Сфинкс. Глава 4

Классная руководительница записала в дневнике Евгения: пассивен на уроках, равнодушен к изучаемым предметам. Евгений добавил бы: и к предметам вообще. Если бы кто-нибудь сказал тогда ему о беспредметном искусстве. Нет, не просто сказал, а поведал.

Но

  Ночь. Ночью. Ночами. Снились сны. Сон. Один большой длинный сон длиною в мириады ночей. Невозможно было их сосчитать. Каждый раз приходилось сбиваться, считая их. Оборванными зигзагами шли они вдоль сна и то появлялись, то исчезали. Иногда открывались. Иногда можно было стучаться до глухоты и биться как в каменную стену. Иногда с двух сторон они были. Иногда их не было вообще. А был только сон. Сновидения есть всегда – даже когда нет ночей.

Этот мир явно создан не для меня. А техника в этом мире не для меня ещё явнее. Если такого слова как «явнее» не было, то теперь оно уже появилось. Слово появляется из ничего. Слово не создаётся – оно приходит. Вообще, то что не создано – для меня. Техника мне никогда не нравилась. Мне нравятся только книги. Но тогда у меня книг было очень мало. Но даже если бы у меня их вовсе не было, техника меня бы не заинтересовала всё равно. Раздел на «лириков» и «физиков» вовсе не досужий измысл. Это факт. Франческо Петрарка говорил, что представители любого «рукомесла» исключены из культуры, из того мира, где книги. «Что же будет, - писал он, - если люди ручного труда возьмутся за перья?» Да, ничего хорошего. А скорее вообще ничего. Точно также как если люди книг возьмутся за орудия труда. Правда, Лев Толстой пахал, шил сапоги и клал печи, но честно говоря, получалось у него это не очень хорошо – сапоги расползались, а печи разваливались. Нет, коль родился ты поэтом, то уж будь всегда поэтом. Даже если твоя поэзия нечитабельна и антилитературна. «Физики» не должны быть «лириками». Петрарка говорил, что против такой ужасающей перспективы должен выступать каждый поэт. А уж «физиком» он и сам не захочет стать. А мир явно создан демиургом-техником. Поэтому он создан не для меня. А я – не для него. И угораздило же меня родиться в век технического прогресса!

 Человек становится куклой на полупроводниках, идущей лишь половину пути. Пол-пути прошёл, а пол-пути завис. Полупроводниковые полуастралы полупроводят по половине полусудьбы на полпути в полусознании. Петрарка не слышал как работает отбойный молоток, не обонял запаха нитрокраски и солярки, не портил глаза перед телевизором и монитором, не пробовал на вкус нитратных арбузов и нефтеперегонного спирта – и ничего не потерял. Зато мы потеряли очень много. Практически всё. Променяли жизнь созерцающего бога на существование технофильного раба. Если бы не свобода, которая была выиграна в литературе и вообще в искусстве, то человечество со всеми его техническими «достижениями» можно было бы сливать в канализацию.

Деревья подрагивали в керамической дымке лёгкой подзвёздной яшмы, и лунные мраморы оставляли своих кориандровых стрекоз на голубых листьях еловых трав. Чёрное туманное снисхождение и умильная ясность золотых астероидных пауков на квадрате земли отзывалась слепым воображением.

Сюрреалистическая заметка по поводу наннобиографии. Климатическая агиография в тончайших эмпиреях моих жизней.
Конфликт между интеллектуалами и варварами вечен. Настолько вечен, насколько вечна материальная Вселенная. Хотя некоторые интеллектуалы и становились на сторону варваров, Ницше, например, Гобино, Константин Леонтьев или Юкио Мисима. Но я всегда был на стороне интеллектуалов, какими бы гнилыми они ни были.

Евгений сидел за одной партой с Сергеем. Две полные противоположности соприкоснулись – вода и огонь, водород и кислород – и конечно – взрыв. На уроке истории изучали Спарту. Учительница рассказывала, что суровые и сильные спартиаты были противоположностью изнеженным афинянам, но первые едва знали грамоту, а вторые были искушёнными в философии, филологии и других науках. Учительница спросила, кто где бы хотел жить. Сергей крикнул: «Я – в Спарте!» Евгений твёрдо сказал: «А я в Афинах». Как известно, Спарта одержала победу над Афинами в Тридцателетней войне, но вскоре сошла с исторической арены навсегда. Афины заложили основы всей европейской культуры, да и мировой, пожалуй, тоже. Конфликт между Евгением и Сергеем был неизбежен.
 
Перед школой был прекрасный фруктовый сад: груши, яблони, черешни, вишни, абрикосы. Весной или ранней осенью ученики часто выпрыгивали прямо из окон первого этажа во время перемены и бежали в сад лакомиться фруктами. Черешни никогда не успевали поспевать – их обрывали ещё зелёными. У недозрелой черешни особый и очень приятный вкус. Однажды в конце апреля в саду была устроена уборка: нужно было собрать мусор, сгрести сухую траву и упавшие сучья, обкопать деревья. Школьникам выдали лопаты и грабли. Сергей положил грабли на плечо и стал копировать походку и движения Чарли Чаплина – тот задевал своей тросточкой прохожих и создавал комические ситуации. Но у Сергея получилось вовсе не комично. Он больно ударил граблями Евгения (и скорее всего не случайно). Евгений не любил драться и скорее всего молча бы проглотил обиду, если бы не всеобщий смех – всем казалось, что перед ними разыгрывают комедию в стиле Чарли Чаплина. Никто и не думал сочувствовать Евгению. Он вспыхнул и толкнул обидчика. В ответ Сергей схватил Евгения за грудки и сильно тряхонул, при этом разорвав пионерский галстук. Мощная, неконтролируемая сила проснулась в Евгении. Словно дикая кошка он бросился на Сергея, опрокинул его на землю, схватил за горло и стал душить. Их быстро разняли – но вражда осталась навсегда. Правда это «навсегда» длилось недолго – на следующий год Сергей переехал в другой район города и Евгений его больше никогда не видел. Афины опять победили. Они будут всегда побеждать!