Сочный, насыщенный, чернильно-черный мрак щедро заливал окрестности, безжалостно гася все светлое и яркое. Лишь звезды в недосягаемой, невообразимой вышине, высокомерно мерцали, но не светили. Романтикам и мыслителям они дарили мечты, избранным храбрецам указывали путь.
- Плотник, - почти простонал Макар, - что ж так темно?
- Ну, это просто, - не спеша ответил невысокий, коренастый мужик с длинной, окладистой бородой «лопатой», в прочной клетчатой рубахе и заношенных штанах, - открой глаза, и увидишь свет.
- Всего-то? – удивился Макар, - что ж все ходят с зажмуренными глазами?
- Им кажется, что так удобнее, - раздраженно отозвался Плотник.
----------------------------------
Макар проснулся и открыл глаза. Грязный, пасмурный день проникал сквозь мутные, давно немытые стекла окон в аскетичную «однушку», оставляя бледные, размытые пятна на истертом паркете. Давно не стриженая копна волос черезполосицей застилала взгляд, пытаясь отгородить Макара занавесью от внешнего мира. Промозглый осенний ветер задувал в оконные щели, отчего замусоленные шторы пузырились и, словно в затейливом танце, плавно раскачивались. Казалось, что возле окна пустились в пляс огромные бабы в длинных, до пят сарафанах. Продавленный диван, древнее трюмо в углу да две хромоногие табуретки, составлявшие мебельный ансамбль в комнате, наводили тоску. Макар взглянул на свою картину. Некоторое время назад он во всю панельную однокомнатную длину стены нарисовал солнце, вернее, его свет. Теплые лучи, играя и переливаясь, исходили откуда-то сверху, преломлялись, пересекая плоскость стены, и ярким бесплотным пламенеющим потоком наводняли комнату живительным светом. Изображение выглядело столь натурально, что зашедший однажды к Макару по какой-то надобности сосед, увидевший боковым зрением стену, кинулся звонить в пожарную службу, полагая, что огонь настоящий.
Картина подняла настроение. Макар откинул суконное, без пододеяльника одеяло и босиком, лавируя между разбросанными кистями, баночками, палитрами и изрисованными кусками ватмана, прошлепал к старому, поцарапанному трюмо с потрескавшимся зеркалом за мятой пачкой сигарет. Закурив, он взглянул на свое отражение – тощий, высокий студентик, с цыплячьей шеей, обросший, в мятой рубашке (Макар часто засыпал, не раздеваясь) выпустил прямо ему в лицо сизый табачный дым. Зачесанная на макушку назойливая челка не удержалась, темным, изрешеченным пологом опустившись на глаза, чем подписала себе приговор – Макар взял ржавые ножницы, собрал челку в пучок и равнодушно отрезал ее, обеспечив себе беспрепятственный обзор.
Всполоснув лицо, Макар торопливо оделся, периодически прихлебывая из кружки горячий кофе, и, захлопнув дверь, легко сбежал по ступенькам и выскочил на улицу. Белое, сырое туманное марево размывало очертания домов, машин, людей. Тяжелые, пропитанные влагой, свинцовые тучи, медленно проплывая над городом, царапались брюхом о шпили, рвались в клочья о крыши многоэтажек. Тусклое солнце бледным, недожаренным блином просвечивало сквозь рыхлое покрывало облаков. Прохожие с восковыми лицами бесшумно скользили темными силуэтами, внезапно выныривая из тумана, и бесследно в нем же растворяясь. К остановке, лязгая и громыхая, подкатила железная коробка трамвая и распахнула беззубые пасти дверей. На ржавом трамвайном борту неуместная полуголая девица под пальмой, утопая в белом песке, позировала на фоне голубого моря, и приглашала всех в туристическое агентство. Макар поежился, и, совершив над собой насилие, внес себя в железное трамвайное чрево. Двери, повизгивая, закупорили выходы, заточая пассажиров внутри, и маленькие колесики колымаги, перестукиваясь на стыках, повлекли ее дальше по раздолбанным рельсам.
