Глава 16. Вера

      
       Едва я переступил порог профессорского дома, ощутил явные перемены. Исчезло ощущение остановленного времени, пропала гнетущая тишина. По дому, повелевая тонкими занавесками, гуляет лёгкий сквозняк. На улице тепло, плюс пять, несмотря на конец декабря, и хозяева, видимо, решили проветрить комнаты. Эта скользящая, играющая потяга свежим загородным воздухом начала выветривать застывший, тяжёлый дух, поселившийся здесь почти два месяца назад. Светло. Зажжены все огни. И даже… я не ослышался? негромко играет музыка. Что-то из классики. Виолончель с оркестром. По какому случаю иллюминация и концерт? Что происходит?
       Татьяна проводила меня в гостиную и убежала наверх, одеваться: мы собрались сходить куда-нибудь выпить кофе. Я расположился в кресле. Но скучать мне не пришлось, у меня тут же появилась собеседница.
       – Здравствуйте! Вы, наверное, Саша?
       – Да.
       – Я Вера Николаевна, Танина тётя. Сестра Ольги. Младшая, – добавила она. – Теперь буду здесь жить. Тем более я так понимаю, что кто-то в ближайшее время покинет отчий дом.
       Мы обменялись взаимным "очень приятно".
       – Вы с Таней уходите?
       – Да.
       – Она так ждала вас, – Вера Николаевна присела на диван рядом.
       – Да. Я задержался. Работа. Дела.
       – Ну, пока она чистит пёрышки, я вас развлеку. Вы не против?
       – Нет.
       – Дайте-ка я вас разгляжу получше, – она нацепила очки и осмотрела меня с ног до головы. В упор, бесцеремонно.
       Пусть разглядывает, мне не жалко. Может даже потрогать. Расстояние между нами позволяет. Это лучше бесконтактного метода её сестры. Тётка мне понравилась. Несмотря на некоторую простоту и лёгкое нахальство в общении и в манере знакомиться.
       – Не обижайтесь. Мне столько про вас рассказали: и Таня, и Ольга, и Олина соседка… Надя, – она ответила на мой немой вопрос. – И все вас видят по-разному. Так что я хочу составить своё впечатление.
       – Татьяна мне ничего про вас не говорила.
       – А я только третьего дня приехала. Обживаюсь. Девочек решила немного растормошить. Нельзя зацикливаться на своём горе. Жизнь продолжается.
       – Да, продолжается, – я улыбнулся. Вера Николаевна, конечно, не в курсе моей классификации жизненных состояний.
       – Ты её любишь? – тётя Вера неожиданно перешла на "ты" и задала прямой вопрос.
       – Да.
       – Это хорошо. Когда любовь. Она тоже тебя любит. Но ей сейчас тяжело. Она ещё совсем ребёнок. Помоги ей. Поддержи её. И потерпи немного. Всё наладится. Ты же сам всё понимаешь. Так?
       Я кивнул.
       – Ну, не буду мешать. Сами разберётесь, – она сняла очки, стало быть, всё уже рассмотрела. И добавила: "Если что, скажи мне. Я тут наведу порядок. И не обращай на остальных внимания. Образуется. Я помогу. Если надо, я могу такую Хиросиму устроить!" – она улыбнулась и потрясла сжатым кулаком, адресовав жест типа "но пасаран" неназванным "остальным". Боевая тётка.
       – Я готова, – вышла Татьяна.
       Шёлковое платье, немного косметики, прическа – просто королева! Исчезли тусклые, траурные тона, унылые джинсы и водолазки.
       – Ну, с Богом. А я пойду на кухню. Оля скоро вернётся, а я тут заболталась. Тесто подошло, наверное. Приятно было познакомиться. Долго не задерживайтесь, – Вера Николаевна улыбнулась на прощанье и ушла.
       Мы заняли "свой" столик у окна. Татьяна молчала, будто ощущая неловкость из-за своего наряда, из-за того, что выбралась сюда, как отшельник, случайно и не понятным для себя образом очутившийся на шумной и многолюдной площади. Она словно приходила в себя после долгой болезни, следы которой всё ещё были заметны. Форсированное тёткой возвращение к обычной жизни давалось нелегко.
