8. Осень. Ваше здоровье, Александр Сергеевич!

Однажды любой человек задается вопросом, есть ли идеал любви? Это жертвенная и отдающая любовь или любовь страстная и ревнивая? Что её рождает: физическое влечение или духовное? Возможен ли идеал в совершенстве пропорций всех состояний блаженства?

Антон считал, что всё, что связано с идеалом, – абсолютнейшая скука.  Идеальное состояние – это ноль, когда всё друг друга уравновешивает, когда ничего в отдельности уже не значит, и только всё вместе являет собой идеал. Идеал – это ровное полотнище бесконечности, когда чёрное и белое одно и то же. Антону идеал был не нужен. Он выбирал черно-белое, рябое, как далматинец, со всеми крайностями и безграничностями.

Антон с того самого момента, как увидел Тосю, уже не смог её вычеркнуть из своей головы. Он не видел мелочей. Ему нужна была сразу вся картина. Две-три яркие детали во внешности, и пропасть во взгляде, все самое главное он видел во взгляде. В любви он всегда доводил себя до крайности, когда эмоциональное возбуждение брало верх, и он мог получить свой запретный плод. Тогда он медленно надкусывал его, смаковал первый кусочек, чтобы ощутить все оттенки вкуса, потом слизывал выступившие капли сока и снова и снова впивался в мякоть, пока не утолит свою жажду. Такое наслаждение мог дать только запретный плод.

Тося была запретным плодом. Она была красива. Темные густые волосы, четко очерченные брови, небольшой мягкий рот. У неё были красивые руки и изящные ключицы. К тому же она всегда умела его удивить, то краснея перед ним, как четырнадцатилетняя девочка, то, вдруг становясь вульгарной, прямолинейной, порой даже злой. Она могла сегодня огорошить его признанием, а завтра сделать вид, что этого не было. Антон с азартом включился в игру и был готов поставить на кон всё.

Но сначала он боялся. Он понимал, что её муж – очень значимый для него партнер по бизнесу, к тому же он и сам был женат. Но от этого Тося и приобретала в его фантазиях вид запретного плода. Он был готов к тому, чтобы позволить ей себя истязать. Он даже нагло провоцировал её на это. Он мучил её. Иногда он сам доходил до такого состояния, что ему становилось дурно от переполняющих чувств, которые не имели выхода. А когда в прихожей они по обыкновению своему прощались, он смотрел на неё так, как будто не всё ещё сказано, и она ловила его этот взгляд и держала. Долго держала.

А ночью он ложился в постель и думал о её руках, о её жестах, о её губах. Он хотел полного слияния с ней: и душой, и телом. Хотел видеть её лицо, когда она будет отдаваться ему. Когда рухнут все запреты. Он хотел видеть её сопротивление. Он хотел, чтобы она была на грани, чтобы она хорошо запомнила ту последнюю минуту, когда ещё можно было остановиться, и ту первую минуту, когда уже поздно.
Антон по натуре своей был человеком влюбчивым, но при этом он никогда не позволял себе вступать в связь сразу с двумя женщинами. Он, конечно, флиртовал, умудрялся даже рассказывать жене про свои влюблённости, но никогда не изменял.
Примерно через год после знакомства с Тосей, в его жизни наметились  крупные перемены.

Во-первых, вместе с Гуревым они завалили тогда крупный проект, после чего он «разошелся с Сергеем во взглядах» и перешёл на новую работу. Ему в то время как раз предложили должность креативного директора в одном крупном рекламном агентстве, и он долго не колебался. Работа была спокойная, к тому же, всегда свободные выходные. Но лишившись предлога, он перестал появляться в семье Гуревых и видеть Тосю, ведь кроме бизнеса их с Сергеем ничего не связывало.

Во-вторых, он развелся с Оленькой: семейная жизнь их не задалась с самого начала, сразу после того, как тест на беременность, ставший аргументом для свадьбы, оказался ошибочным. Антон прекрасно понимал, что жить с ней он не будет, но не разводиться же сразу после свадьбы? За год семейной жизни Оленька так и не забеременела, а отвращение к ней и её плоскому мышлению росло с каждым днём. Антон стал до ночи задерживаться на работе, постоянные корпоративные вечеринки и деловые ужины стали нормой его жизни. В конечном счёте, Оленька уехала к маме в Сибирь подумать.  Антон не стал дожидаться её возвращения домой и подал на развод.

Начались полноценные загулы, многочисленные интрижки, пьянки, тусовки.

Но каждый раз, где бы он ни был, -  Тося. В чужих лицах - её лицо. В чужом голосе - её голос. Это казалось бредом. Наваждением. Он мог бы позвонить ей, но так и не записал её номер телефона. А писать в социальных сетях не решался, чтобы не скомпрометировать её, если вдруг Сергей имеет доступ к её страницам.  Тем более его одиночество сейчас, его свобода были подлыми по отношению к ней. Он ничем не мог пожертвовать ради неё. Он не имел на неё права. Не имел права на мысль о ней.

Антон снимал квартиру на Лиговском, в доме Перцова. В Питере немало странных мест, но именно этот дом показался ему действительно мрачным. Особенно завораживали мясистые вороны, сидящие на обрубках толстостволых деревьев. Антон любил возвращаться домой вечером. Даже в час пик можно было ощутить, как двор проглатывает тебя, пряча от тысяч звуков в петлю, образуемую ансамблем зданий. Тишина здесь была какая-то затхлая, заплесневелая, но именно этим и нравился Антону этот дом.

Тот вечер, когда спустя год с последней встречи Антон снова увидел Тосю, он планировал провести со своим давним другом, тем самым Костей, с которым они тоже давно не виделись. Он вышел из дома пораньше, чтобы пройтись по Пушкинской и выпить пива. Будучи еще подростком, Антон любил прогуливаться именно по Пушкинской (его родители жили в старом доме недалеко от Обводного). Он всегда тут проходил, возвращаясь с какой-нибудь тусовки домой или, наоборот, перед тусовкой, выпивал вот так же бутылку пива или энергетика, чтобы раскрепоститься. На Пушкинской у него было  первое свидание с Таней, одноклассницей, которая стала его первой женщиной. А ещё он любил идти вдоль улицы и в голос читать свои стихи. Тогда он писал стихи. Его распирало чувство свободы и предвкушения. Он готов был лететь. Он готов был на всё.

А что он имел теперь? Женился, развелся, стал креативным директором, в работе которого креатива ещё меньше, чем в вирусных роликах, которые он писал для Гурева. Всё это так сильно отличалось от того, что он представлял себе тогда, в юности. Ему осточертела эта работа. Ведь он даже по-настоящему влюбиться себе не позволял, чтобы ничего не мешало ему на пути по карьерной лестнице. «Всё какие-то выгоды. Выгоды. Прямо Марья Алексеевна из «Что делать», - думал он про себя.

Но в тот вечер, какое-то романтическое предчувствие снова увлекло его пройтись по Пушкинской, чтобы оживить механическую память ног. Чтобы услышать завораживающий шелест листьев под ногами. И, может быть, хоть на мгновение вернуться в того Антона, каким он был раньше. Антона, который делал какие-то потуги в прозе и метил в большую литературу. Мечтательного, юного Антона. Он перешел дорогу, вышел на Кузнечный, свернул направо и пошел вдоль Пушкинской. С Костей они договорились встретиться в небольшом баре, недалеко от его дома на Старом Невском. Антон открыл бутылку, сделал три больших глотка и поднял голову на возвышающийся памятник с живым голубем на плече:

- Александр Сергеевич, ваше здоровье!

Это было последнее, что он помнил отчетливо из того вечера.