Читая Восемнадцатый-2

Владимир Лорченков
Ночь в Кербе

Он ворвался в мое читательское пространство, и … читать себя заставил. Целенаправленно стал искать его тексты, в том числе и в «журнальном зале» - далеко не со многими авторами такое бывает. Несмотря на, в целом, скептическое отношение к современной русской (или «русскоязычной»?) художественной литературе, этого автора из Молдавии (или Канады) я, безусловно, выделил и записал в свои любимые. За это стоит поблагодарить некого блоггера с ремесленным ником. («Сапожник» разместил в своём ЖЖ «Дельфина и русалку» - статью ВВЛ о «Мастере и Маргарите», культовом романе советской образованщины, прочитанным совсем бругими глазами.
Писатель мне понравился и это при том, что многие тексты Лорченкова прочитать не удалось. Хотя я их и открывал. Пишет он хорошо, но мне важно не только КАК, но и ПРО ЧТО. Так вот, чаще всего читать про то, о чем Лорченков пишет, просто не хочется. Не интересно. Ну, что, например, может привлечь в том, о чем наш автор мог знать и наблюдать? Как вечно пьяный нацгопник «сел на БТР» и поехал в Тирасполь убивать русских школьников. Или – что было до и после этой «героической операции»? О морально-бытовом разложении на окраинах бывшей империи? Романтизировать Кишинеу, сделав его мистическим городом? Но подобное не удалось даже О.Памуку со Стамбулом, хотя казалось бы – Византия. Да, сплошная Византия. Сгнившая и выродившаяся даже не до основания, а еще глубже.
А вот когда материал позволяет развернуться, то получается даже без «смерти автора». Получается, я бы даже сказал, вполне «на мировом уровне», современном, конечно, а не «классики». И вот «Ночь» вышла нормально, великолепно просто вышла.
Усталый и разочарованный писатель соглашается принять участие в литературном фестивале на юге Франции, в бывших землях катаров. Там он влюбляется в чтицу, несуразную и прекрасную. Но почему городки, в которых разворачивается действие, считаются незаселенными, почему Ева так напоминает казненную еретичку с барельефа? Игра, постмодерн с магическим реализмом в одном флаконе, но интересно читать и «просто так», наивно воспринимая всё как трогательную любовную историю. Ну, и масса деталей о культуре французской провинции, о современных европейцах, неполиткорректные вопросы о миграционных волнах, о судьбе современной культуры.
Нет, просто великолепно может написать Лорченков, если возьмет интересную тему. Помыкавшись по россиянским литжурналам, узнав нравы «литературных захребетников», показал варварски блатную сущность всяких там «димбыковых», поработав журналистом в Молдавии и гидом в Турции, сын распавшейся империи плюнул на все это и переехал в Монреаль.
Остается пожелать ему достойных тем и сюжетов, а нам интересного чтения того, что выходит из под его клавиатуры. Только не про спущенную воду в разоренном кишиневском бассейне, пожалуйста.
Впрочем, любителям родной литературы, то есть тем, для кого Россия – это Родина, где бы они не жили, а русские – это Свои, чтобы на вытворяла «элитка», я бы порекомендовал лорченкоские эссе о Русских писателях и поэтах. Чехов, Зощенко, Булгаков. Тургенев, Пушкин, Лермонтов, Есенин… Некоторых так и хочется перечитать снова и по-новому! Есть и критика «элементов антисистемы»: Шаламов Стругацкие,  Леха Толстой… «Любовь русского к советской литературе – это … стокгольмский синдром».  Написано все оригинально и свежо. Можно спорить, но хорошо очищает от коросты коммунистического партийного литературоведения, от того совкового идиотизма, что прилип к мозгам еще со школьных уроков литературы. Правда-правда, серия литературным портретов, что нарисовал В.В.Лорченков, понравилась мне у него больше всего остального.


Юрий М.Нагибин
Дневник

Долго не хотел читать этот дневник, так как мне сильно не нравился автор. Но все же открыл. Впечатления, что писавший был с сильнейшей внутренней червоточиной. Записи открываются тетрадью 1942 года, писавшейся у страшного Мясного Бора. Конечно, «писателем-фронтовиком» Нагибина можно назвать весьма условно – это не Виктор Астафьев с его романом «Прокляты и убиты» и не Вячеслав Кондратьев на ржевском «передке».  Вместе с другими подобными «фронтовыми писателями» (вроде сталинского орла Симонова) Н. обитался при штабах и в редакциях фронтовых печатных органов. Но все-таки бомбили, и кое-какие виды повидал, был контужен. Поражает порой какая-то циничная бесчувственность: зачем, к примеру, описывая голосящих (по убитому отцу) девочек грубо указывать, что они часто «выбегали поссать». Социопатия присутствовала в Нагнибине в весьма значительной степени.
От послевоенных нагибинских записей (с весьма большим перерывом) несет советской коммуналкой: мочой, водкой и ****ством. (В духе последнего характеризует его тот же Астафьев, и не зря). Житуха привилегированного советского интеллигента, внутренний надрыв и противоречия с самим собой. О себе любимом в основном и пишет, тем записи и интересны. Историко-политический контекст присутствует в минимальной степени: какие-то знакомые вернулись из лагерей, побывал в бандеровских краях, нажрались на банкете совписов в кремле, был на похоронах А.Платонова и Зощенко…
По сравнению с жизнью миллионов других советских человеков жизнь Юрия Марковича была очень хороша. Не репрессировали. Материальное благополучие. Блудил, пьянствовал по кисловодскам-коктебелям, охотился на Мещере, жил на писательской даче, много ездил за границу и эти зарубежные вояжи описаны с наибольшим энтузиазмом. Финляния, Германия, Япония, Италия, Африка…  Десятки стран. Приступы обиды и ненависти, когда не выпускали.
Конечно, культурный уровень Н. был много выше среднесовкового. Если последний предполагал чтение бубенновых-шолоховых, но наш писатель смолоду знал селинов-прустов. Но если с совка одноклеточного многого не потребуешь, то почему же Н., весь такой сложно-утонченный не «держался» и часто вел себя как скот. Среда заедала или бабы покою не давали? Угораздило связаться даже с Б.Ахмадулиной. Но с последней официальной женой, то ли шестой, то ли с пятой, вроде бы повезло.
Как литератора Нагибина оценить мне трудно. Что-то читал. Но помню лишь очерк о Ю.Боргене, статью про Чайковского-урнинга, да рассказ «Зимний дуб», который проходили в школе. Читал что-то еще, но ничего особенного. Наверно, Нагибин был неплохим профессиональным литератором, но это был именно советский писатель, замкнутый в своем времени, хотя и с отличиями. Потом можно читать, пожалуй, только дневник.
Дух трудных  и загадочных (для меня) пятидесятых и далее нагибинский дневник передает. Потом пошел уже более известный мне материал. Культурка гнила. Нагибин профессионально работал и чувствовал отвращение. Какое-то совершенно дикое совковое пьянство. Нелестные характеристики знаковых литераторов – а за что им льстить! Примеры вырождения многих представителей «народа». Многие были гораздо хуже ЮН, что он не забывал отметить. С чувством писал о домашних животных и неплохо о природе. Тогда многие пытались убежать «назад к природе». Однако присутствие «посреди природы» человеков советских всё портило. На охоту катался: охота на подсадную утку – это один из самых мерзких способов погубления жизни.  А так, природу любил, любовался, литературно отображал. Ездил в агитпоездки, например, на дурацкий БАМ. Культурно посещал исторические места.
Из фильмов помню «Дерсу Узала» А.Куросавы. Не «Председателя» же смотреть. Но о японском режиссере тоже написал нелицеприятно. Мизантроп или объективно?
Все же, наверно, он был лучше своих товарищей, «инженеров человеческих душ». Доносов, как уверяет, не писал. Ну, это просто нравственный подвиг! Все познается в сравнении.
Но вот сравнить – культурный продукт совка и то, что было сделано в мире. Советские «творческие работники» гораздо были жаловаться, что их зажимают, не печатают, не выпускают за границу (в случае Нагибина – это просто смешно, и в свободное время мало кто может похвастаться таким туризмом за государственный счет!), не дают свободы, в общем. Но, на самом деле, истинной жертвой «железного занавеса» были наши культурные люди, которые вынуждены были, в основном, довольствоваться культурной продукцией нагибиных и михалковых (разница есть, но не очень большая!), мы, как недобровольные потребители «социалистического реализма» пострадали недополучали больше всех! Это не укор лично Нагибину – он то старался как-то «просвещать», «открывать» и т.д. Но печать совка была несмываема и у него. (Хотя вот михалковская семейка у Н. показана неплохо. Гены! Ну и другие «кумиры», смахивающие на уродов, тоже описаны кратко, но рельефно). Очерки о Галиче и Мандельштами не впечатлили – не до них сейчас.
В последние десятилетия жизни, Дневник Н. становится подробнее и конкретнее. И даже его автор-герой становится более симпатичным: здоровье подорвано и для прежней порочной уже жизни сил уже не оставалось. Да и понимать он стал кое-что, способность к развитию у этой личности все-таки присутствовала. Неприятности оттого, что не смог до конца раствориться в «советской мерзости», совесть все же была. Хоть на компромиссы и шел. Но и успех был обеспечен во-многом благодаря совпадению с системой. Сливался и отличался.
В нагибинских записях много фекального. Автор часто фиксирует свое внимание на дерьме. Наверно, в этой стране такое вполне объяснимо. Однако много и интересного, страницами выписывал созвучные мысли. Да, еще раз отметим, способность к развитию у Нагибина присутствовала: ёпарь-алкоголик к концу книги становится критически мыслящим интеллектуалом, порой даже философом. Изданные записи доведены до начала «катастройки» (хорошо, что не позднее). Для своего времени – ценный человеческий документ. Ментальный слепок, документальное подтверждение, что большой и больной Совок нормально жить и развиваться не мог, как и быть реформированным. Хотя мог бы еще погнить в прежних декорациях, но велика ли разница!


