В поезде

Когда поезд тронулся, его легко тряхнуло, и он очнулся от своих мыслей и подкрадывавшегося сна. Он посмотрел в окно, не надеясь увидеть кого-то знакомого, но по привычке. Раньше родители провожали, стоя на платформе и глядя в окно. Улыбались и махали, что-то говорили, но сквозь деревянную раму долетали уже рассыпавшиеся предложения.
Сейчас никто с ним не прощался. Даже город выключил иллюминацию и погрузился в размеренный сон. По дорогам изредка пролетали машины. Они не хотели, чтобы их заметили в такой поздний час на улице, и мчались домой. Им не было дела до движущегося состава.
Поезд медленно выбирался из городского района. Проплывали окраины: однотипные девятиэтажки, гаражи с загогулинами графитти, мрачно росшие деревья. На глаза попался костёр, или просто горящая бочка. Компания сидела вокруг - пропитые лица, сверкавшие пугающе в свете пламени. Единственная женщина держала бутылку в руке и над чем-то хохотала. Почудилось, что её слышно даже в вагоне.
Но внутри ничего не было слышно. Здесь текла своя жизнь, сонная и притихшая через 20 минут после отправления. Большинство уже заправило спальные места и отправлялось ко сну. Толя любил посидеть и не торопиться, пока другие не разберутся. Он сидел у окна и чувствовал, как покидает город, а ощущение города и все воспоминания и беспокойства, что были важны там, оставляют его. Становилось легче.
Гаражи и заборы сменились открытым пространством. Столбы мелькали у Толи в глазах, и он следил за тем, как провода то поднимались к ним, то провисали. На это можно было смотреть и не думать ни о чём, погружаясь в транс. А потом ночь подошла слишком близко к поезду, и ничего не стало видно. Остались темнота и сопровождаемый её стук колёс. Они бились как сердце. Напряжённое и взволнованное, оно стучало в грудную клетку, нарушая тишину спящего поезда.
Уснул и Толя. А, когда проснулся посреди ночи, не сразу понял, где находится. Вспомнив, он огорчился, но грусть не может долго задерживаться в сонном теле. Толя нашёл на ощупь постельное бельё и машинально постелил на верхней полке. Потом он быстро переоделся, спрятал  вещи и завалился на своё место.
***
В поезде всегда или жарко, или холодно. Днём людям душно, они открывают окна, и поток свежего ветра устремляется по вагону. А ночью холодает, и спящих продувает. В поездке можно легко простыть. Толя знал это и, тем не менее, проснулся с забитым носом и неприятным ощущением в горле. Они не давали ему спать и лежать не давали, так что он встал и, нащупав свои ботинки, пошёл в туалет.
Шум движущегося поезда становился привычным. А к такому скоплению людей привыкнуть нельзя было, да и не хотелось. За закрытой дверью можно побыть наедине. Неудобный умывальник без ручек. Зеркало, в которое смотрелось так много народу, что его отражающая поверхность почти стёрлась. Сквозь дырку в полу видно, как мгновенно проскакивают мимо шпалы. Ехали быстро, торопились куда-то. Толя умылся и вышел. В коридоре уже толпились.
Сосед с нижней полки так и не объявился, так что Толя снова уселся за стол. Рядом ехала семья из трёх человек: муж, жена и сын. Было рано, не больше 8, но они уже где-то раздобыли курицу грилль и ели её. Хотя едой это назвать трудно. Пожирание, пир гиенн, кормёжка в свиньем стойле - больше подходит. Трое были точными копиями друг друга: красные, толстые, в грязных футболках и шортах, сдавливающих их ноги. Ели остервенело, хватая курицу руками и раздирая её.
- Надо было купить ещё одну.
- Ты прав, пап. Мне почти не досталось.
- Не говори с набитым ртом, ляпнешь на штаны, - одёрнула мать и разжевала свой кусок.
- Она такая вкусная, - не унимался сын.
- Уронишь, будешь с пола слизывать, ясно?
- Не перечь твоей матери, Веня.
Они замолчали и погрузились в поглощение туши. Кто-то начал причавкивать. Затем прибавилось мощное чавканье и причмокивание. Сынок был весь в отца. Толя только задумался о чём-то, как его размышления прервал вновь начавшийся разговор.
- Люба, у нас где-то хлеб был. Эти чурки сэкономили на лаваше.
- Да, сейчас поищу.
Женщина полезла по сумкам, стоящими под столом. А её чадо не волновался о закуске и довольствовался сочным белым мясом.
- Наверное, он в пакете под под твоим сиденьем. Встань, я достану.
- Быстрее, а то курица-то кончается.
- Не помнишь, мы вчера покупали продукты на станции - я их точно туда положила?
- Не помню. Ты скоро?
