Последний из роты

Случилось это в августе сорок второго под Сталинградом. Немцы проехали тогда по обороне Красной армии словно катком. Из всей нашей стрелковой роты защищавшей деревню Авдеевка уцелел я один.



Немецкий "Тигр" прорвал нашу оборону на левом фланге и накатывал на окоп в пятидесяти метрах левее. Остановить его там было некому: бойцы из орудийного расчёта мертвы, остальные разбегались в разные стороны. Никто не хотел быть раздавленным гусеницами.

– Паскуда! – выдавил ефрейтор Герасимов сквозь зубы. Он схватил связку противотанковых гранат и бросился на "Тигр". Обычный русский мужик, каких на Руси не сосчитать, а ещё – настоящий герой!

– Заряжай бронебойным! – выкрикнул командир нашего орудия, отдав приказ заряжающему.

Тот толкнул снаряд в казённик и захлопнул затвор.

Остальные бойцы расчёта глазели в это время на Герасимова, застыв на месте, словно вкопанные. Шустрый малый, смельчак до мозга костей, он нёсся навстречу "Тигру", петляя по извилистому окопу. Танк располагался полубоком к нему, и главным сейчас для Герасимова было швырнуть связку так, чтобы успеть укрыться от взрыва, нырнув обратно в траншею.

Самый простой и надёжный способ остановить танк – это закинуть гранаты ему под гусеницы. С перебитыми взрывом траками он быстро завязнет в сырой земле и станет лёгкой мишенью.

Герасимов был стрелянным воробьём и знал об этой слабости танка не хуже других. Он наспех перекрестился, выскочил из окопа и, вытянувшись в полный рост, крутанулся на месте, чтобы зашвырнуть тяжёлую связку как можно дальше.

Но тут, внезапно, ожил пулемёт. Тот, что на башне "Тигра" – не спаренный с орудием и свободно вращавшийся в любом направлении. Пулемётчик-немец заметил Герасимова и среагировал в ту же секунду, развернув пулемёт и рявкнув короткой очередью. Герасимов так и не выбросил связку – ему подкосило ноги, и он рухнул в окоп.

– Наводи орудие, мать твою! – заорал командир на наводчика, выводя расчёт из оцепенения.

Тот схватился за рукоятки и завращал их с остервенением. Отвлекаться на прорвавшийся "Тигр" было некогда – другой вражеский танк надвигался на нас в лобовую и был в каких-то ста метрах, точно по направлению пушечного ствола. Его наводчик пока не замечал нашего орудия, скрытого за высоким бруствером.

– Огонь! – завопил командир.

Мы машинально пригнулись, все дружно, зажав ладонями уши.

Ахнул выстрел – и следом взрыв. Гильза вылетела из спружинившего ствола. Спустя секунду мы посмотрели сквозь дым на результат: "Тигр" продолжал двигаться.

Я видел вспышку взрыва отчетливо – снаряд попал точно в башню. Наш наводчик не оплошал, могу поклясться. Но "Тигр", тем не менее, оставался цел – снаряд угодил в лобовую бронеплиту и танку не навредил.

– Заряжай! – завопил командир, как ошалелый.

А "Тигр" в это время наводил орудие, наводчик-немец заметил нас и поймал в прицел. Наш наводчик схватился за рукоятки, но немецкий танк выстрелил раньше...

То, что случилось дальше нельзя описать человеческими словами. Мгновенье обрушившегося ада – вот что это было. Снаряд взорвался не где-нибудь, а внутри моей головы. Весь мир взорвался внутри моей головы, точнее не скажешь. По ушам садануло так, что кроме звона лопнувших перепонок я долго после этого ничего не слышал. Меня швырнуло на дно окопа и хлестануло сверху земляными брызгами.

Не знаю, сколько я приходил в себя. Минуту, две, а может целую вечность. Я ничего не слышал, видел картинку перед глазами, но мозг отказывался воспринимать окружающее. Я шарил по окопу руками слепца и отчаянно мотал головой, не помня себя и не осмысливая того, что творится вокруг. Потом я поднялся на ноги... и следом пришло озарение – я живой!



Из орудийного расчёта уцелел я один. Я был подносчиком снарядов, а значит стоял дальше всех от взрыва, потому и выжил. Меня спас лафет – закрыл от осколков и прямого удара взрывной волной. Командир расчёта и наводчик были мертвы, заряжающий стонал от боли и корчился, схватившись руками за голову. Орудие разворочено, в бруствере глубокая рытвина от разорвавшегося снаряда.

