Я родился и вырос в балтийских болотах

Фрагмент из книги "Иосиф Бродский. Одинокий странник".
   
    Единственный сын Александра Ивановича Бродского и Марии Моисеевны Вольперт родился 24 мая 1940 года. В честь Сталина мальчика нарекли Иосифом. Отец, Александр Иванович, – военный  фотокорреспондент,  демобилизовался из армии и вернулся домой, когда сыну было уже 8 лет. О Бродском-старшем известно немного. Родился в 1903 году в семье владельца часовой мастерской. Закончил географический факультет Ленинградского университета и Школу красных журналистов.
     Мать, Мария Моисеевна, была на два года моложе мужа. Родилась в латвийском Двинске (нынешний Даугавпилс). Глава семьи, Моисей Борисович Вольперт, – торговый агент фирмы «Зингер», производившей знаменитые швейные машинки. В Первую мировую войну вся семья (родители, четыре дочери и сын) бежала на Украину, оттуда в Петроград. Высшего образования Мария Моисеевна не получила, работала бухгалтером.
     Будущий Нобелевский лауреат родился в Ленинграде, и это объясняет очень многое в уникальном явлении «поэт Иосиф Бродский». Его строки «… географии примесь к времени есть судьба»  – провидческие. Вся жизнь поэта сложилась по этой формуле. Множество литературоведов во главе с корифеем филологии Ю. Лотманом писали о значении Ленинграда для эстетики, мировосприятия, для всей поэзии Бродского. Но убедительнее всех об этом сказал он сам: 

       Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
       серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
       и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
       вьющийся между ними, как мокрый волос,
       если вьётся вообще.

     Примесь петербургской географии к времени, действительно, стала его судьбой. Первой и неизменной «любовью к конкретному пространству». В молодости Иосифу казалось: ничто не может разлучить их.
       Да не будет дано
       умереть мне вдали от тебя,
       в голубиных горах,
       кривоногому мальчику вторя.
       Да не будет дано
       и тебе, облака торопя,
       в темноте увидать
       мои слёзы и жалкое горе.
     Тогда он дал слово:
       Ни  страны, ни погоста,
       не хочу выбирать.
       На Васильевский остров
       я приду умирать.
    
     Обещание не выполнил. Умер в Нью-Йорке, похоронен на острове Сан Микеле в Венеции. Но тогда – в молодости, и подумать об этом не мог. Свято верил в свою клятву, в неразрывность пожизненной связи с родным городом. Так искренне бьётся уже в то время больное сердце в ранних строчках:

