Сфинкс. Глава 19

Некоторые хотят переписать свою жизнь, начать всё сначала, не допустить тех ошибок… Но ошибки будут всё равно допущены – не те, так другие. Детство прекрасно, но не стоит о нём жалеть. В детстве так много фантазий и очень ярких, но не таких необъятных как в зрелости. В детстве нет опыта и сознания. Детство ограничено. И даже фантазии его ограничены. Но детство прекрасно тем, что каждый день открывается что-то новое и ещё полно-преполно тайн, тайн во всём, даже в незначительных мелочах. И в детстве нет тормозов. К старости тормозные процессы непомерно возрастают. Поэтому и сказано: «Будьте как дети». Но в детстве и глупости много. Кабы изъять эту глупость и заменить её опытом – то лучшего и не пожелаешь. Быть мудрым ребёнком – вот состояние, к которому стремились все философы и Учителя человечества. Быть ребёнком в обнажённом виде – в прямом и переносном смысле. Одежды всё скрывают, хотя иногда и украшают. Тело наиболее прекрасно, когда оно обнажено. Душа наиболее прекрасна, когда она обнажена. Но мы вынуждены скрываться – скрывать своё тело и свою душу, иначе нас ждут насмешки и непонимание. Мы рискуем быть оплёванными и охаянными, поэтому мы всю жизнь прячемся друг от друга. Человек больше всего боится человека. И вместе с тем человеку нужен человек, как сказал один из героев фильма «Солярис». Никакие роботы, куклы, зверушки, машины, монстры и абстракции не заменят человека. Odi et amo. Люблю человека и ненавижу его. «Человек – плохое животное, может быть, единственное плохое животное» (Брайон Гайсин. Здесь, чтобы уйти). И «Человек – это смертный Бог» (Гермес Трисмегист). И если убрать любовь и ненависть, то ничего не останется – одно унылое гомогенное пространство тёмно-серого цвета. И это в лучшем случае. Пока есть человек – есть гармония и хаос, выбор между тем и другим, метание между тем и другим, или микширование того и другого. Есть сумасбродство, вакханалия, их отмена и вновь восстановление, есть слово, мысль, борьба, антислово, бессознательный всплеск эмоций и страстей, апатия, расслабление, ленивое созерцание и экстаз, креативный взрыв, тератотонный гейзер фантасмагорий и феерий, заканчивающийся приливными волнами катарсиса, когда человеческое, слишком человеческое перерастает в сверхчеловеческое, слишком сверхчеловеческое. И имя всему этому Человек.

Он обнажён этот Человек. Но это совсем не то обнажение, что мы можем видеть в этом мире, это скорее прозрачность, светящаяся как драгоценные камни. А в этом мире это всего лишь плотность материального тела. Но и это тело скрыто слоями одежды. Вот если бы одежда взяла вдруг и испарилась враз, как капля воды в пустыне. Просто бы исчезла навсегда. И мы бы оказались в раю, земля стала бы излучать внутреннее тепло как солнце и остановилась бы в своём вращении.. Ну или хотя бы так: по мановению волшебной палочки из школы исчезли бы все представители мужского пола, а у всех женщин и девушек улетучилась одежда и все они ходили бы по школе обнажёнными, а предметы их белья летали бы вокруг как райские птицы, а я бы ходил и созерцал весь этот эротико-фетишистский фестиваль. Мне нужно было родиться фетишистом, как сказал Сергей Жадан, так я им и родился (см. Anarchy in Ukr) Вот праздник сексуального непослушания. Все эти эротические калейдоскопы фантазий и частичных их воплощений ничто иное как кривое зеркало того евоадамического адрогинного состояния, к которому мы никак не можем возвратиться.

Обнажённый человек выглядит наиболее удачно. Жорж Батай сравнивал голого человека с зверем. Но звери не бывают голы. Гол только тот, кто снимает нечто с себя. Как это ни парадоксально звучит, но оголение человека выводит его за пределы животности. Животное не голо и оно не может оголиться. Чтобы оголиться ему нужно сбросить собственную кожу. Животное не ощущает себя голым. Ощущение оголения наступает только тогда, когда что-то снимается с тела. Так как у животных нет одежды, то им это чувство неизвестно. Человек одетый ощущает себя естественно, подобно животному в своей шкуре. Но обнажённый человек ощущает себя уже сверхъестественно. Это состояние предбожественности. В древности гимны богам исполняли обнажёнными, о чём и свидетельствует слово «гимн» (древнегреч. – обнажённый). Животные не могут оценить своего тела, только человек способен на самооценку, как соматическую, так и духовную. Античность, а вслед за ней эпоха Возрождения смогли оценить достойно человеческое тело, обнажённое человеческое тело. Ещё раз повторю: в нём нет никакой животности, ибо животные не ведают тело, не знают что такое обнажённое тело. Человеческое обнажённое тело демонически-ангелическое. Оно происходит из параллельных плеромических миров, не имея никакого отношения к миру материи. Форма человеческого тела, прямохождение человека не имеют ничего общего с физикой четырёхмерной Вселенной. Авраамические религии (и особенно ислам) считают оголённость чем-то противоестественным. Даже ангелы в христианстве изображаются в одеждах. Здесь таится боязнь животного расстаться со своей шкурой. Страх обнажения – это животный страх, это боязнь формы; и вместе с тем это боязнь хаоса. Обнажаясь, человек открывает себя хаосу, показывает ему свою форму и через неё хаос – великий хаос изменения форм, метаморфозы, и стоящую за ним несокрушимую форму.

Часто утром лёжа в постели я думал только о том, что я буду есть на завтрак, потом на обед и на ужин. И если для кого-то это апогей бытия, то для меня это была точка отсчёта в постижении его бессмысленности.

Когда я вышел на улицу, воздух был сгущённым, пластичным, мягким, плотным, перманентно и гомогенно розовым, будто эта часть земли и атмосферы оказались в эпицентре радуги, внутри её, и оттого саму радугу не было видно, а только этот нежный равномерный свет и взвесь сверкающих капелек то ли начинающегося, то ли уже заканчивающегося дождя. И сквозь эту изморось я то ли шёл, то ли плыл, то ли летел. Я не понимал толком какие движения я совершал. Это было как в том сне, когда между больших чёрных деревьев на фоне тёмно-синего неба светил огромный фонарь, изливая серебристо-зелёное сияние, от которого воздух становился студенистым, атласно-гладким и густым, наполненным то ли похожими на снежинки узорами из лунных лучей, то ли хаотическими полуформами из остатков дождя или туманных эскизов. Двигаться внутри этого воздуха было само блаженство. Воздух нежно и плавно обтекал очень медленно тело со всех сторон как бы одновременно в разных направлениях, вместе с тем не сталкивая своих потоков друг с другом. При этом узоры из удивительных субстанций менялись перед глазами как в калейдоскопе с каждым последующим движением тела. Не было ощущения полёта, высоты или наоборот глубины, когда ощущаешь бездну под собой, но и тверди никакой ноги не чувствовали, и трудно было определить состояние внешнего и внутреннего мира. Всё было как-то зыбко, неуловимо, неопределённо, неустойчиво, неуверенно… Куда я направлялся? Направление отсутствовало – просто свободное движение перемещало меня из точки в точку, и точки сливались в незаметные линии перехода от неясно-аморфного к безупречно-кристаллическому.