Дорога

    По дороге, ведущей от автовокзала, шел в направлении из города человек в военной форме. В кирзовых сапогах, покрывшейся дорожной пылью, в летнем полевом костюме, а за спиной узелок из тряпья, где лежало что-то совсем маленькое. Шагая он натягивал на лоб военную кепи и когда поправлял головной убор, можно было заметить что на левой руке у него всего два пальца. В нагрудном кармане лежала пачка сигарет, к которым он то и дело прикладывался. За спиною была дорога, где уже почти пропали очертания города, и впереди была дорога, уходящая в горизонт, подернутый дрожащим маревом. По бокам дороги раскинулась степь шириной в человеческую душу и ароматы степного разнотравья кружили голову. Когда мимо проезжали редкие машины, человек не останавливаясь и не поворачивая головы, голосовал. Степное солнце брало на измор, припекало до одури, так что не шли ноги. Оводы и кровососущие насекомые кусали незащищенные места, после чего саднило и нещадно чесалось. Время от времени, человек останавливался, садился у края обочины и развязывал узелок. Так он отдыхал и ел. Набравшись сил, он вновь связывал тряпочки в узелок, который становился все меньше и меньше. После третьей своей остановки, он взял остатки узелка и положил в карман брюк. Словно сбросив с себя тяжкий груз, человек зашагал свободнее и быстрее, даже казалось, что он чем-то раздражен и это злость помогает ему идти быстрее.

   Наконец на его жест голосования, остановился поселочный автобус без пассажиров, из тех автобусов, которые развозят жителей от городского автовокзала до деревень и сёл.
Человек не прерывая шага, словно того и ждал, что он остановится, подошел и небрежно открыл дверь рядом с водителем, сел и так же небрежно, с силой хлопнул.
- Далёко? – дружелюбно спросил худой, усатый водитель, из тех людей, которые по природному своему добродушию не могут не заговорить и не могут быть никем другими в этой жизни кроме как водителями. Если вам всё равно, вы можете молчать и просто сидеть, только не просите замолчать таких людей, потому что молчание для них подобно мучению и ране.
- До В-дного. Шестьдесят второй километр, потом пово…
- Поворот и крохотная лесопосадка. Знаем, бывали. Прошлой зимой машина заглохла прямо напротив поворота. Насмерть замерзли – морозы то были нешуточные. Отец семейства пошел в деревню пешком, звать на помощь, а своих то в машине оставил. – Водитель, щурясь от солнца, рассказывал спеша, словно хотел поведать наконец кому-нибудь большую тайну, затем замолчал и словно слушал ситуацию, которая дала бы знак продолжать или нет.

  Человек закурил и откинул назад голову. Ехать было недалеко, говорить он не хотел, но вечно попадаешься в эти уловки бывалых водителей, поэтому как-то невольно вырвалось само собою:
- Ну?

  Иной человек наверняка обидится на это скупое и грубое «ну», но только не водители, которые готовы переварить и такой неказистый знак к продолжению.

  -А что? Пошел, ну и не дошел парой сотен метров – метель, известное дело. Ехали к свекрови… масленица… блины…в Е-ное ехали, ну а тут встали… Телефоны у всех сели известное дело. А я и не доверял никогда этим телефонам! Уж лучше обезопаситься самому, чем понадеяться на помощь – страна располагает, известное дело!
  - Ну и? Говори уже дальше. – Солдат в летней полевой форме, утомлялся долгими вступлениями и, ему уже нравилось грубить, он смаковал свою грубость как человек, которому не дают отпора и который постепенно входит во вкус.
 - Ну, о чём тобишь я? Ага, ну так вот пошел в деревню просить помощи, искать тракториста или тягача, который бы отбуксировал машину из сугроба и заодно прикурил. Пошел, да и не дошел. Всего-то метры какие-то. Наверняка из-за метели не видать было никаких огней. По сугробам идти дело утомительное, ну так вот он и сел отдохнуть, капюшончик свой натянул, да так и уснул. Люди говорят, быстро засыпают от холода, к тому же если пьяны или устали.
- Вот же не повезло – усмехнулся солдат и, стряхнув в окошко сигаретный пепел, с наслаждением затянулся – Видно сам не знал, что через сотню метров дом. Хе-хе…
- Чего вы смеётесь? Негоже это – нахмурился и немного закрылся водитель, который не умел обижаться сам, но чувствовал обиды как свои собственные, по отношению к чужой беде.
- А так. Приложимо к нашей жизни. Бывает, что люди складывают руки на половине пути, не зная, что спасение или лучшая жизнь – называйте как хотите – ждет их за ближайшим поворотом.
- Но никто ведь наверняка не знает. Это же и не от нас зависит в конце концов. Пошел и заблудился. Если бы, я к примеру знал, что ждет меня завтра, то не сидел бы сейчас за баранкой, а подготовил бы почву для завтрашнего момента. Однако, даже если бы и знал, то пожалуй все равно сидел бы за баранкой, потому что я так хочу и точка.
- Вы так считаете? Преинтереснейшая у вас теория.
- Считаю, что безумный бег по отрезку до счастья – как вы это себе представляете – еще не делает нас людьми.
- Что же тогда делает?
- Свобода и воля от этого счастья отказаться. Не быть его пленником. Вот я, каждое утро завожу эту колымагу и еду на вокзал. За день два рейса – времени разве что перекурить, когда кому-нибудь приспичит, да проглотить бутербродов на заправке. У меня язвенная болезнь желудка, геморрой и больные суставы, однако я бы не променял свою жизнь ни на какую другую, потому, что знаю – бывают и хуже, а лучше мне не надо. Мне нравится эта дорога, эта бескрайняя степь, нравится, когда ломается автобус, что для меня как повод размять ноги, нравится вот так вот поговорить наедине с попутчиком, потому что с полным автобусом не поговоришь, у каждого своё горе. Хе-хе я ведь понимаю, что надоедлив…но что поделать…издержки профессии…а может и характера…точно не знаю.

