Капли крови. Интерлюдия

                5 дней до убийства

Второй день они молча сидели над грудами бумаг, касавшихся дела художника. Их глаза покраснели от количества обработанного материала, физические силы были на исходе. Труды не приносили пользы, из-за чего нервы пошаливали, ведь время играло не на них.

— Мы что-то упускаем! Опять! — Фредерик резко скинул все бумаги со стола и встал на ноги. — После Марселя он пропал из поля зрения, ни в какой сводке не упоминалось его имя, словно этот урод выпал из жизни на эти пять лет.

— Остынь, мы на верном пути, — проводя пальцами по уставшим глазам, сказал Жорж — разве это имеет хоть какое-то значение? Для нас важнее узнать, что происходило на его выставках, личная жизнь нас не касается.

— Не дури, если мы не поймем его изнутри, то ничего не достигнем, — мысль о провале была невыносимой для Кузо. — Что с ним происходило в Марселе? Разбитое сердце, да?

— Если верить сводкам, то да. Но может ли быть сердце у такого чудовища?

— Конечно, может! Эта любовь должна была перевернуть всё его существо. В наше время человек с разбитым сердцем имеет лишь два пути — озлобиться на весь мир или же стать искреннее, — следователь взял небольшую паузу и сделал очередной глоток кофе —  Сущность любви ведь не поменялась с тех пор, дружище. Но как он пережил это?

— Ставлю сто евро, что этот засранец стал ещё жёстче, — дух возможного спора оживил Ринье — Идёт?

— Идёт! — Фредерик был одного мнения с своим другом, но, увидев в нём вспышку энергии, не смог отказаться.

— Кстати, сейчас должны привезти пиццу. А то мы уже забыли, что существует еще что-то кроме кофе.
                                                                         
                                               ***
                                                            Деревня Моссе, Франция
                Апрель 1820 года.
После нескольких месяцев странствований Жуан не смог выкинуть роковую девушку из своей головы. Он проехал практически всю Францию, пытаясь убежать от самого себя и мыслей о прошлом, но всякий раз они неизбежно догоняли его. Попойки сменялись борделями — ничего не помогало. Странствования утомили его, поэтому де Лакур решил вернуться в своё родовое имение, чудом оставшееся во владении его семьи после реставрации Бурбонов. Каждый раз, когда мы оказываемся на распутье, нас тянет домой, молодой человек не стал исключением и жил надеждой, что в Моссе он найдет долгожданный покой.
 
 
Тяга к дому вспыхнула у него, когда он был в Нормандии, поэтому ему пришлось во второй раз объехать практически всю страну. По пути он заехал к нескольким семинарским товарищам, которые получили прибыльные приходы и заняли достойное положение в социальной иерархии. Многие из них слышали ужасающие рассказы, легенды о Жуане, разошедшиеся по всей стране. Он с фирменной улыбкой отвергал их, но когда у него начинали расспрашивать об убийствах, то и сам художник оказывался в замешательстве.
У него была возможность проехать Марсель. Перед его глазами предстал образ Дианы. Её великолепие на секунду овладело им целиком и полностью. Искушение было велико, но он сумел найти в себе волю отказаться от отчаянной затеи. Это было хорошим признаком, и художник приободрился.

 
В каждом городе он сталкивался с нищетой, вызывавшей у него отвращение. Не поймите неправильно, друзья, такую реакцию провоцировали не обнищавшие люди, а то, что богачи позволяли этому происходить. Но в то же время Жуан прекрасно понимал: так устроен наш мир, фундаментом которого всегда была несправедливость.
 
 
Листья облезли, оставив ветки в гордом одиночестве. Трава постепенно желтела и сходила на «нет», готовя почву к приходу зимы и её верного слуги — снега. Такой Жуан увидел природу имения, где прошли лучшие годы его детства, перечёркнутые убийством матери. Едва он оказался у дома, прислуга выбежала ему навстречу и кидалась на карету.
 
— Господин Жуан! Вы вернулись! Слава тебе, Господи! — их слова звучали искренне, люди и вправду видели в нем спасителя.
 
