Сфинкс. Глава 1

               

                «Истинны мои рассказы или нет –
                не имеет никакого значения. Важно только,
                что они обо мне, что они отражают мою 
                истину»
                Карл Густав Юнг

                Obscurum per obscurius

                «И пусть нас не попрекают неясностью, ибо
                о ней-то мы и радеем»
                Паскаль

                «Да, мы изъясняемся непонятно и не
                собираемся ничего в этом менять»
                Андрэ Бретон


Приходят разноцветные дожди. Стена изумрудного света. Длинные тонкие полосы нейрорров. Субмалиновый с алым оэн. Тела отбрасывают белые тени, густые как молочный кисель или густая в несколько слоёв масляная краска. Их создаёт синяя луна? Небо как ночной пейзаж в негативе: белое, чёрные звёзды и синяя луна.

В пятом классе я сдал экзамен по математике на «отлично» и у меня были с ней лады. В шестом мне разонравилась математика, причём в двух своих ипостасях: алгебре и геометрии. Математика говорит о том, что вселенная, в которой мы обитаем и вся наша жизнь подчинена цифрам и их комбинациям. Число отмеривает расстояние до границ и проводит сами границы, дальше которых мы шагнуть не можем, или вернее не должны мочь. И отвешивает определённые порции жизненных ситуаций, превышение которых грозит небытием. Убийственная точность этой науки наводила непролазную скуку. В два счёта моё воображение долетело до всех границ, поставленных математикой и эхом вернулось ко мне. На мгновение я стал летучей мышью и своим эхолотом прощупал всю математическую вселенную. И когда она была обследована и промеряна до последнего архикварка, мне стало неинтересно. Тогда я полностью и целиком обратился к внутренней вселенной. Конечно, я к ней и ранее обращался, но сейчас ушёл в неё навсегда, окончательно и возвращаться не собирался. Вот она-то оказалась по-настоящему бездонной. Здесь не работали никакие эхолоты и терялись всякие цифры, границы, измерения и направления.

Сосновый лес мешался с дубовым подлеском и с зарослями малины и ежевики. Кое-где мелькали низкие рябины и участки, заросшие папоротником, перемежались с коврами черники.

Мы вышли на поляну, посреди которой были навалены в беспорядке старые железобетонные плиты. Из некоторых выкрошился бетон, и был виден квадратоидный скелет арматуры. Из других торчали толстые ржавые прутья, как антенны гигантских мёртвых роботов. Между плит валялись сухие пни да коряги, похожие на заспиртованных осьминогов и глубоководных чудищ. Щебень, щепки, битый кирпич, рассохшиеся сосновые шишки и слои медно-рыжей хвои. Вся эта груда ненужного ж/бетона напоминала неоскульптурные видения абстракционистов и выглядела очень заманчиво с точки зрения художника. Лазить среди этих серых, неадекватных ландшафту, лабиринтов было романтично и таинственно. Здесь был просто райский уголок для эротических фото, сексуальных перформансов и сюрреалистических размышлений.

Перед нами стояла огромная корзина с помидорами. Красные глянцевые бока спелых плодов поблёскивали в угасающих лучах закатного солнца, словно Семирамида в пурпурных одеяниях, увешанная рубиновыми и гранатовыми украшениями, погружалась в голубые, синие и фиалковые шёлковые покрывала на своём золотом ложе, украшенном с четырёх сторон львиными головами. Было интересно смотреть на эту груду томатов, на эту груду маленьких вечерних солнц в ситечке Энкелада, забытом им на голубом блюдце космического сервиза. Было интересно смотреть на утопающее в облаках солнце – это переспевшее яблоко любви. В завитках, меандрах, барельефах, кариатидах, петроглифах облаков. Мне было интересно созерцать. Мне было интересно созерцать своего братца, который с завидной скрупулёзностью и тупой методичностью выбирал и поглощал один помидор за другим. Мне было интересно наблюдать как сгущаются сумерки и становится всё холоднее. Как загораются первые звёзды. Как небо становится чёрно-синим леопардом с серебристо-фиолетовыми пятнами облаков. Как деревья превращаются в тысячеруких чёрных призраков, а травы в зелёногагатовых эльфов, шепчущихся о страшных и недоступных тайнах. Мне было интересно смотреть как постепенно загораются золотыми квадратами окна в домах, слышать как постепенно затихает жужжание насекомых и пение птиц и вдыхать отдалённые тончайшие запахи речной прохлады, аира и парного молока. Мне было интересно остаться одному среди эротическо-влажной ночи, среди её невидимых и лёгких объятий, когда уже все ушли и пьют дома горячий ароматный чай со зверобоем, а ты один с ночью, как с тайной любовницей, и вокруг прикровенные мистерии и чудеса.

