль в тридцать лет, выпивая обычную пару стаканов пива в баре под Таниными окнами..
Он и сейчас часто пьет пиво в этом баре. Потом, уже ночью садится на скамейку, напротив ее окон. Открывает еще одну бутылку. И не торопясь курит и пьет.  Любит он ее, что ли, до сих пор? Нет. Она стала страшной костлявой матерью двоих неприятных детей. Некоторые метаморфозы не приснятся в самом кошмарном сне молодости.
В этом отношении – «жизнь выяснилась вся». Ведь во влюбленности самое главное – волнующая загадка. Что с ним, или с ней будет дальше? И что выйдет из нашей любви? Загадка разрешилась.
И он любит те годы, и себя в них, и это его редкий отдых – посидеть у вяза у подъезда пятиэтажки в районе Пресни. Дерево не спилили, и оно такое же. Аутентичный пресненский вяз 70-х, 80-х, 90-х и дальнейших годов. Надо повесить на него охранную цепь с пугающим гастарбайтеров знаком и надписью лазерной гравировкой – «Федеральная миграционная служба России. Дерево». И потихоньку глотать пиво, вспоминать в деталях тот поцелуй в ноябре 1993. Поцелуй, точку на таймлайне, с которой началась его взрослая жизнь.
Руль так открывает дверь обратно. И уже чуть пьяный думает: «А был ведь ноябрь. Самое начало ноября. Был ясный вечер, холодный, морозный, луна серпом где-то над высоткой на Кудринской площади. Тогда он забрался руками ей под кофту. Они стояли и целовались два часа. И не было, черт возьми, никому холодно.
А дверь обратно – за ней иллюзия, голограмма и пустота? Нет, за ней реальность. И если вы чудом, каким-то чудом нашли в своей жизни дверь обратно, то приоткройте ее. Подышите теплым ветром оттуда. И закройте. Но никогда не шагайте в нее.
Еще несколько дней в том октябре Руль безмерно тосковал, а четвертого рано утром в гости приехал друг Фаня – подкормиться. Деньги, получаемые от родителей, он копил и потратил на косуху – байкерскую куртку из толстой кожи1 – и казаки со сбруей – цепью, которая оплетала подъем, подошву и тыл остроносого кожаного сапога2 на подкованном каблуке.
Три дня уличный московский народ приподнято пил на свежем воздухе. Наконец-то что-то случилось! Развал СССР прошел скучно, на бумагах, дальнейшие события до московской публики доносились отголосками. Активных «живоцепистов» путча 1991 года, вставших на защиту Белого дома, было немного. Жертв особо не было, оружия на руках стороны-победителя тоже. Оно оказалось ненужным, все уже решили, до ГКЧП3.
Развал союза, Беловежские соглашения не спровоцировали ни одной значимой, заметной акции в Москве.
А тут – раз! Спецназовцу зарядили в живот из РПГ4 в Останкино накануне, и праздник начался!.
В праздник улицы заполняют люди, которых вы никогда не увидите в будни. За вычетом студентов, которых видно всегда. Заслышав пальбу, ребята поднялись на крышу двенадцатиэтажки Руля. Там стояло полсотни человек публики. В воздухе веяло ожиданием веселья и карнавала в Рио. Белый дом был виден как на ладони, постоянная пальба. Свист пуль. Чувство опасности, которое пьянит. А отдаленная опасность делает всех храбрецами. Не будем пересказывать анекдотичные общеизвестные истории нелепых промахов, удивительно метких попаданий сторон и интересных стратегических решений Вооруженных сил в этот день.
Когда ухнул первый выстрел из БТР5, все спустились по железной лесенке с крыши дома, сели в лифты и поехали вниз. Праздничный народ тек по улице в сторону Белого дома. Руль и Фаня не заметили, как они оказались в толпе у входа в зоопарк. Какой-то мужичок в колхозном пиджаке вынул пачку листовок и стал их совать окружающим. Его немедленно вырвала из толпы чья-то железная рука, секунда – и он оказался у железных ворот зоопарка. Его окружали люди, в таких же, может чуть лучше, синих и темно-зеленых пиджаках. Сухо протрещали три выстрела. Стрелявший опасливо обернулся на толпу, пряча укороченный «калашников» под пиджак, и заголосил:
– Человека ранили! Вызовите скорую, врачи есть?
Второй тем временем быстро перевернул человечка лицом кверху. Лицо было разнесено несколькими попаданиями в упор. Челюсть и половина лица отсутствовали, глаз на целой половине висел на белом жгуте. Он сделал несколько движений головой назад, как будто разминал шею, потом руки резко согнулись в локтях, и он опал на асфальт.
Убийца повернулся к толпе и вдруг зычно крикнул: «Браво!»
Кто-то из толпы тоже крикнул: «Браво!» И вскоре – «Браво!», потом – «Ура!» и «Победа!» кричал весь пятачок перед зоопарком.
Другие люди рвали из рук друг друга раскиданные листовки. Руль поднял обрывок одной. И сохранил на все последующие годы. Это – нижняя часть отпечатанной на машинке под копирку бумаги. Там было написано:
 
«Пока Бог дает тебе сил, ты справишься с любым. Назовись тот хоть президентом».
 
Никто не понимал, что происходит, кроме одного –это карнавал. Настоящие, переодетые солдатами, люди в настоящих, прикинувшихся танками, машинах. Руль вдруг подумал: «А ведь это съемка эпического фильма «Война и мир»? Фильм и эпизоды на десятилетия... А сюжет книги бессмысленный. Наполнены смыслом страницы по отдельности».
Дальше началась стрельба из танков по Белому дому. Многие принесли с собой зачем-то радиоприемники. И с некоторой задержкой выстрелы дублировались в них, на шеях у распущенных домой после развала страны гуляк…
Со стороны Садового кольца по Пресне бежала толпа милиции и солдаты в касках. Они стреляли, вроде бы в воздух, но несколько человек упало. Добежав до ядра толпы, военные начали избивать всех прикладами автоматов, и вскоре весь пятачок перед кинотеатром «Пламя» – в здании высотки на площади Восстания – оказался завален избитыми людьми. Не избежали своей участи и Руль с Фаней. Руль не поместился в отделении милиции в ста метрах от высотки, рядом со старинным зданием пожарной части, его оттеснили и забли о нем . А Фаню сумели забить внутрь, затолкнув в предбанник, где его несколько раз ударили дулом автомата в ребра.
Фаня был одет в «косуху». Куртка шилась из очень толстой, естественно, натуральной кожи. Стоила она сто долларов. Проверяли «косуху», облив ее пивом. Если она после этого стояла, как надетая на манекен, то тест пройден. Фане сломали ребро, вот и все.
Вечером они шли по переулкам Тишинки, иногда были видны следы беспорядков шарф, зацепившийся за ветку, поломанные кусы, россыпь штукатурки, вроде бы, вырванной пулями. Они набрели на вывернутый одним отделением на мостовую кожаный чемодан.
Во втором закрытом отделении лежали флаконы французской парфюмерии, которые были, очевидно, наименее ценным и потому уцелевшим содержимым чемодана. «XS» «от» «Paco Rabanne», «Gucci Rush» «от» «Gucci», «Givenchy» «от» «Amarige» – по три-четыре флакона в 30 мл.
Флаконы были честно поделены и подарены мамам.

Глава 4. Англоман Даня. 10 октября 1993 года.
 
10 октября 1993 года Руль пил втихаря пиво с другом детства Даней у того дома. Старшие на кухне обсуждали, переходя на крики, в общем-то, незначительные события пятидневной давности. Двумя годами ранее распад СССР приняли со смирением, бурных кухонных разговоров Руль не помнит.
«Они там знают», «Горбатый – сука, Раиса Максимовна – б…ь, но – они, в соболиных шапках, эти, на самом верху – знают. Знают нам неведомое. Все будет хорошо». Так думали, оставаясь в одиночестве, в 1991 и генерал КГБ в кабинете опустевшей Лубянки, и рабочий хлебозавода имени Зотова на Пресненском Валу, закурив перед чаном с тестом в начале ночной смены.
К 1993 году «хорошо» не стало. Стало нехорошо. И никчемные, но очень театральные, октябрьские события 1993, их обсуждение, стали запоздавшей на три года реакцией зала на распад СССР.
Оба друга детства были увлечены английским языком. Даня знал его в совершенстве. Октябрьским погожим вечером после путча оба не заморачивались судьбами Родины.
– А что ими заморачиваться? Ни «спасем», ни «сохраним», – отметил Даня.
До визита к Дане новоиспеченный химфаковец Руль провел час в душе. Резкая профессиональная вонь от тела, волос и одежды была еще не привычна. После душа – пара брызг из флакона парфюма «XS» «Paco Rabanne» – релиз этого непревзойденного до сих пор запаха состоялся в 1993 году.
И почему Рулю так повезло найти именно «ИксЭс» «Пако», вечную вещь, которую можно будет купить в любые времена? Ведь ничто так не воскрешает событий, как запахи, это общеизвестно. А вот «Раш» Гуччи, который забрал Фаня, найти сейчас трудно: discontinued formula1.
Даня открыл дверь с сигаретой в зубах. Вынув ее, уже традиционно брезгливо втянул запах химии и духов и сделал гримасу:
– Что за вонь?
Руль пояснил.
– Смесь химии и «ИксЭс»  украсит твой последний вздох, – ухмыльнувшись, съязвил Даня.
Руль отпихнул друга и прошел, буркнув в ответ:
– Рисуйся перед экзаменаторами.
Сегодня Даня был занят переводом английского словосочетания «holy fuck». Как перевести на русский язык кощунственный, но, увы, крайне частый в английской разговорной речи оборот «holy fuck»? Поэтически и небуквально? «Господня е..ля»? «Святой перепихон»? «Свят-свят гребаный?» Божба в русском матерном языке неразвита. Вопрос перевода «holy fuck» открыт и спустя двадцать лет - лингвистические загадки порой интереснее всяких теорем Пуанкаре. Как вставить междометие или целый оборот, чтобы удалось красиво и кратко перевести быстрый уличный базар?
Вот такие вопросы занимали Даню. Его изыскания носили как фундаментальный, так и прикладной характер. Он накопил солидный багаж из изысканных афоризмов, сжатых метафор, песенных строк и кратких матерных оборотов (очень красивых).
Разговор, который он уснащал такими лингвистическими изысками, был колоритен и не передаваем письменно. Паузы, смысловые акцентуации, интонирование... Не сохраняются.
Очень смутно Руль вспоминает, что фраза из песни недооцененной группы «Тиамат» («And notice that what scares you is not always what it seems*») приобретала в скоротечном уличном базаре вид:
– Мудило, херня тебе показалась. А, чувак, не херня оказалась, – и из сумки вырывался топорик марки «Турист» с обрезиненной рукояткой. Гопники, пасущие жертв на пятачке в конце Грузинского Вала, напротив входа в метро «Белорусская», расступались и давали проход.
Есть палиндромы – слова-перевертыши, которые имеют смысл и при прочтении с другой стороны. Например, ропот – топор. Слово «живой, жить» в английском языке – тоже палиндром: «live – evil» («живой – злой»). Даня переложил это как: «Будете злые – будете живые».
Можно было упражняться бесконечно. И вообще «игра в английский язык» была увлекательным занятием на фоне учебы на свежем экономическом факультете МИСИС, куда Даню запихнули родители. (Как двоечник он избежал учебы в Академии экономики и права, расположившейся в 1993 году в здании храма святого Георгия на Большой Грузинской).
Даня был интересен и тем, что тренировал в себе навыки ясновидящего и собирал литературу по этой тематике.
Сам Руль, отметим, любил группу «Тиамат» за текст одной вещи: «Visionaire», что переводится как «наблюдатель», «изучающий наблюдатель». Любил, как и все, за текст, за фразы, из которых она соткана. За обороты. «To see the unseen» – «увидеть невиданное». Тянет на девиз Российской академии наук.
Подчеркнем, что это лишь воспоминания Руля о творчестве юного гения спустя двадцать лет. Английский лаконичен – русский нет – но очень богат смысловыми оттенками, и эти смыслы Даня перекладывал богато. Да и хватит писать на английском, пять страниц на французском языке вначале «Войны и мира» дико интересны, но терпения читателя обычно хватает только до этого:
 
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l`absence! J`ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m`entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation».
А зря! Если становится скучно, можно закрыть в последний раз книгу «Война и мир». Или перечитать эти строки в переводе, еще раз.
«Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки».
И помедитируйте над ними. Неделю.
 
*»Учти, то, что пугает тебя,  - не всегда то, чем оно казалось.».
Глава 5. Даня. 1 ноября 1993 года.
 
 
1 ноября 1993 года. Руль зашел к Дане в гости и не застал его. Стояла осень – точнее, осень закончилась и наступило межсезонье, серое, темное время, в которое он жил ожиданием первого снега. Парк на площади 1905 года был пуст, уныл. Он шел по тротуару, курил и обрывал ягоды рябины, росшей вдоль дороги, в палисадниках домов. Даня…
В десятом классе Даня и Руль подрабатывали почтальонами. Так и познакомились.
Руль жил на Пресне, тогда это был заводской район, он отлично помнит, как в конце 80-х перекрывали улицу Красная Пресня, и по ней шла демонстрация рабочих «Трехгорной мануфактуры», завода «Красный Октябрь», КБ «Мотор», элиты советской промышленности. Сахарорафинадный и хлебозавод на демонстрацию не пускали: большая часть персонала имела тюремные сроки.
При этом сам район не был полностью заводским. Тишинка (это рядом) считалась «КГБшным» районом. Там среди рабочих общежитий и коммунальных квартир были натыканы дома с жильцами из КГБ, и еще дома с дипломатами, управления делами Дипломатического корпуса, как например, дом в Грузинском переулке. Это обычная хрущевская девятиэтажка, где и тогда были, и до сих пор располагаются штаб-квартиры ведущих телекомпаний мира.
Все так: штаб-квартира CNN – и в обычной хрущевской трехкомнатной квартире, где все, начиная от прихожей, уставлено работающими мониторами.
Еще буквально три шага – и улица Горького (ныне 1-я Тверская-Ямская, переходящая в Тверскую), и рядом посольство Чехословакии, и ее торгпредство, и элитные сталинские дома с понятными жителями. Дом на улице Горького так и назывался в народе – «дом Пугачевой».
Друзьями детства Руля были советские ребята, описывать мир которых – не наша задача. В общем – однообразное и сказочно-прекрасное советское детство. А Даня не был человеком «пресненской преснятины», еще в четырнадцать он загремел в милицию за воровство денег из кассы шашлычной «Казбек». Рубли он тратил там же, не отходя от кассы, угощая таких же пресненских ребятишек.
Касса «Казбека» обносилась регулярно. Ребенок начинал подсчет копеечек, вынималась мятая «трешка»1. Затем чадо размышляло вслух перед кассиршей:
– Нет, все же мелочью… Или нет, все же «трешка». Мама сказала, мелочь в школе на обед потратить. Но папа мелочь собирает на магнитофон. Мелочью дам.
– Давай там шустрее, жиденыш, вот на…ут ведь уродов, – кричали из очереди работяги с завода «Красный Октябрь».
«Трешка» светилась раза три, и отдавалась мелочь.
– Да, тогда «трешку» отдайте. А ладно, пробейте на нее, – нерешительно заключал мальчик, поглядывая на нетерпеливую очередь, и мелочь забиралась, потом забиралась и сдача с оставшейся в кармане «трешки»...
Даня брал шашлык, томатный соус, квас. Угощал, конечно, двух-трех ровесников, таких же пресненских детишек.
Его родителей вызвали в милицию лишь раз. Один незначительный эпизод в рубль пятьдесят, совершенный накануне его пятнадцатилетия, вылился в штраф и посещение детской комнаты милиции. Бог детей бережет.
В шашлычной «Казбек» в конце десятилетия расположился клуб «16 тонн». Шашлычная же «Домбай» на Пресне продержалась долго, советский унитаз с бачком в ней был до конца. И лишь в десятых годах она деградировала в какую-то «Хинкальную».
Но вернемся в 1993, и отметим себе, что из наследия «Тиамат» Даня еще очень ценил песню «Astral Sleep» («Астральный сон»), выискивая в минутном смысле десяти собственных вариантов ее перевода объяснение всех событий в мире и жизни.
1Купюра в три советских рубля.
 
