Сфинкс. Глава 12

Ни один художник, даже такой как Вермеер, ни один писатель, даже такой как Лев Толстой, не видит мир таким, каким он есть на самом деле. Они воображают, они фантазируют. Без этого нет человека. В этом его счастье и, возможно, в этом же его и трагедия. Но если отобрать у человека трагедию, то и счастья у него не останется. Всё так непонятно и непостижимо в человеке. И вот эти непонятность и непостижимость – самое прекрасное. Если  и есть что-то прекрасное в человеке, то это именно это. Чем более ты пытаешься постичь самого себя, тем далее ты удаляешься от этой постижимости, и тем непередаваемо прекрасней становится эта непостижимость.

Где написано о Боге Евгений не знал. А кто это вообще знает? Разве написано о Боге в Библии, Коране, Ведах, Авесте? Там написано о людях, которые общались с Богом. Если где-то и можно прочесть о Боге, так только в своей душе. Открывай её и читай. А вернее смотри. Ведь там нет слов. Там картины. Слова не могут ничего рассказать. В лучшем случае они могут только указать. Когда Евгений в Эрмитаже смотрел на картину Леонардо «Мадонна Литта», он видел не мадонну – он видел свою душу. Произведения искусства нужно просто созерцать – и тогда увидишь в них вечное. Конечно, дело критиков и искусствоведов критиковать, анализировать, оценивать. Это их работа, их хлеб. Но когда ты просто созерцаешь не размышляя, не думая ни о чём, то открывается что-то потустороннее, сверхъестественное.

Ноябрь. Когда наступал этот месяц, вся душа Евгения будто расширялась и превращалась в бездонный туманный океан. Эти серые, мелкие, долгие дожди, эти унылые, пустынные, однообразные небеса, как слой пепла давно угасших костров, такая же монохромная земля под гниющей листвой, и деревья, будто обгоревшие останки храмов древних и неведомых народов, всё это говорило Евгению своим тихим голосом что-то неразборчивое, путанное, иногда шептало какие-то странные стихи, издавало загадочные звуки или просто перекатывалось через него дрожащими плачущими волнами.

Где-то там на Юге есть местность КенТаврида. Там живёт кентавресса. Жаль что там нет осени. Вечнозелёные кипарисы и лавры, смоковницы, пинии, араукарии… А берёз нет. И клёнов, и дубов. Нет жёлтой и багряной листвы. И голых безлистых деревьев под затяжным мелким холодным дождём. Нет густых белых туманов и промозглых изморосных сумерек.

Взгляд кентаврессы чем-то напоминал взгляд Венеры с картины Джошуа Рейнольдса «Венера и Амур». Эту картину Евгений видел в Эрмитаже. Это была его любимая картина.

«В сущности я всё время живу во снах, а в действительность наношу лишь визиты», - сказал Иргман Бергман, и вслед за ним мог повторить это и Евгений. И бергмановский пейзаж – северный, серый, унылый и скупой, ему также был по душе, хотя ни одного фильма выдающегося шведского режиссёра Женя не видел. Но если бы он их посмотрел, то, несомненно, его бы привлекли эти фильмы, хотя, конечно, и не увлекли. И это вполне естественно. В таком возрасте ещё трудно смотреть подобные фильмы, тем более оценивать их. В юности бесконечно можно смотреть фильмы с Гойко Митичем и Луи де Фюнесом, комедии Гайдая и Пьера Ришара, фантастику и мультфильмы. Впрочем, фантастики в те времена было крайне мало. Зато мультфильмы были лучшие в мире. Евгений был сам себе фантастическим бесконечным фильмом. Его сны и сны наяву, его сенсорные, удивительно детализированные и яркие видения и грёзы сплавлялись в единую беспрерывную внутренне-внешнюю психоделическую киноэпопею, свёртывающую время и пронзающую все миры и антимиры.