Голова шла кругом, меня шатало как набравшегося вусмерть пьянчугу. Непонимающий взгляд блуждал по сторонам, с бессмысленностью слепца. Я плохо соображал, но сразу же вспомнил всё, как только увидел "Тигр"! Он ехал на меня вдоль окопа, а пулемётчик-немец расстреливал наших солдат, встававших на его пути.

Я огляделся по сторонам, высматривая хоть что-нибудь, чем можно себя защитить. Снаряды из боекомплекта орудия не сдетонировали: присыпанные землёй, они были на своём месте – в ящике. Я схватил машинально первый попавшийся и поднёс к казённику, совсем забыв, что орудия больше нет.

– Вставай, Красильников! Вставай! – зарычал я на заряжающего и только тут увидел, что затвор перебит.

Я уронил снаряд и стиснул руками голову, совсем не понимая происходящего. "Тигр" двигался на меня и был уже совсем близко. Но пулемёт молчал по какой-то причине, он перестал стрелять в пятившихся красноармейцев. "Пулемётчик хочет раздавить меня гусеницами, – догадался я. – Непременно гусеницами!"

На войне выживает тот, кто всеми силами стремится выжить. Я очень сильно страшился смерти, хоть и не верил, что мне удастся её обмануть.

Я убегал по окопу от "Тигра", меня шатало из стороны в сторону. Взгляд цеплялся за всё подряд, выискивая хоть что-нибудь, что могло сейчас пригодиться. Руки слепо шарили по всему что вокруг, хватались за подвернувшиеся предметы и не давали телу упасть, но ничего стоящего не находили: ни гранаты, ни автомата, ни противотанкового ружья, только тела убитых советских солдат.

Комроты Володя разлёгся на бруствере, раскинув руки, с большим кровавым отверстием в геройской груди. Он смотрел на меня голубыми глазами цвета брянского неба, но уже ничего не видел. Контуженный Прокопенко забился на дно траншеи, как будто это могло уберечь от надвигающейся смерти под гусеницами танка.

"Но я не сдамся! Только не я! Я жить хочу, я не сдамся!"

Я наткнулся на противотанковое ружьё, рядом с мёртвым Силантьевым. Закопался с ним, судорожно вырывая находку из рук покойника.

"Теперь патроны! Где же патроны? Хотя бы один патрон!"

Я разрывал руками вывороченную землю, но ничего не находил. Кроме самой земли, изрытой осколками и сырой – пропитанной кровью красноармейцев.

Патронов не было! Их засыпало землёй, выброшенной из воронки, и вместе с мёртвыми телами перемешало в большую кашу. Я отбросил не пригодившееся ружьё и в отчаянии обложил крепким матом.

Герасимов! Я вспомнил про Герасимова. При нём должна остаться связка гранат, так и не брошенная под гусеницы. Противотанковые гранаты не имеют чеки, они взрываются непосредственно от удара, а значит связка должна была уцелеть. Мне нужно до неё добраться!

Я обернулся и посмотрел назад. "Тигр" преследовал по пятам, с назойливым желанием раздавить меня гусеницами. "Пулемётчик издевается надо мной. Играется, забавляется. Ему нравится видеть мою агонию, чувствовать мой животный страх. Чёртов падальщик, под стать названию танка. Нелюди, мрази! Мне не убежать от танка, сейчас он меня раздавит!"

Мой взгляд находит связку гранат, накрепко зажатую в окоченевших пальцах Герасимова. Я вырываю её с отчаянной дрожью и пытаюсь соображать. "Тигр" в каких-то пяти шагах...

Вспоминаю как учили в учебке. "Нырнуть в окоп, подождать, когда танк проедет над головой, и закидать гранатами его слабо защищённую бронёй заднюю часть". – Так, кажется, говорил инструктор. Я сделал как он учил: нырнул в окоп и улёгся на дне плашмя.

А дальше...

Танк не стал переезжать окоп. Вместо этого он развернулся на месте, а потом ещё раз. Он закрутился над моей головой в издевательском смертоносном танце, разравнивая траншею. Земля посыпалась мне на голову, тяжесть навалилась сверху, вдавливая тело в грунт.

Тигр затрамбовывал меня в траншею заживо. Я услышал как хрустнули кости, перед тем как провалиться в беспамятство.



... У меня не получалось вздохнуть. Я задыхался, закопанный в землю гусеницами немецкого танка. И пришёл в сознание, наверное, лишь потому, что умирал от нехватки воздуха.

Земля забивала нос и застревала в горле. Руки рыли её и копались в ней в поисках пути на свободу. Пытались вытолкнуть тело из земляной западни, спасая мою жизнь на уровне инстинктов. Я боролся из последних сил, хотя бы за глоток воздуха!