Глава 6. Москва и не Москва. 26 ноября 1993 года.
 
 
Каждый день утром Руль уезжал в университет. Его, естественно, поражала вольница с посещением занятий. Но школьная привычка ходить «на все» держалась только первый семестр.
В ноябре 1993 года, 26 числа, Руль и Фаня расположили пиво на бетонной конструкции. Она была скрыта в деревьях в десяти метрах от памятника Михаилу Ломоносову – лицом к химфаку, по левую руку.
Вечерело.
Фаня учился в третий раз на третьем курсе и жил в общаге ФДС на площади Индиры Ганди.
Общежитие ФДС использовалось продвинутыми в рыночной экономике студентами старших курсов как склад товара для торговли мелочью на московских рынках. Например, на рынке у станции метро «Войковская». Некоторые росли, стояли в Лужниках, да и в ЦСКА. Обзаводились своими павильонами, и торговали уже не копеечным товаром.
К примеру, золотой призер Всемирной химической олимпиады в Корее – Крот – торговал телевизорами. Японский телевизор стоил четыреста долларов, для 1993 года это была примерно пятая часть квартиры в Москве на окраине.
Крот выиграл, учась на первом, три общие курсовые олимпиады (за первый, второй и третий курсы). С отрывом на голову от полуфиналистов. И оправданно полагал, что еще больше знаний ему ни к чему.
Его выгнала физкультурница. Он зашел на занятие по физкультуре первый раз в конце семестра, одетый в прекрасный спортивный костюм. Преподавательница, бывшая мастером спорта, возмутилась, схватила его за рукав «Адидаса»:
– Твои товарищи босиком сейчас кросс бегут! Стыдно!
Зима 1993–1994 годов, по общему мнению, была самой тяжелой для российского студенчества. Иногородние нищие товарищи Крота бегали весной нормативный трехкилометровый кросс не по улице, а по Трехзальному корпусу. У большинства провинциалов в 1993 году была напряженка с обувью, и по физкультурам они ее не изнашивали. Или уже износили.
А тут новый русский предлагает физкультурнице двадцать долларов за зачет.
Отметим, что Крот мог бы получить зачет дешевле, купив в ста метрах от места диалога, в тире МГУ, сто патронов к мелкокалиберной винтовке, и расстрелять их за два часа, совместив приятное с полезным. Занятия в спортивно-стрелковом клубе сводились к пальбе в тире, но были равноценны обычной физкультуре или, например, специализациям: баскетболу, плаванию.
Чувство полного контроля над ситуацией всегда подводит. Как говорил дед Руля внукам: «Чуть зазнаетесь, сучата, расправите крылья, – тут и недалеко вам до лопаты». Был прав. Интеллект против опыта – ничто.
Москвичей и провинциалов на курсе было поровну. Москвичи не были ядром студенческого сообщества, а провинциалы кучно и интересно жили в обшарпанной пятиэтажке ФДС на площади Индиры Ганди. Вахтерами там стояли пожилые женщины, туда было просто пройти в любое время суток кому угодно. При всем том, соблюдались строгие правила общежития: право на отдых и право на труд, то есть на учебу. И это несмотря на то, что шли вечные попойки – нет, не попойки, а просто употребление спиртного как стиль жизни. Большинство обитателей было эксцентриками, или становилось таковыми.
Более блатные факультеты (биофак и все гуманитарии) жили в ДАС (Доме аспиранта и стажера) и ДСВ. Жили куда удобнее, чем естественники первого и второго курсов ФДС. В более современном двухбашенном здании на улице Шверника. Сауна, столовая. На учебу ездить приходилось далековато, но ведь и нагрузки у гуманитариев – не те, что на факультетах естественных наук.
На химфаке все пять лет обучения – это каждодневная беготня. Практикумы, опыты, механическая работа, не выходившая с первого раза. Последняя смена практикума по большинству «химий» заканчивалась в девять вечера.
Близость ФДС на Индире Ганд» и помещения химического факультета МГУ давала массу плюсов. Например, можно было, не имея зимней одежды, добраться, не простыв, до здания химфака. С одеждой было туго. Иногородний химик-первокурсник образца 1993–94 гг. ходил зимой в сандалиях на шерстяной носок. Все относились друг к другу дружелюбно.
Эпизод клановой ненависти к зажравшимся москвичам на первом курсе Руль помнит только один.
Многие студенты занимались торговлей на рынках и использовали комнаты под складские помещения. Однажды вскрыли комнату выбывшего студента. Она была завалена – обитатели ФДС сначала не поверили счастью – коробками с сухим собачьим кормом «Педигри Пал». Он был предметом бизнеса пропавшего без вести.
«Педигри» сразу разошелся по общежитию и поедался месяца три, как резервная еда и как приятная солоноватая закуска к пиву и к ведру разведенки (рецепт – три двухлитровки спирта «Викинг» на восемь литров воды), которую комната (четверо плюс гости) пила пару суток из кружек из сервизов, собранных в столовых ГЗ.
Москвичи брезговали «Педигри» и, по воспоминаниям Руля, однажды некто по кличке Психоз, очень странный, на самом деле, парень, практически успешно попытался задушить его за отказ разделить собачью трапезу. Рулю под пиво была щедро протянута горсть сухих собачьих «печений», и он сказал однокурснику одно из тех самых «двадцати слов, которые могут вас убить».
Затем, уже на третьем курсе, иногородние студенты химфака попадали в рай. Это была «зона Б» главного здания МГУ, то есть помещения, в котором было все – комбинат питания, парикмахерские. Тут можно было жить, есть, стричься и учиться танцевать «Хастл». Танцевальные школы – бесплатные – открывались в «целовальниках»1 боковых пятиэтажных блоков. То есть в главном здании (ГЗ) можно было жить богатой социальной жизнью, практические не покидая его. Так и задумывался Московский государственный университет, который стоял номером один в рейтингах в советские годы.
И ГЗ, и все его сервисы (целовальники, скажем) были доступны каждому круглосуточно. Влюбленная пара – вместе или порознь – могла пройти через охрану, подобрав простейшие аргументы, и затем наслаждаться видом звездного неба на крыше главного здания МГУ. Или буквально – по назначению и по названию – использовать целовальник на любом этаже любого крыла ГЗ, где были расположены аспирантские общежития.
Время было безденежное, нефть в 90-х стояла на десяти долларах. Зарабатывать на общественной тревоге, на армиях обходящих и охранников – для этого бизнеса в стране не было средств. Студенты – народ беззаботный. В отличие от ФДС, тут никто не складировал дорогой товар по комнатам и не корчил из себя «man of property» – человека-собственника из первой части «Саги о Форсайтах».
Комнату можно было снять по знакомству, недорого, на 1998 год комната в блоке в ГЗ стоила 50 долларов в месяц. Дороже раза в три были только комнаты в общежитии в четырех башенках над зданием. Там селились эстеты, располагались репетиционные базы и мастерские.
Общая благодать 90-х иногда взрывалась событиями. Многие помнят, к примеру, зверское убийство татарина у лифта «зоны Б» из помпового ружья – и чемодан, набитый долларами, который не успели забрать. Его сразу обнаружили сокурсники. Впрочем, если кто дела делал, то, разумеется, скрытно.
Ну, так почему же девяностые запомнились как «дикие»? Чем они страшнее, чем «нулевые» или «десятые»? Ничем. Просто народ был не привычен, не пуган, а первые бандиты любили порисоваться, – романтики с большой дороги.
Обычный сейчас криминальный эпизод с применением оружия, со зверствами, немыслимыми еще человеку в 1994 году, оставил впечатление об «особой» дикости и бандитизме этих годов. Советское девственно чистое сознание воспринимало стрельбу на соседней улице как начало войны.
Первая рана всегда самая глубокая, отсюда миф о «диких» 90-х. Ничего подобного, народ был куда спокойнее нынешнего, куда добрее, доверчивее, и значительно более открытый – по инерции.
Бедненько было, но люди меньше тревожились о своем общественном статусе. Денег было мало, но те, что были, были целиком ваши, их не надо было отдавать обратно системе.
Благополучный ДАС же, начиная с 1990 года, оказался в непростом, беззащитном состоянии. Туда «от войны» переселили студентов Грозненского университета, под давлением на ректорат некоего Мусы, члена чеченской мафии. Он «крышевал» Дом аспиранта и студента МГУ, и еще – гостиницы и рынки.
 
1Целовальник – специальное большое помещение с роялем и диванами для культурного отдыха.

Глава 7. Руль и ребята. 14 декабря 1993 года.
 
Конкурс в наборе на химфак МГУ 1993 года официально составлял что-то чуть более человека на место. Считай, принимали всех, за исключением клинических дебилов, дебилов в МГУ отсеивали жестко, не помогали даже взятки.
В 1993 году набрали 222 студента, насколько помнит Руль. На выпускном 1998 года дипломы получали 78 человек, как он смутно также помнит. Правильнее всего, наверное, будет ограничить число выпусников – семьюдесятью семью, так как одного из них, вроде бы, нашли в сливной емкости московских полей аэрации уже через две недели по получении им диплома МГУ с записью «химик». Эти емкости видны на карте города Москвы. В них отстаивается дерьмо перед дальнейшей утилизацией.
Но брать – брали всех. Потом начинались усушка и утряска, первыми выбывшими стали девушки. Главными чаровницами химфака были студентки, не поступившие на дурака, без блата, в медицинские институты и на биофак МГУ. В основном – очень симпатичные.
Общеизвестно, что и биофак МГУ (равно как и его отстойник – факультет почвоведения), и медицинские институты были, есть и будут блатными не с момента зарождения факультетов, а с момента появления самой науки о гомо сапиенсе. Такое уж это важное знание – о природе человека. Передается оно от родителей к детям, буквально десятками поколений (вместе со связями, поколениями пациентов и образованием). Наследственный династический бизнес.
Вырождения медиков не происходит в силу того, что врачи тысячелетиями наблюдали свою клиентуру из числа аристократии и королевских домов Европы. И еще где-то в XVI веке сделали разумный вывод о необходимости запускать и в свою касту свежую кровь, дабы избежать вырождения, появления той армии уродов, которую они принимали у своих титулованных пациенток – принимали, препарировали и заспиртовывали. Известно, что первые пятнадцать банок в Кунсткамеру Петр I приобрел в Голландии, у одного придворного лекаря.
Поэтому, читатель, если вы – статная девушка с большой грудью и безупречными результатами диспансеризации, не стоит опускать руки. Пробуйте, пробуйте поступать без блата, и особенно пробуйте в провинции: в Твери и в Туле.
А красавицы,  не попавшие-таки в племенную работу,  в 1993 году поступали туда, куда не поступить было нельзя – на химфак. Что их ждало среди будущих менделеевых? Во-первых, запах. Нестерпимая химическая вонь, шлейф которой заставлял народ в метро освобождать в самую давку квадратный метр вокруг источника этого благоухания. Запах  был неистребим и вездесущ, не перебивался никакими родными «Черутти» или «Ниной Риччи».
Во-вторых,  руки…  Вот студентка отмылась. Запах отчасти выветрился, ну, чуть волосы подванивают. Впереди суббота, визит в дискач «Пилот» или ресторан Центрального дома литераторов. Просто свидание, наконец. Но на руках – проклятые пятна, которые вожделенный московский мажор принимает за нехорошую болезнь.  А упоминание места учебы («А я на химфаке МГУ учусь») ставило девушку в глазах вожделенного в один ряд с простушками из пищевой академии. Низшая раса, расходный материал.
Умные девушки бежали сразу. Не очень умные – дождавшись второго семестра.
К началу второго курса химфак превратился в мужской монастырь. Красавицы не отвлекали от учебы. Оставалось две-три самых упорных, которые позже перевелись по блату на другие факультеты МГУ (с первого курса не переводят).
Руль опоздал на неорганическую химию в Большой химической аудитории. Он шмыгнул в помещение и приземлился на заднем ряду, смахнув несколько кассет с оперой «Жидовка», которую в плеере слушал Алексей Блюхер.
– Сука! – возмутился Алекс. – Это же сложнейшая сопрановая партия в мире!
Лектор Триптих замолчала. Но Руль уже познал «Жидовку» ранее, на паре английского языка. И он занял паузу лектора Триптих ответом на всю аудиторию.
– Да эту «Жидовку» хоть фальцетом вой, ну ни хрена же не слышно.
Разумеется, лектор Триптих приняла «жидовку», «суку», «фальцет», «не слышно» на свой счет. Она не стала устраивать скандала с недоумками, а попросила потушить свет в аудитории. Стало  темно и тихо. Только умница и красавица Кларисса, которая любила при выключении света имитировать оргазм, для правдоподобия заняла тишину еще на три секунды.
Лаборантка вынесла банку. Добавила в нее из пробирки жидкости. Все затихли, и Кларисса перестала развлекать соседей. Триптих взяла банку в руки, и она начала, потихоньку разгораясь, светиться синим светом. Восхищенные студенты зааплодировали.
Триптих сквозь синее мерцание скорбным взором смотрела на Руля. Рулю было мучительно стыдно, он пытался придумать уместное объяснение и извинение, но понимал, что как ни составляй слова, от любого извинения станет только хуже - потому что понять смысл такого оскорбления способен лишь тот, кто может так оскорбить.  «Я не хотел называть вас жидовкой и сукой и ничего не имею против вашего фальцета, это чудовищное недоразумение….»



Глава 8. Ломоносовский проспект, дом 3. 25 декабря 1993 года.
 