 - Ну ладно вам, - перебил солдат и щелчком швырнул окурок против встречного ветра – разоткровенничались слишком. Оно мне может знать не надо. Что же дальше с той семейкой?
 - И правда, отвлекся, уж извини. С семьёй то? Усыпила их зима, вот и все дела. Я тогда как сейчас, ехал пустой по трассе, метель, ничего не видно. Как-то ухитрился разглядеть, почти напротив поворота в В-дное,  машину. Смотрю, ни аварийных огней, ни признаков жизни, так, снегом замело уже почти по стекла. Вышел тогда и еще удивился как холодно и какая метель – у меня-то печка исправна и печёт, будь здоров! Двери у машины уже тоже приморозило, пришлось повозиться, а когда открыл, увидел: какая-то большая куча на заднем сидении, все закутано и забросано тряпками и одеялами, в общем, сначала ничего не понятно. Тронул, разворошил, гляжу: девушка лет двадцати пяти, окоченевшая насмерть, лицо синее-синее, аж страшно, но видно что красивое, жалко такой умирать. Поначалу так и подумал, что одна, потому что голову склонила и не видно было, а прикасаться как то того… Затем гляжу, во рту у неё что-то крошечное, маленькое и белое, хотел посмотреть и отшатнулся – там у неё был маленький кулачок грудничка. Хотела согреть, положила в рот, да так с ним и застыли. А ребеночек, совсем как восковой, ничуть не синий, а как будто-то спит: глазки закрыл и на ресницах иней. Страшная картина. До сих пор проснусь, и всё мерещится этот зимний склеп.

  Вдруг солдат самым нахальным и неожиданным образом рассмеялся:
- Ха-ха-ха. Видимо начала питаться…умора…
На миг задумавшийся водитель, вдруг пришел в себя и как-то по инерции тоже засмеялся, но казалось, что от растерянности он и смеётся и плачет и не знает, что ему делать.
- Кем питаться? Кто питаться?
-Ха-ха! Ну мать! Мать начала питаться, чтобы не испортился, думала что испортиться, а не догадалась, что сидят в холодильнике. Ха-ха!

   Водитель остановил автобус не доезжая парой километров до поворота на В-дное. Лицо у него было красным и потным, рука дрожала на коробке передач. Ровным, спокойным голосом он сказал:
- Пожалуйста, выйди из автобуса.
- Э! Да полно тебе. Ты меня еще не довез.
- Я сказал, выйди из автобуса. Пару километров пройдешь пешком.

  Солдат изменился в лице, состроил горделиво-уязвленную гримаску и взялся за ручку двери.
-Пошутить нельзя?
- Я сказал вы-выйти наружу! – заикаясь, вдруг крикнул водитель.

 Солдат молча вылез из кабины и что есть силы хлопнул дверью, после чего автобус сорвался с места.
- Козёл усатый. Как ещё таких земля носит, а мы воюй за них. – вслух сказал солдат и степь подхватила его слова и растворила в своём большом, терпеливом как душа пространстве.

  Вечерело. Солдат оборвал былинку и, вставив её двумя пальцами руки в зубы, пошел по дороге вперед. По бокам её стрекотала саранча, собирался в небе дождь, чтобы хоть немного освежить дорогу и степь. Вскоре совсем стемнело.