Игорь Карпусь
Свое и чужое: дневник современника

Нашел в сети этот дневник и зачитался. Так все оказалось близко и знакомо, хотя автор мне не ровесник (родился в год Победы) и по биографии не близок. Можно понять, что он работал в школе и водил экскурсии, жил на российском юге и в Сибири, немного путешествовал.
Записи начинаются с осени 1967 года, период с середины 70-х и до «перестройки» представлен очень фрагментарно, а вот записи времен горбачевщины-ельцинщины представлены довольно репрезентативно. Лихие девяностые – невыносимы, а штампы и предрассудки перестройки, которые сам разделял – честно – вызывают злой смех.  Но из спетой песни слова не выкинешь – это было бы нечестно.
Автор – увлеченный книгочей, что сразу с ним роднит. Рассуждения о музыке и т.п. дилетанские, но искренние. И еще: такие знакомые настроения и чувства при всей несхожести характеров и жизненного пути. Очень много наивной веры в транслируемые «идеалы», надежды и штампы, явная нехватка информации  и довольно однообразная интеллектуальная пища интеллигента эпохи «совка».
Жизненные проблемы, как можно понять из обрывочных строк – семейные неурядицы и невезение. Испорченные, несчастные и делающие несчастным бабенки, которые на вопрос, за каким бы мужчиной пошли на край света, отвечают «ни за каким». Бытовые проблемы, которые соотечественникам легко представить, не забивают до конца поисков духа. Это и спасает и внушает надежды. Страшное десятилетие девяностых заканчивается пушкинским юбилеем и возвращением к «нашему всему». Это оставляет какую-то надежды, даже при известном продолжении нашей несчастной истории…



Шатобриан
Замогильные записки

Каким чудом соглашается человек делать то, что он делает на земле,  - соглашается, зная, что он обречён на смерть.



П.А.Вяземский
Старая записная книжка

Беда иной литературы и заключается в том, что мысляще люди не пишут. А пишущие люди не мыслят…
Грамотные люди наши мало умны, а умные люди мало грамотны.


Фредерик Бегбедер
Вечная жизнь

Как проза - это очень слабо. Зародилась даже мыслишка о том, что литературным образом тему мог бы лучше раскрыть другой популярный француз –  Тома (известный как Уэльбек).
Сюжет, куда  автор втискивает беседы с передовыми спецами по продлению жизни и прочее, притянут за уши. Персонажи вместе с домашним роботом напоминают героев комикса. Но, возможно, что это и есть нынешняя культура/литература, а мы этого просто не понимаем и не можем оценить такую моду.
Поглощенные и деморализованные ужасами нашего городка не обращают особого внимания на опасности более фундаментальные. А в центрах цивилизации творится межбазовое безумие, связанное с устремлениями превзойти человека со стороны трансгуманистов и имморталистов; привычная эпоха исчерпала себя, кажется, что все более популярной становится идея о безнадежности нашего вида и необходимости подыскать ему замену. Одна бесчеловечность стремится превзойти цивилизацию, другая отказывается от ее общепринятых достижений: периферия в тисках.
Устремления к постчеловеку – не новость. Синтетики, киборги и големы происходят из одного источника. Кто в реале меняет «психоисторию»! В ХХ веке как-то удалось справиться с нацистской чумой и отрицанием человека ради «белокурой бестии». Такого рода трактовки Ницше имели перед глазами схожие стратегии и пытались своих врагов-учителей попросту сжечь. Не удалось, поле осталось за противниками коричневых чудовищ – всеми этими «суперменами» бэтмэнами и прочими спайдерменами – големами настоящего, которые через контроль их распространителей над медиа приносили миллиарды. Но ведь эти фантазии, рассчитанные на тупых подростков, стали руководством к действию, как, например, в добавлении организму  чужих генов и прочих подобных экспериментов. Мировая война – это сражения воображений. Глобальные схватки развернулись и в лабораториях и на экранах. Понимают ли наивные энтузиасты обновления человека, чьим интересам будут служить высокотехнологичные големы, над которыми сейчас кипит напряженная работа. Опыты выведения коммунистического «нового человека» и аналогичные тоталитарные попытки ничему не научили?
Однако прежде чем изменить тела, нужно перепрограммировать мозги.
Герой «Вечной жизни» вроде бы одумался и решил добиваться бессмертия традиционным образом – через своих дочерей. Но можно ли и дальше рассчитывать на подобный хэппи-энд?


Дональд Рейфилд
Жизнь Антона Чехова


Англичане снабжают нас своими трактовками: прошумел «Берег утопии», теперь вот эта биография. Откладывал, но все же прочитал. Отношение к книге, как и к её герою, неоднозначное.
Чехова никогда до конца не понимал и не принимал, впрочем, «отдавая должное». Что-то нравилось, что-то нет, поездка на Сахалин восхищала, многое отталкивало. Суворина он, похоже, предал, а ведь без его помощи мог бы и не пробиться. Преимущество зарубежного слависта перед отечественными  биографами в его преодолении табу. Нашим пуристам многое приходилось выпускать, а Р. спокойно цитирует что-нибудь типа «будем тараканиться с циркистками». Отношение Антона Павловича к женщинам было довольно своеобразными и популярное тогда словечко «тараканить» довольно характерно; впрочем, тогдашний быт и нравы сегодня могут ужаснуть, даже на примере чеховской жизни и творчества, если выйти за рамки школьных хрестоматий. Но ведь жили как-то, хоть и шли к катастрофе. К счастью, писатель до нее не дожил.
Книга подробна, но скучна. Кое-что уточняешь, но на перечитывание Чехова она не вдохновила.


Эрнст Юнгер
Эвмесвиль

Великолепный роман, один из самых важных романов ХХ века. Хотя «романом» назвать творение Юнгера можно лишь с оговорками. Скорее он напоминает большое эссе по философии истории и/или сборник афоризмов.
От долгого чтения получаешь немалое интеллектуальное удовольствие. Игра с мифами и образами, которые отражают прообраз, великолепна. Для художника, литератора, «мусического человека» - это самое то. Но вот если вместо всего этого попробовать спроецировать социологический срез «реальной политики», то здесь Юнгер, конечно, предстает как ребенок, верящий в Лесного Царя или что-то подобное.  Повторим, речь идет не о литературных упущениях или философских апелляциях и аргументах в сторону «Новой науки» или «Единственного». Здесь все великолепно. Но почему же при этом такие страшные ошибки на практике, которая никак не хочет соответствовать своей возвышенно-романтическое проекции. Вот и великий Э.Юнгер видит в озлобленном пролетарии Рабочего, в послевоенном реваншизме Консервативную Революцию, а в узурпаторе, устроившем госпереворот, - великолепного Кондора. Это … как в неприличном анекдоте: «фантазер, е… его мать!». Такого же рода фантазерами были и великие мыслители-единомышленники Юнгера – Карл Шмитт и Мартин Хайдеггер. Приумножили они сущности сверх меры и сами в них трагически запутались. Нет, для них самих все обошлось счастливо, по сравнению с десятками миллионов жертв Идей, сами идеологи прожили по целому столетию, но что значит для мыслителя трагическое заблуждение. Не более ли это страшно, чем ранняя гибель – или нет? Ведь и из великих заблуждений можно что-то почерпнуть.
Роман Юнгера можно отнести не только к дистопиям, но и к фантастике. Придумать (еще в «Гелиополе») фонофор – как аналог мобильника, подчеркнуть значение электронных (энергетических) денег – еще до распространения банковских карт, обозначить конфликт между экономистами и экологами, обозначить физику и генетику, как «подкоп под фундамент человечности» и определить противоречие «леса» и «катакомб», как два направления изменения человеческой природы – это дорогого стоит. Юнгер – мудрец. Хотя кибернетически-информационное направление «подкопа под человека», он, кажется, просмотрел (или видел не так явно, как «информация» и «алгоритмы» стирают границы между живым и неживым – но это уже реальность 21-го века – по Юнгеру - века титанов, «промежуточного столетия», когда торжествует техника, а человеку жить крайне неуютно.
Претензии по ходу романа? Ну, пожалуйста. Образы властителей, которые историк-бармен наблюдает на касбе – НЕдостоверны. В эпоху «конца истории» и «постправды» будут ли главари бандитов, захвативших город или государство, интересоваться мнением ученых и художников, будут ли они чинно пить напитки и вести умные беседы (а не приумножать в невероятных масштабах свое материальное богатство), будут ли они покровительствовать историческим исследованиям, («люминар» - как часть интернета, посвященная истории, где можно обратиться к любому ее периоду), а не рассматривать «историческую науку» как инструмент для примитивных сказочек, для укрепления своей незаконной власти. Ну, зачем этот премудрый немец рассказывает нам такие сказки, а ведь самому ему сколько пережить пришлось!
Зачем (по сюжету, которых хоть слабо, но прощупывается) Венатор готовит себе «укрывище» (похожее, на ту комнату-хижину, в которой Юнгер провел столь много часов на французском фронте, во время странной войны? Убежище так и не пригодилось – разве что для сохранения его Дневника – а сам «анарх» отправился вместе с Кондором и Ко через пустыню. А ведь уверял, что не приносит клятв и будет действовать по обстоятельствам и самостоятельно. Ну, возможно, «ученый» опять не рассчитал и захотел оказаться в «середине». Вместе с «ослами» - что знаменательно.
От книги просто в восторге, несмотря на все «но». Странно даже, что первый приступ «Эвмесвиля», несколько лет назад,  был неудачным – даже и не начался мной как читателем. Многого, конечно, на русском языке не хватает. Не переведены другие послевоенные романы Юнгера, не издана у нас его переписка с К.Шмиттом (для понимания «Эвмесвиля» она была бы очень кстати – «стервятники» затормозили начавшийся было процесс трансляции или просто общий распад?). Наконец, не помешало бы ознакомиться с подробной биографией Юнгера. Пока же спасибо за Дневники и «Эвмесвиль» с «Гелиополем» - великие романы о жизни после конца истории.


Антоний Либера
Мадам

С трудом мог представить, что мне понравится роман польского автора, да еще с постоянными выпадами против нашей страны. И тем не менее, «Мадам» прочел с энтузиазмом.
Книга вроде бы очень схематичная, образцовая «антисоветчина», но написана так зажигательно и с немалым литературным мастерством. Собственно, эта литературность и привлекает; фактически история любви к учительнице кончилась «ничем» (а чем должна/могла была кончиться?).
Только в юности человек ощущает всю полноту жизни, но без культуры-литературы-искусства все это было бы просто «природным феноменом». Волнения во время просмотра «Федры» - прекрасное двойное описание – это совсем не то, что попытки заглянуть под юбку. Если бы Виктория после выпускного позволила бы себя поцеловать – это было бы «кичем», а его и так кругом было в избытке, да и на превозносимом Западе он побеждал, о чем и свидетельствовал фильм Лелюша.
По сути, получился неплохой роман воспитания. Начав с сексуального восторга перед недосягаемой директрисой с ее французскими духами и нарядами, герой узнает о ней практически всё», но и сам духовной растет, избегая ловушек «народной демократии» и не смешиваясь с той старательно копимой массой навоза, которая в авгиевых конюшнях посткоммунизма так и не позволила некоторым странам утвердить нормальное настоящее и найти достойное будущее. В Польше всего этого тоже было в избытке, но все же были и такие, как ученик французского класса, ставший писателем, а главное оставшийся свободным человеком.
Нет, я просто зачитался. Польского гонора и превознесения прекрасной Франции (которая на наших глазах становилась уже не такой «belle») в книге переизбыток, выпадов в восточную сторону – тоже, но, может быть, стоит поверить автору и пересмотреть свое отношение к Кюстину?..
Виктория
Она была сильной и гордой, и как бы независимой от безнравственной и уродливой польской реальности, творимой в унылом безумии народной демократии. Всем своим существом она говорила «нет» этому миру.