25 декабря 1993. Конец семестра.
Про саму монументальную пятиэтажку химфака 90-х Рулю вспомнить нечего. Одни банальности: вроде того, что фонтанчики – это вовсе не фонтанчики, а вентиляция. Все истории про подземные этажи и так далее – это все описано-переписано; все тайны главного здания  и реальные, и придуманные многократно обсосаны в Интернете. Хотя главные тайны архитектор Иофан все-таки сумел унести с собой в могилу.
Химфаку принадлежит основной пятиэтажный учебный корпус и кафедра радиохимии – отдельно стоящее монументальное трехэтажное сталинское сооружение, – а также еще здание за факультетом, поскромнее.
Программа практикумов 90-х химфака МГУ была не облегченной, и стандартный набор практических занятий включал в себя эксперименты, которые нынче через один признали бы опасными для жизни.
Ну, а поскольку в университетах ведутся не только практические, но и фундаментальные исследования, то общее мнение по поводу здания химического факультета и его назначения было следующим.
Если посмотреть на химфаки европейских или калифорнийских университетов, то видно, что экспериментальные корпуса – это маленькие одноэтажные здания, «из фанеры». Это нужно для простоты эвакуации, для выживаемости персонала. Не будем забывать дешевизну возведения нового фанерного одноэтажного химфака.
Тем не менее, у нас построили правильно. Картонный химфак МГУ уже раз 10 сгорел бы вместе со всеми студентами, именно в силу того, что в советское время он был передовым факультетом в мире, и обучались в нем по-настоящему любознательные ребята.
К строительству МГУ, в том числе ГЗ, химфака и физфака, подошли основательно. Все выпускники учились на военной кафедре, и многие запомнили следующий любопытный факт:
Если над ГЗ МГУ взорвать бомбу эквивалентом в 15 килотонн, как над Хиросимой, то оно разрушится только до двадцать четвертого этажа. И будет у ученых ровно трое суток на эвакуацию научного материала из здания, ведь потом оно начнет скользить к Москве-реке. Дом стоит на подушках, постоянно охлаждаемых жидким азотом.
Капитальность была заложена и в проекте химфака МГУ. Взрыв, отправививший  в мир иной группу нерадивых студентов-первокурсников, никак не отразился бы на монументальном облике здания.
Сама постройка была возведена с применением тех же принципов дизайна, что и для ГЗ. Сочетание красных полос и светлого камня облицовки придает ему солидный вид, добавляет высоты.
«Нынешняя библиотека МГУ, – думает Руль, проезжая сейчас по Ломоносовскому проспекту, – построенная без идеи «красных черт на белом», разрушает ансамбль зданий МГУ. И превращается открытое пространство между ГЗ, химфаком и физфаком в подобие чудовищно раздутого питерского двора-колодца.  Ломоносов стоит спиной к университету, смотрит на уродливый новострой библиотеки, а не вдаль. Бескрайняя даль в большом городе – дорогая штука. Как выйти из ситуации – снести библиотеку, этот «раздавленный гриб»?  Можно обойтись и без этого. Просто развернуть Ломоносова лицом к ГЗ и спиной к этому сплющенному его подобию, над которым- таки взорвалась условная ядерная бомба. И все в МГУ наладится по новой. На следующий же год он ворвется в двадцатку мирового рейтинга».
Дворцово-парковое искусство и строительство торговых центров связаны столь же крепко, как Дюрер и издание его произведений в виде почтовых марок.
Но химфак МГУ – это здание было продумано и изнутри. Эпизодов с пожарами и увечьями в истории химического факультета не было. Плюс к тому – сам отточенный за полвека процесс практического обучения был на высоте с точки зрения безопасности.
Руль не помнит задач, например, по неорганической химии, требующих одновременного наличия у студента веществ, случайное смешение которых привело бы к взрыву. Вытяжные шкафы работали отлично. В лабораториях запасные шкафы для вытяжки были годами завалены папками, книгами, чайниками, сахаром и прочим. Мощнейшая система вентиляции с воздухозаборниками-фонтанами, единой конструкцией возле химфака, делает процесс обучения безопасным. Гарантия в тысячу процентов – персонал не отравится.
А вот студенческие оторванные пальцы, поврежденные глаза, хронические отравления и ожоги были частым явлением. Тем не менее, тогда существовало правило: если студент получил незначительное повреждение, занимаясь химией (например, выбило при взрыве стеклянного реактора глаз), его никогда не отчисляли. Если, конечно, повреждение не явилось итогом самодеятельности.
Но именно студенческое любопытство являлось причиной большинства травм. Химический ожог ІІІ Б степени?  Что поделаешь, иногда нет ничего лучше, чем собственный опыт.
На входе встречал характерный запах. Проходя по коридорам, можно было составить представление, как пахнут все основные направления химии. Химфак работал до девяти вечера, а многие эксперименты требуют присутствия в лаборатории по нескольку суток. Химфак never sleeps – так было в 90-е годы.
Охранником был простой мужичок на входе, он часто отсутствовал по своим, мужичковским, делам. Студенческий билет на входе требовал редко, полагался на память и интуицию . Так же дело было поставлено и в двух остальных зданиях химфака.
Сейчас кажется невероятным, что  достаточной охраной кафедры радиохимии считалась бабушка вахтер в количестве одна штука.  Любой злодей с вызывающим у бабушек доверие лицом мог бы проникнуть на второй этаж. И там перед ним возник бы подоконник, заставленный стеной свинцовых коробок, то есть калибровочных контейнеров с изотопами, источниками радиации. Среди них полоний-210 был середнячком по интенсивности излучения на миллиграмм вещества.  За вычетом кончины банкира Кивелиди, смертей от применения содержимого такой коробочки в 90-х годах не было.
Бандит того времени был умеренно чистым и во многом благородным. Он позаимствовал себя прямо из фильма «Однажды в Америке». Ему нужна была жизнь как в кино: порисоваться, пострелять из автомата, в идеале – из автомата Томсона, но на худой конец сойдет из АКМ. Деньги для бандита быль не целью, а одним из элементов имиджа .
Ликвидатор не обращался к тайным знаниям химии и биологии, как это обстоит сейчас. Убивают сейчас больше. И меркантильные убийства – куда чаще.
Но ушла былая кинематографичность, все эти «тра-та-та» из автомата в полуночи и «бабах» – взорвался автомобиль. Нет, случается, но в основном – на самых низах.
Хотя… Убийство Япончика, и ответное убийство кого-то там… есть еще порох в пороховницах.  Но все –таки это был скорее своего рода педагогический прием, желание показательного расстрела.  Пришло время работы по-тихому. Актуальны деньги – и не актуальны ненужные фигуры на пути их получения. С десятикратным повышением цены на нефть делить стало намного больше чего. Система, через которую осуществляется передел собственности, практикует мягкое насилие. Без тех самых «тра-та-та» по возможности
Если случай требует серьезного вмешательства, то на арене появляются  медицинские методики, закамуфлированные отравления, редко – громкие, обычно же цель будет достигнута без шума и вопросов. «Скоропостижно скончался на 48 году жизни, не выдержало неутомимое сердце, близкие и друзья проводили в последний путь». Дорого отпели, чинно похоронили.

Но в 90-е стиль передела добра и зла был другой, серьезная охрана химическому факультету тогда была не нужна, равно как, слава Богу, и специфические знания его студентов. За пять лет диких  90-х Руль видел единственное значимое «химическое» криминальное событие, о чем речь пойдет ниже.
Глава 9. Камилла и Кларисса. 25 декабря 1993 года.
 
В итоге всеобщего бегства красавиц с химфака МГУ к концу первого  семестра учиться остались только две привлекательные девушки. Это были близняшки Кларисса и Камилла, обе добрые красавицы, высоченного роста, фигуристые и грудастые брюнетки. Отличались они дружелюбным нравом, никогда не отказывая будущим ученым в радости лапнуть одну за грудь или ущипнуть другую за зад.
Руль однажды пытался потерять девственность с Камиллой. Вышло это так.
У нижнего выхода из северной химической аудитории был Г-образный затон. Там студенты нон-стоп пили пиво, горланили под гитару тогдашний свежак, что-то вроде «Все идет по плану». Там же – поскольку химфак работал круглосуточно – можно было отоспаться. Или часиков в десять уединиться с бухлом и в обнимку с наивной естествоиспытательницей с географического факультета, которая закрутилась в здании химфака, отработав практикум.
Руль шел вечером 25 декабря 1993 года по химфаку, слизывая с ладоней въевшийся три дня назад на занятии красный аммиакат стронция. Мыло брало, но не везде.
«Кожу, что ли, пересаживать…», –подумал он. И увидел сидящую плачущую Камиллу.
Руль сел рядом. Положил ей руку на грудь. Красавица  перестала рыдать и глубоко вздохнула. Уставший Руль заинтересованно сжал грудь красной рукой и Камилла вздохнула еще глубже. Руль обнял девушку за талию, залез под юбку и оттянул спереди лосины ладонью. Еще чуть глубже обнаружились, вроде бы,  трусы и не обнаружилось никакого сопротивления со стороны их владелицы...
Но тут здание тряхнуло. Посыпались стекла цокольного этажа. Руль натянул на Камиллу лосины, и несостоявшиеся любовники  побежали на первый этаж. Отовсюду в коридор выскакивали  сотрудники и студенты.
Причина инцидента оказалась банальной в своей простоте. Первокурсник на практикуме слил поллитра серной кислоты из реактора в открытую емкость, куда спустя полчаса его коллега уронил банку марганцовки. Что особо удивительно, не пострадал никто .
Камилла и Кларисса жили в Солнцево, «городе Солнца», где, как и везде, заканчивался 1993-й год.
К слову сказать, 93-й год – часто роковой в истории человечества. Как известно, восстание в Вандее, во Франции, произошло в 1793 году.  Виктор Гюго посвятил этому событию роман, который и назвал – «93 год». В нем есть эпизод, где пожилой английский аристократ, плывущий в Вандею, чтобы возглавить союзников, стоит на палубе корабля. Пролив Ла-Манш. Перед шпионским корабликом развернут весь французский флот.
– А не перекатить ли нам десять пушек левого борта на правый, сир? – спрашивает капитан корабля.
– Это прихоть шлюхи, крутитесь дальше перед ними как угодно. А мне спустите шлюпку, – в таком роде отвечает аристократ, главный агент влияния и шпион.
Пассаж идеально описывает и тот 93 год, который выпал на долю Руля сотоварищи. Крутись, как хочешь, отстреливайся. Потом цепляйся за обломки СССР. Десятилетиями.
И тебя до старости будет драть победившая матросня.
Или спусти свою одинокую шлюпку сейчас. Пока корабль цел. Доплыви. Там нет системы. Там психи Робеспьер, Дантон и Марат. Наполеон не скоро. И подымай восстание – ну, как у Гюго. Стань благородным жуликом, по О. Генри. Печатай акции, облигации, уральские франки… Делай все, о чем ты читал в детстве, кроме того, что вычитал в «Технике молодежи». Выживешь – и ты новый аристократ.


Добрейшие близняшки Камилла и Кларисса, возможно, были прирожденными химическими гениями, и с ай-кью у них все в порядке было, и фанатичная тяга к знаниям имелась. Но год 93 для них тоже стал судьбоносным. Учеба на химфаке тогда требовала полной самоотдачи. Работать и учиться, например, было невозможно.
А Кларисса и Камилла вынуждены были работать – подругами местной братвы. А кем еще? Новые рабочие места появлялись только в преступных сообществах. Впрочем, строго говоря, таковыми сообществами стали все организации России, за вычетом, может быть, отдельных НИИ. Все занимались делами, под которые придумали не одну статью Уголовного Кодекса.
Однажды Руль стоял на выходе из неорганического практикума и курил. Курил он в те годы родной американский «Парламент», стомиллиметровый, в мягкой пачке, который брал по дешевке на Киевском сигаретном рынке.( Сейчас там -  торговый центр «Европейский») Но в тот день «Парламент» пришлось почти весь раздать неимущим, выручила резервная пачка «Столичных».

Вышла заплаканная Кларисса. Увидев Руля, подбежала к нему с надеждой в голосе:
– Можешь врезать по телефону на первом этаже? Позвонить надо.
Руль с Клариссой спустились на первый этаж. Там стояли телефоны-автоматы. Чтобы позвонить по телефону, надо было хорошенько влепить по нему кулаком. Автоматы отличались тем, что динамики орали во всю мощь - собеседника было слышно внятно и издалека.
– Стас! Меня выгоняют! – кричала, срываясь в плач, Кларисса.
– Слушаю, откуда выгоняют? – ответил поставленный профессорский голос.
– С химфака МГУ!
– Но вы же в МГИМО с Камиллой учитесь, – удивился мужчина. – Эх, любят женщины порисоваться. Ну да ладно. Позволь полюбопытствовать, а где же этот химфак твой находится?
Кларисса, путаясь, назвала адрес главного здания МГУ и расположение химфака. У здания факультета не было тогда адреса, кроме: «Ломоносовский проспект, дом один, МГУ имени Ломоносова, химический факультет».
– Прекрасно. У меня есть отличный специалист по химии. Он сейчас подъедет, подожди десять минут.
– Знаю я, какие у тебя специалисты, Ланин, прошу, не надо! – забеспокоилась девушка.
– Вы меня с кем-то путаете, – из трубки вдруг раздался девичий голос. – Подождите десять минут. К вам подъедет Анатолий Иванович.
Услышав это имя, Кларисса вдруг успокоилась. Руль услышал гудки.
–Слава Богу! Анатолий – джентльмен! –  доверительно сообщила ему  высоченная красавица.

Семнадцатилетние сестры были юными гениями, но Марий Склодовских-Кюри из них не вышло.
Руль поднялся к практикуму, закурил в предбаннике еще одну сигарету. Белый халат  с оборванными по химфаковской моде пуговицами он забыл дома. И вынужден был занять в лаборатории черную рабочую спецуху, на которой какой-то юморист разрисовал вдоль мелом белые полосы и наклеил на кармане желтую шестиконечную звезду.
Сигареты марки «Столичные» – «столбы», тянулись плохо и курились примерно по десять минут. В ожидании развязки Руль выкурил две или три.
Вновь до него донесся плач Клариссы.
– Толь, ну не буду я его звать. Не буду!
– Да зови, Клариссочка, научу, как пожилого человека тревожить, – ответил высокий старческий голос.
Кларисса зашла в практикум и осторожно протянула тихим голосом:
– Иван Ефремович, можно Вас на минутку?
– Занят! – оборвал ее мужчина.
Спустя мгновение в предбаннике появился, снимая красное пальто, обладатель голоса. Он прошел в практикум. Руль опустил глаза: интересно, что крикнет Иван Ефремович перед смертью – «Слава КПСС!» или «Господи помилуй!»? До Руля донесся диалог:
– Анатолий! Какая встреча! После того, как Вы перевелись в закрытое учреждение… А какая была тема работ?
– Химия, Иван, сначала неорганическая. Вот три года уже органик, – неторопливо ответил вошедший, внимательно оглядывая своего собеседника.
–Анатолий, а татуировки, смотрите, на запястьях – посещали Таити? – голос зазвучал иронично.
Иван Ефремович являлся кандидатом химических наук, в юности (до известного запрета) – увлеченным поклонником восточных оздоровительных методик и единоборств. Был он очень сухой, высокий и прямой. Седые длинные волосы, тончайшие руки и ладони праведника. А лицом – просто копия экс-президента США Рональда Рейгана. Когда улыбался – вообще не отличишь. Иван Ефремович мог бы зарабатывать деньги, работая третьим среди двойников Сталина и Ленина, которые стояли, стоят и будут стоять у входа в Надвратную часовню на Красной площади, но только кто бы его туда пустил.
Это вечный бизнес, как вечны работодатели  двойников – айсоры, ассирийцы, которые в Москве держат крошечные кабинки по ремонту и чистке обуви. Отличные режиссеры – они понимали, что добавить Рейгана в триаду означало из эпоса сделать цирк, насмешку для прохожих... Поэтому Иван Ефремович нищенствовал.
Анатолий Иванович же был доктором химических наук. Спалился он на масштабных продажах спирта из НИИ в 80-х, попав под какую-то андроповскую кампанию. Был отправлен на «химию», в колонию-поселение, где оброс нужными связями. И дальше работал по профессии, занимаясь узко некоторыми вопросами трансдермальной токсикологии, причем в неформальной негосударственной обстановке.
– Выйдем, Толя, – вдруг после напряженной паузы отчетливо сказал Иван Ефремович.
Они прошли в предбанник.
– Как наши старые темы поживают, Ваня?
– Развили, Толя, развили, – Иван Ефремович, обойдя лабораторный стол, обитый жестью, оперся на него ладонями и оказался напротив собеседника.
– Смотри, девочка талантливая у тебя, такая талантливая, а вся в слезах, – вдруг резко перевел тему Анатолий Иванович, пристально посмотрев в глаза бывшему коллеге.
– А что делать, выгоняем. Четыре практикума пропустила…
– Не выгоняй, Ваня.
Толя неуловимым жестом достал нож-бабочку, раскрыл ее, как молнию, и так же неуловимо всадил раза три между пальцев кисти Ивана Ефремовича.
Иван даже не вздрогнул, стоял также ровно и не отвел глаз на пальцы. Спустя несколько секунд тихо ответил:
– Забыл, Толик, по старости, за кого не подписываться... А кто тебя карате до запрета учил?
Дальше они говорили минуту, шепотом.
Анатолий Иванович, чуть опустив голову, вышел.  Сейчас мы можем сообщить читателю, что эта миссия произвела на него впечатление. А впечатлить Анатолия Ивановича было сложно, потому что он был человек творческий и остроумный. Например, именно он изобрел такую гениальную вещь, как  групповое убийство высоких лиц на официальных мероприятиях посредством рукопожатия.
Контактный яд внедренный агент наносил цели на нечувствительные к липучести проницаемые зоны ладони. Например, во время нежного поцелуя на прощанье. Пожимающие начальственную руку на соответствующих точках имели раствор яда другой вязкости и иных геометрических свойств. И так, рукопожатие за рукопожатием, поздравляемый набирал дозу, достаточную для остановки дыхания минут через пятнадцать – на глазах у широкой публики. Сердце….