- Подожди, здесь столько всего. Будешь помидор?
- Давай. Тебя долго...? - и жена прервала вопрос:
- Нашла. Он под пирогом был.
- И его доставай сюда. Чай пить будем.
Курица, пирог, помидоры, да даже хлеб и чай возбудили в Толе аппетит. Он не мог больше слушать плотный голос жены, превращавшийся в пренеприятное жужжание. Так звучит муха, когда залетает в ухо. И чавканье претило парню, хотя даже так еда выглядела вкусно. У Толи был только пакетики лапши, чай и стакан. Он решил позавтракать.
Кран находился в начале вагона рядом с комнатой проводника. Крашеная блондинка лет под 40 с родинкой под губой высунулась из каморки:
- Что надо?
- Ничего.
- А чего пришёл?
- Эм, налить воду в "Доширак" и чай, - настойчивость и грубость проводницы смутила Толю.
- Пакетик чая стоит 20 рублей.
- Спасибо, у меня есть свой.
- У нас со своим нельзя.
- ... Почему? Это нигде не написано.
- Правила почитай на двери, а потом говори.
Парень промолчал. Он хотел всего лишь наполнить пластиковую тарелку кипятком. Когда он вернулся за чаем, проводница ожидала его:
- К чаю будешь что-то?
- Нет, спасибо. У меня есть, - сказал он, хотя ничего и не было.
Она захлопнула дверь и больше не заговаривала с ним, словно пребывая в обиде на скрягу. Но у Толи было только 100 рублей, а даже батончик стоил 50. Он думал выйти где-нибудь на станции и сбегать в продуктовую лавку. А сейчас дожидался, пока заварится лапша со специями и пил чай мелкими глоточками.
Его соседи всё ели: муж капал помидорным соком на футболку, его жена достала откуда-то майонез и намазывала бутерброды, "Веня" уплетал куриную ножку. Они чавкали и спорили о чём-то. И когда мужчина брал слово, он тряс одной рукой и незаметно вытирал обе руки об себя. Пузатый паренёк тоже пытался что-то говорить, но его мать осекала его и говорила есть.
- Этот парень на нас глядит, - сказала "Люба".
- Ты чего зыришь? - обратился муж, и Толя встрепенулся, поняв, что залип на семью.
- Я? Ничего. Простите.
- Подслушиваешь?
- Нет. Я ничего не слышал.
- Врёёёшь, - протянула женщина.
- Что тебе надо? Говори.
- Да, я просто задумался.
- Если ты что-нибудь попытаешься украсть, я тебя запомнил. Понял?
Мужчина приблизился к Толе и приставил к нему свой толстый указательный палец. Это было угрожающе.
- Не собираюсь я ничего у вас красть! - вспылил. - Отстаньте.
- Сиди и ешь свои помои, сопляк, и не смотри на нас.
Семья вернулась к чавканью. А Толя открыл "Доширак" и насладился острым запахом специй. Он старался не обращать внимание на толстых соседей и углубился в еду минут на 20. Лапша медленно шла и под конец стала безвкусной и склизкой. Парень не мог больше есть и отставил коробку.
- Я слышала ваш неприятный разговор с теми людьми, - прошептал голос рядом.
Толя обернулся. Из-за заграждения высовывалась голова белокурой старушки. У неё было доброе лицо и огрубелая кожа на руках. Такие руки бывают только у тех, кто трудится с детских лет. Она улыбалась и чувствовалось, что ей можно доверять. Что-то простое было в ней.
- Присаживайся ко мне. Мой сосед вышел день назад, а новый ещё не подсел. Может, в Ростове.
Парень посмотрел на свой недоеденный завтрак и, решив не выкидывать его, пересел к женщине. У неё на столе лежала книга "Высшие духовные практики", а рядом с ней - записная книжка с непонятными пометками. Под столом стояли сумки, и Толе было неудобно сидеть. Он подложил ноги под себя, стал выше и теперь упирался головой в верхнее место.
- Как тебя зовут? - тон был не настырный, а вполне дружелюбный.
- Толя. А вас?
- Светлана. Можешь называть меня Светой. Друзья меня так называют.
- Но мы же только познакомились.
- Не беспокойся: путь долгий, время есть. Ты куда едешь?
- В Новороссийск, - сказал Толя и тут же решил объяснить. - Мои родители отправились туда, а я их догоняю.
- На поезде не очень догонишь. На самолёте теперь быстрее.
Парню ничего не оставалось как улыбнуться и слегка пожать плечами. Его семья не могла позволить билеты на самолёт. Да, он и не торопился. Теперь даже здесь можно было отдохнуть.
- А я, вот, еду в Анапу к внуку. Он купил в одном посёлке дом, обустроил его. Недавно ребёнок родился, они с женой старались закончить ремонт до его рождения. А сейчас пригласили в гости.
