Эхо

   Шинели... Шинели бродили по улочкам. Запах горячих обломков бетонных клеток и сгоревшего пороха. Кожа на берцах тонула в грязи. Всё, что было из железа: машины, входные двери, терминалы, вмонтированные в мёртвые высотки, – скрючилось от боли и жалобно визжало. Стены навсегда впитали чёрную пыль от людских тел, которые никогда уже не будут обведены мелом. А кому не удалось стать тенями на бетонных трупах, валялись бездвижными тушками. Одна из них в окровавленном кухонном фартуке лежала, придавлена потолком домашнего очага, её пальцы на руке и мышцы на лице дёргались от предсмертных конвульсий. Мелкие крошки и осколки стекла рассыпались снегом на рваные раны. Солдат облокотился на сгоревшую машину с расплюснутым кузовом. Мужчина прислонил к щеке остывший ствол винтовки. Бойня закончилась, и людской скот забит, и кровь его всю спустили. В терявших цвет глазах застыл страх, его никто не спрятал – животным не опускают век. Асфальт как остывшая сковородка держал мясо и потроха. Чёртов хаггис. И чёртова шотландская кухня!

   Ствол отлетел и треснул по скуле, прилетев обратно по лицу вояке. Утомлённый сном мужчина, облокотившийся на поручень, который то и дело постукивал по небритому лицу, ехал в трамвайчике, который подпрыгивал на неровной брусчатке. Мучительные сны каждую ночь после войны, и одна и та же панорама мёртвых тел под руинами, покрытыми плотными облаками пыли. Вот бывший солдат бодрствовал, рельсовый стук колёс отдавал маршем десятков ног на параде, и люди кидали под них цветы. Оратор горланил поздравления в микрофон. Летели самолёты клином, разбрасывая шлейфы разноцветной пыли. Солдат встречали, как героев. А встреча распланирована на час оваций.

   Поздний трамвай, все работяги уже сидели по домам после трудового дня. В вагончитой карете ехали подозрительные лица, некоторые пьяные, и среди них небритая рожа на поручне. Краткий звоночек и скрежет открывающихся дверей. Коренастый мужик отпустил из рук трамвайный ствол винтовки и грузным шагом по прорезиненным ступенькам покинул кунсткамеру. Твёрдой уверенной поступью от крохотной остановочки двинулся в ближайшую пивную.

   Завсегдатаи встретили лёгкими похлопываниями по плечу и заказали ему кружку с заветной янтарной жидкостью. Они всего до единого любили его байки о войне. Только вот бывший вояка не делился с ними всем откровенным. Истории были о кашеварение в голом поле, о переходе вброд широкой реки, придурке, отстрелившем себе палец на руке. Но как только речь приближалась к реальным сражениям, он отшучивался или говорил, что в штабе картошку чистил.

   Дед его тоже был на войне, только на другой, и домой он вернулся героем с картонной коробкой медалей и сшитым от паха до груди брюхом. Будучи небритый мужчина мальчишкой с румяными гладкими щеками расспрашивал своего деда о том, что было там на фронте. И будучи мальчишкой не понимал, почему любящий дед в такие моменты слал его ко всем чертям. Но теперь, когда ночами ему снились кошмары с криками, выстрелами и вспышками взрывов, мужчина просыпался от лунного света в глаза. Разумеется, хлипкая кровать стояла изголовьем в углу слева от окна, чтобы с улицы мужчину нельзя было заметить, но он мог видеть входную дверь. Эхо войны не ржавеет в земле, а отдаётся в головах бывших вояк. По этой причине после работы мужчина не спешил домой спать, пытался прежде утопить свои кошмары в хмелю.

   Сегодня к мужчине подсел здешний пьянчуга, который постоянно перебивал, казалось он замолкал и поднимал к трясущимся губам кружку пива, так сразу стеклянное дно стукалось о стол и из его рта вылетала новая реплика. Стук и реплика. Стук и реплика. И эта непрерывная стеклянная дробь отдавала эхом того парадного марша в ушах бывшего солдата. Наконец-то это пьяное хамство под рубашкой собеседника ушло домой. В честь этого бывший солдат заказал три стопоря водки. По правде говоря, дело было не в пьянчуге, а в традиции. Люди переходят на раздельное питание, а он перешёл на раздельный «ёрш», и всё для того, чтобы забыться. Он сидел и мерял расстояние до последнего наполненного стопоря. Привычка с войны измерять дистанцию. Он тонул в воспоминаниях в этом шоте. Марш сменялся бойней. Бойня сменялась болью. Заведение закрылось.

   Вояка стоял опять на крохотной остановке. Трамвайные рельсы пульсировали, как артерии. Вагончики уже не ходили так поздно, и солдат пошёл по их железным направляющим.

   В тот день, день, когда здания в том городе упали и стали крышкой гроба для многих… На войне были ужасные события, и возможно, ужаснее чем это. Но тогда отряду сказали, что в городе только вражеские войска, а всех мирных эвакуировали. Через час всё было в мёртвых людских телах. Через месяц солдата встречали, как героя. Но на войне нет героев, в повседневной жизни солдат считают таковыми только на парадах. Война живёт пятном кислоты на сердце солдата, разъедает изнутри, пока четырёхкамерная мышца не остановится, и ничем эту кляксу не смыть. Небритый мужчина дошёл до заброшенной церкви. Обессиленный от пьяной устали, рухнул у стены в углу церемониального зала. С почти разъеденной дыркой в груди, он лежал в каменном склепе с облезшим с крыши золотом. По барабанным перепонкам эхом войны от стен церквушки бил парадный марш. Безымянный солдат. В безымянной могиле.