Анатолий Иванович покинул химфак в тот день с мыслью, что его дело – химия. И точка. И в 2003 году в соавторстве с Иваном Ефремовичем взял патент – уже на лечение никотиновой зависимости. Патент того же смысла, что и рукопожатия – внесение через кожу микрогранул с активным веществом. Больше близняшек из общих знакомых никто не видел.
Кроме Руля.
Он встретил Камиллу в 1999 году, который стал, по общему признанию, апогеем десятилетия. Руль шел в шесть утра зимой по Москве с одноклассником Даней. Шли они из клуба «Арлекино», который был расположен в нынешнем киноцентре «Соловей» на Красной Пресне.
Время они провели без толку. Новых знакомств не состоялось, и они обсуждали дальнейший выбор мест отдохновения.  Даня настаивал на том, что лучшее – враг хорошего. В Руле жил экспериментатор и исследователь: новый клуб, новые люди.
Вдруг мимо притормозило, обдав его и Даню грязью, купе «BMW». Оттуда вышла просто невероятно красивая Камилла и зашла в салон цветов. Сзади сидел ребенок лет четырех.
Даня позже уехал в Канаду, а тогда работал тестомесом на хлебозаводе имени Зотова.
– Да, жизнь представлялась иначе, – сказал Даня, глядя на женщину, открывающую  дверь купе.
Глава 10. Первая сессия. 25 января 1994 года.
 
 
В 90-е годы на химфаке преподавали матанализ и линейную алгебру с аналитической геометрией всем, без сегрегации на умных и идиотов. Полагалось, что идиот себя покажет в танцах, исполняя «Казачка» в сапогах, в закосе от армии в ансамбле песни и пляски имени Александрова.
Спецгруппам добавляли спецхимии и серьезные дисциплины. Спецгруппы 93-го года потерпели крах к концу первого семестра первого курса и слились между собой. Большинство продвинутых студентов поглотили обычные группы, вроде той, куда записали Руля. Этот обстоятельство привело к новым интересным, определившим жизнь, знакомствам. Например, с качком и начитаннейшим умнейшим собеседником, титулованным каратистом в самом жестком стиле (киокусинкай) Васей.
Вася потряс Руля тем, что в «качалке» после удара в живот железным кирпичом от тренажера спокойно стоял и дружелюбно улыбался.  Номер с кирпичом Руль предложил сам, после десятка ударов Васе рукой в живот, затем коленом ногой.
25 января 1994 года. Руль с честью и вовремя выдержал первый семестр. Обычная, крепко сданная первая сессия. И ничто не предвещало проблем впереди.
 
Глава 11. Практикум на химфаке МГУ. 28 февраля 1994 года.
 
Каждый курс на химфаке имел свою основную химию, так, например, на первом курсе это – неорганическая химия. Основу обучения химии составляет следующая триада. Во-первых, это лекции (можно пропускать), во-вторых, коллоквиумы (пропускать ни в коем случае нельзя), которые вел тот же преподаватель, что и практикумы о которых ниже, и семинары. Если преподаватель «дает интеллигента», подчеркивает принадлежность к дореволюционной, академической школе, он говорит «коллеквиум». Например: «Ребята, послезавтра у нас коллеквиум, не забывайте».
И наконец, в-третьих, практикум. Основа основ. Практикум по химии – это коренное отличие учебной жизни на химфаке от других вариантов студенчества.
Это Руль отлично понял уже к концу февраля 1994 года, когда, будучи первокурсником, за полгода вник в скрытые радости своей учебы.
Из-за практикума по химии на первых трех курсах учиться здесь было втрое тяжелее, чем, например, в  академии ФСБ. На академию ФСБ после второго курса можно было и забить, если студент – клинический дурак или вдруг понял, что он на самом деле не разведчик и не опер, а непонятый философ или швея-надомница.  Армия была зачтена двумя годами учебы, в звании курсанта, и точка. А в  частных ВУЗах  до диплома можно было доползти, не приходя в сознание.
Здесь же, на химфаке, интенсивность обучения не спадает с первой недели первого курса до диплома.
Постараемся объяснить химически наивному читателю эту мысль на примере. Закройте глаза и представьте: вы – второкурсник химического факультета МГУ. Основная химия второго курса – аналитическая. Совершенно не похожая на предыдущую неорганику! Вам здесь помогут только моторные лабораторные навыки.
Вы, уже во второй раз (а затем и в третий, с органической химией на третьем курсе) – ноль и чистый лист, каким вы себя ощутили, придя на свой первый «прак» год назад.
Завалив хотя бы одну из десяти работ на практикуме студент не получает зачета, а в итоге не допускается до экзамена и отчисляется.
Работа – например, синтез – должна быть выполнена руками и переделана в случае невыполнения.
Идет аналитическая химия, вам восемнадцать лет, второй  курс, тема «Определение кальция и магния». Выдается невзрачный камешек из коробочки с номерком
– Определите его состав, студент.
Арсенал методов выучен, стратегия – качественное и количественное определение состава данного объекта с использованием гравиметрии и титрометрии. В окошке у лаборанта получается и монтируется оборудование. И задание выполняется.
Растворы № 1, № 2, № 3…
Осадки № 1, № 2, № 3...
Прокаливание № 1...
Титрование…
Дальше студент с полученными результатам, записью хода работы, всеми необходимыми графиками, построенными на миллиметровой бумаге и вклеенными в учебную тетрадь, отправляется к преподавателю. Результаты в итоговой таблице – состав камешка – могут совпасть на «тройку».
Они могут не совпасть совсем.
Тогда – второй заход.
Растворы номер…
Осадки номер...
Обычно вторая попытка – во внеурочное время, или с другой группой, или параллельно со следующим образцом, который уже «медь–цинк».
И если вам не удастся разложить на атомы этот чертов камень, потому что вы сегодня исключительно тупы или влюбились, или родители разводятся, и нету времени сидеть возиться в восемь вечера весной в двадцать лет, то вас отчисляют на втором курсе. Накрыло на третьем, – отчисляют на третьем.
А четвертый и пятый курсы – это два года серьезной научной работы.
Но поскольку Руль дальше попал на довольно странную кафедру, то его опять накрыло практикумом, как канализационным люком из анекдота.
Практикум вылез из засады, и бедному Рулю пришлось пойти изучать, практически опять «руками и головой», еще одну лабораторную науку – нелинейную оптику – которая была уже не химией, а забытой физикой.
Впрочем, там, работая с лазером, надо было выполнять разные эффектные задачки. Куда интересней меди-цинка.
Например, создать голограмму.
Но не ту, которую вы видите сейчас на коробке из-под обуви. А настоящее, объемное изображение, висящее в воздухе, с использованием фотопластинки по схеме записи оптической информации объекта: гениальное открытие советского ученого – голограмма Денисюка.
В 70-е годы открытия мирового значения, судя по Государственному Реестру открытий, происходили в советской науке два-четыре раза в год.
Пустой флакон от «XS» «Paco Rabanne», точнее, его образ, висел в воздухе. Молодая аспирантка, ведущая практикум, не скрывала своего восхищения.
Запах «Пако» чудесен, эротичен и волнующ, как никакой другой. Спокойный, романтичный, чарующий, с нотами, которые Руль не встречал нигде.
Аспирантка купила мужской парфюм себе. Он подходит для минуты страсти, как ничто другое.
Изделие девяносто третьего года, не забудем про это.
 
Глава 12. Цель. 1 марта 1994 года.
 
А зачем нужен камешек? Зачем менять дивные весенние вечера в восемнадцать лет на титрование в вонючем практикуме? Мы же не будем моложе, чем сейчас? На что, на какую упоительную судьбу идет размен?
И зачем учеба, каковы перспективы ученого, – потом? Руль-студент пока не знает, что с ним будет, но предчувствие у него тогда уже было, так как наблюдать и делать выводы у него выходило неплохо.
Лет восемь по окончании химфака МГУ  Руль обивал пороги  институтов  РАН и Государственные Научные центры  Нигде ему не предлагали больше 100 долларов, уже в двухтысячных годах. В одном месте на Ленинском проспекте он даже натолкнулся на однокашницу – выпускницу новоиспеченного  факультета Государственного управления МГУ.
Она сидела в кадрах. Беседа вилась вокруг бедственного положения науки, то – се, как обычно.
Руль вышел из кадров, и услышал слова, обращенные выпускницей коллеге:
 - Как же достали эти шизоиды с химфаков и физфаков!
А теперь, стартовая зарплата в НИИ- 8 – 12 тысяч рублей. А финальная – 26 тысяч (доктор наук, заведующий лабораторией).
Очевидно, что смысла в любом троечном дипломе химического факультета МГУ 90-х куда больше, чем в докторской диссертации условного Евро-Уральского федерального университета сегодня.
Скорее всего, она и списана с трех-четырех дипломов девяностых. Эта эпоха – последний вздох мощнейшей советской науки, после которой науки в России нет. А в те годы многое шло на автомате. На старых запасах реактивов, которые выдавала лаборант из практикума.  Условно ситуация такая же, как в начале 90-х, когда в год выпускали больше самолетов стопроцентно из российских деталей, чем двадцать лет спустя.
Финансировали, выпускали, - ведь инженер всегда чуть ретроград, в вопросах экономики, советская промышленность перестроилась и обвалилась только  в кризис 1998 года.
Девяностые годы – это инерция, торможение СССР. Последние нормальные научные работы на нормальной, не разваленной экспериментальной базе, были написаны тогда. Остальное – фуфло: не аутентичное, сделанное на свежезакупленном западном оборудовании и «суперкомпьютерах», стилистическая имиджевая подделка под западную серьезную науку. Цель такого творчества – поразить заголовком из десяти непонятных слов фантазию колхозника-чиновника и получить грант.
Нынешняя «научная работа» – это маркетинговый продукт, переделанная советская работа 90-х годов (выбирают свежак, с живыми возможными соавторами), перебитая в американском PowerPoint из пыльных дипломов, напечатанных на советской машинке «Ятрань». Если речь идет о компиляции добротной диссертации, то дипломы должны быть отобраны не раньше 1988 (раньше – старье, ничего актуального) и не позже 2003 года (когда наука и фундаментальное образование уже превратились в плагиат).
Руль в 2012 году познакомился на улице с девушкой. Доктор физико-математических наук из Чувашии, двадцать восемь лет. Заведующая кафедрами трех частных вузов, между которыми и носилась, выбрав для Руля с трудом одну ночь для душевной беседы. Инвестиция в диссертацию (тысяч пятнадцать долларов в провинции) отбилась. Беседуя с ней, Руль вспоминал своего дядю, преподававшего в Калифорнии в начале нулевых.
Дядя Руля был доктором физико-математических наук, которому с трудом дали степень. По сумме пятидесяти публикаций на английском языке, сделанных в 90-х, дяде фомализация его изысканий  казалось  отдыхом, - после труда по сборке гаражей «ракушек», в чем племянник ему помогал все 90-е, обсыпая «ракушки» гравием.
До признания заслуг дядюшки в Калифорнии доктора наук у нас здесь ему не давали: к 2000 году титулы  стали присваивать только за деньги, своим, или по другим неясным схемам. Денег на подкупы не было.
А уехал он в Силиконовую долину – учить американцев, как проектировать суперкомпьютеры – и вовсе случайно. Ученый, он бегал кандидатишкой в пятьдесят пять лет, им интересовались, но индустрия научных посредников выросла в России только в конце 90-х. Они его и отправили учить за границу топологии многопроцессорных компьютеров студентов.
В Калифорнию, а затем на Тайвань, в технопарк Тайбэй. Американские и тайваньские студенты выросли, стали производить многоядерные процессоры. Дядюшке посредники от науки выплачивали пятнадцать процентов от получаемых им гонораров, остальное рассовывали по своим кармашкам. Почти как в советские времена: чемпиону олимпиады – четыреста долларов. Впрочем, тогда чемпионам или оперным дивам, которые сейчас жалуются по телевизору на бедность, хотя бы давали неплохое жилье бесплатно.
Хороша ложка к обеду. Признание пришло поздно, дядя умер от сердечного приступа в пятьдесят девять лет, как умирает почти всякий простой, честный русский мужик – ровно за год до пенсии.
Если подумать, то серьезная учеба и должна быть испытанием. Даже страданием.  За страданием, впрочем, должна следовать награда, хотя бы работа по любимой профессии, а это – фундаментальная наука. Конечно, занимаясь ей, можно и быть аскетом, черпающим радости только в познании, но при этом физическая оболочка тоже будет нуждаться в еде, проездных на метро и оплате счетов ЖКХ, а такой роскоши ученым государство предоставить не желает.
Десять процентов выпускников – уезжают сразу. Остальные либо уедут позже, либо переквалифицируются в маркетинг-менеджеры.
Так что смысл и цель своих каторжных практикумов Руль понял в конечном, финальном смысле, только двадцать лет спустя после их завершения, в гостях у одного доктора химических наук лет восьмидесяти.
Закурили.
– Ах да, кофейку? – и доктор, светлый сгорбленный старик с выцветшими от возраста глазами, превратившимися в голубые льдинки, мгновенно смолол на ручной мельнице кофе. Быстро засыпал в турку, поставил на газовую горелку. Руки старика орудовали точно, безошибочно: ни зерна кофе на полу, ни капли на столе. Через три минуты уже он разлил кофе, (и вот тут Руля и постигло запоздавшее озарение), ¬идеальными движениями, строго поровну в безупречно чистые чашки.
Надолго  сохраняющаяся ясность ума и точность движений, эдакий своеобразный  бесплатный  фитнесс, с пожизненным эффектом.
Чем не цель?

Глава 13. «Арбатская» – «Университет». 7 марта 1994 года.
 
