Сфинкс. Глава 7

Облако медленно плыло по вязко-индиговому небу как разрушенная каравелла. Другое облако плыло ему навстречу. Оно было похоже на свиток загадочного апокрифа, на аббревиатурный манускрипт или маргинальный палимпсест. И где-то над ними распускалось как идеально-белое соцветие третье облако трансформацией своих идеальных линий и идеальных лилий. Евгений любил смотреть на облака. Особенно в тихие тёплые сентябрьские дни. Забыв об уроках и обо всём на свете. Однажды после окончания занятий он пошёл в рощу, углубился в самую чащобу, нашёл маленькую светлую полянку и предался созерцаниям. Ему было интересно смотреть на всё: на деревья, травы, кустарники, насекомых, птиц, на небо. Он сидел один. Было тихо. И он был безмерно счастлив.

 И вдруг за деревьями мелькнули очертания крупного животного. «Неужели олень или лось?» У Евгения перехватило дыхание. Он немного приподнялся, вытянул шею вперёд и сделал несколько шагов приседая. Раздвинул кусты… «Лошадь!» - лоснящийся на солнце шоколадного цвета круп, чёрный хвост и изящно отставленная назад нога чётко вырисовывались на зеленовато-сером фоне растительности. Переднюю часть тела не было видно. Евгений подался влево, потом вперёд, стараясь не шуметь, отодвинул ветки. И… Он не поверил своим глазам. Перед ним стоял кентавр. Вернее кентавр-женщина. Евгений окаменел, будто его взгляд столкнулся с глазами Медузы Горгоны. Евгений так и застыл в неудобной позе с округлёнными глазами и открытым ртом.

 Кентавресса не замечала его. Она стояла опершись правой рукой о ствол клёна, а левую опустив вдоль тела, и, запрокинув голову назад, отрешённо глядела в небеса. Её светло-русые волосы мягкими дымными потоками плавно ниспадали на плечи и струились до линии слияния человеческого и лошадиного тел. Будто вырезанный из мягкого молочного агата профиль лица: ровный, но не антично-идеальный нос, с небольшой выемкой; маленький рот, будто нанесённый острым стилетом ярко-розовой краской на неотвердевший гипс; изящный чуть заострённый подбородок. Ниже – такая же изящная, тонкая, как едва распускающийся цветок лилии, шея; покатые, умеротворённо-ласковые линии плеч и довольная крупная, тяжёлая, несколько не соответствующая тонкости, хрупкости, стройности всего тела, но упругая ядрёная грудь. Красивый подтянутый живот и галлюциногенно-белая заводь пупка с раскрытым лотосом посредине. И ниже… Там где у женщин это самое, самое интимное, самое притягательное для глаз, самое магнетизирующее… там был мягкий и плавный переход в лошадиный торс. Туловище лошади так незаметно переходило в женское, так гармонично с ним сочеталось и являло собой такой образец пластики, что невозможно было оторвать взгляд от слияния этих казалось бы неслитных тел. Никакой границы между ними не было, кроме границы цвета. Нарциссно-белое женское тело резко контрастировало с конским цвета чёрного шоколада. Но этот контраст только усиливал эффект гармоничности и соразмерности двух тел. Лошадиные ноги были тонки и мускулисты. Серебристые узкие копыта казалось едва касались земли – так воздушно и грациозно стояла кентавресса. Видимо она была далеко от земли – о чём-то мечтала и грезила. Голову её украшал тонкий венок из незабудок и ещё каких-то белых маленьких цветов. Она была небесна и, казалось, хотела взлететь в небеса.

Евгений влюбился в эту гипподевушку. Ему даже не пришло в голову, что всё это может быть просто мираж, видение, галлюцинация, сон, бред… Ведь кентавры существуют только в древнегреческих мифах или фантастических произведениях. «Гебдомерос не мог позволить себе походить на тех скептиков, которые полагали, что кентавры, равно как фавны, сирены и тритоны, никогда не существовали, что всё это – сказки». (Джорджио де Кирико «Гебдомерос»). Для Евгения не существовало деления на реальность и ирреальность, миф и натуральный факт. Если он видел женщину-кентавра, значит она существовала.

У Евгения так затекла нога, что он не мог более на неё опираться и сел на пятую точку, хрустнув веткой. Кентавресса даже не вздрогнула, она медленно повернула голову в сторону мальчика и улыбнулась. Её зелёно-серые глаза излучали столько нежности, участия и тепла, что Евгению захотелось утонуть в её взгляде, раствориться в этих ласковых волнах, идущих от её лица. Душа звала его вперёд, к этой необычной женщине, но тело пятилось назад. Ему не было страшно. Ему было неловко, стыдно, конфузно. Прекрасная молодая женщина с обнажённым торсом, с такой красивой ландышево-белой грудью, с такими нежно-розовыми, омытыми книдским перламутром, соскАми в растёкшихся медовых каплях ареол, с таким обаятельным милым лицом, с такой изящной фигурой, с такими эфирно-ангелическими волосами, с лицом юной Гебы, смотрела на него и будто звала к себе. Ещё бы не засмущаться мальчику, девственному как первый подснежник весной. Хотя в своих сексуальных фантазиях он был уже далеко не девственен. И тем не менее он стушевался. Покраснел и стал тихонько отползать назад.

Вечерело когда Евгений возвращался домой. Роща была окутана алой дымкой, и все деревья, кусты, травы, все предметы вытянулись по вертикали, утончились и удлинились. Евгений как будто попал на полотна Модильяни. Всё выглядело каким-то дистрофическим и утончённо-аристократическим. Тени вытягивались как просыпающиеся чёрные кошки. И все предметы будто медленно-медленно покачивались в каком-то сомнамбулическом африканском танце.