Влажная теплота трамвайного нутра обволакивала редких пассажиров. Все сидели молча, чужие и равнодушные, с пасмурными лицами, в унисон с погодой. В бороздках черного резинового пола хлюпала густая жижа. Макар уперся взглядом в запотевшее, словно с опущенной кисеёй, окно. Провел пальцем по стеклу, собирая капельки влаги, оставив прозрачную изогнутую линию, сквозь которую виден был внешний мир. Трамвай замер на очередной остановке, расплывчатые контуры высокого здания смутно угадывались в запотевшем окне. Макар быстро, словно по трафарету, обвел пальцем неясный образ высотки, схематично «прорисовал» окна, двери, и отправившийся к следующей остановке трамвай, раскачиваясь и гремя, увез на своем окне зыбкое изображение красивого многоэтажного дома, оставив недвижимый оригинал мокнуть под осенней моросью.
- Следующая остановка – стадион, - вдруг громко, будто опомнившись, проговорил механический женский голос. От неожиданности Макар вздрогнул, но потом как-то успокоился, даже немного улыбнулся – наконец-то он услышал «живые» человеческие слова, пусть и воспроизведенные роботом. Значит, еще не все потеряно, еще есть надежда. Макар довольно перевел взгляд на окно, и опешил - его нарисованный дом светился разноцветными огнями, будто на нем включили иллюминацию. Юноша протер глаза – наваждение не исчезало.
- Батюшки, радуга! – вдруг несмело охнула обвешанная сумками бабка с переднего сидения. Пассажиры сбились на одну сторону, протерли окна, и кто радостно, кто удивленно обсуждали взявшуюся невесть откуда радугу. Вдруг потеплевшие, оттаявшие лица людей вспомнили про эмоции, про улыбки, все сблизились, жестикулировали, наполнили трамвай шумом разговоров. Глубоко впечатленный Макар тоже бегал по салону, выбирая лучший ракурс, делился впечатлениями. На очередной остановке он, разозленный на мешающие обзору окна, выскочил на улицу. Оказалось, что одинокий солнечный лучик прорвал блокаду туч, но этого было достаточно, что бы над размякшим от влаги городом разноцветным коромыслом заискрилась мощная, как арка моста, широкая и жизнеутверждающая радуга. Пешеходы задирали головы вверх, тыча пальцем в небо, останавливались машины, из них выходили люди и смешивались с пешеходами. Еще мгновение назад скользкий, раскисший черно-белый город, обмотанный троллейбусными проводами и нанизанный на железные рельсы трамваев, вдруг налился цветом, чистый прозрачный воздух наполнял вымытые парки, улицы, дома, вдыхая жизнь в забытый, никому не нужный городок. Счастливые очевидцы снимали на камеры мобильных телефонов чудо природы, сами снимались на его фоне. Ударная волна тепла и цвета стремительно неслась от эпицентра радуги к окраинам, снося безликую серость типовых панельных многоэтажек, цинизм и холодность официальных властей, безучастность друг к другу жителей. Протертые губкой туч и разукрашенные радугой скверы, проспекты и дома удивляли горожан своей новизной, чистотой и притягательностью, даже самые ожесточенные сердца вдруг смягчались, окаменелые в защитном прищуре лица вдруг, потрескивая и похрустывая, расплывались в улыбке, а глаза широко, доверчиво, приязненно и беззащитно распахивались навстречу окружающим. Со всех сторон слышались настоящие, полные эмоций человеческие голоса, восклицания и даже смех. Казалось, тысячи разноцветных, светлых мыслей людей, многократно усилившиеся желанием, материализовались, разом воспарили над городом и сплелись, образуя собой радугу.
- Плотник, плотник, - радостно скакал Макар, - ты видишь это?
- Это я сделал, - буднично пожал плечами бородач.
- А можно так оставить? – Макар замер и с надеждой посмотрел на плотника.
- Сами, сами сделайте, - недовольно пробурчал тот в ответ, - я лишь показал вам ваши возможности.
- А почему ты плотник? – продолжал сыпать вопросами радостный Макар.
- Ну как же…, - неопределенно протянул застигнутый врасплох плотник, - это ж – главное… Когда рождается младенец, ему делают деревянную колыбельку, когда человек умирает, его укладывают в деревянный гроб. С меня все начинается, мною и заканчивается.
- Плотник, а можно я тебя нарисую? – в приливе восторга спросил Макар.
- Вот балабол, - улыбаясь одними глазами, возмутился старый мастер, - заболтал ты меня, пора мне.