На Арбате была, есть и будет «Труба» – подземный переход, место сбора неформалов. Однажды по телевизору покажут  бодрого придурковатого старичка, бывшего подростка 80-х, который, идя по «Трубе», будет говорить корреспонденту:
– Здесь в 80-х играли этот и тот. Тот умер, а этот спился. Но вы их не знаете, все про них давно забыли.
– Посмотрите на уличную певицу с гримом под молодую Пугачеву! Это поколение еще интереснее того. Но и оно уйдет, а я опять загрущу… Ведь кто на мотоцикле разобьется,  кто на роликах под машину попадет…
–И я, через двадцать лет, я встречу тут совсем, наверное, совершенных людей, я тут живу давно, вы мне верьте!
- Вон ту Лизку, которая под Пугачеву,  я потеряю, зато следующие!.
Так ведь встретит!
Свои мысли о Первой Любви, шокирующей учебе, новой своей жизни Руль оттачивал за пивом в «Трубе» и на Старом Арбате, слушая уличные концерты, знакомясь и общаясь.
На Арбате выступали начинающие музыканты, нон-стоп шла тусовка, сверху днем работали уличные художники, и вообще это был один из центров культурной жизни молодой Москвы. Жизни – в смысле дружелюбного общения, знакомств и всего того, что рассматривается в процессе как убийство времени, а потом – как счастье.
Общение было настоящим, без рисования. Такими же настоящими, аутентичными и не «за деньги» были позже, в апогей десятилетия, на стойке бара «Hungry Duck» на Кузнецком мосту голые московские студентки.
Искреннее веселье  любого рода  внушает зависть ,веселуха в «Утке»привела   к известному обсуждению вопроса «разврата в «Hungry Duck» в Госдуме в 1999 году. Старики-депутаты раззавидовались молодежи, переплюнувшей их молодость с партийными саунами и комсомолками.
На Новом Арбате  стояли палатки и павильоны с американской байкерской одеждой.
Байкеров особо не было, но их стиль, особенно после фильмов типа «Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо» был верхом популярности. Стилю сопутствовало увлечение музыкой тяжелых групп. Но это был только стиль, имидж байкера-пешехода. «Косуха» говорила о направленности музыкальных вкусов. «Металлист».
Доступность мотоциклов потихоньку возрастала, и это вывело некоторых пеших металлистов в байкеры, сначала с покатушками летом в деревне на «оппозите» «Урал» Ирбитского завода, затем байкеры превратились потихоньку в покупателей первых бэушных спортивных «Харлеев», уже в конце 90-х годов.
Но в 1993 году мотоцикл был редкостью. Его обладателя можно было уподобить нынешнему владельцу яхты.
В мажорном варианте «премиум» байками-93 были «Ява» или «CZ» (чешские). Вариант – навороченный в гараже «Урал», хромированный в зеленоградском НИИ всеми возможными деталями, от руля до, разумеется, «горшков» – цилиндров.
Мотоцикл был редкостью и ценностью, статус настоящего, «лошадного» байкера описать сложно, это уже что-то из жизни небожителей..
Тусовка таких байкеров собиралась в клубе «Sexton FOZD», который любили обсуждать, но эту часть жизни 90-х Руль не знает.
Один знакомый Руля, завсегдатай «Секстона», поднимал «Яву» на грузовом лифте и хранил дома. Хотя у родителей друга был гараж, надежность хранения в нем аппарата в 90-е была сомнительной. У байкера, помнится, была старшая сестра, которая часто ругалась из-за бензиновой вони в квартире, прземленное существо.
Байкер, разумеется, любил «хард-энд-хэви», был поклонником металла и тяжелых групп.
Стоит отметить, что любовь и преданность пожилого байкера к «тяжеляку» направлений начала 90-х поражает своей долговечностью. В 1993 многие направления были экспериментальными, большинство из них так и осталось в том времени. Но те, кто выжил…
Слушать «Металлику» тогда было прерогативой «неформала», нежеланного друга дочери семейства. А сегодня не знать основные баллады на слух – «Nothing Else Matters», например, – прямо таки дурной тон.
Кассеты «тяжелых» групп продавались в музыкальных палатках.  Репертуар можно было послушать на «Арбатской». Затем сравнить с «университетским». Оттуда же, из палатки, обязательно играло громкое «нечто», стиль которого определялся не столько рыночной нишей точки, сколько личными и пристрастиями продавца. Он также обязан был дать услышать запись на кассете перед покупкой или при выборе.
Поэтому за час распития пива у подобной музыкальной «точки» можно было ознакомиться со всеми трендами сезона, так сказать.
Переезд на метро по маршруту «Арбатская» – «Университет» тогда занимал целый час. И вот почему: почти обязательной была остановка поезда метро (от пяти минут до получаса) в тоннеле перед мостом, на котором расположена станция «Воробьевы горы», закрытая все 90-е годы. Ее при проезде через мост не было видно, пути были отгорожены от перронов железными щитами, дабы не пугать пассажиров.
В центре станции, по свидетельству тогдашних экстремалов-путешественников, якобы осыпался мост, и два метра рельсов в каждую сторону висели в воздухе, также забранные снизу жестянкой от взглядов пассажиров. Это – легенда.
Но мост, на котором была закрыта станция «Воробьевы горы», все же не был в порядке. Насколько он был опасен для проезда поезда? Водитель голубого экспресса взвешивал личные шансы благополучного переезда моста. Он исходил из собственной тревожности, знакомства со строительной сферой и слухов среди коллег.
На красную линию брали подруг «покататься», и, судя по запаху из-за первой двери первого вагона, где Руль занимал место (первый вагон уж наверняка успеет проскочить), возможно,  казалось Рулю, и  выпивку?
Впрочем,  запах перегара, или свежеупотребленного спиртного в вагоне  - обычная черта 90-х
Начальство метрополитена смотрело на многое сквозь пальцы. Почти каждый раз перед мостом станции «Воробьевы горы» поезд останавливался. Собирался с духом.
Трехминутный порядок ритуала «Станция – «Воробьевы горы» соблюдали пожилые водители поездов, твердые мужики советской закалки. Молодые – ровесники Руля – останавливались на полчаса.
В станционный персонал метро шли работать потрясающе красивые девушки. В метро платили зарплату. В 2003 году, ясно осознавая закат и видя трещины, идущие по всему храму 90-х, Руль принципиально познакомился с последней Богиней из Метро, прямо на станции – светлая, рослая, прекрасная фигура, форма, та самая палочка с красным кружком.
Рост и сейчас выделяет в толпе Поколение, вроде доедавшее в детстве всякую дрянь с пустых советских прилавков, и однако, рванувшее к небу.
Последняя Богиня Метро не разочаровала. Запомнилась она полным, нерукотворным отсутствием волос везде ниже головы.
Однажды, весенним днем (тогда было, кажется, 7 марта 1994 года, вечер накануне праздника) Руль видел, как на дежурной остановке на «Воробьевых горах» долбила в дверь первой двери первого вагона и кричала: «Кончай е…ся!» его же знакомая – доктор химических наук и профессор.
Ехать хотелось всем, а тут – давка. Духота. Подванивает гарью (в пределах ГОСТов) от пластиковых потрохов поезда. Аромат корвалола из-за двери, если машинист пожилой. И ментоловой сигареты (и спиртного?) – из-за двери молодого машиниста.
На каждый редкий девичий взвизг, пробившийся через перегородку от вставшего поезда, взрывались матом старушки с тележками.
Двадцатью годами позже романтичная девчушка в помятой форме, выбравшись из кабины машиниста, после часа стоянки поезда в тоннеле перед мостом ознакомилась бы с судом Линча, в его словесном варианте.
Но тогда народ был советский, добрейший. И девушка из кабины машиниста удостоилась  пятикратной «б..ди» и десятикратной «суки» в качестве отчитки, да и все. Старушки с тележками торопились, им было не особо до эмоций.
Богини из Метро исчезли вовремя, они знают, когда покинуть озлобленный народ.
Поездки «Труба» – «Большая химическая аудитория» не добавляли учебе регулярности и смысла.
Вот так просто – в знакомстве с субкультурой, то есть с людьми, сочинявшими собственные Машины Иллюзий, и в катании на метро – терялось время. Накапливались долги по химии.

Глава 14. Конец школьника. 3 апреля 1994 года.
 
 
Рулю отлично запомнилось начало апреля 1994 года. Весна в самом разгаре. «Труба», декаденты, настоящие и не очень, фонари, чистый ночной воздух. Вечно праздная публика. Одинаковая? Нет, разделенная на вынужденно праздную и праздную от того, что все есть и будет больше, причем просто так.
И в ней – Руль. Уставший от лекций, семинаров, практикумов, коллоквиумов. Утомленный химией.
Руль глядел на неформалов отчужденно, он понимал: кармический выбор сделан, яд знаний впрыснут. А эти – бездельники, безмозглые и ничего не умеющие, это люди другого мира.
Но эта праздность, эта молодость, вот что с ней делать? Он не решился, как мы позже увидим, попробовать «пролезть» через «Трубу». Почему? Неорганическая химия и две математики уже не были стимулом возвращаться домой, и не  греться водкой в компании на Патриарших прудах и дожидаться рассвета. Стимулом что-то делать была перспектива армии, начавшейся войны.
Он остро чувствовал в полночь, на скамейке на Патриарших, среди девушек из блатной школы по соседству и неформальных чуваков, что он – такой же, но и другой одновременно. У этой публики все ходы были расписаны.
Главное – они все свободны в своей юности. Они никому ничего не должны. Ни Родине, ни как позже, их ровесники – банку за учебу. А он, если он чуть задержится, забудет о своей несвободе, возомнит себя таким же, то очнется только в рассвет.
В голову приходили настоящие мысли. Во-первых, мир разгула вечен. И он свое возьмет в нем любой момент, но меньшей ценой, чем в минуту перелома и перемола.
Во – вторых, тут, на скамейке, illusion of love, иллюзия всеобщей любви. Все только тут одинаковые. Пути в жизни вне «Трубы» и «Патриков» все разные, и кто поверит в Свободу, Равенство и Братство, первым делом потеряет Свободу.
Незагаженный детский ум точно соизмеряет время, силы и выдает правильные решения.
«Потерпи».
Но этой весной он причинил учебе, своей судьбе почти смертельные повреждения. Он выпал из транса и понял это только в мае, когда ему стукнуло восемнадцать.
Глава 15. Два знакомства. 10 апреля 1994 года.
 
«Труба» уже не была перестроечной, в апреле 1994 в ней было не встретить ныне известных членов Московской рок-лаборатории.
Те всё уже взяли на тот момент, даже Кремль, в котором 27 января 1992 Кинчев и прочие отчитались Ельцину в его присутствии известным пьяным бессвязным концертом. Пик творчества группы «Алиса». Там была исполнена вживую песня «Все это рок-н-ролл», и всем показалось, что без аранжировок «русский рок» – отвратительный любительский вой.
На упомянутом концерте властители дум тинейджеров 90-х обрисовали и свой интеллектуальный уровень. В состоянии наркотического опьянения Кинчев порол что-то вроде: «Я в пятнадцатилетнем возрасте шел с Оззи Озборном, Робертом Блантом».,  вчера трезвые и хитрые, пьяные сегодня,  расписались такому же пьяному Боре Ельцину, сидевшему в зале, в преданности и участии в его следующих «Голосуй или проиграешь».
И в тот год, в 1994, в «Трубе» тусовались уже первые выпуски тинейджеров 90-х. Их житейским опытом было только чистое советское детство.
Без прослоек, прокладок, костылей, денег и связей в виде «кооперативов», «партий», «комсомолов» и «рок-лабораторий».
Это резко их отличало от молодежи конца 80-х, сочетавшей очень комфортное, безбедное советское бытие, огромные ДК, предоставленные под репетиции, комсомол - и неформальный образ жизни. У тинейджера 90-х – родители в НИИ и на заводах, а не в ставших банками обкомах КПСС. Без денег,  и без завтрашнего дня.
И умные отвернулись от перестроечной «музыки» в сторону музыкальных палаток, которые предлагали западную нормальную музыку, первоисточник. Отвернулись от предателей, которые договорились с новой властью, что они – новая культура. А умных было немало, судя по количеству точек с кассетами с «западом».
В России не было денег. Но настоящее искусство в них не нуждается. Кассеты шли за копейки. Ценник  за кассету Руль не помнит. Но дешево.
Бедный западный талант, взошедший в 80-х–90-х, нашел бедного, но умного российского слушателя. Ассортимент и названия поражали. Многие музыкальные группы были шедевральными, их потом купили крупные музыкальные лейблы. И не раз, и не два они приезжали потом в опухшую от денег Россию. А многие были забыты навсегда, недооценены, underappreciated, как сказал бы англоман Даня.
Но стоял апрель, и учиться было невмоготу. Время было часов десять утра.
– Здорово, – с ним неожиданно познакомилась девушка.
«Валькирия», – сразу мысленно приклеил ей кличку Руль.
Валькирия была очень высокой, курносой, натурально-светлой девушкой. Одета она была в женскую «косуху» и кожаные штаны.
– Ты здесь какими тропами? – сразу, свободно и просто обратилась она к Рулю.
– Да я от МГУ отвлекаюсь, от химфака, я там учусь– врать Руль не умел, да и у него под курткой была надета кофта с предательской надписью «МГУ, химический факультет». Ими, разноцветными, торговали на химфаке на первом этаже, в палатке с учебной литературой.
Разговорились. Названия тяжелых групп, – из палаток «Dead can Dance», «Obituary», «Candlemass»... На эти слова, как бусины, нанизывались три недели последующих разговоров: они были на одной волне.
Забежим немного вперед. Дальше Руль и Валькирия виделись дважды. Речь идет о случайных встречах.
Первая состоялась в день, когда Руль сам себе отпустил все грехи по учебе, сдав в начале второго курса все хвосты, за первый. Она случилась в октябре в Государственной Публичной научно-технической библиотеке. Валькирия училась на архитектора, и она была ровесницей Руля.
В тот день встреча с этой девушкой, конечно же, изменила планы Руля. Он отвлекся от своих химических журналов, предложил выйти погулять на Кузнецкий мост. Взяли пива. Спустя некоторое время Руль напился, рассказывал, как он избежал армии, и пьяным плакал (для большей экспрессии, хотя повод был).
Именно в «Трубе» весной 1994 года Руль познакомился с Колином. Колин оказался пресненским соседом Руля, учился он в Военной академии. Готовился «в сапоги», в армию, на полгода (год был зачтен учебой в звании курсанта), и готовился всерьез. Изучал военные части Московской области, (их ценники, финансовые гарантии непопадания в «горячие точки», особенности национального состава части), пустив учебу на самотек,  проводя время в переговорах, электричках и экскурсиях по военным городкам Подмосковья, и отдыхая от негоциаций с военными в «Трубе».
Колин понял сразу, что 19 падежей венгерского языка для него – как переплыть Ла-Манш кролем. Белый билет ему не светил. Проверку здоровья при поступлении он прошел всестороннюю. Проверку годности к службе – на сборах, включая «обкатки танками» и три прыжка с парашютом на третий разряд.
– Вот, смотри, – достал Рулю бумажку Колин. – Чем русский командир дивизии отличается, от, скажем, армянина?
Руль в недоумении молчал.
– Вот, – развернул тот бумажку. – Цена нормальной прописки в части. Комбат – русский. Ему для себя ничего не надо. Написал только ружье купить неплохое. Он собак на плацу любит из кабинета отстреливать. Но смотри. Жене командира – 19 комплектов нижнего белья. Марки все «Армани», не ниже. Парфюмерия, она флаконов 10 заказала. Взрослые дети. По два костюма и два платья, одно на выпускной дочке. И так далее.
Руль внимательно слушал. Колин положил бумажку на стул и продолжал объяснять, уже на пальцах:
– У меня, Руль, мать бутик на Садовом держит. Сказала сулить тряпье, деньгами в 10 раз дороже. Она на тряпье тысячу процентов накручивает. Джинсы «Левис» там – десять баксов, а тут – сто. Себе ничего не заказал, настоящий русский военный. Только ружьишко, по собачкам палить. А вот восточный комбат именно себе список накидывает. Ну, ты помнишь: «Куртки замшевые – две штуки».
– Как же, – улыбался Руль.
За такой вот болтовней Колин и Руль подружились на годы.
В подъезде Колина был закуток для вахтера. В таких закутках продавали пиво, сигареты и элементарную, не портящуюся еду. Богатая выкладка (десяток видов пива и двадцать марок сигарет) была нормой в 90-х на вахте любого зажиточного дома. В изломы биографий жильцы буквально не покидали родных стен, что многим сберегло жизнь. Палачи в медвытрезвителях зачастую работали с выдумкой доктора Менгеле.
– Не знаем, с чего и начать... – однажды услышал в «Склифе» Руль, навестивший друга из такого заведения. И, конечно, нормой было обобрать до нитки, оставить только денег на проезд в один конец на метро.
 В 1999 году, возвращаясь с прогулки, Колин и Руль, как обычно, решили купить на вахте пива и сигарет. Заспанная девушка выглянула в окошко вахты. Новой вахтершей Колина на лето 1999 стала Валькирия.
Она показалась Рулю еще краше и светлее. Слушала она все то же, что и в 1993 году, и играла на синтезаторе, который стоял в просторной вахтерской по соседству со старыми удобными диванами. И заодно работала вахтером, продавщицей пива и сигарет, матерью Терезой для жителей подъезда.
 