Жюльен Грак
Побережье Сирта


Замечательный роман. Странный роман. «Сюрреалистический реализм», если можно так выразиться.
Быстро прочесть не удалось. Текст тягучий, вязкий. Если следовать чеховскому совету, а также сюжетной канве, то повествование можно было бы уместить в средний рассказ. Но рассказ Грака не о событиях в вымышленной стране, а о состоянии душ в «закатные эпохи», о том, что заставляет цивилизацию кончать самоубийством, когда жизнь кажется скучнее гибели. Ну, и еще «красивости» в описании пейзажей и настроений – фирменное отличие граковской прозы.
Долго читал – долго ли буду вспоминать? Пока же «Сирт» кажется мне важным романом ХХ века, как бы делящим столетия надвое – и по времени выхода, и по смыслу.
Ещё. Хотелось бы почитать позднюю эссеистику Жюльена Грака – от «фикшен» за прошедшие полвека сильно устаешь, но вряд ли её у нас переведут. Когда сумерки сгустились, уже не до этого.



Вяч. Назаров
Зеленые двери Земли. Силайское яблоко.


Советскую фантастику 1980-х годов (и других десятилетий) читать почти совсем невозможно (за редким исключением). Читать – как художественные тексты, а не в целях изучения истории массового сознания и/или психопатологий. Это – тупик: литературный и интеллектуальный.
Но все-таки среди графоманских куч можно отыскать что-то интересное и не слишком известное. Вячеслав Назаров из «школы Ефремова», на мой взгляд, является таким редким исключением.
Его повести довольно поэтичны, «сюжетны» (в смысле развития) и концептуально интересны. Спорить с расистской критикой по поводу упомянутой «школы» не имеет смысла. Это – взгляд алиенов. Но считать скромных фантастических затейников фигурами, равными Че… Чемберлену и прочими «антифашистскими» истериками – это патология и какой-то маниакальный идиотизм. Впрочем, если речь идет о стремлении к тоталитарному доминирования и нетерпимости к любому иному мнению, а также даже робкому намеку на совершенные  врагом преступления, то тогда истерики каганских-шнирельманов вполне объяснимы. Ну, да черт с ними (действительно – с ними!)
Фантастическая проза Назарова жанрово хороша, хотя несет на себе неизбежную печать времени и «застойных» ограничений. Идей дружбы женщины и ее сына с дельфинами, которые представляют древнюю и высокоразвитую цивилизацию  – в русле модного тогда и немногим ранее тренда («День дельфина» и пр.). Но расклад выходит нестандартный. Дельфины («бессмертные» среди них) считают, что люди пока еще не готовы многое знать. А ведь действительно – к чему могут привести ядерная физика и создание компьютерных алгоритмов. Крайне несовершенные  в моральном и интеллектуальном отношении людишки, ради власти и наживы,  лезут в области, соприкосновение с которыми может их просто погубить.
Сапиенсам так и не удается стать нормальными и разумными людьми (Назаров считает, что это не случайно, слишком многое на кону и есть заинтересованные в продолжении мерзости – попытки вырваться из нее пресекаются). Автора повести «Силайское яблоко» можно обвинить в увлечении «конспиралогией», но если отбросить затертые штампы и наивные стереотипы, то разве в нарисованной им фантастической картине что-то не так? Заинтересованы ли сверхбогачи и диктаторы в более справедливом распределении власти и богатства, а перед тем – Знания? Кто является проводником глобальной несправедливости? Так что модель планеты, куда прибывает инспектор-сибиряк Шанин, и устройства тамошних порядков, вполне актуальна и для нашего голубого шарика. Деятельность Врага приводит к тому, что «гниет само время».
Просто удивительно, что советский журналист, с соответствующим воспитанием, мог быть столь видящим и прозорливым.



Герман Гессе, или Жизнь Мага

Жаклин и Мишель Синэс


Довольно странно читал эту книгу. Когда она вышла, то, пролистав, я ею не заинтересовался, фигура ГГ была не периферии моего читательского внимания внимания. В студенчестве я этим писателем очень увлекался, но потом как-то охладел, хотя иногда и перечитывал.
И вот, что-то опять  потянуло на Гессе, возможно, в связи с усилиями понять западные усилия постичь восточную мудрость.
Но читать начал с середины, с неудачного «паломничества в страну Востока», предпринятого Гессе в реальности. Ну,  и дальше, когда биографические данные проясняют сюжет и героев любимых произведений (Демиана, Клингзора, Курортника, Гарри Галлера и Йозефа Кнехта.
После нобелевки писатель в общем-то «доживал на лаврах», но предыдущие десятилетия его жизни показали, что даже после сильнейшего кризиса в пожилом возрасте возможно обновиться и прийти к новой творческой продуктивности и найти подходящую женщину.  И – это внушает оптимизм.
На полях текста: о последних годах жизни написано как-то конспективно, по сравнению с молодостью (больше событий? источников? запала биографов?). Любопытно, что о немце-швейцарце написали французы.
Хочу вновь перечитать сборник произведений Г.Гессе, некогда бывший страшным дефицитом.


Жюльен Грак
Сумрачный красавец

Грак привлекателен, но холоден. Его персонажи «заброшены» в мир: на побережье Сирта, в прифронтовой лес или в отель на взморье. Пишет хорошо, но слишком красиво и многосложно – страницы описаний перелистываешь -  вспоминается тургеневский совет («Аркадий, не  говори красиво»). Роман переполнен литературными аллюзиями – это игра в литературу или порой даже литературщина.  Герои изъясняются как … литературные герои. Постоянные отсылки к Бальзаку, Стендалю, поэтам, а «гётевское «Избирательное сродство» (вспоминаешь) ведь тоже, кажется, закончилось довольно трагично, и в этом оно даже «вреднее» истории о Вертере. Игру в этот романтический суицид вряд ли можно воспринимать серьезно, несмотря на серьезные (более чем!) последствия. Если эта история реальна для послевоенных лет, то только с приставкой «сюр-».
Но писатель все-таки хорош.


Яна Завацкая
Ликей

Это самое известная книга Я.Завацкой. Забавно было перечитать роман, изданный более десяти лет назад и отражающий настроения предшествующего  десятилетия. «Роман-миссия», что называется,  «с идеей», но сейчас эти идеи кажутся еще более странными и реакционными. «Религиозное возрождение» на (РПЦ-уровне) состоялось – разумным людям всё окончательно стало очевидно. Не то, чтобы «эзотерика» нравилась, но чем лучше ортодоксия? Налицо  просто факт обострения  конкуренция за деньги и души легковерных.
Автор в своем тексте яростно спорит с «мистикой-эзотерикой» (отрицая свой прошлый опыт, когда она всего этого попробовала), стрелы летят в Штайнера, Д.Андреева, имлицитно в Ивана Ефремова (в аспектах «Агни-Йоги) идаже Солженицына (хотя он вроде выступал за «святую Русь», чем успешно распугал потенциальных сторонников перехода к современной цивилизованной жизни). «Ликей – это организация, созданная эмигрировавшим из России евреем, сплавившим в себе разнообразные культы в духе «нью-эйдж». Как смогли ликеиды захватить власть в Америке, а потом на всей планете это остается загадкой. Вообще, Запад описан Завацкой в духе кондовых совковых стереотипов, она как будто его не знает, хотя давно живет в эмиграции в Германии.
Сюжет «бабский» в худшем смысле этого слова. Женщина из Ликея, попав в Россию, влюбляется в бывшего ликеида-отказника, проникается  религиозным «духом», уступает своего любимого глупой местной корове и решает даже не сообщать мужчине о его ребенке. Такова по автору идеальная «нравственность». Конечно, хорошее образование не гарантирует высокой нравственности, но отчего моральными должны быть только «нищие духом».  То, что развитие и совершенствование человека яростно отрицаются на каждой странице, не может не бесить. Поповское стремление видеть человека рабом (вроде бы «божьим», но на практике не только!) торчит как шило из мешка. Сейчас – куда идет мир – и куда «ведет дорога к храму»! Дикость, коррупция, сплав криминальной власти и тупой поповщины. Основная критика Ликея, как можно  понять, ведется по поводу установленного им неравенства: совершенные ликеиды и все остальные. Но ведь неравенство – это биологический факт – лифты в идеальной обществе 22 века открыты, но большинство не хочет развиваться. Не хочет! А не только не может! – таковы неприятные факты о популяции хомо, но для Завацкой «тем хуже для фактов». Завацкая  ратует за «равенство» прямо-таки с коммунистическим фанатизмом. Синтез совка с гебеизированынм православием дает убойный результат: отрицание свободной личности и условия для ее развития. Возвращаясь к сюжеты: почему умный и мужественный Алексей должен жениться на бабище, которая мало на что способна, кроме биологических функций и молитв и расстаться с интересной современной Джейн. Разве работа над собой, пусть при благоприятном стечении обстоятельств, не заслуживает награды?
Завацкой, конечно, далеко до «толоконного Чарли», но ПГМ у нее наличествует без сомнения.  Ну, еще, конечно, подвижная психика, заставлявшая кидаться то в эотерику, то в воцерковление (для таких, разумеется, религия является благом). Но то, что ЯЗ, так сказать, изнутри показывает враждебность восточной христианской ортодоксии прогрессу, саморазвитию, свободе и ответственности – факт ценный. Спасибо автору за это.
 ЗЫ. Первую сотню страниц «махнул», сидя на пересадке во Внуково.
Джейн как раз прилетела в Пулково