В этот момент мстительные тучи тяжко сомкнулись, перекусив силовой кабель тонкого солнечного лучика, питающего энергией радугу. Сверкающая дуга поблекла, расцвеченный, оживший город под натиском серости и слякоти сдавал улицу за улицей, квартал за кварталом. Убогие панельные девятиэтажки бесстыдно выпячивали свои изуродованные грубыми швами некогда белые бока, голые деревья то ли с молитвой, то ли с проклятьем тянули узловатые руки-ветки к немилосердным небесам, с громким шипением катили по мокрому асфальту грязные машины и автобусы. Люди, уже почувствовавшие единение, уже ставшие почти родными, расходились, глядя под ноги и старательно обходя лужи. Улыбки погасли, лица стали фарфоровые, движения выверенные и рациональные. Сплоченная человеческая общность, связанная общей идеей, разбилась на множество хмурых и замкнутых индивидуумов, они расходились парами, группками и по одному, бросая прощальный взгляд на Макара перед тем, как раствориться навсегда во взявшем реванш у радуги густом тумане. У Макара оборвалось сердце – он стоял, немой от обиды и горечи поражения, он обманулся в своей уверенности, его предали и бросили одного. Он ощутил себя стоящим на лунной поверхности – ровной, бесцветной, безмолвной и безжизненной. Глазами, полными слез, Макар с тайной надеждой следил за расходящимися людьми, - ну должен же хоть один человеком оказаться! Обессиленный, он плюхнулся на мокрую скамейку и закурил. Габаритный огонек тлеющей сигареты окончательно обрек его на одиночество.
- Плотник! – требовательно дернул горло Макар, - где ты? Но давящую пустоту нарушало лишь карканье редких ворон.
Из-за угла, изрыгая рогом токоприемника холодные искры, визжа на повороте, лязгая четырьмя колесными тележками, по неровным рельсам медленно выкатилось железное огнедышащее чудище трамвая. На его забрызганном боку довольный мужик в элегантном костюме зачем-то сообщал, что «Единая Россия» - это партия Макара, и призывал проголосовать за нее, что бы стало еще лучше. Прекрасный мираж, подаренный радугой, растаял, порыв, столь много обещающий, схлопнулся. Макар оторвал себя от лавочки, и, похоронив все надежды, поплелся, не разбирая дороги, к остановке.
Когда Макар добрался до своего учебного заведения, короткий, позднеосенний день уже безоговорочно уступал густой темноте вечера. Безжизненная коробка здания института, с двумя мощными колоннами на фасаде, громоздилась потухшими окнами над головой Макара, выплевывая из распахнутых дверей шумные стайки припозднившихся студентов. Пристроенные слева и справа к основному корпусу флигели тянулись крабовыми клешнями к входящим во внутренний двор. Макар, преодолевая течение и рассекая встречный поток, ввинтился в узкий дверной проход.
- Студенческий! – не отрывая глаз от кроссворда, равнодушно потребовал показать студенческий билет вахтер. Макар суетливо ощупал себя, проверил все карманы, и понял, что оставил студенческий дома. Кроме того, очень некстати дал знать о себе голод, после единственной чашки кофе за день очень хотелось есть.
- Макар! Макар! – надрывалась невысокая пухленькая девушка, в стильных очках.
- Оля, привет! – широко улыбнулся ей, наконец заметивший ее Макар, и недоуменно, с надеждой на защиту, развел руками, - а меня вот, не пускают…
- Макар, ты хоть иногда выныривай на поверхность реальности, – улыбнулась в ответ Оля, староста группы, отличница и ответственный человек, - и посматривай на часы, занятия уже кончились. Макар растерянно оглянулся по сторонам, словно в поисках подсказки.
- Сегодня вечером в конференц-зале встреча с кандидатом в депутаты, - Оле было поручено обеспечить явку на это мероприятие, и она вцепилась в Макара, - приходи обязательно, будет интересно.
- В какие депутаты? Какой кандидат? – Макар, погруженный в себя, не понимал смысл знакомых слов.