Глава 16. Золотые нити. 9 июня 1994 года.
 
В какой-то книжке, у Стивенсона, что ли, во «Владетеле Баллантрэ» или «Клубе самоубийц» – но не в «Острове Сокровищ»! – Руль в первый раз в жизни вычитал избитую мысль про то что, что человеческие души связаны не только приязнью в свете дня.
Они бывают связаны золотыми нитями через потусторонний мир.
Второй раз про золотые нити он наткнулся жарким летом 1998, перечитывая «Три мушкетера».
Помните?
– Жизнь полна унижений и горестей, – продолжал Арамис, мрачнея. – Все нити, привязывающие ее к счастью, одна за другой рвутся в руке человека, и прежде всего нити золотые.
 
«Золотые нити, – начал предметно размышлять Руль. – Как они выглядят, и что собой представляют? Что есть золото в устах Арамиса?».
Ясность людской связи нитями из золота видна целиком и полностью, но «невыразима в слове и недоступна вопрошанию». Зато доступна аналогии. Золото пластично: из грамма выходит тысяча метров нити толщиной в волос.
Вот два человека в предрассветном туманном мокром поле. Они связаны золотой ниткой. Они расходятся по своим делам. Нить долго терпит, тянется и, наконец, рвется…
И человек вертит обрывок золотой нити в руках, понимая, что трепета по ней уже не уловишь. И он начинает звать в тумане, зовут и его, но кто заблуждался в тумане, знает – ответный зов все тише и дальше.
Продолжим…
Позже, он познакомился с Димой, и Дима его научил ценить многословную красоту набоковского оборота:
 
«С раздирающей душу угрюмой яркостью помню вечер в начале следующего лета…».
 
И некоторые вещи не под силу сказать короче.
С раздирающей душу угрюмой ясностью Руль помнит вечер в начале лета 1994 года, когда Колин пришел в переход – «Трубу» на Арбате – с двумя банками пива «Белый медведь», и сказал:
– Все, отчислили.
Руля на тот момент отчисляли, и было общим то ощущение – задувший в лицо холодный ветер.
Вечер в «Трубе» и ночь на Арбате…
Бывают незначительные события, ностальгия по которым начинается через неделю.
Нет, это все же не ностальгия. Слово приклеится к воспоминанию позже, все перестанет быть свежим порезом от сабли и станет шрамом.
Слова, годного для определения чувства первой свежей раны, нет.
Ностальгия сразу?
Ностальгия в восемнадцать?
Нет, это другое.
Ностальгия – это слабенький, поздний след...
Руль позже спросил об этом у англомана Дани. Заспорили.
– Но не могло быть то прекрасное чувство ранней ностальгией! – сказал Руль. – «Спустя сутки его охватило чувство ностальгии». Нельзя же так описать ощущение, например, через день после школьного выпускного вечера?
– Ностальгия – это красивый образ той простой реальности, – ответил Даня. – Фантом боли от внезапно разбитой надежды. Или фантом взрыва от того поцелуя. Иллюзия настоящей тоски или настоящего оргазма. Ностальгия – залитое водкой и пивом на вечерах встреч, воспоминание о Настоящем Чувстве. Об ощущении сурового ветра в лицо, как ты точно сказал. Смотри, вот старый висячий мост.
– Смотрю, – улыбнулся Руль, глядя, как Даня изобразил мост.
– Представь, что ты по нему прошел, затем, обернувшись, сказал – «Да, аттракцион попался». Эмоции и страха, и восторга – свежие. То «чувство без имени», которое ты называешь ранней ностальгией, – это и есть тот висячий мостик сразу после перехода. Ты можешь еще оглянуться и посмотреть на него, не мысленным взглядом, а своими глазами.
– Умно, сказал Руль, – но вопрос открыт.
– Вот слова Есенина, – как там?
 
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»…
 
Почему эти слова в двадцать лет вызывают то же чувство, что и в сорок? Они будят ностальгию, которая у человека – врожденное качество. Но мы так устроены, что когда все происходит, то мы не выбираем, что именно – какое слово, какой момент – станет для нас золотой нитью, привязавшей ко времени или человеку. «Мгновенная ностальгия», слезы о вчера – это и есть миг, когда вручается золотая нить.
Даня развел руками.
Руль услышал другое объяснение от одной лекторши Семинаров по изучению феномена Времени на физическом факультете МГУ – по темпорологии.
Она читала доклад, то ли «Психопатологии восприятия времени человеком», то ли о проблемах времени в творчестве Блока:
– То ощущение, которое вы описываете, – это чувство тайны. Закончилась лишь одна сцена фильма. Но сюжет – пока еще тайна. А ностальгия – это воспоминание о фильме целиком,  и сожаление о том, что сюжет фильма вы, Иванов, уже знаете.
Она по ошибке назвала Руля чужой фамилией.
– Первый триллер в Вашей жизни, первая эротика, первый сериал, - на его десятой минуте…
Так вот золотые струны – ими люди связаны сразу. Но понять, что они есть, можно только когда они натягиваются. Когда люди расстаются в жизни, даже на время.
Руль стоял вечером 9 мая 1994 года на мосту, перед ним была гостиница «Украина». Люди смотрели на фейерверк. Салютный грузовик расположился прямо в сквере гостиницы, на который сыпались не разорвавшиеся фрагменты шаров из салютницы. По окончании предстояло самое интересное, привлекательное в салюте, еще с детских лет: ходить и собирать куски салюта. Их можно было поджечь спичкой, и они разгорались разными цветами на асфальте. Чиркая спичкой в темноте вечера, освещая траву в поисках картонных полушарий, Руль не испытывал прежнего детского азарта и счастья.
«Золотые нити», – думал он первый раз, вспоминая медленно расходящиеся желтыми стрелками букеты салюта.
Глава 17. Сколько было танков? 12 июня 1994 года.
 
 
В июне 1994 года, в конце первого курса Руля выгоняли с химического факультета МГУ за пропуски и академическую неуспеваемость.
Сколько точно танков? Считается, что это ключевой вопрос всех побед и поражений истории как всемирной, так и истории человека. Танки в истории человека – это деньги.
Вроде бы бумажками, всегда можно было решить любой вопрос.
Но неизвестность сил той стороны  обесценивает деньги в кармане. Или на счете в банке.
«Чистая» работа – решать дело быстро, молниеносно, пока оппонент не понял, что за понтами – танки из фанеры.  Или деньги – из нарезанной газеты. Откровенность  в диалоге с  представителем системы  – не нужна. Забавно  то, что  инициативно,   очень избыточно и внезапно  проявленная, -  она будет принята  может обернуться успехом.
Позади была несданная вторая сессия первого курса. Из пяти экзаменов Руль не сдал три.
Физику, неорганическую химию и математику
Июнь. Впереди – лето 1994 года, после которого – «сапоги».
Чеченская война пока не началась. По телевизору Чечню именовали Чеченская Республика Ичкерия. И служба в армии, по прошествии трех недель унижений в учебной части, представлялась иногда искуплением.
О ней судили по рассказам старших товарищей. Ну так, потерянные годы, не более.
Армия – это искупление вони химических «праков», всего сюрреализма учебы.
Армия – расплата за счастье стоять и пить пиво в «Трубе» на Арбате.
Руль, как мы знаем, этим занимался весь второй семестр.
Зачем химфак? Что он даст, кроме того, чего бог не дал? Отнимет 5 лет, даст неопределенность. Закончил, и вот ты – гений, с точки зрения IQ-теста. И учили тебя задачам под силу гению.
Открой любую газету весной 1994 – и все становится ясно. Ты слишком умный, на этом карнавале по окончании вуза ты – вечный Чацкий.
Зачем тебе этот Бал Господень, сиди и тихо умничай в Осло. Но своими силами, да в двадцать один год, такой телепорт, из Москвы да в Штаты, непрост!
Незагаженный детский ум ясно просчитывал ходы на годы вперед.
Руль решил побороться за учебу.
Он имел разговор с чиновником в учебной части – жирным, злым толстяком, злобность которого усиливалась неумением угадать судьбы тех, кого он изгнал с химфака МГУ 90-х.
В армии зав. учебной частью не служил. Дима говорил Рулю «С ним... аккуратнее.. . У него был белый билет… с диагнозом «инфантилизм половой сферы».
Но толстым уродом чиновник был с детства.
Из подобных жирных низких юношей с чудовищной внешностью выходят так называемые российские «политики-тяжеловесы».
Этот российским «политиком-тяжеловесом» не стал. Здесь к внешности дебила должно прикладываться реальное слабоумие, а у него за плечами был химфак МГУ, законченный с красным дипломом, что давало ему волчий билет на продвижение по политической линии и даже по административной – в сообществе МГУ.
Было бы хоть одно исключение, думал чиновник.
Хоть один академический отпуск или повторное поступление. Или троек штуки две. Он бы сидел в ректорате.
Плюс – проклятая негодность к строевой службе, отсутствие обратной стороны Луны в виде текущей военной службы. Это не давало ему пути на заветный 9 этаж ГЗ, в ректорат.
«За что их только девки целуют на скамейке у лифта?», – была основная мысль чиновника химфака в течение семи лет, пока он рассматривал очередного будущего солдата, сидящего на стуле в приемной. Он листал бумажки, с наслаждением затягивал на полчаса пятиминутную беседу, в итоге которой он непременно укажет на дверь любому вошедшему.
Но в толще любого злого толстяка может найтись кусочек сентиментальности.
Если бы ему спустя четыре года выстроили бы в ряд инвалидные коляски с солдатами химфака МГУ перед входом, он бы простил им скамейку у лифта и задранные юбки чаровниц.
О чеченской заварухе пока все думали словами корреспондентов НТВ, которые уверяли в гуманности и добрых намерениях Дудаева. Плюс – большинство было уверены в импотенции российской власти, в инфантильности ее половой сферы, никто не подозревал, что она на самом деле может ударить.
Вереница неудач, с обязательной демонстрацией по ТВ разбросанных тел российских тинейджеров, преследовала все чеченские компании. Начиная со штурмов Грозного, неофициального («оппозицией»), потом официального, в Новый год 1995, и вплоть до выхода Гелаева из плотно окруженного села Комсомольское в 2000 году. Толстые генералы шевелили заплывшими жиром мозгами и допускали одну тактическую ошибку за другой.  Со времен Суворова.ненавидимого поляками, в России было мало худых военачальников. Военные в России всегда были не для войны, а для народа.
Скажем, в случае угрозы военного переворота Великий Архитектор непременно подаст крепостным ультрасолдафона с лицом чудовища. Вот тогда они выползут из кредитных машин, забудут, что они «не быдло», и будут аплодировать, подобострастно смеяться дебильным шуткам. С таким четким генералом Лебедем в 1996 году Ельцин выиграл выборы, зажав под лавку крепостных, которые сразу забросили митинги и народные сходы.
«Господа пришли, вместе с пьяницей-барином», – смекнули крепостные, самоназвавшиеся «средним классом», в том цирке ¬– 1996 года, глядя на Лебедя. Шапки долой, по избам. Рассчитано было верно. Ельцин выиграл выборы, с начальным рейтингом в 6 процентов.
Но посмотрим на лебедей в действии, в начале Великой отечественной войны…
Впрочем! «Худым интеллектуалом» в Советской Армии 1941 года был предатель, генерал Власов. Так что, вопрос, нужно ли генералу подтягиваться «один раз на троечку», открыт. Высокий он был, Власов,  худой и в очках.
Никто из призывников лета 1994 не знал, что он станет участником  «победы» с коррупционной составляющей.
Вот что думал летом 1994 Руль, отодвигая учебник матанализа Кудрявцева?
Впереди – полтора года армии, и все. Он не знал, что для ровесников скоро снова сделают два, «родина на…ла»., что стало общепринятой присказкой среди участников 1 –ой Чеченской войны. 
И он вернется, и ему будет девятнадцать. «Надцать» – «Nadsat», как в «Заводном апельсине». Тинейджер. Не поздно начать сначала.
Но  однажды он зашел в конце мая к Дане. Друг в тот день купил Хрустальный Шар на Тишинском рынке.
Ему предлагали там боевой пистолет, которыми торговали из багажника синего Запорожца. Запорожец вроде бы тоже продавался.
Руль рассказал ему ситуацию.
– Подумай башкой,  - сказал Даня, тренирующий пальцы, катая Шар по столу.
– Вот министр обороны Грачев. Ты помнишь, как выглядит наш министр обороны?
– Не очень, – признался Руль, – вроде дурашливый такой, он Ельцину помог, тот его выдвинул?
– Так вот Грачев похож на «Кокаинчатого Друга».
Руль вздрогнул от этого сравнения. Вспомнил и Грачева, и страшного своей больной душой «Кокаинчатого Друга», соседа по дому. «Кокаинчатый Друг» был сыном богатых родителей  и отличался немотивированной запредельной жесткостью к слабым – например, бездомным, и животным.
У обоих были треугольные, очень похожие лица.
– А глаза?
– А что глаза? У Друга они выпучены. Это дело техники.
– В смысле?
– Ну, все тебе жевать. Накинь Грачеву на шею струну от рояля. Затяни. Ну – ты понял.
Руль понял. Треугольное багровое лицо с выпадающим языком, выпученные глаза.
Да. До «Кокаинчатого» Грачеву – минута физических страданий, например, блевоты после отравления водкой на приеме в Кремле.
Даня прав. Хорошего не жди.
Дальше Руль все делал сам. Утешаясь мыслью, что дело не в сравнительном весе сил, но и в скорости и методе их применения. Также он интуитивно чувствовал, что система склонна к редким проявлениям гуманизма.
И, держа в голове принцип, что «от низких поклонов спина не сломается», он пришел к Жирному, расплакался, вытащив из сумочки тетрадки с отметками, водил по ним сопливыми пальцами. Потом упал на колени, обхватив жирные ноги, пытался целовать ботинки. Не перебор. Семнадцать лет – это еще плачущее дитя. Двадцать – это уже хитрая, двуличная тварь. Если Вы – семнадцатилетняя девушка, то – «Youarethedancing  queen, youngandsweet, only seventeen…». Если Вам семнадцать, и Вы – юноша, Вам еще год не положено ружье и хождение в караулы, и курить.
– Ну-ну, вызовите ему доктора, – сказала какая-то крыса за соседним столом в деканате.
«Эх, – думал сентиментальный Толстяк, – посчитаем, сколько второго курса будет, подумаем, и главное – не разрыдаться теперь с ним вместе».
Посчитал. И озвучил следующее:
– Возможно, мы что-то сделаем. Но три экзамена – приговор студенту. Не обнадеживайтесь. Впереди лето, совет – займитесь спортом, бегом. Но зайдите завтра.
Вечером у Дани кетчупом была пропитана белая тряпка. Намотали Рулю на руку. Все это было прикручено бинтами врачихой – сестрой Дани.
– Не похоже, конечно, что вскрылся. Не поверит. Наколем кокарбоксилазы в руку. Отечет. Заодно не поспишь. Лицо осунется. И пойдешь на свои переговоры.
На следующий день Руль, держа за спиной отекшую руку в бинтах, с проявленными через бинт пятнами кетчупа, в короткой майке, опять плакал перед Толстяком. Навзрыд, с третьей фразы.
– Я не знаю, что я буду делать без химии в жизни. Для меня перерыв в два года – это вот как кислородную подушку отнять!
– А что у Вас с рукой?
– Я нервничал вечером! Я вечером вчера без химии себя не увидел, – Руль вытащил отекшую синюю руку в бинтах. Пальцы как сардельки, синего цвета, и на них крохотные темно– синие ногти.
– Вам скорую?! – спросила крыса из-за соседнего стола.
– А мне ее ночью вызвали, хотели увезти  в «Склиф». Я там рассказал, что да почему, и мне ответили, что все правильно сделал, отпустили... Все хорошо. Все хорошо.
Толстяк сдержал позыв к истерике и желание обнять Руля и плакать, плакать вместе с ним.
Рассказать какую-нибудь из его любимых сказок. Например, что он был худой в юности, как Руль, и что его любила одна балерина тз Воронежа. В его семнадцать.
Резко раскрылась дверь. Зашел очередной кандидат в сапоги Вася. Огромный синяк под правым глазом ничуть не портил дружелюбной скромной улыбки.
Зав учебной частью присел. И сказал на автомате:
– В семнадцать лет в Питере, то есть в Воронеже…
Затем в нем заговорила гуманная система.
– Так… Вы что, ребята. Этому студенту – пересдача трех экзаменов. Этому – Вам тоже трех? Тоже! Исключение подтвердит правило. Увидите. Да-да.
И Руль их пересдал. В сентябре. Пятьдесят задач – его долг по контрольным по математическому анализу – он сдал в два захода.
Сорок задач. Потом десять задач и сам экзамен. Три балла.
Оставшиеся экзамены по физике и химии были непросты, но по сравнению с решением всего семестра матана за 4 часа (включая сдачу экзамена) – были ерундой.
Руль жал руки в предбаннике Большой химической аудитории своим второкурсникам. Отличник Игорь говорил:
– Ну да, я знаю, ты соберешься и можешь!
В голове пьяного Руля плавал текст на обрывке листовки Красного Октября 1993 года: «Пока бог дает тебе сил, ты справишься с любым...».
Танков было мало, но использованы они были виртуозно, на фронтах многочисленных пересдач, где надо было быть полностью готовым в любой день сентября, когда загруженный очередными первокурсниками преподаватель выделит день, посмотрит со скепсисом на часы , «полтора часа пошли, молодой человек».
Впрочем, танк был один.
Руль был, возможно, несостоявшимся танкистом. А зав. учебной частью, выгнав Руля, «не подтвердил правило», а пошел наперекор судьбе, оставив Руля за колбами, за что, наверное, был когда-нибудь наказан этой судьбой, о чем нам неизвестно.
Не исключено, что истинной стезей Руля было бронетанковое училище имени Фрунзе, куда он поступил бы после положенной ему армии. Где его гибкое упорство раскрылось бы во всей красе.
Беседа с Толстым, вспоминал Руль, произошла 22 июня 1994 года, в день годовщины начала Великой Отечественной войны – основного события Второй мировой.
Вот притча из истории Второй мировой, про то, что не все в военной жизни определяется количеством танков, ну как в мирной жизни  - деньгами.
Как известно, немцы оборонялись в итальянском монастыре Монте-Кассино ничтожной кучкой войск. И союзники не придумали ничего умнее, чем превратить католическую святыню – монастырь Монте-Кассино – в руины, методом ковровой бомбардировки.
После этого – настоящего кощунства – фашисты подвели к радиопередатчику папу римского Пия XII, который проклял союзников и благословил немцев. Папский трон – пожизненная должность, и престарелый Пий был, как говорится, «не в тренде».
Нацисты на время бомбардировки отошли из Монте-Кассино. А потом использовали руины, как великолепную оборонительную линию.
Уцелел только городской вокзал. Он доминировал над склоном – линией наступления злых гастарбайтеров-военных, британских гуркхов.
В него, в здание вокзала, завели танк «Тигр» – один танк, который ездил внутри. Ездил себе туда-сюда, и постоянно, непрерывно стрелял.
И этот удивительный единственный танк за полдня занес тысячу гуркхов в строчку сводки потерь.
Десятка три немецких солдат расхаживали погожим вечером по склону горы Монте-Кассино. Гарь развеялась, откуда-то со стороны Рима дул свежий ветерок...
Они подбирали на память страшные ритуальные ножи британских гастарбайтеров из Непала.
Тысяча людей, идущих наверх по склону горы в касках и с автоматами «Стен», споткнулась навсегда об один танк.
Недели через три Гитлер приказал эвакуировать группировку войск из Италии. Что генерал Кессельринг, под шквальным огнем и бомбардировками союзников, приказ  исполнил без потерь.
Все это время гуркхи валялись на склоне горы,– превращаясь «в пыль, и дикий мед».
Единственный танк.
И внутри - танкист-фанатик, гений танка, танковый «ботаник», запомни, попутчик: дело не в количестве и писаных правилах.
Глава 18. Московская церковь Христа. 15 июня 1994 года.
 