Фёдор Абрамов
Из колена Аввакумова


Посмертный сборник замечательного русского писателя с предисловием его вдовы; вышел в годы гласности. Удовольствия от чтения не получил – слишком тяжело! Повести и рассказы объединены одной темой – гибелью северной деревни, несчастьями страдающей Руси. Абрамова в совке «прорабатывали», но печатали и даже хвалили и награждали. Но разве помогали слова – только сердце рвали. И сейчас остались уже только горькие воспоминания о сгинувшей в лихолетье русской деревне. Почти все вещи, за исключение рассказа о верной собаке, трагически погибшей в блокаду, посвящены до боли знакомым автору сельским северным сюжетам.
Разрушение традиционного уклада – это всегда трагедия, а тут ещё всё произошло так быстро. Старая жизнь не была идеальной. Вот в рассказе  о бабушке вспоминается, как ее отдали в монастырь по обету за выздоровевшего коня (девку за коня – не дикость ли!).  А потом стало все еще страшнее. Русский крестьянин был слит с природой и не успел приспособиться к переменам цивилизации, а тут еще подоспела революция с люмпенской психологией и идеологией. В итоге новое издание государственного крепостничества и девчонки в плохой обувке на лесосплаве – мало где еще так эксплуатировали людей. Выжившие старухи помнят всё, но они уже уходили в годы написания основного массива абрамовских вещей (1960-70-е гг.). Что было и что осталось? Деревня гибнет! Люди списаются и люмпенизируются.
Абрамов – «деревенщик», но, пожалуй, самый «городской» и суровый - большая правда требует больших жертв. И не уходит он, спасаясь, в описание природы, как, например, приспособившийся Пришвин. Северная природа показана у Абрамова с любовью, но страдает она, как и человек.  Сёмужку («Жила была семужка») убили острогой браконьеры, спасся только заяц Степка, не зарубленный, а отпущенный обратно в лес. Животные у писателя, особенно собаки, горды и помнят о своем достоинстве, как бы в укор холопам-колхозникам. Нет у Абрамова и пошлой деревенской «любови» в духе какого-нибудь «Пенькова» и аналогичных поделок на «колхозную тему» – «советская эротика» повести «Алька» оборачивается горькими слезами героини и неопределенности без особых надежд
Больше всего поразили «Пролетали лебеди» – потрясающий рассказ Фёдора Абрамова, затрагивающий национальные архетипы, которые содержатся в сказке про гусей-лебедей. Только вот в истории из рабской жизни северной советской деревни не будет счастливого конца. Несчастная баба рожает двойню: но аналог Иванушки – дурачок с большой головой, а сестрица, как водится красавица, но не оправдывает она свое имя «Надежда». Всего и радости у маленького деревенского дурачка посмотреть на прекрасных птиц и при этом простудиться насмерть, а Наденька умерла в тоске по братцу.
Надежды наши пролетели как далекие лебеди.




Ольга Шумяцкая, Марина Друбецкая
Мадам танцует босая

Поджанр «альтернативной истории» поначалу был довольно интересен, но за последние годы у нас выродился совершенно. Тысячи глуповатых графоманов сочиняют рецепты о том, как переиграть Цусиму и отправить попаданца к коммунистическому фюреру, дабы предупредить о нападении фюрера нацистского. В силу момента (до и после) понятно и стремление попаданцев  предотвратить 17-й год, но то не литература, а психотерапевтические упражнения. А вот представленный двумя дамами  роман – это литература и неплохая. Там и любовь, и характеры, и известные лица (или прототипы – «негативы»), и история кино- и фотоискусства: в последнем авторы профессионально разбираются. История развивается в альтернативных декорациях, главарей большевиков постреляли как бешеных собак. А безродный спаниэль горюет в кадре.
Читал не без удовольствия, хотя и долго. Написано легко и не без озорства. Кого только нет. Ну, «Изидора» учит девчонок танцевать босиком. А главная линия – это не слишком счастливая любовь между двумя мастерами кадра. В Эйсбаре виден С.Эйзенштейн, а Ленни – это, по-видимому, перенесенная в Россию Рифеншталь. Другая линия посвящена Ожогину, который устраивает русский Холливуд на месте Артека. Некоторые, как Родченко или Маяковский выступают в книге под своими именами. Поскольку революционные дружки последнего в альтернативной реальности проиграли, то горлану главарю некому оплатить новые зубы и он зарабатывает рекламой футбольных мячей. Футуризм-декадентство тоже идут фоном. Для интересующихся эпохой, текст может быть забавным материалом, чтобы угадывать параллели и соответствия с тем, что было на самом деле.
С.Эйсбар показан фанатиком кино, талантливым, но аморальным. Он и там снимает свой знаменитый штурм дворца, но поскольку победители другие, то фильма получается о «Защите Зимнего». Приблизился к власти – оттолкнул любовь, хорошо, что при отсутствии тоталитаризма женщина всего лишь поплачет, а не попадет в лагерь (как какая-нибудь Лина Прокофьева). Нет, правда, читателям есть о чем переживать. Написано гораздо интереснее и «эстетичнее», чем какие-нибудь глуповато католические упражнения Е.Чудиновой (у той в романе тоже большевики проиграли – господь уберег).
В «Мадам» торжествует искусство, а не политика.  Но это, наверно, стало возможным потому, что сотни других попаданцев предотвратили переворот бланко-масонов и терроро-бронштейнов.
Не зря старались.


Дуглас Ричардс
Квантовое зеркало

Неплохо для фантастического боевичка. Действие сменяется беседами в духе научпопа, реализация либидо смешивается с фантастическими предположениями.  Речь об извлечении необъятной энергии из «нулевого поля». Разгрузочную функцию книжка выполняет, хотя потом и становится нудноватой. В общем, дешевенький фантастический триллерок время скоротать.

Жозеф Кессель
Смутные времена. Владивосток 1918 – 1919

Повесть, больше напоминающая большой очерк. Взгляд на гражданскую войну с той» стороны, впечатления «интервента». Французский летчик в самом конце Великой войны завербовался для исполнения безумного плана союзников – остановить тевтонов на Урале. Они плывут через два океана, пересекают с триумфом Америку накануне введения сухого закона. Владивосток и агония России Союзники оказывают помощь Колчаку, но не верят в ее эффективность. Безумие конца, страсти доведенных до отчаяния женщин и мужчин, странная девушка Лена и предательство её главным героем. Переворот и гражданская война как следствие бескультурья и недостатка нравственных сил? «Ох уж эти русские». Или – это взгляд «союзников», которые поступили с Россией так, как французский офицер обошелся с доверившейся ему несчастной девушкой. Однако истоки этого несчастья были своими, «родными».
Автор привлек внимание, почитаем ещё.

Альфред Хейдок
Звезды Маньчжурии

Необычный  автор и оригинальные рассказы. В каждом есть мистическая составляющая, но вообще речь идет о русских людях, заброшенных в Маньчжурию. Там они растворились без остатка, как некогда какие-нибудь несториане. Еще одна грань нашей трагедии ХХ века.
Хор скорбящих голосов, то замирая, то усиливаясь, рассказывает о людском безумии, которому никогда не будет конца

Эммануэль Каррер
Жизни не похожие на мою

Собственно стал читать этого автора из-за его матери. Потомственная эмигрантка Каррер- д»Анкос в свое время сильно нашумела книжкой, где предсказывала распад «союза нерушимого» из-за обострения «братских отношений». Ну, а сын… Тему выбрал драматичную (судьбы людей, потерявших близких в цунами), сюжет мог бы быть неплохим, но скроено как-то все неладно. Получил представление – и хватит, писатель не заинтересовал.  Маман Каррер тоже, кстати, разочаровывает своими работами «постсоветского периода».


Марк Ламброн
Странники в ночи

Интересный и умный роман, давно не получал такого удовольствия от художественной литературы. Первоначально несколько раздражает перечисление имен и брендов, газетных новостей и выходящих фильмов, но потом  оказывается, что эти коллажи полезны для создания атмосферы прекрасной эпохи. Да, несмотря на все проблемы, послевоенные десятилетия были великолепны. Потом, правда. время стало портиться, кончилась лирическая эпоха, как гооврит героиня романа. Но сколько радости жизни заключалось в тех временах и как наивно счастливы были те, кто успел порадоваться. Даже за «железный занавес» кое-что долетало и хотелось быть похожими на героев и героинь наивных итало-французских лент хоть волосами, хоть тряпочкой какой-нибудь. Но в целом это счастье прошло мимо нас. Остались лишь воспоминания о нескольких часах погружения в иные миры в темном кинозале.
Роман строится по принципу триады. Сначала прекрасный Рим, потом отвратительный Нью-Йорк и все «снимается» Вьетнамом. «Ночью» ведь может быть не только темнота в военном бункере или наркотический ад, но и романтически-веселая атмосфера итальянского кино. Описано как будто очевидцем, но автор, обладающий несколькими престижными дипломами, родился в 50-е и лишь реконструировал атмосферу эпохи, сознательным свидетелем которой он быть не мог. «Идущие» - сочетание интеллектуального и любовного романа. Роман героя раздваивается между сестрами, а размышления о проходящих временах достаточно философичны и психологичны. Мальро вещает о поклонении идолов, а Уорхол выглядит убийцей и разрушителем не меньшим, чем Макнамара. Взрослый роман о взрослых людях, несмотря на наркотическую угрозу некоторым и «грязную войну» в Индокитае. Как же это далеко от тех, чья культура была насильственно адаптирована под разум подростка. У нас так и не было своей прекрасной эпохи, разве что какой-то жалкий эрзац.
Видимым итогом прочтения роман было для меня возрождения интереса к старым фильмам. Интересно, насколько лент хватит терпения. Но еще читая книгу, бросился разыскивать приличную копию «Сладкой жизни». Эх, дольче вита! Хороша Глаша, да не наша.
Трудно поверить, но этот роман дал импульс к просмотру старых фильмов, когда кинематограф был еще искусством - и их количество было больше сотни!