- Из Нижнего Новгорода приезжает кандидат, - Оля для надежности взяла Макара за плечи и развернула к себе, - а после встречи будет…. Оля говорила, заглядывая Макару в глаза, но тот ее не слышал. Кто-то приедет из волшебного, хрустально-красивого, ослепительного Нижнего Новгорода! Его подхватила сладкая волна щемящего предчувствия чего-то невообразимо хорошего. Ах, как Макар стремился в этот город. Он ни разу там не был, он не мог сформулировать, почему он туда хочет. Это данность, не требующая объяснений, все люди мечтают попасть в Нижний Новгород. Макар часто вслушивался в звучание названия города, в нем слышалось что-то величественное, древнее, корневое, с мягким металлическим поскрябыванием в «Нижний», лишь усугублявшим основательность, базисность и фундаментальность, и воздушное, трепетное, исходное в «Новгород», образующее вместе и шальное ярмарочное, и крепкое купеческое, и разгульное, и ремесленное. Иногда, уютными одинокими вечерами, Макар распластывался дома на полу, разворачивал перед собой затертую карту Нижнего Новгорода, и виртуально путешествовал по Большой Печерской, и Малой Покровской, по Георгиевскому съезду и Почаинскому оврагу, по Сенной площади и Ильинской, «проходил» по Рождественской улице и упирался в Благовещенскую площадь. Названия улиц зачаровывали, сулили сказочные впечатления каждому, кто ступит на их брусчатку. Оканчивались воображаемые туры по Нижнему обычно в Плотничном переулке, где, (хотя, правильнее будет «когда») собственно, Макар однажды и познакомился с Плотником.
- … Вот баран, - выругалась в сердцах Оля, и протяжно почти крикнула, - Макааар! Ты слышишь меня? Парень посмотрел на нее осоловевшими от предвосхищения глазами. Институтская проходная, сокурсница, огромная пальма в горшке у окна – реальность проявляющейся фотографией постепенно восстанавливалась.
- Говорю, маленький банкетик после встречи будет, хоть бутербродов поешь, - спешила выговориться обрадованная «возвращением» Макара Оля, надеясь этим аргументом закрепить согласие Макара на посещение предвыборного мероприятия, - значит, начало ровно в семь, не забудь.
- Оля, а ты была в Нижнем Новгороде? – неожиданно для собеседницы спросил Макар, находясь в предэйфорийном состоянии.
- Конечно, - удивилась девушка, - до него езды час. Ну так, придешь? Макар восхищенно, с примесью легкой зависти глянул на Олю, утвердительно мотнул головой и, лелея грядущую встречу, покинул здание.
Флигеля учебного корпуса с двух сторон обнимали внутренний дворик института, охраняя его от суеты и сумбура уличного шума, заботливо ограждая от внешних невзгод. До встречи с человеком из Нижнего Новгорода оставалось более двух часов, и Макар, шумно втянув сырой воздух, покинул вечерний уют дворика и шагнул во внешний мир. Немного пройдя бульваром, он оказался в центре города. Стрельчатые арки входа в городской парк подсвечивались холодным, синим цветом, большой торговый центр равнодушно сиял разноцветными рекламными огнями, бесконечная вереница красных крысиных глаз стоп-сигналов машин растянулась в темноте. Плотный поток пешеходов обрамлял улицы и широкую площадь, мужчины, женщины, подростки, компаниями и в одиночку, разговаривали, смеялись, перекрикивая сигналы автомобилей и музыку из ближайшего ресторана. Центральная площадь бурлила и клокотала, но странное дело – в окрестных переулках было пустынно и малолюдно, словно все жители города сбились на этот небольшой пятачок. Казалось, люди просто ходили из одного конца площади в другой, потом разворачивались, и шли обратно, ощущая массовость, сопричастность к жизни города, словно они боялись остаться одинокими в темноте ночи. Центральная площадь с рекламными огнями, скопищем машин, с мощным, уверенным пульсом, становились прибежищем для всех нуждающихся в поддержке. Здесь они встречали сотни, тысячи таких же, как они, и обретали спокойствие благополучия, убежденность в собственной правоте и веру в будущее. Горожане спешили раствориться в суете центральной площади, как в средние века жители, в минуту опасности стекались в центр, в поисках защиты за высокими и мощными стенами городской крепости. Те же, кто сходил с маршрута, сворачивая на улицы, лучами расходящиеся в разные стороны от центральной площади, просто растворялись в темноте без следа, и близлежащие проулки и проспекты оставались такими же пустыми и безжизненными. Макар не прятался от толпы, но и не сливался с общим потоком пешеходов. Он стоял инородным телом в крошечном скверике, и заинтересованно рассматривал этот тесный и суетный мирок. В призрачном свете пульсирующей рекламы мелькали веселые и грустные лица, доносились обрывки разговоров, люди спешили или чинно прогуливались, но Макара никто не замечал. Плотная, многоногая толпа топотала, разбрызгивая лужи на тротуаре, подчиняясь какой-то высшей воле, Макара же забыли предупредить, забыли позвать, ему не было предусмотрено место в плотном, сформированном теле толпы. Что бы придать хоть какой-то смысл своему присутствию, Макар закурил. Алый огонек ярко тлеющей в темноте сигареты мгновенно присоединился к множеству рекламных, автомобильных и фонарных огней, его, в отличие от Макара, приняли в свой огненный круг сразу, без собеседований и экзаменов, руководствуясь простым правилом – кто светит, тот и наш.