 
Несмотря на то, что в первый курс Руля большая часть неформального общения текла на Пресне, он не был отстранен от культурной и студенческой жизни Московского государственного университета. Все-таки он там проводил большую часть времени, его социальная жизнь шла по маршруту: выход из химического факультета, прямо, до сквера между химфаком и физфаком и памятником Ломоносову в центре, затем, налево, до Главного здания.
На этом маршруте он встречал группки студентов, с которыми знакомился, с некоторыми – пил пиво, с большинством – просто беседовал.
На этом маршруте некоторые группы численностью более трех человек отличались одной общей чертой.
Это были представители сект на собраниях или молитвах на свежем воздухе. Основных сект было две – это Московская церковь Христа и сайентологи.
У них была разная паства, и они мирно уживались в пределах огромного университета, наверное, вели переговоры, и даже – совместную политику, кто знает.
В девяностые годы Российская православная церковь была занята какими-то внутренними вопросами. И была она в жизни обывателя, а особенно молодого, незаметна.
Никто не знает теперь, что такое Московская церковь Христа и сайентологи. А в девяностые об этом знали все. Эти две мощных конгрегации не конфликтовали.
У них была разная аудитория.
Сайентологов, впрочем, помнят по каким-то голливудским актерам, приверженцам догмы. Они, по сути, отсеивали людей, подбирая прихожан лидерского формата. И доучивали их приемам управления людьми. Многим они заменили развалившуюся комсомольскую школу. Впрочем, нет: сайентологи давали больше. Их школу лидеров сравнивать с комсомолом – все равно, что сравнивать армию и детский сад.
Почему более сильные бывшие сайентологи – подростки 90-х – видны меньше, чем бывшие комсомольцы?
Дело в количестве, а также в том, что пока сайентологи учили лидеров, комсомольцы уже организовали, к примеру, кооператив МЕНАТЕП, затем банк МЕНАТЕП, и начали резать пирог, строя ЮКОС. Стали набирать священные права частной собственности.
Хотя, по мнению Руля образца десятых годов, один экс-сайентолог, в силу хорошей школы и молодости, стоит десятка экс-комсомольцев.
– Ты как в армию сходил, вспоминает один его друг, бывший сайентолог, слова отца.
Но комсомольцев больше, и они успели к выносу пирога, поэтому сайентологи – на вторых ролях. Розница, мелкий и средний бизнес. Политика в тех сферах, где патриархи не нужны и не уместны, где их обзовут старыми импотентами.
Церковь Христа работала с массой, истинно по-христиански, не фильтруя людей по весу и влиянию на окружающих.
Толпа. Паства. Масса.
Члены этой массы собирались в кружки в сквере вокруг памятника Ломоносову.
Пели псалмы, молились. Встречи их в МГУ проходили по столовым. Крупные центры, вроде кинотеатров, упомянутого «Баку», и многих других, вплоть до ДК имени Серафимовича, в ста метрах от дома Руля на Пресне, – все они были ангажированы МЦХ.
Кляузник и сатанист Дидим («двойной Дима») вступал с ними в бесплодные дискуссии на тему «бога нет». На что слышал бесконечное, выводящее из себя:
– Брат, мы с тобой всегда попьем пива, мы почитаем Библию, ты поймешь, что того бога, которого ты себе придумал, нет. Мы тебе покажем настоящего Бога, брат.
Или отвечали цитатами из Библии.
Девушки Церкви были недоступны для агностиков и атеистов.
Внутри Церкви вопрос целомудрия нарочито находился на втором плане, и платой за доступ к телу сектантки становилось посещение двух-трех сборищ – это как минимум.
Это тоже раздражало утомленного Дидима, выходящего из практикума на свет божий попить пива и натыкавшегося на толпу красавиц, ухаживать за которыми - значило неизбежно выслушать и просмотреть несколько часов чужого бреда.
В итоге Дидим инициировал через студенческий совет письмо с какими-то детскими вопросами по поводу засилья Московской церкви Христа в МГУ, прямо в ректорат.
Из ректората пришел сотрудник, который произнес длинную речь о культурной жизни как части университетской среды. И пригласил всех на следующий визит ныне покойного японского философа Секо Асахары.
Асахара объявил войну японской конституции. Прилетел в Россию, чтобы прикупить автоматов Калашникова, вертолетов и деталей к ядерной бомбе или, на худой конец, химического оружия и заодно выступить с десятком лекций, укрепив влияние и число последователей. Химическое оружие, как и ядерную бомбу, он не купил, происхождение зарина, которым он отравил парой лет позже токийское метро, оказалось тайной.
Японский философ... Япония. Философия, единоборства… Ветка сакуры, чайная церемония. Приглашение было заманчиво.
– Вы можете летать. Мысль. Сила мысли, и вы можете летать. По воздуху, – переводила японка-переводчик размышления сидевшего на сцене Асахары.
Все верили – японец! Они телевизоры «Сони» делают, истинное чудо, если вспомнить советский «Рубин». Это похлеще, чем летать силой мысли!
Раз возможен «Сони», то японец, конечно, прав, возможно и левитировать, думала замдекана какого-то гуманитарного факультета, сидя в первом ряду. 15 июня 1994 аплодировали все – и замдекана, и студентка первого курса.
В двухтысячных, гуляя по Красной площади, Руль зашел в Надвратную часовню. Там молился батюшка, в котором он узнал бывшего  церквохристовца с физфака.
Отец Феофан учился на физфаке, и до поры до времени отличался игривым нравом, любил заговаривать на спор и разводить на мгновенный поцелуй девушек. Оболтусы развлекались, стоя у лифтов ГЗ и заговаривая жертву перед посадкой в лифт.
Засчитанным считался поцелуй взасос, прилюдно, в кабине лифта, проехавшего этажей пять-шесть.
Такая игра требовала красноречия и харизматичности, а у Гаррика, или  может, отца Феофана, всего этого было в достатке.
Потом он вдруг воцерковился в Церкви Христа. Стал прилежно учиться, бросил курить. Воодушевленные изменениями родители стали посещать с ним собрания: такие варианты – вся семья внутри секты – были нормой.
И встретив отца Феофана сейчас, Руль подумал, что церковь внутри института дает возможности движения наверх тем, кто поступил «по ошибке».
Церковная карьера – это опция, возможность сменить маску, а не вылететь за борт лодки. Не стал властителем над учебником физики – стань властителем душ. А ранее – не стал признанным ученым, так стань секретарем партбюро в НИИ, как Березовский. И тоже будешь почти академиком.
Нужна бесплатная теология во всех крупных вузах. Перевод на теологический факультет должен быть предельно простой, по заявлению желающего завязать с наукой. Нужны бесплатные театральные кружки. Нужна самодеятельность. Нужны спортивные школы.
Многие только в двадцать понимают, что в шестнадцать их родители сделали неверный выбор. Чем больше опций внутри университета, тем больше возможностей по окончании сменить социальную маску.
Это Университет.
Пусть «расцветает сто цветов».
«Сто цветов» – деградация? А что деградация? Деградация – это всегда спасение деградантов. Пусть все буйные головы вдумаются в эту мысль.
Глава 19. Рассвет у пресненских мажоров. Школа. 1993 год.
 
Специальная английская школа, где преподавали язык со второго класса и, надо сказать, неплохо преподавали, не была переполнена детьми артистов и дипломатов. Так подумалось бы далекому от темы читателю. Нет, в СССР «классов» не существовало, поэтому был приличный процент неблатных детей, взятых на учебу по принципу «да живет он напротив». Достаточно свободно, вместе с сыном всесоюзно известного артиста, мог учиться сын продавщицы из гастронома на Большой Грузинской.
В этом помещении в бывшем винном отделе сейчас расположено кафе «Шантиль», для солидных и деловых, а где-то в районе бакалеи гастронома – молодежный хипстерский «премиум» «Ботаника».
В классе Руля, что сейчас совсем «не комильфо», училась дочь уборщицы в школе, и никто на нее косо не смотрел
Никто в блатную школу на метро не добирался. На папиной машине – тем более… Все жили рядом.
И все ходили пешком, начиная с класса третьего, сами.
Руль помнит забавный случай. Какой-то одноклассник отправил свои дебильные стишки в журнал, то ли «Пионер», то ли «Костер». Опубликовали. За подписью Саша, спецшкола № такой-то, г. Москва.
Такая подпись под стихами,   для нашей  женщины,   - весомое   основание немедленно влюбиться.
И Саша получал письма со всей страны. С общим контекстом – бедный Сашенька, какие прекрасные стихи! Давай переписываться, ответь, как, почему? За что?  Ты сидишь спецшколе ?
Класс Руля был относительно не блатной, но успехов в жизни новой России 2000-х двое выпускников его года сделали достаточно, на целый московский округ спецшкол. Известные
А вот тремя классами старше – так получилось - училось довольно много детей с известными всему Союзу фамилиями.
Пресня 90-х (равно как и Пресня любых лет) – район фабричный.
Сколько на ней ни строили при Советах спецшкол, и домов управления делами Дипломатического корпуса, затем, управления делами Президента, потом элитного жилья, заводская энергетика не вытравилась.
Она прорывалась, особенно у «всесоюзно известных» классов. Общей мажорской модой 1993 года было ходить в школу в американских остроносых сапожках-казаках, но при этом  в телогрейке-ватнике.
Школьную форму отменили в 1991 году, на этом настаивали и девочки, и их родительницы. Впрочем, в этом был плюс для всех.
Школьная форма не нужна. Социальное положение понятно по шубке.
А вот надели Вы школьную форму, и на полдня у вас иллюзия, будто Вы ровня с господами.
Затем иллюзия становится жизненной позицией. Вырастает «парвеню» – выскочка.
Классовое общество так не стоит. Верный, спасительный рефлекс – рефлекс бедняцкого уклада, который убивает школьная форма. Школьная форма формирует Робеспьеров.
Все, без учета рода и сословия, посещали учебно-производственный комбинат, получая рабочую профессию. Для этого выделялся один учебный день, практически целиком.
Руль приобрел рабочую квалификацию «Каменщик IV разряда». Естественно, что все, за взятку, или по звонку, пытались устроиться на специальность «Водитель категории В, С», но смысла в этом было мало.
Комбинату не выделяли денег на бензин, и устроившийся было туда Руль прождал полгода, прежде чем выехать на Большую Грузинскую улицу с инструктором-татарином, и встать на ней глухо. И сидеть с татарином, курить час, слушать безобразный мат в адрес «автослесарей» – учеников параллельного класса.
После этого Руль решил получить простую специальность. Тем более, что машины в семье не было.
Советскую фабричную жилку в поколении поддерживал и воспитывал двор, уроки труда и учебно-производственный комбинат – УПК.
Во дворе, имея профподготовку, развлекались изготовлением «самопалов».
Что это было такое? Крупный пневматический однозарядный пистолет, под калибр шарика от подшипника, как сейчас сказали бы, «9 мм». Основой, газовой камерой, с поршнем, служил насос от велосипеда. Цевье вырезалось деревянное, конструкция спускового механизма – изобретение неизвестного дворового гения.
Вместо пружинного механизма были, кажется, укороченные жгуты от подводного ружья.
Выстрел стальным шариком с трех метров пробивал стальной лист в 3 мм толщиной. Выстрел ягодой рябины был очень болезненным и оставлял синяк почти как от современного травматического пистолета.
Руль видел и двуствольные конструкции.
Оружие в юности всегда драгоценность, пока оно не становится тяжкой ношей в карауле в армии.
Перечислять школьные развлечения, на которых подрастали, – не цель этой книги. Да некоторые детские обороты и анекдоты советского детства сейчас и озвучить нельзя. «А дальше в лагере – дискотека. Пулеметчик Ганс прокрутит два новых диска», – не нравится? Откройте нам курсы по десоветизации.
Но некоторые персонажи двора  оказали влияние на мир Руля 90-х.
Редко кто тусовался на этом народном сходе постоянно. Было ядро из людей, попавших в пустой месяц или год жизни. Но «яркие личности» проходили мимо, задерживаясь на сигарету, глоток водки и пятнадцатиминутный яркий монолог.
Яркие были постарше «ядра» на пять-семь лет.
Один из них, по кличке Вино, учился на экономиста и параллельно зарабатывал, рассказывая анекдоты на Арбате. Там вокруг таких рассказчиков стоял круг людей, и они хорошо поставленным голосом, без микрофона, травили нон-стоп анекдоты.
Речь Станислава как раз и была разминкой, перед работой. И разминка обычно интереснее шоу. Избыточный мат, полная пошлятина, грязнейшие анекдоты только для «мужской» или «женской» аудитории на Арбате не допускались…
Здесь же… Здесь…
Потом, годы спустя, Руль смотрел трансляцию из пресс-центра где то на Севере.
Утонула лодка «Курск». Судьба моряков была пока неясна. Попытки поднять лодку без участия западных компаний, таких, как «Халлибертон», ничего не давали. Легендарные глубоководные аппараты и спасательные секретные подводные лодки оказались мифом или металлоломом, с извлеченными на серебро и золото радиодеталями.
Выступает мощный, корпулентный, адмирал, со следами многодневного пьянства на лице. Прострация. Что говорить? Проклятые янки торпедировали? Или каяться перед народом, «Мы.. в 1996… металлом, .. Авианосец вот в Китай… Сейчас продадим «Адмирал Горшков» в Индию, и я честно уйду».
И вдруг его в кадре отпихивает Вино, и начинается бодрый отчет о том, как и по насколько ясному плану все идет и о том, как все закончится хорошо.
«Норд-Ост»…
 