Уже теряя сознание от удушья, я почувствовал как одна рука вырвалась на свободу. Она высвободилась из земляного плена, и я рванулся навстречу воздуху. Горло вытолкнуло из себя струю земли, как только голова оказалась снаружи. Я закашлялся и задышал, протёр глаза изнанкою гимнастёрки и попробовал проморгаться.

Танка не было в зоне видимости, канонада боя громыхала где-то в дали. Высокий полутораметровый окоп, укреплённый по вертикали досками, спас мне жизнь. "Тигр" не дотрамбовал его до конца, иначе целых костей у меня не осталось бы.

От радости, что живой, я тут же потерял сознание. Мне было так легче, я больше не мог выносить войну и видеть все эти ужасы.

Не знаю сколько я провалялся, завязнув по грудь в земле. Наполовину в сознании, наполовину в бреду. Помню только, как быстро темнело.

Очнулся я, услышав голоса фрицев. Я увидел в мерклом свете догорающей зари три приближавшихся силуэта. Фрицы переговаривались между собой, в перерывах слышались автоматные очереди: они добивали раненых наших. Я не двигался, надеясь, что меня не заметят, замаранного и забросанного землёй.

Силуэты фрицев приблизились. Двое оглянулись и отошли в сторону, третий шёл прямиком на меня. Все трое высоченные и здоровые. В лучшие времена я с трудом справился бы в рукопашке с одним. А теперь, когда я подранок, глупо было надеяться даже на это.

Внезапно вспыхнула сигнальная ракета, она осветила небо и окружавший меня пейзаж. Совсем ненадолго, но стало светло, почти как днём. Очень не вовремя для меня, как же обидно сдохнуть из-за такой вот случайности!

Фриц заметил меня и передёрнул затвор. Он стоял совсем близко – в каких-то трёх шагах.

Наверное, будь на моем месте настоящий герой, такой как ефрейтор Герасимов, он смело посмотрел бы смерти в лицо и сказал: "Стреляй, фашистская сволочь!" Или бросился на ближайшего из фрицев, вырвал у него автомат и развернул, прикрывшись его телом от автоматных очередей со стороны двоих оставшихся. А потом пристрелил и их. Лет через тридцать про этот подвиг сняли бы героическое кино.

Но я, к несчастью, не был героем. Я был обычным солдатом и просто цеплялся за жизнь. Руки мои шарили по земле в поисках хоть какого-нибудь оружия. Но даже камня не находили.

Фриц смотрел на меня угрюмо, но я не видел в его лице вражды. Презрение, отвращение, жалость к раненому и слабому, но ненависти в его взгляде не было. Я почувствовал его неуверенность. Очень трудно выстрелить в человека глядя ему в глаза.

"Не убивай, прошу, не убивай! Я жить хочу! Не убивай!" Мальчишка, девятнадцатилетний сопляк, не успевший ничего повидать в этом мире, ему хочется просто жить! Мы смотрели не отрываясь в глаза друг другу...

Автомат в руке фрица дёрнулся - прогремела автоматная очередь...

Но боли я не почувствовал. Смерть не забрала меня на тот свет. Перед тем как выстрелить фриц отвёл дуло в сторону и расчертил выстрелами песок.

Я навсегда запомнил тот миг. Запомнил и понял: человек отличается от животного способностью понять другого. Поставить на место жертвы себя и прочувствовать её боль как свою. Среди фрицев тоже попадаются люди, не все они давят танками русского солдата, виноватого только в том, что он русский и защищает Родину.

Фриц гаркнул что-то по-немецки, обращаясь к своим, отвернулся и отошёл в сторону, дав понять этой репликой: "здесь зачищено". Закинул на плечо автомат и пошёл прочь, походкой хозяина и победителя. Спокойный и равнодушный, уверенный в победе вермахта, но не желающий убивать ради убийства. Даже враг в этом подлом мире может быть человеком, таким же человеком как ты.

Я подождал пока фрицы уйдут и ползком добрался до леса. Отлежался там, а через пару дней нашёл в окрестностях партизанский отряд, собранный из случайно выживших красноармейцев, таких же как я сам. Спустя пару дней мы перебрались к своим через линию фронта, и нас приписали к одной из заново сформированных частей.

Я прошёл в боях через всю войну, с сорок первого до сорок пятого. Дошагал пешим строем до самого Берлина и участвовал в штурме Рейхстага. Германский рейх капитулировал, а человечность в этом мире всё-таки победила.