Несколько строк об отце Илье Васильевиче Куприянов

     В последние годы своей жизни мой отец Илья Васильевич Куприянов (1924 – 2003)  уделял большое внимание  военной прозе лейтенантов  --  Бориса Васильева, Григория Бакланова, Константина Воробьева, Вячеслава  Кондратьева и других писателей, мальчишками ушедшими на фронт. Это было его поколение, и в их произведениях он находил отголоски своих юношеских переживаний.Да оно и понетно... Достигнув призывного возраста и пройдя курс молодого бойца, отец попал в самое пекло. Шел кровопролитный 1942  год. На войну сына провожала и напутствовала только  мать:  репрессированный отец отбывал срок в ГУЛАГе, а старший брат, морской офицер, уже сражался на Балтике. Истребительный лыжный батальон,  служба в полковой разведке, ранение при выполнении  боевого задания, госпиталь,  школа стрелков-радистов  по возвращении в строй, переброска на Дальний Восток  для военных действий против  вражеской Японии и, наконец, завершение службы в Северной Корее  в  1946 году.   
      Его сверстники, пережившие военное лихолетье, еще долго воспринимали наступившую мирную жизнь как бесценный  подарок и всей своей дальнейшей деятельностью   и творчеством доказали, что отмеренные судьбой годы не прошли впустую.
    
      С самого детства, сколько я себя помню, отец никогда не выходил из дома без блокнота или альбома для набросков. Они могли быть разных размеров, купленными в магазине  или сконструированными  самолично.  Главное -- чтобы  под рукой у него всегда был плацдарм для работы, а объектами внимания служили  окружающие его люди. Быстрый карандаш художника выхватывал их из толпы пассажиров метро и среди обитателей пансионатов  и больниц, где отец вынужден был лечиться, на концертах в ЦДРИ и Доме актера.  По работоспособности и степени увлеченности он  походил на героя поэмы Натальи Крандиевской «Дорога в  в  Моэлан»:
              Он рисовал на подносе мелком,/ Он рисовал на стене угольком, /Он рисовал на винных счетах,/Он рисовал на бильярдных шарах,/ Он рисовал на своей манжете,/ Он рисовал на чужой газете./ Всюду, где был он, везде, где дышал,/Он рисовал.
     Неудивительно, что после него осталось немало портретов, выполненных углем, сангиной, пастелью. Их могло быть  больше, если бы не слишком критический  и строгий взгляд на собственное творчество.
      Живопись, графика и скульптура (а он пробовал себя во всех областях) были его вотчиной, где он чувствовал себя полновластным хозяином, а  «подданных» для своей рукотворной державы  художник отбирал сам… и с пристрастием. В  альбом  попадали  только  чем-то заинтересовавшие его лица. На правах «повелителя» и пользуясь даром художника, отец мог выделить привлекательные черты модели или же вскрыть на портрете то, что люди таят даже от самих себя.
     С большим интересом рассматриваю сейчас его работы и поражаюсь тому, какую энергетику они излучают. Раньше, если мы вместе ехали  в метро, и отец  делал наброски, я испытывал некую неловкость. Мне казалось, что люди могут возмутиться или воспротивиться его вмешательством в их личное пространство. Славу Богу, этого никогда не случалось. Наоборот, все приобретало некую значимость. Кто-то с долей зависти смотрел на портретируемого (а почему выбрали именно его?), кто-то с одобрением  заглядывал через плечо рисовальщика, но равнодушных не было.    Жаль, что этих моментов уже не вернуть.
     Было бы удивительно, если бы отец не попытался «увековечить» своих домочадцев. Я тоже неоднократно служил моделью, правда, не всегда дисциплинированной. Остается сожалеть, что к прерванным  работам отец никогда больше  не возвращался, а посему многие так и  остались незавершенными.  По образному  выражению моего двоюродного брата Ильи Куприянова, профессионального скульптора-керамиста, отец  творил  «в ритме припадка»,  т. е. работал, пока был кураж.
     А вот портрет единственной внучки (моей дочери) он создал в глине. По прошествии  многих лет, уже после смерти отца, мне удалось отформовать  детскую головку и с помощью обжига перевести в более долговечный материал.
    С благодарностью вспоминаю наши совместные походы на  многочисленные художественные выставки, его комментарии по поводу увиденного. Знакомство с мировыми образцами искусства продолжалось и дома: под рукой всегда были  художественные альбомы из собранной им библиотеки. В  дальнейшем  все это очень мне пригодилось.
   В годы учебы в Школе-Студии МХАТ у нас был предмет «История изобразительного искусства», а на экзаменах была «Угадайка». Преподаватель  показывал  репродукцию, а студенты, напрягая память,  должны были «выдать» правильный ответ: страну,  художника,  название картины.  Не всегда и не у всех это получалось, а мне и гадать не надо было. Благодаря домашним беседам,  я знал о них даже больше, чем требовала учебная  программа.
     Мой отец принадлежал к поколению победителей.  Правда, родившиеся, как и он, в 1924 году оказались наиболее уязвимыми. Старшим по возрасту выжить на войне помогал хоть какой-то жизненный опыт, более младшие попадали на фронт, когда произошел значительный перелом в войне. 1924 год понес самые большие потери. Да и плодами Победы их баловали не часто. Давало знать о себе  и ранение, полученное при выходе из разведки, а тут еще обнаружилось серьезное заболевание крови,  и был поставлен страшный диагноз. Но как всегда от уныния и отчаяния спасало искусство. Показателен один случай. После того  как его на пешеходном переходе сбила машина (а виновник скрылся) «скорая» доставила его в больницу.  Лежа на носилках, весь в крови, с раздробленными костями, он, заинтересовавшись выразительной внешностью доктора,  предложил  в дальнейшем написать его портрет, что медперсоналом было принято за бред, спровоцированный  болевым шоком.
     Отец никогда ни приукрашивал внешность своих моделей,  но при этом  лица мужчин на его портретах обретали некую значительность, а  женские --  почти всегда излучали загадочность. Думаю, что  пассажиры  сегодняшнего метро, уткнувшиеся в свои гаджеты, айпаты и проч., вряд ли бы вдохновили взыскательного  художника.
Материл опубликован в журнале "Театральный мир" №4 апрель 2015