Глава 20. Бар в доме Высоцкого. 1 сентября 1994 года.
 
 
Мажористость выражалась, пожалуй, в одном: московские мажоры 80-90-х могли посещать всевозможные интересные места, ну вот как житель села – деревенский рынок. Одинаковые эмоции, и стеснение, и восторг - при встрече с культовой фигурой.
– Глянь, Ваня, Дорофей пошел, освободился вчера, – с восхищением.
Подросток и в деревне, и на Майами, не может без кумиров и авторитетов, которых необходимо видеть и знать, вживую, конечно.
В доме на Малой Грузинской улиц, где когда-то жил Высоцкий, в начале 90-х работал бар, замаскированный под выставочный зал.
Мажоры любили его навещать, приодевшись и реанимировав остатки хороших манер. Познаний в литературе и искусстве у среднего школьника вполне хватало. Например, для того, чтобы поддержать разговор за столом со старшими посетителями, теми, кто ходил туда пить по праву.
Формально бар был «для своих», то есть для жителей богемного дома, художников из мастерских на мансардных этажах.
А вообще собирались там очень разные люди.
При входе была стойка, где продавали крепленые вина.
Напротив – зал. В зале бара, а назывался он «Культурно-досуговый центр», происходили выставки полотен – обычно известных авторов. Для них давно уже ни Париж, ни Лондон не были «планкой».
Такие молодым любителям искусства были заметны. Один – кажется, богатый эксцентрик – был тем самым рисовавшим маслом в фотографической манере великим художником, он однажды схватился с юной музыкантшей из соседнего общежития Московской консерватории.
По обыкновению, он сидел летом у фасада общежития консерватории и пил пиво, пытаясь клеиться к проходящим мимо студенткам.
Сидя в сентябре 1994 года на ступеньках заколоченного входа помятый старый художник в шортах чувствовал себя настоящим фавном, купающимся в лучах уходящего летнего солнца. Сентябрь 1994 радовал солнечной теплой погодой.
– Пиво будешь? Нет? Ну и пошла в жопу, зазналась, сучка…
Так с Великим Художником не познакомилась одна, другая… Третья, скрипачка, оказалась хорошо готовой к главному эротическому событию в жизни – встрече с сексуальным маньяком.
– Пиво будешь?
На этот вопрос она раскрыла скрипичный футляр, в нем лежала бутылка с шампанским:
– Пиво? На тебе получше, – и фавн пал.
Его добычей, впрочем, стал футляр от скрипки. И посетителям бара в доме Высоцкого, молодежи, он запомнился именно футляром, по которому новички принимали его за представителя музыкальной богемы. В футляре он носил спиртное.
И именно он привел на перформанс в баре певца, гея-тенора из Большого театра. Тенор прекрасно спел, выпил и начал приставать к публике. Уникальной пресненской молодежи, в головах которого смешались фабричные понятия, проза Куприна и поэзия Блока.
Дверь на выставку в роковые минуты всегда запирали.
Глава 21. «Качалка». 17 сентября 1994 года.
 
 
Руль и Вася ходили в бесплатную «качалку» в трехзальном корпусе МГУ. Но вскоре заработал студсовет, который состоял все больше из толстых активных девок. И в 1996 году, когда Руль заканчивал учиться на третьем курсе, их усилиями качалка в подвале трехзального корпуса станет платной.
Платными стали и дискотеки – и центральная в ГЗ, и в Стекляшке – первом ГУМе, и танцполы второго плана – столовая № 8 и т.д. Первые платные билеты выпустили на «день Пифагора», день механико-математического факультета МГУ, в столовке на отшибе, в качестве эксперимента.
«Качалка» на первом и втором курсе давала многое. В первую очередь общение с представителями других факультетов.
Однажды, в конце первого курса, Руль с Васей сидели в столовой ГЗ, отстояв очередь к кассам.
Попали вовремя, и отобедали на сей раз очень сытно. Кормили в ГЗ в начале 90-х нормально. В профессорской столовой, с официантками, куда, разумеется, допускали всех студентов, можно было поесть вообще отлично. Но час опоздания – и приходилось довольствоваться соевой кашей.
Руль доел и курил стомиллиметровый «Парламент», выпуская дым кольцами и довольно наблюдая, как они рассеиваются в огромной кубатуре столовой Главного здания.
Вася нарезал ножом колбасу, принесенную из дома.
– А ты слышал, каким соловьем заливался Женя с филологического факультета? – спросил Руль, стряхнув пепел в тарелку из-под съеденного супа.
– А, да! Сам хотел поговорить. Это высокий такой.
– Да, романо-германское отделение. Помнишь, сядет на своего конька. Что на все отделение, мужиков он да еще двое, но эти двое – геи. Получается он один на шестьдесят девушек. И как ему это надоело, как его это достало… «Женечка, сделай нам с Катей голубО, а то с Ларисой, Машей и Зоей можно, а чем мы хуже, мы страдаем, мужчине пустяк, а нам, девушкам, такое облегчение»?
– Да, именно голубО. Слово редкое, только от гуманитария и наберешься…
– Голубо… И что? Ты к чему, Руль?
Руль сосредоточился. «Парламент» помогал собрать мысли и изложить их тирадой.
– Есть Рай и Ад, ты понимаешь, Вася! И об этом не только в книжках написано, что вот есть ад и есть рай. Просто попав сегодня в ад, на химфак, ты поймешь ад и его устройство только с дистанции времени. Ты не поймешь ада, будучи внутри. У тебя не будет времени размышлять о его устройстве, ты будешь крутиться на сковородке в кипящем масле. А время в несчастье тянется.
Еще раз, по-другому. Ад – ты поймешь его и свое место в нем с дистанции, только уже временной. Как ты поймешь с дистанции в один километр, со смотровой, замысел проекта Главного здания, что нереально, находясь тут, в столовке.
А счастье, сам понимаешь, не заметно в его движении. Оно не воспринимается как счастье в обычном состоянии.
– Да, счастье – это мысль «как быстро время бежит», а несчастье – это «когда же это, б..дь, кончится». И Женя, – формулировал дальше Вася, – он не понимает, что он в раю. Он кстати, работает там, в банке, параллельно с дневной учебой. И после банка идет на очередную свиданку и думает, «как же быстро время бежит, вчера было 19 лет, сегодня уже 20…»
– А мы думаем – скорее бы 21, и мы свободны. Но мы! Вспомни, кто мы.
– Да, мы способны к восхождению разума, – сказал Вася, вытирая нож с надписью Fortuna о занавеску.
– Верно.
– А способны ли мы бежать из ада, Руль? – угадал и ухмыльнулся Вася.
– Нет, не способны, не выйдет. Я родителям объясняю: я такой вот урод в наказание за их грехи.
– Ад химфака – это наказание лично тебе за грех высокоумия. Ты в него впал, года три назад. Посмотри на Женю. Филолог. При этом тупой, как задница. Склонности к системному мышлению, как у тебя, еврея, у него нет.  К восхождению разума, как у меня, славянина, тоже.
– Твое славянское отчество и не запомнишь, – улыбнулся Руль, - а я не еврей.
– Да это мироощущение такое, у меня, мироощущение русского человека. Не сбивай. Побега не выйдет. Ты наказан. за высокоумие.
– Выйдет! Дай время. «Терпелив, ибо вечен». А в юности мы вечны. Это мироощущение такое у нас, мне так на профилактической беседе в милиции в девятом классе говорили – сказал  Руль.
– Твоя вечность плавно подведет тебя к диплому с надписью «химик». Просто «химик». И закончится. Как и твоя юность. В аду, да, но что делать.
– Зато в юность в аду не летит, а тянется.
– Карнеги, «делай из лимона лимонад» и все в таком духе?
Карнеги был популярен тогда, в 1994 году.
 
Тем не менее, на третьем курсе пришлось ходить в одну из «качалок» на улице Шверника, в Дом аспиранта и стажера. ДАС МГУ встретил сразу неприветливо.
На вахту прорывался бык, по которому четко, без колебаний палили из газовых пистолетов старички-вахтеры.
Советские старички-кремни – ветераны горячих точек – твердо и четко, как исполняя присягу, палили в отдышавшегося от газа и готового к очередному рывку, наколотого героином быка, который, оттирая глаза снегом, шел на новый штурм.
Ребята наблюдали все изнутри.
Очередной прорыв.
Останавливающее действие десяти выстрелов из газовых пистолетов из-за вахты не отбросило одурманенного бандита. Он схватил одного из дедов за форму и швырнул его в стену.
Другой дед-военный перезаряжал пистолет, но тут он уже схватил его за ствол и несколькими ударами рукояти свалил быка на пол. Кровавая снежная грязь. Снега в предбаннике натоптали много. Дальше старики в упор стреляли по лицу быка газом.
Вася и Руль вынесли его на снег. Он рвался еще, хрипел «пацаны…», глаза затекли, на лбу – огромная рваная рана. Деревянный бастион с ветеранами нанес противнику некоторый ущерб.
– Готов, – сказал Вася, – «очки», синяки под обоими глазами. Перелом основания черепа.
Белый пуховик Руля был весь в крови.
Каратист Вася ошибся, хотя он сталкивался с примерами невероятной живучести, и сам поднимался и выигрывал пару раз безнадежные схватки.
Ребята пошли обратно к лифту. Опять крики. Прорыв был удачен. Залитое кровью опухшее лицо быка, закрывающиеся перед ним двери кабины лифта с Рулем и Васей. Лифт тронулся. Ветераны перезарядили газовые пушки и еще раз семь выстрелили.
– Старая гвардия держится,– сказал Руль.
Когда лифт проезжал третий этаж, их накрыло газом из шахты лифта. Ехать было до двенадцатого.

Глава 22. Несколько общих и частных мыслей – о ДАС МГУ, общежитиях и связанных вещах.
 
ДАС в жизни Руля случался по графику тренировок в «качалке», то есть два раза в неделю поздно вечером. Он очень быстро нашел там двух студенток, у которых можно было переночевать. Если не было одной, он стучал в комнату к другой. Заходил, целовались, через час она спала, а он выносил книги и тетради в коридор, садился на пол и занимался.
Времени заезжать домой теперь совсем не было: учеба на химфаке МГУ, 3 раза в неделю арабский язык в Институте Востока, ДАС и «качалка» – ее атмосферу он просто любил, хотя больших успехов на поприще культуризма не достиг.
ДАС был Общагой, в нормальном понимании этого дела. Не ФДС, где один и тот же факультет вечером просто отсыпался, позанимавшись в том же составе днем.
Суровые, очень непростые для жизни были общежития ФДС, где в неуюте коридорных хрущоб ковался сумрачный гений химиков и физиков. ДАС в бытовом плане на порядок комфортнее ФДС.
И он не был общежитием в крыльях Главного здания МГУ, которой, по сути, был набором микроквартир для студентов. Студенческое общение в ГЗ  было ближе к уровню разговоров на лестничной клетке обычного дома. Плюс к тому, в ГЗ в общежитиях жили старшие курсы, аспиранты и докторанты вперемешку.
И – самое ужасное! – в ГЗ ведь обитали бесквартирные иногородние преподаватели. Приходилось придерживаться внешних правил приличия.
В ДАСе МГУ факультеты жили с первого курса, была яркая тусовка, свои события, занятия, своя интрига. Публика здесь подкупала незамутненностью и легкостью. Дети – нормальные, обычные, не химические и не физические, жили без опеки взрослых.
Многие здешние биофаковцы напоминали Рулю детей природы, обитателей Таити: и уровнем дружелюбия, и уровнем интеллекта, и нравом, и порой – живописнейшей манерой одеваться, как в стенах ДАСа, так и вне их.
Летняя практика на счастливых «выездных» факультетах придает студенческой жизни ее настоящий смысл. При этом студенты геологического и географического факультетов обучались по желанию, например, верховой езде, а управлению моторной лодкой – в обязательном порядке.
Места практик в советское время были подобраны со вкусом, у биофака это базы на Белом море, заповедники в Звенигороде, в Пущино, в Приокском террасном заповеднике.
В этом дивном наукограде, по наводке друзей с биофака, Руль провел несколько недель каникул между вторым и третьим курсами, заехав и в соседний, еще более чудесный, научный город Протвино, и в еще один наукоград, Тарусу.
Геологи пеклись летом в Крыму, еще в нескольких местах.
Руль, забежим вперед, не поехал на практику после четвертого курса. Выбор был не особо богат. Воскресенск, производство минеральных удобрений в Московской области. И Новомосковск, «Новомосковскбытхим», и НПО «Азот». Ныне первый – это «УралКалий», а второй, – «Проктор энд Гэмбл». Тогда было попроще.
Химические производства Руль не любил, он выбрал лакокрасочный заводик «Спектр» на Пресне. Да, в те годы было такое. Химический завод в центре города, который абсолютно реально производил краску. Теперь там бизнес-центр «Спектр». Бизнес-центры окрестностей перенимали заводские названия. «Дукат-плаза» расположена на месте бывшей табачной фабрики «Дукат». Память о славном заводском прошлом района иногда принимает искаженный характер.