       Пусть меня отпоёт
       хор воды и небес, и гранит
       пусть обнимет меня,
       пусть поглотит,
       сей шаг вспоминая,
       пусть меня отпоёт,
       пусть меня, беглеца, осенит
       белой ночью твоя
       неподвижная слава земная.
       Всё умолкнет вокруг.
       Только чёрный буксир закричит
       посредине реки,
       исступлённо борясь с темнотою,
       и летящая ночь
       эту бедную жизнь обручит
       с красотою твоей
       и с посмертной моей правотою.
     Насчёт посмертной правоты полного единодушия нет, но об этом в других главах.
     Любовь к Ленинграду породит городскую тему – одну из главных в  творчестве Бродского. Строчки стихов переполнятся названиями городов, улиц, площадей, бесконечным рядом выстроятся портики, фасады, капители, арки… Но всё это – потом. А пока на дворе 1941 год, первая блокадная зима, эвакуация в Череповец – город, в котором осознал себя стихотворцем будущий «Король поэтов» Игорь Северянин, а спустя десятилетия родится поэт нового времени – Александр Башлачёв. Здесь Иосиф научился читать, хотя рос под присмотром соседей – мать работала переводчицей в лагере для военнопленных, отец был на фронте. В родной город Мария Моисеевна с сыном вернулись после прорыва блокады. Жили в комнате матери на улице Рылеева, рядом со Спасо-Преображенским собором. Первые детские воспоминания сохранили облик полуживого Ленинграда тех страшных лет.
      Пришло время – пошёл в школу. Интереса к школярству не было, учился скверно. Вернувшись с фронта, отец, раздосадованный двойками и замечаниями в дневнике, взялся за ремень. Не помогало – уже тогда в Иосифе угадывались признаки невротика: был вспыльчивым, упрямым, конфликтным. Справляться со своими эмоциями не мог. Отношения с родителями превратились в череду скандалов.
     В дни перемирий Александр Иванович пытался отыскать подходы к сыну. Замечательный фотограф, он сумел увлечь этим занятием Иосифа. Учил его азам фотомастерства, вместе колдовали над растворами, проявляли и печатали фотоснимки. Пройдут годы, и это ремесло пригодится Иосифу. 
     После войны Александр Иванович, капитан 3 ранга, служил заведующим фотолабораторией Военно-Морского музея, и часто приводил на работу сына. Иосиф заворожённо вглядывался в огромные портреты флотоводцев, увлечённо рассматривал бинокли, корабельные компасы, секстанты. Влюбился в Военно-Морской Андреевский флаг. Задумал стать флотским офицером и даже предпринял неудачную попытку поступить в военное училище подводного флота.
     Из музея домой они возвращались пешком через самый центр города. Хорошо образованный Александр Иванович рассказывал сыну о Ленинграде, его истории, архитектуре, показывал исторические места. Это захватывало. Иосиф всматривался, вслушивался, запоминал. Потом признается: «Надо сказать, что из этих фасадов и портиков – классических, в стиле модерн, эклектических, с их колоннами, пилястрами, лепными головами мифических животных и людей – из их орнаментов и кариатид, подпирающих балконы, из торсов в нишах подъездов я узнал об истории нашего мира больше, чем впоследствии из любой книги».
     Город завораживал, околдовывал мальчика. Переполнял его впечатлительную душу. Слыхом не слышав ещё ни о каком Мандельштаме, Иосиф ощущал Ленинград знакомым «до слёз, до прожилок, до детских припухлых желёз». Уже в раннем «Петербургском романе» Бродский заявит:

   Нельзя мне более. В романе
         не я, а город мой герой…

     Родство с городом было таким, словно в жилах у него текла не кровь, а холодная влага питерских рек и каналов, те самые «серые цинковые волны» из которых потом родятся «все рифмы,…тот блеклый голос, вьющийся между ними».
     Спустя много лет в «Путеводителе по переименованному городу» Бродский воздаст хвалу любимой субстанции: «Своим быстрым великолепием город обязан повсеместному там наличию воды… Человек, рождённый в этом городе, нахаживает пешком, по крайне мере смолоду, не меньше, чем хороший бедуин… оттого, что идти под этим небом, по набережным коричневого гранита, вдоль огромной серой реки, есть само по себе раздвижение жизни и школа дальнозоркости».
     Но кроме «школы дальнозоркости» была ещё и обычная средняя школа, а у нашего героя целых шесть – надолго не задерживался ни в одной: двойки, второгодничество, конфликты с учителями. В восьмом классе Иосиф бросает учёбу и устраивается учеником фрезеровщика на завод «Арсенал».
     К этому времени родители получили две комнаты в коммуналке, семья переехала в знаменитый дом Мурузи на углу Литейного и Пестеля.  Знак судьбы: этот адрес неразрывно связан с русской литературой. Здесь заканчивал «Левшу» Н. Лесков, жил литератор Д. Философов, Д. Мережковский и З. Гиппиус принимали творческую богему в своём знаменитом салоне. В стенах шедевра неомавританской архитектуры А. Куприн услышал историю, ставшую сюжетом «Гранатового браслета». Где-то рядом Достоевский поселил генерала Епанчина из «Идиота». В доме Мурузи размещалась литературная студия, в которой бывали А. Блок, М. Горький, С. Есенин, М. Зощенко. В квартире семьи поэта В. Пяста проходили заседания «Цеха поэтов», а Н. Гумилёв организовал в этих стенах «Дом поэтов», в котором вместе с К. Чуковским вёл занятия с литературной молодёжью.
     В ранних стихах Бродский писал:
    
       Меж Пестеля и Маяковской
       стоит шестиэтажный дом.
       Когда-то юный Мережковский
       и Гиппиус прожили в нём

       два года этого столетья.
       Теперь на третьем этаже
       живёт герой, и время вертит
       свой циферблат в его душе.