       Народу было немного, полумрак кофейни располагал к неспешной беседе. Мы ждали заказ. Я сидел, облокотясь на небольшой круглый стол, и держал Татьянину ладонь. Её рука была холодна, как белый искусственный мрамор разделяющего нас столика. Она молчала, я рассказывал новости. На самом деле ничего существенного за последние пару недель не произошло. Я практически безвылазно сидел в офисе: конец года – отчёты и итоги. Татьяна не слушала. Её мысли занимало что-то далёкое, мне не известное. Она иногда улыбалась или кивала, соглашаясь с тем, что надоела слякоть, и надо бы разогнать пол-офиса – бездельников и дармоедов, и мне, возможно, предложат работу в столице.
       – Поедем?
       Она опять кивнула, а потом спросила: "Куда? Нет, не сейчас, тётя Вера просила не задерживаться". Заметила, что невпопад. И сказала: "Прости, задумалась".
       – Я заметил. Чем тебе помочь?
       Она пожала плечами и вздохнула. Принесли наш заказ – кофе и мороженное.
       – Я устала от происходящего. Всё изменилось. Пришлось оформлять разные бумажки, всё время приходят какие-то люди. Всем чего-нибудь надо. Пока имя Ивана Петровича окончательно не кануло в лету, каждый стремится ухватить кусочек солнца, навсегда опускающегося в море. Приходят даже те, кого папа близко к порогу не подпускал…
       – Хочешь, я пришлю пару крепких ребят из охранной фирмы, они отфильтруют поток ходоков?
       – Нет. Это чересчур. У нас же не режимный объект. И потом тётя Вера незваных гостей понемногу отвадит. Она, сам видел, какая.
       Татьяна начала говорить. О том, что не понимала отца: он казался ей чрезмерно суровым, властным до тиранизма, сухим. Безразличным. Его будто тяготила жизнь. А он просто был одинок и несчастен. У него в последние годы почти не осталось друзей. И она, и особенно мама, недостаточно его поддерживали, заботились о нём. Я попытался возразить, но она покачала головой: "Ты многого не знаешь". Я замолчал. Не стал ей мешать, пусть выговорится, пусть услышит саму себя, и тогда многое отсеется, переболит и начнёт заживать. Татьяна продолжала посыпать голову пеплом.
       Я молча закурил. И просто сидел и смотрел на бледную, осунувшуюся, любимую и желанную женщину. Впрочем, я тоже устал от происходящего, но более от Татьяниных резких и спонтанных реакций. Я устал от нашего нервного и напряжённого в последнее время общения, меня раздражала непробиваемость Татьяны, но более того – моя неспособность сдвинуть дело с мёртвой точки.
       Наша разлука затянулась. Татьяна несколько раз возвращалась, проводила у меня день или два и снова уезжала к маме. Я не раз пытался её остановить, оставить, но Татьяна ускользала. Ускользала, печально улыбаясь, словно отпрашиваясь. Ускользала, чтобы появиться на следующий день или через неделю попросить меня забрать её от мамы или Нади. Трудное время. Мы не избегали друг друга, но наши отношения не были такими же нежными, как раньше, в них постоянно присутствовал кто-то или что-то. В наш мир временами стали проникать, как вирусы, отдающие холодом безразличия взгляды, сомнения, недосказанности, а иногда, хуже того, – упрёки или подозрения.
       Вмешательство Веры Николаевны – временный фактор, и само по себе полностью ситуацию не исправит, но общими усилиями мы вернём солнце в наш сумеречный мир. Всё наладится. Мы с Верой Николаевной начнём строить мост с обоих берегов, каждый со своего. Нужно ещё немного времени. Время, хоть и жестокий, но – лекарь. Кроме того, у меня теперь есть надёжный помощник. Свой человек. К нам пришла Вера.
       – Как у тебя на работе? – спросила Татьяна.
       Моя неуслышанная тирада на эту тему окончилась четвертью часа ранее. Я не стал повторяться, просто ответил: "Устраивается понемногу".
       – Как тебе моя тётя?
       – Нравится.
       – Ты прости, я в последнее время совсем не уделяю тебе внимания.
       – Всё будет хорошо.
       – Знаешь, я стала какой-то рассеянной, потерянной. Не знаю, куда себя деть, ничего не хочу. Читаю, смотрю телевизор, а как будто это не я, какая-то другая, похожая на меня. Я словно со стороны вижу себя, маму, наш дом. Всё, что происходит вокруг, не остается в памяти. Каждый день как сон, просыпаешься – и ничего не можешь вспомнить. Какие-то клочки, обрывки.
       – А я? – спросил, хотя и так всё понятно. Я тоже вхожу в число её сомнамбулических образов.
       – Ты? – она опустила глаза. – Я мысленно с тобой разговариваю. Представляю, что бы ты ответил или сказал… Но это всё глупости.
