Давид

Ну, Сонюшка, тебе покой я дам:
Бывают странны сны, а наяву страннее...
/А. С. Грибоедов/


 Скульптуры – вечное украшение театра: Аполлон, Мельпомена, Давид... Люблю Зевса, но, по понятным причинам, грозного громовержца у нас не было. И в свете последних событий это даже где-то утешает!      
        Я тогда не придавала этому значения, а уж Катя тем более. Мы даже и представить себе не могли, во что выльется невинная шалость! Что повлечёт за собой полёт лопнувшей пачки.
Она порвалась во время прогона и весь перерыв на обед летала по фойе, как белая птица. Не без нашей помощи: Катька просто взяла, сорвала её с себя и повертела над головой, а окна были распахнуты настежь, сквозняк и всё такое...
Пачка опустилась на каменную шевелюру ветхозаветного героя...

       Вообще, Морозовой вечно в голову лезли самые нелепые идеи. Например, она могла на спор пробежать по общаге в неглиже и при этом успеть с кем-нибудь поцапаться. Она могла спокойно спереть в супермаркете пачку жвачек и удалиться с чувством собственного достоинства. Она могла ругаться по-французски, и у неё это звучало так убедительно, что ни один француз не заподозрил бы в ней русскую. Она могла зарыдать «по заказу», могла классно шевелить ушами.... Она много чего могла, но в тот вечер прокололась! И я вместе с ней!
Мы поздно поняли, что наша жизнь – на волоске! Что страх будет преследовать нас до самого конца!

      Что толку в умении садиться на шпагат или исполнять какое-то сногсшибательное сальто-мортале, когда вас преследует колосс?! Когда даже собственные ноги подкашиваются при мысли, что каменная рука сожмётся на вашем горле – на тоненькой куриной шее, где в тот момент болтается маленький золотой кулончик, который подарил папа!
Прощай, папа!

       Мы с Катькой бежали по ухабистой улочке частного сектора.
                – Маш,... я не могу... – задыхалась она, пытаясь не отставать. (я была лучшим спринтером на курсе и пробегала пятисотку за минуту двадцать девять). Но тут и я начала сдавать.
                – Молчи... Теряешь энергию...
Мелькали окна домов, какие-то ворота, лавочки...
Силы были на исходе, а он уже топал за спиной! Топал гулко, как статуя Свободы! Да что там Свобода  – как Родина-Мать, которая со своим мечом на порядок тяжелее американки...

Всё! Хотелось упасть и – будь, что будет! Казалось, конец... Но вот приоткрытая калитка...
Спасительные заросли сирени... Старушка в дверях.
Эту старушку мы чуть не сбили с ног, врываясь в её скромную обитель.

   Последнее, что помню, это каменное лицо в окне. И страх!
Он смотрел. Озирал мёртвым взглядом последнее наше земное пристанище – юдоль человеческую.
И мы смотрели. Из-под панцирной сетки кровати...
Он не мог расплющить каменный нос о стекло, поэтому оно треснуло, брызнув на нас маленькими острыми звёздочками...

Что примечательно: сон улетучивается, а впечатление надолго остаётся!