Борис Рыжий
В кварталах дальних и печальных

Имя этого молодого и небесталанного поэта стало «культовым» в определенных кругах. Повлиял на это и ранний суицид Рыжего, и найденная в его стихах «созвучность времени».
Я бы советовал просто знакомиться с поэзией Бориса Рыжего и не обращать внимания на комментарии и интерпретации, в том числе и особенно «совкоёрзающих». «Последний советский поэт»? Но я остаюсь при своем мнении: «советская поэзия – это оксюморон».
Мне многое в этих стихах и нравится, и не нравится, понятна позиция как обожателей, так и тех, кому «не пошло». Лучше всего, повторяю, остаться с этими строками наедине и проверять свои ощущения уже после. А без знакомства со стихами  БР дальше лучше не читать
Талант у Рыжего, безусловно, был и многие его строки хороши, что называется, «находят отклик у жушах» (причем, разных). На мой взгляд и вкус, «среда заела» и победила и жизнь, и творчество Рыжего.  Кровь и водка замутили источник. Вторчермет утилизировал «Царское Село», а поэты Серебряного или Золотого Века не могли найти наследников ни в люмпен-пролетарском Свердловске, ни в быдло-бандитском Ебурге. Блатняк за стеной забивает Баха (как в одном из стихов БР), выжранная на зимней скамейке водка приводит к иному опьянению, сходство поэтических образов лишь внешнее.
Та чужеродная и/или беспризорная гопота, которая сейчас нагло тусуется под видом «российской литературы» - это не наследники даже «по кривой».  Советский-постсоветский литератор  – русским НЕ наследник! (Наглядный портрет  этих жалких и пошлых крысенышей дается в «Роттердамском дневнике» - заметках БР о пьянстве и литераторах, поощрительно вывезенных за бугор). Вроде бы, владей не хочу, а не получается. Не дается им плененная русская литература.  Ну и судьба им некоторым мстит, как Рыжему или тому же Высоцкому. Ну, у тех была хотя бы совесть и неплохая поэзия, а у какого-нибудь жирного ДБычары – есть только необъятные аппетиты и желание жрать и гадить.
А парня Бориса жаль – хорошие иногда стихи получались, но наследником Аннинского и Блока, А.Григорьева и Пушкина он стать никак не мог, даже не случить суицида.
Всех денег на две папиросы
И на дорогу в никуда.
Хреново в городе Свердловске
Не только осенью, всегда.


Александр Тиняков
Стихотворения


Конечно, автор - аморальный тип и падший человек, но что уж так привязались к бедному «Одинокому». Ну, не хуже он был многих иных. Тот же Брюсов, к которого поэт немного учился, не менее аморален. А Тетерников-Сологуб не меньше Тинякова тянет на «подпольного человека». Достоевщина широко была разлита в том времени  и пространстве.
Поэта стали сильно травить после вскрытия истории его сотрудничества с «реакционной прессой» (похожая ситуация была и с В.Розановым). Но ведь как низко падали иные из его гонителей, что не мешает им занимать видное место в истории культуры-литературы. Двоемыслие и политкорректность бытовали и сто лет назад.
А тиняковские стихи иногда очень даже неплохи.

Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь
Падалью, полной червей.
Но пока жив – я ликую над трупами
Раньше умерших людей.
 (Одинокий)

О ревности:
Смеётся с другим лешачиха.
С другим лешачиха смеётся…

Современники:

Существованье беззаботное
В удел природа мне дала:
Живу – двуногое животное, -
Не зная ни добра, ни зла.
Всегда покорствую владыке я
Который держит бич и корм,
И чужды мне стремленья дикие
И жажда глупая реформ.


Неизданный Федор Сологуб


«Неизданный», на мой вкус, лучше изданного. Возможно, я пристрастен и, конечно, субъективен, но большой рекламы этого литератора я чураюсь и похвал не разделяю. Некоторые стихи ФС действительно удачны, но не более того, проза (с уклоном в реализм) скучна и сильно устарела, а та, что содержит мистико-фантастические элементы («Творимая легенда») не вполне вразумительна и сделана во многом по зарубежным лекалам. Символистской драматургии Сологуба я не знаю, для того, чтобы ее оценить, надо бы видеть постановку, но вряд ли это лучше «Балаганчика». Ну, что еще? Афоризмы иногда метки. Но тяжеловесны, письма – в духе «места и времени». Страдал немало, но не больше всех. В общем, на мой дилетантский взгляд, Сологуб в литературном отношении остался «кирпичом в сюртуке» (как обозвал его, кажется Жоржик Иванов).
Но есть у Тетерникова одна тема («тема» в кавычках), где он мог бы хорошо раскрыться, да не смог из-за стеснения и внешних обстоятельств. Речь, конечно, о садомазохистских элементах в его текстах, которые порой прорываются, но сильно ограничиваются. А ведь Сологуб, отпущенный на волю, мог бы сделаться культовым автором для соответствующей тусовки-субкультуры. И ничего в этом плохого нет, ведь расправил же гомосексуалист Кузмин свои «Крылья». Для автора крайне важно писать о том, что действительно его  волнует и захватывает, а способности были. Или – другой пример – еще одного «декадента» Валерия Брюсова. Ну строил он долгое время из себя «мэтра» поэзии. Но что такое его «Скифы» перед Блоковскими! Неравнозначность этих поэтов-символистов понятна каждому любителю поэзии. Но ведь Брюсов не был бесталанным. Его авантюрно-фантастические, мистико-приключенческие или псевдо-исторические тексты просто великолепны в своем роде. Если бы он не насиловал поэтические формы, а отдался бы фантастическому потоку – немного позже и при несколько других обстоятельствах читательский и коммерческий успех был бы обеспечен без всяких «бледных ног» и красного коневодства.
Ну, и у «кирпича в сюртуке» тоже было свое, надо было только из сюртука выскочить и обратиться к садомахохизму и нудизму:

… Засверкает твоя нагота,
И на ложе возлегши с тобой,
Под горячей моею рукой
Я почувствую трепет и зной,
И надменно могу сознавать,
Что я нежить могу и ласкать,
И любовью моей утомить,
И помучить тебя и побить.

В общем: «Жёны были бы вполне счастливы, если бы мужья нежно их ласкали ночью, и днем иногда больно секли, конечно, за вины».
И – рефрен в записях о себе «секли» - имел мужик пристрастие к «березовой каше» - что поделать. Можно объяснять это как угодно: наследием крепостного права и холопства, семейным насилием и дикостью, врожденно-приобретенной перверсией, но из песни слова не выкинешь. И к этому можно относиться как угодно: с презрением, с недоумением, с пониманием, но индивидуальные пристрастия литератора недостаточно пробились в им написанном. А могло  бы быть иначе, и отечественные БДСМ-щики в качестве своих любимых текстов рассматривали бы не П.Реаж и Д.Норманна, или не обращались бы к пошло примитивным «пятидесяти оттенкам» с продолжениями и подражаниями, а читали бы Тетерникова и Анну Бровар. А так они их мало знают, не шибко ведь эрудированные эти субкультурщики. Анна Мар, кстати, писала Сологубу с надеждой на понимание. Но женщина на кресте среди лозняка и женщина в золотых кандалах белой ночью не стали культовыми для соответствующей субкультуры. В чем-то даже жаль, ведь речь об индивидуальной самореализации, которая может быть какой угодно, если никому не вредит. А уж о жестокости и речи нет, особенно на фоне того зверства, которое выплеснулось в десятилетие между смертями этих литераторов Темы (1917-1927), которые так и не смогли выразить себя в полной мере, затаившись в «неизданном» и запрещенном.
«Счастье – сочетание хотения и возможности» (С)ологуб

Стихи об умершей жене – Чеботаревской:

Ты пришла к морлокам с вещими речами,
Но сама не знаешь, что ты им несёшь
Видишь, Элоиза? Печь полна дровами.
Слышишь, Элоиза? Точат острый нож


Эротизм без берегов

Издательство и серия те же. Местами любопытный сборник. Составлен усилиями западных славистов и их местных подражателей. Или наоборот. Сексология теснит литературоведение. Или наоборот?
Статьи-исследования посвящены Джекилу-Хайду, О.Уайльду, вейнингерианству в России, разбору образа сологубовского Триродова, любови в транспортных средствах и т.д.  и т.п.
В разделе публикаций дана повесть «демонического» Брюсова «Декадент» (а ведь, действительно, каким гадом был этот «мэтр»: и нескольких женщин погубил, и в компартию успел записаться); публикуются письма читательниц-почитательниц к автору «Мелкого беса», а также письма сестры Гиппиус к сестре, по поводу практикуемого ими духвного брака втроем без плотского соединения (ради сублимации-выработки творческой энергии и, может быть, бессмертия в федоровско-соловьевском духе) – какой только дурью маялась интеллигенция накануне революции!
Комментарии, конечно, по прошлой парижской моде: как тут обойтись без лаканов-бодрийяров.



К.Случевский
Профессор бессмертия

Читать этот текст как художественное произведение сегодня затруднительно. После художественных достижений Серебряного века, когда предшествующая литература стала или классикой или нечитабельным мусором, это очевидно, хотя Случевский чего-то там предшественник. Зато хорошо показано российское умственное «несварение» позапрошлого века, когда привычное ортодоксальное православие столкнулось в интеллигентских умах с новомодными течениями (в романе с философско-психологическими теориями из Гейдельберга). Вот в таком расстройстве и пребывали, увлекаясь всякой чушью и совершая непоправимые ошибки.


Нина Берберова
Александр Блок и его время

Не собирался читать книгу полностью. А только пролистнуть, но зачитался. Хорошо написано. И дело не в простоте подачи материала (предназначалась для публики во Франции) и не в беглости изложения несколько беллетризированной биографии поэта. Язык привлек, КАК написано. Сама Н.Берберова в годы уже «гласности» и перед кратким визитом на потерянную родину говорила в интервью советским, что ее язык отличается. Вероятно, дело было не только в интонациях или каких-то «старорежимных» оборотах. Написано – по-другому. Это чувствуется даже в переводе (sic!)
Возможно, это самовнушение, точно доказать я этого не могу, но вещь есть какое-то чутье читательское.  И опыт говорит, что  старых и эмигрантских авторов (если тема интересная) я читаю легко, а советских и постсоветских – к чтению приходится прилагать усилия, даже если в целом интересно. Слова вроде те же, да и не в анахроизмах или неологизмах дело. Язык наш вроде тот же, да не тот. Агитпроп его опохабил. Фил-олухи вздрючили его формалистикой и лотманосемиотическими аутопсиями. Советский русский «построен как социализм». (Привет от Дитмара Ильясовича Розенталя!). Дух свободы расстался (очень надолго, если уже не навсегда) не только со страной, но и со «средством общения и выражения». Слушать, как изъясняются обычно соотечественники всякого возраста – это мука. Читать по-советски и постсоветски – скука! Все эти ужасные букхеры и антибукеры, инородный и люмпенский «модернизм» быковыхславниковыхденежкиных. Ну, или тексты хранителей языковых традиций, докторов-романистов с какого-нибудь мгушнофилологического факультета; люди они, разумеется, грамотные, но по словесным водам, разливаемым в изобилии в текстах этих варламовых-водолазкиных, тяжело скользить даже  водомеркам. И биографии (о том же Пришвине, скажем) – тоже. Возможно, и серия ЖЗЛ выглядит так уныло в силу того, что пишется эта серия (пост)советскими русскими, то есть русскими уже НЕ настоящими – и языком соответствующим.
Ну, а у нашей железной армянской женщины язык (изначально!) настоящий – русский. (Хотя в данном случае речь идет о переводе с французского – какой парадокс и игра отражений!). Оттого ее книга так хороша, несмотря на упрощения, спорные трактовки или фактические ошибки (к примеру, первая «синеокая» была старше Александра не на десять, а на двадцать лет). Недостаток материалов и условий у изгнанников – вещь понятная, но как же хорошо о своих писали Ходасевич, Зайцев, Мочульский, Берберова (Я, конечно, имею в виду ее «Курсив мой», а книжка о Блоке дала только повод). Потом это ушло или стало редким исключением. К числу таковых приятностей я бы отнес В.Крейда. Знатоки хоть и высказывают к нему претензии по филологической линии, но его биография Георгия Иванова написана, по-моему, нормальным русским языком. Возможно, для этого нужно прогнать родной через иные языковые среды, обогатить знанием иностранных литератур в оригинале?
А главное, неужели за прошедший век, чтобы обрести настоящий язык России, нужно было ее оставить? Или – унести – «в послании».