       – Отчего же?
       – Какое-то раздвоение.
       – Раздвоение меня?
       – Всего. И тебя, и меня. И всё, что вокруг, тоже разделилось, – она замолчала, вздохнула и виновато посмотрела на меня.
       – Давай всё соединим?
       – Давай.
       – Я тебе помогу. Хочешь, завтра снова куда-нибудь сходим?
       – В кино? – она улыбнулась.
       – Тоже вариант.
       – А давай Новый год встречать у нас. Все вместе? Согласен?
       – Я не против.
       – Скажи "да".
       – Да.
       – Чудесно. Нам, наверное, пора? – ни вопрос, ни утверждение. Но, тем не менее, Татьяна поднялась.
       – Пойдём…
       Я передал Татьяну в руки мамы и тёти. Отказался от чая вежливости и откланялся на пороге.
       Предпраздничная неделя втянула всех в водоворот обычной новогодней суеты. Я приезжал к Шустовым каждый день, точнее, вечер. Как единственный мужчина в доме ставил ёлку, ремонтировал оборванную электрическую гирлянду, двигал мебель. Получалось вполне по-семейному. Ольга Николаевна стала проявлять интерес к моим делам, вполне вероятно, по настоянию младшей сестры, но общение возобновилось. Она старалась найти во мне какие-нибудь положительные черты. Я, чтобы неосторожно не помешать нашему более детальному знакомству, делал вид, что ничего не замечаю. Старался быть естественным, не подыгрывать и не принимать царственных поз. Всё равно не угадаю. Пусть сама делает свои выводы.
       Перед отъездом меня каждый раз поили чаем с непременными сладостями, кулинарными изысками Веры Николаевны, и её бесконечными "жизненными" историями, байками, короткими рассказами, наблюдениями и прочим "фольклором", больше походившими на экспромтом сочиненные бесхитростные притчи с изрядной долей юмора. Временами из уст персонажей для придания живости повествования прорывалось крепкое словцо. Вера Николаевна стала пружиной этого дома. И "тормошила" "девчонок" неустанно. Мне тоже доставалось. Строительство моста – непростая забота. Мне не раз, впрочем, не слишком настойчиво было предложено заночевать. Я неизменно отказывался.
       Новый год мы встречали впятером: сестры Ольга и Вера, Татьяна, Надя (как я не сопротивлялся) и я. Три вдовы, невеста и жених. Чудесная компания. Все принарядились, каждый старался внести в течение праздника свой посильный вклад. С нашего молчаливого согласия тётя Вера взяла функцию тамады, как и многое сейчас в этом доме, на себя.
       Под звон курантов открыли шампанское.
       – Ну, дорогие россияне! – Вера Николаевна передразнила минуту назад звучавший из телевизора голос президента. – Счастья вам, тепла и любви в новом году! Свершений и осуществления желаний!
       Все переглянулись. Улыбаясь, подняли бокалы. Полумрак комнаты, освещаемой экраном телевизора и двумя дюжинами разноцветных лампочек на ёлке, придал блеску глаз особую таинственность. Я проследил траектории взглядов: все женщины смотрели на меня… Каждая, впрочем, по-своему. Хозяйка – с полувопросом, полуукором, Вера Николаевна – с изображаемой всем телом детской искренней радостью, Надя – с хитрым прищуром, как будто собираясь сказать колкость, Татьяна – с едва заметной улыбкой. Мы все такие разные! Зазвенели бокалами. "Ура!" – не унималась тётушка.
       Вера Николаевна постепенно наполнила все произносимые ею тосты более чем прозрачным подтекстом нашего с Татьяной близкого семейного счастья. Ольга Николаевна внешне не реагировала, Татьяна смущенно улыбалась, Надя, стараясь не подавать вида, злилась. Мне тётя Вера сразу понравилась. Тётка, не смотря на свою внешнюю простоту, чутко и точно разобралась в нашей общей застывшей ситуации и начала действовать. Если бы не она, Новый год обошёл бы дом Шустовых стороной.
       Надя, сидевшая ровно напротив меня, спросила, не найдется ли чего-нибудь покрепче: от шампанского у неё голова болит. Нашелся коньяк.
       – Александр, поухаживайте за дамой, – она протянула мне пузатый бокал.
       Я налил.
       – А себе?
       – Я, с вашего позволения, шипучки.
       – Что ж. У меня тост! – Надя поднялась. – За Новый год!