Запах топящейся печи, сгорающих вишнёвых и грушёвых поленьев, кипящей гречки, топлёного молока, запахи глиняных пола и стен, запах самой прогретой печи, её контуров, её тела; запахи сушащихся трав, фруктов, ягод; запахи старой мебели, клубничной наливки и мёда и неярких полевых цветов, стоящих в обычном гранёном стакане.

Тикают ходики, в углу шепчет радио, под столом мурлыкает кот, за окном моросит дождик. В душе такое блаженное чувство, что... Что больше ничего не хочется. Хочется вот так вот сидеть среди всего этого и блаженствовать. Быть просто богом.

Как хорошо спать днём на старой железной кровати под сахарной шелковицей. Спать, просыпаться, читать и незаметно задрёмывать за книгой, которая вываливается из рук, и вновь засыпать. Просыпаться, брать с покрывала несколько крупных бежевых ягод и неспешно их жевать. Пролистывать книгу, созерцая скворцов, лакомящихся шелковицей, потягиваться, зевать, смотреть на клонящееся к горизонту солнце, ни о чём не думая, и ощущать то, что люди уже давным-давно называют раем.

Вечер был тих, будто находился в спячке в коконе бронзово-розового заката. В змеевидном зеркале реки отражались огромные белые облака словно крутые бёдра Фрейи в магических зеркалах. Запах остывающего песка струился из-под ракит и смешивался с запахами камыша, осоки и испаряющейся к своим братьям-облакам реки.

В воду ступаешь будто в жидкий мёд. Её толщи кажутся густыми и вязкими. Над головой пролетает белым левитирующим крестом чайка. Где-то у дальних прибрежных зарослей мелькает ярко-голубая пентаграмма зимородка. Тишина такая будто навсегда лишился слуха. Не хочется уходить с берега. Не хочется ни о чём думать. И не хочется ничего видеть, кроме этого вечера.

Пять-шесть соек перелетали с сосны на сосну. Где-то постукивал дятел. Ежиха с двумя ежатами неспеша ковыляла по своим делам. Хвойный озон переполнял лёгкие и приподнимал над землёй.

Вода была прозрачно-зелёной и сквозь неё, как через увеличительное стекло были видны заросли бурых водорослей, образовывавших целые подводные острова. Стебли кувшинок уходили вглубь изумрудными змеями, расплываясь в толстых линзах воды в широкие студенистые лопасти. Белые лилии грациозно, по-королевски покачивались на лёгких волнах, идущих от нашей лодки. Среди множества жёлтых кувшинок они выглядели, как яркие бело-голубые звёзды среди туманных блекло-серебристых бисерных россыпей.

Луг – это гигантская грудь, к которой хочется припасть и пить её зелёное молоко, целовать её клеверные соскИ и одуванчиковые ареолы, перемешиваясь с пряными запахами цветов и стрекотанием кузнечиков. Когда-то и нас не станет: этого луга, этой травы, этих деревьев, птиц, цветов, этого неба и солнца. Но что-то же останется. То, что может вообразить всё это. То поэтическое вдохновение, благодаря которому вообще что-либо возможно, тот вечно неспокойный мятущийся ум, вечно ищущий, изобретающий, творящий, та сила воображения и фантазии, которая из ничего может сделать что-то. Может быть, всё.

Это не автобиография. Возможно только попытка автобиографии. А скорее всего сюрреалистические заметки к некой автобиографии, то есть собственно к моей, но всё равно к некой. Я – Евгений Константинович Ноябрёв пишу их. Иногда они пишутся сами. Иногда это делает кто-то другой. Однако этим не достигается объективность – всё равно объективную автобиографию написать невозможно. Да и ненужно. К тому же по прошествии стольких лет... Воспоминания всегда облекаются романтической дымкой. Это неизбежно. Интересно, а какой дымкой облекаются воспоминания о будущем? Футурологическая автобиография?..