Е.Книпович
Об Александре Блоке

Из-за своей одержимости Блоком читаешь о нем почти все подряд. Вот продукт советской литературной функционерки. В собранных текстах автор описывает события своей юности, наивной и революционной и, главное, встречи с Блоком, близкой знакомой которого она стала в последние годы жизни поэта. На страницах книжки Книпович – это уже не Поэт Серебряного Века; у неё Блок – семейно-бытовой, служебно-театральный, лично доживающий, словом, советский. Иногда трогательно, порой неприятно. Но из песни слова не выкинешь. Для них старая Россия – это «страшный мир», а к «новой» была попытка приспособиться и возлюбить (услышав «музыку революции»). Возможно, портрет Блока последних лет даже более адекватен, чем, скажем, тот, что дан в «Воспоминаниях об Александре Блоке», который предложили в «Вольфиле» по горячим следам Белый и Иванов-Разумник уже в августе 1921 года. «Антропософское» и «эсеровское» толкование фигуры Блока Книпович отвергает. СовеЦкая трактовка, конечно, но по факту, возможно, девушка была права.


Нина Берберова
Курсив мой

Удачное название.
Хотя читать берберовской мемуар я долгое время избегал. Было какое-то предубеждение, хотя с общим содержанием и некоторыми фрагментами был знаком, конечно. Наконец, с волной очередного увлечения близким материалом, преодолел барьер, и оказалось, что «Курсив» совсем даже неплох. Самым ценным являются, на мой вкус, бесценные (почти каламбур) сведения о Владиславе Ходасевиче – любимейшем и одном из лучших поэтов, хотя и чужаке. Некоторые замечания Берберовой, как, например, о причинах пьяных безумств свихнувшегося на «антропософии» Бугаева, слабом и нелепом «Живаге»  и подростковой инфантильной «непроницаемости» его автора; или размышления  о том, что Бунину нужно было родиться десятилетиями раньше, либо характеристиках творческих биографий Гиппиус-Мережковских – убийственно точны. Немало есть и других интересных моментов, хотя симпатий к автору они не прибавляют.
Но, в общем, это книга о жестоком веке, из которого стремительно уходила жалость.   К русским без России этой жалости никто практически не проявил, даже если они были не совсем русскими.

С. Л. Слободнюк
 ««Идущие путями зла...» Древний гностицизм и русская литература 1880-1930 гг.»


Спору нет, писатели и поэты конца 19 и начала 20 вв. написали уйму всяких глупостей, выдали на гора огромное количество слов, сомнительных в моральном, философско-интеллектуальном или, даже вот, в религиозном отношении. Но когда, некий субъект, строящий из себя святошу, с огромным упорством и из книжки в книжку выискивает у них «гностицизм» и антихристианство – это диагноз. Обвинять блестящих, хотя часто и вывихнуто-свихнувшихся литераторов в приверженности дьяволу, обольщении злом – это очень похоже на «партийную» критику, где главным мерилом выступает «классовый», коммунистический подход. Собственно, это две стороны одной и той же монеты. Вместо бесконечно сложной и противоречивой картины художественных исканий и социокультурной динамики вековой давности автор предлагает черно-белый подход, то есть, то же самое МАНИХЕЙСТВО, которое вроде бы осуждает.


Вокруг "Серебряного века"
Николай Богомолов

Вполне ученые записки. Профессор МГУ, сын профессора МГУ пишет статьи на литературоведческие темы и публикует материалы о той эпохе, что обозначена в названии. Спор о временных границах «Серебряного века» довольно интересен, но вряд ли может завершится каким-то однозначным ответом. Лично я бы обозначил концом этого «века» 1921 год, когда «человеческими копытами» были затоптаны Блок и Гумилев, но фактически уже после «октября» это была жизнь после смерти. Впрочем, для такого любителя, как я многие сведения из данного сборника представляются избыточными, ряд имен мне просто совершенно не интересен. (тем не менее, любопытно было почитать о филологах Гаспарове и Топорове или узнать о «чувствах страсти» в дневниковых записях актрисы-мартинистки Л.Рындиной). И, конечно, дилетанты не обладают систематическим знанием о предмете. Зачем – если сам этим не занимаешься. Выбираешь то, что нравится. Гурман и шеф-повар – это разные амплуа. По теме и автору, в дополнении к этому сборнику я бы назвал еще книгу «Русская литература первой трети ХХ века» - там тоже можно выбрать любопытные очерки (о Гумилеве-читателы и его оккультизме, но все прочесть совершенно не хочется.
На волне очередного приступа увлечения литературой Серебряного века опять стоит упомянуть о ее «магии». По этому вопросу прочел представляющуюся ныне несколько наивной статью любимого поэта-эмигранта Дм. Кленовского «Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века (Грани, 1953, № 20 – в Сети многое  можно найти!) В богомоловских сборниках эта тема тоже присутствует. В связи с этим мне представляется очень полезным реализовать совет Крачковского публиковать подробные комментарии к стихам настоящих Поэтов. (Например, публикация стихов Гумилева должна сопровождаться указанием на его ницшеанство, фигуры «поэтов-друидов» и т.д, которые делает Богомолов). Без них, мне кажется, выпускать сборники поэзии той эпохи все равно, что предлагать  рассматривать снимки клинописных табличек без перевода, а в одной «поэтической серии» тогда можно напечатать и Блока с Ахматовой, и Асадова с Э.Рязановым. «Понятность» русских слов сама по себе здесь не должна вводить в заблуждение – фактически для большинства современных читателей, Блок,  Гумилев и т.п. даже если им  они «нравятся» - остаются китайской грамотой.
Ну, и горькое чувство не покидает. Гении нашего Серебряного века слишком оторвались от грязной земли, слишком с больших высот на нее смотрели, слишком много было «прекрасных дам» и «шестых чувств», которых пошлая жестокая «чушка» понять никак не могла и слопала очарованных творцов без всякого учета «музыки революции» и прочих художеств.


«Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову

Авторы-корреспонденты – это представители несчастной «второй волны», «перемещенные лица» второй мировой. Плохая им досталась доля. Оказавшиеся беженцами литераторы Серебряного века успели прославиться на Родине. Некоторые из «третьей волны» эмигрантов из СССР успели пожать успех в годы перестройки и после (хотя дожившие до сего дня пребывают в прострации). А вот «незамеченное  поколение» (Варшавский) и бедные «дипишники» в культурном отношении пострадали сильнее всех.  Даже в случае литературного успеха его влияние было мизеным и известность редко выходила за узкие эмигрантские рамки. Надеяться на возвращение на родину в самые тяжелые годы холодной войны не имело смысла. Оставалось радоваться спасению (часто просто чедсному), пребывать в бедности, да писать стихи, прозу и письма.
И все же Дм. Кленовскому сильно повезло по сравнению с очень и очень многими. Проживание в Германии с «нищенкой-подругой», болезни, мизерные тиражи. Но ведь и чудесные стихи,  и редкая для его поколения продолжительность жизни. «Последний акмеист» скромен, но великолепен. Тематика писем в основном связана с литературно-издательскими проблемами. Обида на несправедливую эмигрантскую критику, скупые сообщения о болезнях и операциях, тяжелом быте. Но ведь не концлагерь! И в чем оно- человеческое счастье? Творчество было и после того, как удалось покинуть страну-концлагерь стихи пошли! А многие ли могут сказать, что «мы с женой исключительные друзья»! Стихи Кленовского печальны, но лирического героя не поглотил мрак.
С удивлением узнал, что Крачковский, так же как и А.Белый, и М.Волошин был антропософом (какой-нибудь Свасьян порадовался бы). Он находил в штайнерианстве духовную поддержку и опору. Ну, что ж. При скептическом отношении к такому виду миропонимания, я все же нахожу удивительное сродство в мировосприятии с Кленовским-поэтом. А эстетические и прочие расхождения – это нормально. Так, я солидарен с автором в его высочайшей оценке Ходасевича, но не согласен с нападками на Г.Иванова. После них - Кленовский для меня любимый поэт  Русского Зарубежья.
Но при этом в наличии  и невероятное одиночество, и ожидание смерти в старости и недугах, и отсутствие нормального дружеского окружение, и болезненное непонимании аудитории, и её мизерность. Но, ссылаясь на антропософию, поэт уверен, что участвует в важном духовном процессе, верит в себя и свое творчество. Нам всем нужны основания для подобной веры. В антропософы записаться что ли.

Если нужно было бы отбирать поэтов для Ноева ковчега, я, не задумываясь, пожертвовал бы Буниным ради Ходасевича.