       Надя залпом проглотила коньяк и попросила повторить. Повторил. Надя решила напиться? Тост из разряда "выпить хочется", две рюмки подряд, она что-то задумала? Жест отчаяния, или это она для храбрости? Она смотрела на меня со смесью злости и вожделения.
       Сёстры начали собирать со стола, намереваясь подать чай. Татьяне позвонили с поздравлениями, она отошла к камину и погрузилась в разговор. Мы остались с Надей один на один.
       – Нальёшь? – Она щелкнула накрашенным ногтем по пустому бокалу.
       – Не вопрос.
       – За тебя! Ты молодец. Далеко пойдёшь.
       – Спасибо на добром слове, – я глотнул шампанского.
       Татьяна стояла к нам спиной и все ещё разговаривала по телефону. Надя бросила быстрый взгляд в сторону подруги.
       – Как ты думаешь, Татьяна знает о наших с тобой встречах?
       – Каких "встречах"? Мы встречались? А вы кто? Что-то не припомню…
       – Ну хорошо, "встрече". Ты был у меня больше часа… За это время можно было многое успеть.
       – И что же мы "успели"?
       – А если Татьяна узнает?
       – Очень хорошо, пусть узнает. Но, я думаю, вы в этом не слишком заинтересованы?
       – Что же. Да… А… Маша Горина?
       Откуда Наде известно про Машу? Мир слишком тесен. Две повелительницы слегка тайных обществ. Диффузия дрогнувших или чрезмерно любопытных адептов? Вполне вероятно, что кто-то, а может быть, даже и не один, был принят в обеих ложах.
       – Это было давно… Очень давно. В прошлой жизни.
       – И больше не было? Не верю. Видишь, я знаю обо всём, что происходит, и обо всех, с кем общаюсь.
       – А мне всё равно, верите или нет. Чего вам угодно? Поссорить меня с Татьяной?
       – Нет, я люблю Танечку, мы с ней подруги, разве я могу желать ей зла? Мы могли бы дружить втроем… С тремя развитиями событий на три пары…
       Она стала чертить пальцем на столе невидимые буквы, комментируя: "Н тире С – это мы с тобой, Н тире Т – это я и Танечка, С тире Т – а это те же без меня".
       – Нет, не могли бы.
       – Как знаешь… Наливай! Что-то расчувствовалась я сегодня. Оставить вас, что ли, в покое?
       – Было бы очень любезно с вашей стороны…
       – Я всегда добиваюсь того, чего хочу, – произнесла она шёпотом, но с вызовом. – Я подумаю…
       Надя издалека улыбнулась Татьяне.
       – Ты на меня не сердишься за тот разговор? – она снова коснулась своего бокала.
       – Нет. Мне кажется, мы поняли друг друга, – я снова налил ей.
       – Не делай ошибку. Ты многого не замечаешь или не понимаешь… – она поправила свои рыжие кудри и продолжила: – ты кое-чего не знаешь… Не все до конца честны с тобой… Она посмотрела на Татьяну так, чтобы я уловил направление её взгляда.
       – Чего я не знаю?
       В этот момент я почувствовал, как меня под столом коснулась нога моей собеседницы, сначала лодыжки, а затем она уверено двинулась вверх, к паху, к истоку. Надя смотрела не мигая, оценивая мою реакцию, предлагая мне выбор: если я хочу знать правду, мне придётся терпеть её нескромные вольности.
       – У нас налито, – я встал, уклонившись от нескромного прикосновения.
       – Хорошо! Считай все мои притязания проверкой. Ты её прошел. Я спокойна за Таню. Вот только тебя немного жаль. Хочешь узнать всю правду сейчас? – Надя казалась изрядно пьяной, и выслушивать её домыслы не имело никакого смысла.
       – Нет.
       Надя не чокаясь, выпила. И процедила сквозь зубы: "Как знаешь".
       Я вышел на террасу профессорского дома покурить в одиночестве. Пасмурная, безлунная ночь. Окно кухни было приоткрыто, и я услышал обрывок разговора, явно не предназначенного мне. Сёстры, прервав свои чайные хлопоты, держали совет. Говорила в основном Вера Николаевна: "Зря ты так к нему относишься. Я думаю, он действительно любит твою дочь. Ну и что с этого? Пойми, сейчас другие времена. Мы тоже когда-то тайком целовались на танцах. Он достаточно воспитанный мальчик. Что сказала Таня? Не уверена? Ерунда. Это всё ваше интеллигентское жеманство. Ты мудрая женщина. Со временем чему-то его научишь, а что-то простишь ему. И Таня… Тебе что, нужен принц? А? На белом коне? Пусть Таня сама решает. Я не хочу, чтобы она повторяла наши с тобой ошибки. Ты не боишься, что Танюша засидится в девках до того момента, когда выбирать будет уже не из кого. А, кстати, этот её предыдущий, первая любовь, что?". Ответ Ольги Николаевны я не расслышал, но в этом и не было необходимости. Вера Николаевна продолжила: "То-то и оно. Бросил. Что? Любит? А ты уверена? И я – нет. Мне кажется, всё у них будет нормально. А несчастная любовь – это тупик. Ладно, пойдём уже…". Окно закрылось. Я прикурил вторую сигарету. Что происходит? Заговор какой-то.