- Они далеко живут?
- В сорока километрах от станции. Но Дима подъедет прямо к поезду и довезёт.
- А мне сказали на маршрутке...
От семьи толстяков раздался хохот. Сын прочитал какой-то анекдот, и отец сотрясался смехом. Они будто бы не знали, что не одни в вагоне.
- Как там он говорит? - выдавил он.
- "... а я ночью полечу на Солнце".
И снова взрыв. Светлана обернулась на них, посмотрела и обратилась к Толе:
- Бескультурные.
- Ага, - протянул парень.
- Не обращай на их слова внимание. У них всё есть, и поэтому они не понимают никого.
- Что?
- Они сыты, в тепле. У них есть деньги, и им не пришлось много работать. По людям видно, когда они добывают деньги большим трудом. Тогда проблемы, как бы ты их ни скрывал, отражаются на твоём лице. А у них в глазах лишь безмятежность. Понимаешь?
- Да, кажется.
- На них не надо злиться. Их надо жалеть.
- Как это?
- Они не привыкли что-либо делать, разбираться с проблемами. И, случись что, они могут не справиться.
- Так, он может решить всё деньгами. Понадобится ему устроить сына в универ, он заплатит. Нужна будет работа - найдёт такого же, как он сам.
- Есть вещи, которые не купишь, понимаешь?
- Да где они? Я должен был учиться одиннадцать лет в школе, сдавать экзамены, бегать по вступительным, бояться. А они могут выбрать любое место, где их сын будет учиться.
- И тем ценнее для тебя то, что ты имеешь. Но будет ли этот паренёк знать столько же, сколько и ты?
- Не знаю. Он же будет учиться у лучших.
- Я видела таких. В детстве я жила в небогатом районе, и школа у нас была не лучшая. Но учителя старались. Они только прошли Войну и не потеряли любви к жизни, к обучению детей. Был Александр Семёнович, учитель истории. Он участвовал в битве на Курской дуге, и ему оторвало руку гранатой. И рассказывал Александр Семёнович увлекательно, самозабвенно. Я слушала его, не отрываясь, и погружалась в истории об Иване Грозном, Петре Первом, Екатерине Второй. Но наши мальчишки не слушали его и потешались. Не знаю, как он их терпел все эти годы. Когда я выпустилась с золотой медалью, родители отправили меня в Москву, чтобы я поступила там. Они знали, что иначе я не получу хорошее образование. И я поехала и поступила. Да, было трудно, порой невыносимо. Но я научилась справляться с трудностями. А думаешь те мальчишки добились того же?
- Думаю, нет. Я и не думал об этом с такой стороны.
- Пойми, не только окружение влияет на нас, но и мы сами. Нам самим надо стараться. И тогда... Ты же поступил?
Толя помолчал, а потом сказал:
- Да... На истфак в МГУ.
- Вот видишь. Теперь учись и не думай о том, что кто-то получает что-то за дарма. Они, может, и не усвоят ничего.
- Наверное, вы правы.
И что-то изменилось. Он вновь посмотрел на семью. Теперь эти толстые люди не казались ему такими счастливыми и удачливыми. Они играли в карты, стуча по столу, и переговаривались. Парень не вслушивался в их разговор. Это было не нужно. Он вдруг захотел почитать и сказал об этом Светлане.
- Если хочешь, можешь перебраться сюда и почитать здесь.
- Ладно.
Толя принёс "Петра Первого" Алексея Толстого и сел читать. События окружали его, он был их участником. Общался с людьми XVIII века, познавал ремёсла, строил грандиозные планы.
А поезд нёс его сквозь леса, постепенно сменяющиеся степью. Было солнечно, на небе белели облака. Всё казалось проще, чем два дня назад, когда Толя забрал документы из МГУ и подал их в Таможенную академию, потому что там точно проходил по баллам. Только после он узнал, что мог поступить на исторический факультет. Но в Таможенную Академию его не взяли. Прошли какие-то люди, у которых было меньше баллов, чем у него: заплатили за бюджетные места или договорились с администрацией. За Толю некому было договариваться, вот он и пролетел.
В гневе, открывающем решительность, парень снова подал документы в МГУ. Теперь, во второй волне, он был первый. Результаты должны были появиться через несколько дней. И Толя уехал, не зная их. Он не переживал: ему хватило страхов с экзаменами и поступлением. "Теперь уже ничего не изменишь," - сказал сам себе. Но страхи остались. Только сегодня стало легче.
Толя посмотрел на спутницу. Старушка сидела и смотрела в окно. Её лицо разгладилось, и на нём почти не были заметны морщины. Тревоги прошли, и сейчас солнце освещало добродушную улыбку. Она радовалась погожему дню.