Здесь он нужен. Здесь его ждали и всегда будут ждать. На крыльцо дома вышел сутулый старик, пытавшийся понять причину воодушевления окружающих. Потихоньку за каретой начала тянуться процессия, сопровождавшая Жуана прямо к дому. Едва он оказался снаружи, ему в объятия ринулась целая толпа восклицающих крестьян. Многие думали, что он никогда не вернётся сюда. Когда эйфория закончилась, он направился прямо к отцу, которого не видел с того ужасного лета. На лице старика заиграла улыбка, сын кинулся обнимать его, беспорядочно целуя его в щеку, точно как в детстве. Толпа умилялась, видя воссоединение семьи.
 
— Достаточно, — из-за смеха Антуан де Лакур еле-еле выговаривал слова, — давай пройдём внутрь. Но сын не останавливался, по его лицу текли слезы. Впервые за долгое время он чувствовал себя по-настоящему живым.
 
 
Под одобрительный гул местных отец и сын вошли в дом. Жуан не мог нормально осмотреться из-за нахлынувших слёз, но, на первый взгляд, здесь ничего не изменилось. Всё было так, как при ней. Словно она прибиралась здесь каждое утро, будто с ней ничего и не случилось. Так старик пытался удержать частичку её души в доме. Но в этом не было нужды, потому что до последнего мгновения в его сердце была лишь она.
 
 
— Наконец-то ты вернулся! Боже мой, мне ведь недолго осталось, я думал… думал, что так и умру, не повидавшись с тобой, — он произнёс эти слова спокойно, лишь в один момент его голос дрогнул. Мысленно старик уже был готов к смерти в одиночестве. — Я не знал, куда писать, ведь ты ушёл из семинарии. Пытаться тебя искать? Франция слишком большая, чтобы два человека нашли друг друга, если одному из них не хочется, чтобы его беспокоили.

— Отец, прости. Мне было сложно, я просто пытался убежать от воспоминаний…

— Я все понимаю, — Антуан тяжело вздохнул. — Мы не можем смириться с утратой и пытаемся сделать вид, что ничего не было, стараемся забыть. Но так нельзя! Она жива до тех пор, пока мы её помним, пока помним о её любви к нам, её страстной воли к жизни. Ты пытался убежать, а я пил. У каждого из нас были разные методы, но одна цель. Посмотри, в конце концов мы оба оказались тут. Ох уж эта судьба!
 
Ужин прошёл в домашней, непринуждённой обстановке. Жуан был в эйфории, вызванной возвращением домой и разговором по душам с отцом. Они говорили обо всем на свете. Наконец-то художник мог быть собой, не скрывать своих эмоций и чувств. Здесь не было «врагов», нечего было таить, каждая реплика встречалась пониманием и, если потребуется, сочувствием. Старший из них энергично улыбался, как и прежде рассказывал истории из своей жизни авантюриста. По его внешнему виду было понятно, что эти двадцать лет после смерти жены — тяжелейшие в его жизни. Глаза старика ввалились, кое-где на лице выступали кости, а на голове вовсю царствовала непроглядная седина. Такая перемена понята, ведь в одночасье его жизнь потеряла всякий смысл, кто-то хищническим образом отнял у него любовь всей жизни. Казалось, Антуан должен был бы жить ради сына, но он быстро отдалил его от себя, вернее — от разлагающейся версии себя. Как и большинство людей, которые оказались на распутье, де Лакур обратился к алкоголю, хотя бы на время заглушившему его боль. Со временем и этот метод изжил себя, а старик оказался на рандеву со своими воспоминаниями. В такие моменты он молил господа, чтобы тот дал ему сил пережить это испытание, которое, как ему казалось, длилось уже целую вечность.
 