       Вернулся в дом. Все снова собрались за столом. Чай налит, ёлка светится огнями. Праздник продолжается.
       После тихого застолья сёстры остались дома смотреть телевизор, традиционную новогоднюю муть, а мы с Татьяной пошли провожать Надю. На том, что Надю нужно проводить и сделать это надо сейчас, настояла Вера Николаевна. "Надя, я смотрю, совсем устала. Отправляйся, голубушка, спать. Молодые тебя проводят. Да и мы с Олей тоже будем закругляться", – она мягко, но настойчиво выпроводила Надю, попутно уколов её словом "молодые". Тонко. У меня в противостоянии с Надей появился опытный союзник.
       Проводив Надю, мы с Татьяной гуляли по ночному новогоднему посёлку. Держались за руки. Невнятная здешняя зима наконец-то отважилась на снег. Снежинки, возникая из ничего, кружили в тёмном небе и плавно опускались на землю. Если смотреть вверх, то возникнет иллюзия полёта сквозь холодные, белые искры, как сквозь звёзды, в бесконечность, состоящую из темной, мягкой, ватной мглы. Скоро утро, но ещё совершенно темно. Редкие фонари и светящиеся окна, как светлые пятна маяков, сквозь снежную завесу обозначали пути и перекрёстки пустынного дачного посёлка. Праздничное веселье утихало. Немногочисленные жители "выселок", отстрелявшись шутихами и петардами, возвращались кто к застолью, кто – спать. Некоторым, несомненно, удастся совместить и то и другое.
       Всё стихает. Мир и покой. Лёгкая, особенная эйфория новогодней ночи. Мягкий хруст снега.
       – Тебе не холодно?
       – Нет. Как ты думаешь, что нам принесёт новый год? – спросила Татьяна.
       – Не знаю. Надеюсь, что-нибудь хорошее. В новогоднюю ночь всегда ждешь чуда.
       – Я хочу вернуться в твой дом. Я готова. За мамой присмотрит тётя Вера. И я, то есть мы, будем приезжать к ним на выходные. Ладно?
       – Конечно.
       – Ещё неделю, до Рождества.
       – Что?
       – Останусь с мамой.
       – Хорошо, как скажешь. Спешить некуда, – я подумал, что не надо загадывать наперёд. Татьяна возвращалась уже не раз, но всё равно убегала к маме.
       Они сейчас как никогда нужны друг другу. Две самых близких души. Мать и дочь. Смерть профессора отделила настоящие ценности и настоящую любовь от всего второстепенного и терпящего отлагательства. Я подожду. Сколько будет нужно. До Рождества, Крещения, Пасхи. Хоть до китайской.
       – Я боюсь, что ты меня разлюбишь. Найдёшь кого-нибудь себе. Я бросила тебя. Не слежу за собой.
       – Ну что ты, какие глупости! Мне никто не нужен. – Я поправился, – кроме тебя не нужен.
       – Ты всё понимаешь. Ты терпеливый. Я тебе так благодарна. За поддержку, за помощь, за понимание.
       – Перехвалишь – зазнаюсь, – в шутку предупредил я.
       – Ты меня любишь?
       – Люблю.
       Мы подошли к дому Шустовых. Татьяна обняла меня и поцеловала, осыпая холодными колючими снежинками. Мы стояли обнявшись. Снег повалил сильнее, скрывая наши следы, закрывая дверь за только что ушедшим в прошлое годом. Мы стояли, молча глядя друг другу в глаза.
       – Ты счастлива? – спросил я.
       – Да. Потому что ты рядом.
       В освещённом окне гостиной дома Шустова две тени поспешили раствориться в глубине комнаты за жёлтой пеленой качнувшихся занавесок.
      

Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/03/14/1215
Следующая глава: http://www.proza.ru/2018/03/25/2141