День тишины перед выборами Путина

                Подарок для моей возлюбленной Бэйли Джей
     На открытой веранде кафе  " Купол ", что где - то в Париже, вроде, надо будет у Дитушки уточнить, она не обманет, ибо положен зарок : верить можно лишь ей, кстати, я за ее кота уже досрочно проголосовал и отныне буду упорно считать Алистера президентом России, так что, как вот ни крути, верти, но на веранде сидели двое, уже проскочившие в моих сказочках неистовые и бесстрашные старцы и бойцы, Алешковский и Войнович.
     - Я, бля, - как обычно матерясь и охальничая говорил ехидный Юз, разделывая точными ударами ножа для чистки лаймов свежевыловленного кальмара, срифмовавшегося за всю х...ню, - уже две недели соединяю Пушкина и от х...я уши.
     Плотный и седой Войнович, похожий на преждевременно постаревшего Винни - Пуха, трахнувшего и Кролика, и Пятачка, и даже близлежащий Собес, закашлялся и беспомощно посмотрел на невозмутимого еврея, отправлявшего кальмара за хвостик в свой жадно разверстый рот, поурчал немножко и захохотал.
     - А Солженицын все, бывало, тритонов жрал, - вытирая слезы смеялся Юз, подзывая официанта пальцем. - Встанет такой, большой, бородатый, голый, стоит, сука, посреди Вермонта, думает о потерянной родине, а потом бежит в штабной вагон, он у него на заднем дворе стоял, и жрет тритонов, вздыхая и сомневаясь в правильности выбранного пути. И тут - х...як ! - Растропович. Пьяней вина. В шлеме мотоциклетном и люстриновом пиджаке. Заходит и говорит :
    - Ляксандра Саич, а ты не думал, что Вермонт и Лермонтов рифмуются, как кальмары.
    Солженицын запивает тритонов  " Столичной ", ледяной, аж дух вышибает водяра - то, занюхивает ландышами и отвечает :
    - Дурак ты, Растропович. Ежели б ты сам не рифмовался с Мариной Попович, я б с тобой и знаться не стал бы.
    - Белеет  " Шеви " одинокий
    В рассветной дымке голубой.
    О, Вермонт, край далекий !
    Колонна, мать и в рот, постой.
    - Я это под Салехардом придумал, - поясняет Солженицын Растроповичу, вызывая симфонический оркестр, - пока нас в Экибастуз этапировали эшелоном.
    Юз что - то зашептал склонившемуся перед ним почтительно официанту, гримасничая и подмигивая, по неуемности характера ерзая и шевеля жутко растопыренными пальцами, пугая до ужаса скромного Войновича, сжавшегося на соседнем стуле в комок нервов и доблести, будто Марина Попович на планере. Или Фродо. Да хоть Сэм, по хер. Войнович потряс головой и облегченно вздохнул, поняв, что это не он думает, а продолжает говорить Алешковский, перескочив на хоббитов необъяснимыми завихрениями своей буйной фантазии.
    - И с валторной, главное, маленький такой ублюдок, ну, точь в точь хоббит, гудит, сука, люстра трепыхается, борода у Солженицына до х...я доросла ...
    - Слушай, Алешковский, - невежливо перебил его приятель, уже уставая от трехмесячного запоя, в котором они плавали по местам Хэмингуэя, твердо установив гласные в первый же день своего разгула, - знаешь, что объединяет Пушкина и от х...я уши ? Сурков.
    - Да знаю я эту х...ню, - кивнул пьяной головой Юз, вставая во весь рост, - только скучно мне с этой шелупенью, понимаешь ? Кенгуру и лилипуты. Давай лучше в салочки играть.
    Алешковский схватил стул и огрел Войновича по ежикастой квадратной голове, успев еще подумать, что если бы Войнович воевал, то каску ему делали бы индивидуальную, хер подберешь на такую башку прибор - то. Они бегали по Пляс Пигаль, расталкивая строгих туристов из Камеруна, пока не уткнулись в расшитый какими - то блестками подол шикарной брюнетки, вывернувшей из - за угла.
   - Эвон, чево удумали, - качала головой Дита фон Тиз, укладывая расшалившихся писателей в лукошко, набитое перьями, - буянят старички - то, проявляют несогласие на грани.
   - Гранин Данька был мудак, - бормотал сквозь сон Алешковский, - я б на его месте в рожу бы харкнул вождю, а он из ума выжил, как Солженицын, тоже тритонов обсасывал на старости лет.
   - Все они гниды, - буянил Войнович, трогая блистательную и матерую за пышную грудь.
   - Спите давайте, - прикрикнула Дита, усаживаясь в кабриолет и ставя корзинку рядом на сиденье, - день тишины же.
   Алистер серьезно кивнул, поворачивая ключ зажигания и ткнул коготком в кнопку магнитолы, вывернул руль и со всей дури въехал в Елисейский дворец, мудро решив, что какая, на хрен, разница, где эти уроды обитают, одно слово - два слова. На х...й. Всех царьков, президентов и гетьманов, в куль и в воду.