     Пройдёт много лет и в эссе «Полторы комнаты» поэт расскажет о своей жизни в доме Мурузи. Уже тогда в характере Иосифа угадывались его главные черты: стремление к независимости и тяга к одиночеству: от родителей юноша отгородился шкафами и полками, создав своё личное суверенное пространство. А когда через несколько лет освободилась комната приятеля в коммуналке на улице Воинова, стремительно переместился туда, освободившись от родительских нравоучений.
     Мария Моисеевна, истинная еврейская мама, недовольство сыном прятала на самое дно своей души, помышляя лишь чтобы мальчик был накормлен домашними котлетками и одет по погоде – не простудился бы. Лишь изредка она позволяла себе упрёки:
     – Опять ты читаешь своего Дос Пассоса? А кто будет читать Тургенева?
     – Что ты хочешь от него – мрачно откликался отец – одно слово – бездельник!
     Мудрого, глубоко понимающего жизнь Александра Ивановича раздражало поведение сына. Зачем бросил школу? Почему не помышляет о реальной, земной профессии? Отчего перебивается случайными заработками, покупая при этом у фарцовщиков на скромные деньги родителей джинсы и «Мальборо»?! 
     От дома Мурузи до завода «Арсенал» недалеко. Почти год Иосиф ежедневно проделывал путь по этому маршруту. С сарказмом вспоминал:

       В автобусе утром я еду туда,
       где ждёт меня страшная рожа труда.

 Работа фрезеровщиком – самый долгий эпизод в его трудовой биографии того времени. За восемь лет, с 1956 по 1963 год, он сменил тринадцать мест работы. Был помощником прозектора в морге, кочегаром в бане, матросом на маяке. Подолгу нигде не задерживался, зачастую – из-за ершистости и неуживчивости. Когда дело дойдёт до обвинений в тунеядстве, выяснится, что в понимании судьи Бродский трудился в среднем три месяца в году.
     С 1957 года в летние месяцы Йосиф начал работать в геологических экспедициях. Занятие не из лёгких: сутками напролёт пробиваться по бездорожью тундры или тайги, волоча на себе геологические приборы. Физически крепкий, он не страшился этих испытаний, напротив, видел в них способ становления личности, изучение жизни и поиск своего места в ней. Привлекало и другое – Муза дальних странствий в те годы уже будоражила его воображение, а, главное, «работа в геологических партиях освобождала молодого человека от бюрократического надзора и контроля» – объяснял Бродский. 
     С экспедициями Иосиф побывал у Белого моря, в Восточной Сибири, в Якутии, Северном Казахстане.  Народ в отрядах собирался разношёрстный: люди с мутными биографиями перемешивались с молодыми романтиками, распевавшими под гитару культовую для того поколения песню Юрия Кукина:

        Люди посланы делами,
        Люди едут за деньгами,
        Убегают от обиды, от тоски...
        А я еду, а я еду за мечтами,
        За туманом и за запахом тайги.

     Молодёжь романтична всегда, но в те годы, названные с лёгкой руки Ильи Эренбурга «оттепелью», в поездки «за мечтами, за туманом и за запахом  тайги» стремилась поголовно.  Молодёжным культом стали палатка, костёр и песни под гитару. Увлечение поэзией приняло размах эпидемии. Выступления Рождественского, Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной собирали огромные стадионы. Бурный романтический всплеск породил невиданный конкурс на геологоразведочный факультет ленинградского Горного института. До начала знаменитой всенародной дискуссии о «физиках и лириках», профессия геолога была невероятно модной. И, конечно же, на волне всеобщего увлечения поэзией, в Горном институте действовало литературное объединение. Руководимое Глебом Семёновым, оно дало путёвку в литературную жизнь А. Битову, Г. Горбовскому, А. Городницкому. Был среди участников объединения и Владимир Британишский. В 1957 году его стихи попали в руки Бродского. Позднее Иосиф рассказывал, что с этого и начался его поэтический путь:
«Я подумал, что на эту же самую тему можно и получше написать. Такая амбициозность-неамбициозность, что-то вроде этого. И я чего-то там начал сочинять сам. И так оно и пошло».