В.Некрасов
Маленькая печальная повесть

Читал эту вещь еще в годы гласности, в одном толстом журнале (скорее всего, в так называемой «Дружбе народов»). Ныне освежил в памяти (хожу кругами вокруг книг эмигрантов, хотя не имею с этим явлением никаких пересечений). Но почему-то интересно и до сих пор, увы, актуально.
Трое друзей из Питера – один остался в совке, другой не вернулся с гастролей, третий попал в Париж, женившись на француженке. Очевиден опыт и боль самого автора, который тоже, уже в пожилом возрасте «выбрал свободу». Советская дикость: все эти пьянки-гулянки, надрывная «духовность», клички и неполные имена, мат и пр. Некое прогностическое представлении о том, . что будут делать «совки», когда станет «можно».  Моральные противоречия и терзания.
Автор не дожил до итогов «перестройки», а «перестройка» не дала результатов, на которые многие надеялись. Страна не выбрала свободу. Сбежавшие как будто спаслись и даже некоторые неплохо устроились. Но отчего же такая тоска. Индивидуально эмиграция может быть выходом, но социально, конечно, нет.

Виктор Некрасов
По обе стороны Стены

Сначала встретилось эмигрантское издание в пдф, потом отыскал более удобный формат.
Довольно любопытные очерки «о времени и о себе», популярного советского писателя, выехавшего на Запад и описывающего свои впечатления. Некрасов неглуп, по человечески симпатичен, к тому же фронтовик, имел литературные способности, но налицо его «придавленность» советской повесткой. Путешествуя по Швейцариям, Андоррам и т.д., он все равно никак не может освободиться от «совка» в себе.
Хвалит  открытого им для себя М.Алданова с его романами о предыстории революции. Да уж…
А ведь и поныне полноценных контактов и свободы на «родине» гораздо меньше, чем у деятелей Зарубежья, по сути, беженцев. Эмиграция, конечно, не выход, но выхода так и не нашли.



В.Л.Якименко
Сочинение

Странные сюрпризы преподносит память. Одним утром вспомнил, как давно читал в журнале «Юность» (1981, №11) повесть «Сочинение». Помню, как герой повести должен был написать  сочинение для другого, как читал на школьном вечере «Гойю» А.Вознесенского. .. Почему бы не перечесть. Нашел в интернете автора и текст. Узнал портрет – большая голова с ранними залысинами. Сейчас уже старик, наверно. А после «Сочинения», кажется, ничем в художественной прозе не отметился. Да и времена резко сменились – для художественной прозы.
Но повесть очень хорошая. Старшеклассник с замашка бандита терроризирует класс, ломает волю к сопротивлению угрозами и расправами и заставляет прислуживать себе. Написать для него сочинение – это форма дани для главного героя. А ведь ему казалось, что он подружился с самцом и приобщился к его власти…
Повесть пришла на память случайно, а, возможно, и нет. Освежив текст в памяти, я понял, что дело не в ностальгии по уже не существующей советской школе. Нет этой ностальгии. Но «Сочинение» - это модель. Модель обезьяннего стада, где вожак-беспредельщик натравливает массу на тех, кто угрожает его всевластию. Модель известного социума и даже, учитывая время публикации, своеобразный прогноз того, как нравы стаи с лагерной стаи соответствуют порядкам всего социума. Ума большого для понимания этого, в общем-то не требовалось, но смелость, чтобы выразить была нужна.
Смелости как раз и не хватает главному герою и другим, в общем-то, неплохим ребятам. Все склоняются перед грубым хамством, скрывающимся за внешним благообразием. Любимчик(и) публики оказываются трусами и готовы поддержать доминирующего самца, самочки как всегда выжидают чья возьмет, завучиха делает вид, что не понимает, что происходит или ее это устраивает, (как «международное сообщество»), а нашему герою все труднее проявить смелость и бросить вызов захватившему власть крысёнышу. Дело не в понимании ситуации, а в отсутствии воли. Да и всем хочется, чтобы платил более слабый, ведь большинство все же не в самом низу и какая-то свобода, кажется, есть. Но это иллюзия. Убегать дальше не получается, остается стратегия восстания против окружающего беспредела, навязанного по факту вожаком-преступником.
Но в финале повести парень все же преодолевает свою слабость и бросается на главного гаранта вымогательств и системы унижения человеческого достоинства. Насколько достоверен и возможен такой финал?


Карлос Руис Сафон
Марина

У Сафона есть свой фирменный стиль и поклонники. Но, на мой вкус, его вещи были бы гораздо лучше без всей этой мистики-готики. Просто трогательные истории, как про Оскара и Марину.


Андрей Матвеев
Летучий голландец

Матвеев как-то брал интервью у Кормильцева, тот опубликовал его роман. Парень путешествует по свету со странной миссией, то контрабандистом, то туристом, то альфонсом, то вообще по подложному паспорту. Соотечественницам, в том числе бывшим, нравятся его широкие плечи. На пути встречаются весьма странные персонажи. Условная реальность перетекает в фантасмагорию… Замысла я, честно говоря, не оценил. Но подумал о какой-то великой неприкаянности соотечественников. Герой проницательно отмечает, что нас терпят, пока платятся деньги, но  негде особо не ждут. Дорвались, казалось,  до «глобалии», но вкуса особого нет и счастья тоже.  Так и не удалось попасть из «страны дураков» на «поле чудес». Разве, что некоторым, да и то не совсем по-настоящему.


Жан-Кристоф Руфин
Глобалия

После знакомства с томом интервью И.Корлильцева, начал читать  «Глобалию». Этот роман был издан «Ультра.Культурой» в «нулевые»и весьма расхваливался издателем. После первых страниц, вспомнил, что несколько лет назад уже открывал  Руфина и не сейчас пойму, почему тогда бросил. Тема актуальная, написано занимательно, хотя назвать роман «захватывающим» я бы не решился. Это такая антиутопия 21 века, проекция мира после «9/11».  Немного от Хаксли, немного от Оруэлла – знакомые элементы классических антиутопий в эпоху глобализации. Искусственный рай под контролем «социальной безопасности», защитный купол сверху и симулякры кругом, провокации спецслужб, антизоны с мфией и дикарями, зловещая роль кучки глобальных элит, обреченных на вечную скуку, диссидент-олигарх в кругу бессмертных, помогающий диссидентам (ох, не стоит на это слишком рассчитывать – общий порядок ломает личные капризы!). Много параллелей с нынешними реалиями, но, в целом, повествование отражает дух довольно вегетарианских «нулевых». Мне даже показалось, что написал книгу российский автор под псевдонимом.
В новом десятилетии выдумка  Руфима кажется несколько наивной и прямолинейной, а также  не очень страшной. Сейчас мир сделался страшнее и мы продолжаем познавать его и узнавать новые глубины падения в инферно. Уже несколько устаревшая антиутопия помогает понять, как это происходит, воссоздав некоторые важные звенья этого процесса.
Однако объект зависит и от позиции наблюдателя, а наша – сменилась. На какой-то момент «Локалия» смогла вынырнуть из глубины культурной автаркии и аборигены смогли посмотреть вокруг без прежних шор. Картина не показалась слишком привлекательной, да и места хорошего для новичков не находилось. Но все же это принесло важный новый опыт, которым, к примеру, смог воспользоваться тот же Кормильцев  в своей культуртрегерской деятельности. Но потом волна местной мерзости снова накрыла с головой, и неудачливым кандидатам в «цивилизованный мир», стало уже не до Глобалии, хотя пропаганда привычно указывает на нее. Однако захлестывающая петля инферно является двойной и та, что ближе к горлу заставляет забыть о более широком круге опасностей. Так, в романе многим обитателям антизон сытое и безопасное существование под куполом Глобалии может показаться раем. Хотя это тот же ад, только более стерильный.
Возможность решения глобальных и локальных опять нейтрализована  в общем растворе глобального «пиара и менеджмента», помноженного на местный произвол и беспрерывный грабеж. Тем не менее, на дне адского котла постоянно скапливаются слой недовольных. Они выглядят бессильными, но появляться не перестают. Некоторым (как Байкалу с Кейт) может даже повезти. В личной жизни.



Ю.Казаков
Осень в дубовых лесах

Неизбывная русская тоска… Разорение, страдание, водка, жизнь на грани выживания, которую заставляют считать нормальной и даже «передовой». Сегодня «бытовые» новеллы Казакова выглядят более «антисоветски», чем «клевета» диссидентов. А ведь 1950-60-е годы – это время относительной передышки и начало недолгого застойного «благополучия». Но герои, например, мужчины,  ожидающие женщин как неприкаянные. В «Адаме и Еве» водка и депрессия непризнанного художника заставляют его расстаться с той, кого звал с собой. В «Лесах» есть вставная сцена-воспоминание, как пара не себе места в городе (быт и ханженство – это легло в основу фильма со Св.Светличной). Ну, природа, конечно, радует и описана хорошо, но ведь мы не первобытные дикари Руссо, чтобы жить только природой. Суровое Белое море, поморка, напоминающая солженицынскую Матрену, очерк о разоренном Соловецком монастыре, с маскировкой воспоминаний о бывшем здесь концлагере, муках и смертях. Всё очень смутно и тревожно, хотя и ностальгируешь.
Что-то меня потянуло сейчас на рассказы русских писателей советских времен.


Дон Аминадо
Поезд на третьем пути

Несмотря на интерес к дневникам и мемуарам, серию «Мой 20 век» забраковал. Не слишком интересные или вовсе отвратные персонажи, неважно написано – редко попадается что-то достойное. «Поезд» все же открыл. Автор – поэт, хоть и не первого ряда, но талант у него имелся. Главки как длинные стихотворения, хоть и без рифм. Экономит слова и стремится к выразительности.
Счастливое дореволюционное время – и куда все подевалось! О предках думаешь плохо – как они могли променять эту жизнь на какие-то химеры и ужасы. Впрочем, им за это досталось полной мерой. Одесса под пером Дона Аминадо выглядит симпатично, а еще лучше Москва в пору культурного расцвета. Но постоянно возникают воспоминания о знакомых, убитых немцами во Франции (в том числе, и по приказу генерала – кумира Э.Юнгера).
Невеселые картины войны, революции, изгнания. Читать тяжеловато, но местами интересно.