 
 
Ночью Жуану никак не удавалось заснуть. Горькие думы и воспоминания заполоняли его голову добрую половину ночи. Увидев свет, врывающийся в его комнату через окно, он оделся и пошёл бесцельно бродить. Проснувшееся солнышко лениво окидывало всю местность своими первыми лучами, возвещавшими о наступлении нового дня. Вокруг щебетали птицы, которые словно говорили о чём-то на своём — неизведанном, недоступном для понимания человеком — языке. Ноги вели художника к знакомому лесу, перевернувшему всё его существование. Именно это место дало начало новому Жуану, который отличался своим хладнокровием и беспринципностью. Сейчас же, впервые с того момента, появилась возможность вернуть всё на прежние места, вернуть того Жуана, который наивно верил в доброту и не надевал маску каждый раз, когда приходилось появляться на людях. Именно в эти времена его сердце, размягченное близостью к отцу и домашнему очагу, было способно заставить его вновь стать самим собой. Как только он увидел лес, его сердцебиение участилось. Казалось, что оно вот-вот вырвется из груди. Каждый последующий шаг стал для художника испытанием. В его голове отчётливо заиграла картина из детства, он сделал шаг назад, оступился и упал на спину. Пред его взором предстало чистое небо, вид которого придал ему спокойствия, умиротворения. Де Лакур решительно встал и быстро добежал до того места, где был найден труп. Его взор потупился, воображение рисовало ему изуродованный труп матери. Он сел и облокотился спиной об дерево — точь-в-точь, как и она тогда. Слезы невольно вырывались наружу, художник начал рыдать взахлёб.
 
 
 
В течение следующих двух лет отец и сын постоянно проводили время вместе и жили душа в душу. Каждое утро они ходили на могилу к любимой женщине, днём же убивали время на охоте, ставшей их любимым развлечением. Вместе мужчины чувствовали себя комфортно, словно нашли то, что было давно утеряно. От хладнокровия Жуана не осталось и следа — он зажил полной жизнью. Но подобная идиллия, к сожалению, не могла длиться вечность. На пятьдесят втором году жизни его отец скончался от воспаления легких. Потеряв последнюю опору, де Лакур был в отчаянии. Вновь все стало бессмысленным, дни бесследно проходили один за другим, а пустота внутри росла в геометрической прогрессии. Жуан пытался взяться за кисточку, но у него ничего не получалось, ведь он никогда и не был художником, а просто считал себя таковым.
 
 
Ещё два года он прожил в Моссе, стараясь оправиться от потрясения. В попытках отвлечься, Жуан привёл в порядок все отцовские дела, поместье начало давать рекордные прибыли, но деньги были для него лишь пустой бумагой. Его вновь тянуло в странствование, на которое он долго не мог решиться. За день перед отъездом де Лакур в последний раз пришёл на родительскую могилу, безмолвно глядел на те скромные надгробия, ставшие для него олицетворением родительской любви, которой ему всегда так не хватало. С рассветом он покинул место, причинившее ему столько радости и боли одновременно. Но отсюда он уезжал уже совершенно другим человеком. Теперь Жуан не боялся мечтать, не боялся любить. Всё то, что было презираемо им ранее, сейчас стало горячо желаемым, словно до этого он вовсе и не жил, а лишь имитировал жизнь.

                ***
 
— Ваши «Пепперони» и «Четыре сыра», сэр, — курьер аккуратно передал коробки их новому владельцу. — С вас пятнадцать евро.

— Здесь двадцать, оставь лишнее себе на чай, — уставший Жорж захлопнул дверь прямо перед лицом доставщика пиццы. — Фредерик, еда приехала! И, кстати, я отдал за неё двадцатку!

— Ну, тебе придётся выложить ещё сотню! — торжествующе заявил следователь.

— С чего же это вдруг? — Ринье открыл коробку, и они принялись жадно есть «Пепперони».

— Смотри. Это дата смерти его отца, вписывается в те пять лет? Можешь не отвечать, лузер, — он сделал паузу, чтобы основательно прожевать кусок пиццы. — после этого Жуан вёл себя совсем по другому! Теперь это был не образ, а именно он! С этого момента будет проще понять его сущность. Но меня смущает одно обстоятельство.

— Какое? — набитый рот мешал Жоржу выговаривать слова.

— Убийства не прекратились. По-прежнему в каждом городе, где он бывал с выставкой, совершались убийства. Почерк маньяка сохраняется, а значит, что это один и тот же человек.

— Значит, сотню задолжал ты!

— Давай пока оставим этот вопрос открытым, — он пожал плечами. — Ладно, доедаем и за работу! Нельзя терять времени понапрасну!


Рецензии