Третий рейх
Роберто Боланьо

Странно читалось. Иные книги заставляешь себя читать, а этот роман, открытый от нечего делать (читать) хотел бросить или перелистать поближе  к концу, но не сумел оторваться.
Возможно, хотелось сравнить пляжный отдых в Испании (роман об этом, а не о немецких  ужасах). Впрочем, главный герой немец, который тешится военно-стратегическими играми (отсюда и название, вполне возможно, рабочее, так как сам авто эту книгу не публиковал). Вспомнилось, что в подобные игры играет у нас глуповатый старикан Переслегин, выпуская по их итогам книжки («генштаб» «Кашалота») для таких же детишек-эскапистов. Вот и у главного героя это главное увлечение его жизни… Сюжет пересказывать, конечно,  не стоит, да и нет в сюжете ничего особенного: что такого особенного может произойти во время стандартного отпуска среднестатистических представителей среднего класса. Роман держит другим и даже не очень понятно чем. Эффект как будто «за стеклом». О Европе пишет чилиец, но, слава богу, без всех этих «магических реализмов», натурализмов-физиологизмов и прочей латиноамериканской дряни, без маркесовско-льосовской мерзости.
Но своего рода магия в романе присутствует, он затягивает в себя. Молодой немец Удо, по сути, ребенок с комплексами попадает в странную ситуацию, стимулирующую безумие. Не мудрено, что именно он, ведь увлеченно играя, он мало живет в реальном мире. Но что это такое – «реальный мир»? Человек все-таки – символическое животное. И без книг и игр люди стали бы такими, как местные аборигены-бездельники Волк с Ягнёнком.
Как и в реальности Третий Рейх терпит поражение, а немецкое помешательство постепенно проходит.

Музыкант
Георгий Марченко

Косяком пошли «романы» о «попаданцах в собственное детство». Здесь, правда, не в свое – сознание потасканного эстрадника попадает в тело юноши. Но очень много совпадений с романом стк «Режим бога». Правда там герой оказывается в конце 1970-х, а здесь в начале 60-х, там приводит к власти Романова, а здесь «железного Шурика», там помимо выдавания за свои песни эстрадных хитов из будущего еще боксирует, здесь играет за футбольный клюю «Динамо». Кто у кого «спионерил» фабулу? Впрочем, неважно; интереснее (с точки зрения социальной психологии) тенденция: какому массовому запросу отвечают эти попаданцы? Материал для размышлений, однако.
В художественном отношении «Режим бога» намного выше и «достовернее». Хоть герой и пользуется айфоном, хоть и «пишет песни», не зная нот, все же и характеры и исторический фон проработаны неплохо. У Марченко героя все уж слишком легко дается, графоманство чистой воды.  Но важный аспект «совка» оба автора зафиксировали: в «обществе трудящихся» честным трудом высот не добьешься, если нее идти по комсомольско-партийной линии (что долго), то выбиться можно через спорт или эстраду. Эти, объективно, мало полезные и во-многом криминально-паразитические сферы пользовались в совке популярностью, как у зажравшейся элиты, так и у недокормленного плебса. В общем, инфантилизм зашкаливает, народцу захотелось обратно под юбку «Софьи Власьевны»: свобода не ценится, нужны «социальные гарантии». Однако, кто ж их даст, даже в обмен на рабское послушание.

Генри Джеймс
Зверь в чаще

Имя Джеймса я помнил, (правда, больше по брату), но самого писателя не читал. И даже  соприкоснулся с ним впервые не как с автором, а как с персонажем фантастического ретро-детектива Д.Симмонса. Трэшак был изрядный: Шерлок Холмс, совместно с нашим Г.Джеймсом в Америке ловят супер-злодея, кульминация действия на Чикагской торговой выставке. Это одно из двух произведений Симмонса, которое я смог дочитать до конца (правда, забавно!), но захотелось все же узнать, за что Джеймсу такая честь и не лучше ли он Марка Твена (который тоже Симмонсом эксплуатируется). Так что «зарубка» в читательской памяти осталась.
И вот прочел «Зверя в чаще». Господи, как же многословно! Интрига и пресловутый психологизм присутствуют, но продираться сквозь чащу слов было почти невыносимо. Главный герой ожидает в жизни какой-то беды и эти опасения разделяет с ним его знакомая, с которой он поделился своей тайной. Они старятся, но ничего особенного так и не происходит. Только спустя год после ее смерти джентльмен почитает, что упустил свою любовь (знающие биографию писателя найдут в новелле не только критику протестантского предопределения, но и автобиографические мотивы). В целом, нельзя отрицать изрядное писательское мастерство, но, ох, уж эта викторианская эпоха с ее «джентльменами» и предрассудками! Все-таки классика позапрошлого века больше терпима в юношеском возрасте, когда море слов еще не так пугает.
Ну, и ироничное, «посмодернистское» переосмысление биографии Г.Джеймса, которого (у Симмонса в "Пятом сердце") от суицида спасает знаменитый персонаж Конан Дойла, также повлияло на мое восприятие этого классика. Всё надо читать вовремя.


Алекс Бранд
Выбор

Весьма любопытный опыт  попадания в чужой роман, в данном случае, в «Американскую трагедию» Т.Драйзера (жаль, что его сейчас почти не читают, писатель достойный, а ведь даже в советские времена по роману был снят весьма интересный сериал). Ситуация довольно типичная, ведь очень многие читатели, увлекшись тем или иным повествованием, начинали фантазировать, как можно было бы продолжить или изменить сюжет, вести себя в мире изначального автора. Отсюда распространение всякого рода сиквелов/приквелов и прочих фанфиков. Как правило, упражнения эти носят безобидно-графоманский характер и к литературе отношения не имеют, это просто чьи-то записанные «хотелки».
Но огромный текст «Выбора» к литературе, пожалуй, относится. Написано с огромным азартом и фантазией, и «Алекс Бранд» умеет «литературно излагать». Сначала можно даже зачитаться. Задача – спасти бедную беременную девушку; драйзеровская вселенная решительно меняется, появляется мистическая линия, колдовство, бедная работница оказывается потомком первых переселенцами и пр. За увлекательные фантазии автора можно только поблагодарить, но во всем надо знать меру, дабы, отвлекая от действительности, совсем уж не завираться.
В данном случае, на наш взгляд, мера не соблюдена. Фантазия слишком буйна и пафос пеной переливается через край.
ЗЫ. О хэппи-энде. Получилась не «Американская трагедия», а некая «Американская идиллия», ничего общего с джазово-ревущими в США 20-ми не имеющая. Но можно понять умонастроения нашего поколения, которое ищет романтику, нормальную и настоящую жизнь в иных местах и временах. Мечты, мечты…


А. Велично
Фагоцит

Вскоре после «катастройки» ВЦИОМ, тогда еще руководимый Ю.Левадой, провел масштабное исследование, посвященное умонастроениям и мечтам соотечественникам,  вдруг получившим «швабоду» (выбора). По итогам опроса была опубликована книга с характерным названием «Советский простой человек». «Простой» означал «примитивный»  не только в вынужденной реальности, но и в мечтах, в желаниях. Оказалось, что советские в массе своей НИЧЕГО особенного НЕ хотели и не хотят. В опросе фигурировали модные тогда пластиковые окна (довольно вредные), сейчас – это, наверно, смартфон, чтобы развлекаться не отрываясь. Таким образом убогая жизнь в СССРФ большинство, в общем-то, устраивала и устраивает. Ну, продуктов бы так побольше с мануфактуркой «выкидывали» или платили бы лучше. А так … не в одном авторитаризме дело.
Такой вывод выглядит оскорбительно и для сложного общества, и для личности. Как  так, ведь человек – это звучит гордо!.. Чушь! Никакой «собственной гордости» у (пост)советских и не было, и нет, и не будет. Это подтверждается не только состоянием «текущей реальности», но и диагностикой «мечт» человека советского. А где им проявиться, как не фантастике, тем более, в этом сегменте можно писать, что душа желает. Но душа хомо советикуса желает НИЧЕГО (особенного). Единственный, на наш взгляд, достойный роман анонима «режим бога» о попытках «попаданца» в свое прошло спасти СССР, воздействую своим знанием последующих событий на членов советского руководства, оказался неоконченным и все повествование зашло в тупик. Появилось масса унылых подражателей. (В тягомотном «Фагоците» случайно или нет, но имена героев – Виктор и Вера – совпадают с теми, что использовал в РБ некий стк). У Велично, герой в 1960-е годы  имеет не только смарфон, но и фантастическую возможность перемещаться туда-обратно и даже брать с собой мелкую контрабанду. Он и берет: детали для шабашки по ремонту магнитофонов, бюстгальтер для любовницы в прошлом и икру для пассии в будущем, золото, ну и еще электронику для ненужных, в принципе, понтов по отправке автоматов на Луну. Информация также циркулирует по хронокоридору – до самого Косыгина дошел и предупредил о неэффективности либераминизации экономики. Ну, и все. А так нашему «богу» хочется чинить драндулет, везди девчонку из коммуналки отдыхать дикарем на Черное море, имеет доступ к советским деликатесам и зарабатывать несколько сотен рублей.
Не бросил «Фагоцит» только потому, что на его страницах вдруг появляется Иван Ефремов, персонаж отправляется знакомиться с фантастом, демонстрируя ему смартфон. Но и ефремовская линия показана с величайшей убогостью; выдающийся писатель и оригинальный мыслитель низведен … в общем все понимается в меру своей испорченности.
И такого сейчас всплывает очень много. Психология совка агрессивно вырвалась на поверхность. И если в СССРе отдельные неприглядные моменты еще скрывались как-то ложью пропаганды и лакировкой действительности, то после уже не сдерживается ничем. «Надо мечтать», надо! А о чем? О колбасе за 2,20 без очереди или о том, чтобы переехать из двухкомнатной коммуналки в четырехкомнатную…
Советский эксперимент оказался тупиком социальной эволюции, и выйти из него никак не удается. По-своему это очень устойчивая конструкция, как на практике, так и в логике приверженцев совка. Этот тупик выхода не имеет, положение может измениться лишь катастрофическим образом, причем, как мы видим, одной «катастройки» оказалось недостаточно. Пока же Авгиевы конюшни  стоят нечищеными.

Санфиров
Вторая жизнь

Еще одна повесть о попадании в свое детство. Умелый автор мог бы сделать из типичного, в общем-то сюжета, роман с психологией и философией. Однако в унылом мейстриме постсоветских «попаданцев» советская «философия» вылезает сама собой. Убогость и непритязательность. И достичь нельзя, и не хочется, в общем. Герой тут )в первой книге, по крайней мере) не рвется к членам политбюро спасать Союз, а просто хочет пожить для себя, опираясь на знание о том, «кому жить хорошо» и вольготно было в совке. Поэтому он идет в бармены, устанавливает связи с крепнувшей торговой мафией, добивается того, что выполнять священный долг в СА можно поближе к дому, стучит органам, изображает активизм в комсомоле. Санфиров смачно изображает маленькие совковые радости: здесь герой носит домой шашлык в бидоне, а в другом опусе жарит себе картошечку на комбижире. Лепота!
Но какую-то смутную тревогу и беспокойство персонаж все-таки испытывает.