У входа в городской парк, недалеко от Макара, потасканного вида мужчина в теплом, замызганном ватнике, не спеша разложил походный стул, вытащил из чехла аккордеон и, положив перед собой шапку и усевшись поудобнее, дернул меха и тронул клавиши верхней октавы. Аккордеон взвизгнул, острым кинжалом резкого звука разрезая привычный, устоявшийся шум центра города. Макар вздрогнул. Прохожие резко поворачивали головы на неожиданный звук. На фоне темных деревьев в парке несуразная фигура мужика в вечерней мгле сливалась с аккордеоном в одно нелепое, бесформенное, темное пятно, цепляющее взгляд своей инородностью и неуместностью, контрастно выделяющееся на фоне благоустроенной центральной площади, и было непонятно, откуда берется звук. И вдруг из этого сюрреалистического пятна, взламывая городской гул, напористо и мощно забил фонтан музыки, разбрызгивая в сырой холодной атмосфере теплые, совершенные аккорды вальса «Бал-Маскарад», разбавляя и облагораживая замусоренный и загаженный толпой и машинами городской воздух кристально чистыми, как ключевая вода горного источника, выверенными нотами и аккордами. Густые сочные басы зажигательно аккомпанировали безупречно выводящим мелодию клавишам. И сразу музыка вышла на первый план, властно приковав все внимание к себе. Завораживающий вальс кружил в воздухе, подчиняя центр города себе, блестящие огни рекламы поблекли, деловитые пешеходы, потоки машин потеряли цвет и объем, сделались ненужными и отошли на второй план. А поток музыки креп и уплотнялся, становился осязаемым, даже видимым, его бархатистое прикосновение приятно ласкало кожу. Равнодушные электрические лампы уличных фонарей вдруг засияли теплым живым светом, прислушавшись, даже можно было услышать слабое свечное потрескивание. Грязная тротуарная плитка, покрытая наледью, вдруг заиграла бликами вощеного паркета. Люди, здания, дороги были лишь бледными неумелыми декорациями к обворожительному, аристократичному вальсу. Окончив «Бал-маскарад», почти без перерыва из темной кучи мужика, сросшегося с аккордеоном, разлился безбрежный океан благородной грусти и меланхолии, заточенный в Прелюдии Шопена. И вновь шаркающая толпа прохожих потеряла свою значимость, а шелест автомобильных шин лишь подчеркивал их ненужность и неуместность. Люди шли, машины ехали, а музыка над ними царила.
Внезапно аккордеон смолк, и, резко, словно кто-то щелкнул выключателем, возродился будничный гомон толпы и обычный городской гул. Опять «всплыл» эстрадный шлягер из динамиков, установленных на террасе одного из ресторанов. Макар с удивлением обнаружил, что стоит в жиже тающего снега, рядышком с мужиком. «Вот баран, расселся. Собирай манатки и катись отсюда» - несколько деловитых молодых людей, с одинаковыми прическами, в строгих костюмах, согнали аккордеониста и на его месте быстро, уверенно устанавливали палатку с логотипами «Единой России» и развешивали партийные флаги. Разгоряченный Макар попросил оставить мужика, но один из аккуратных молодых людей сказал, что у них есть разрешение от городских властей на проведение именно на этом месте предвыборного агитационного мероприятия.
-Черт! Мероприятие! – воскликнул пораженный Макар, вспомнив про обещание, данное Оле, и про встречу с посланцем Нижнего Новгорода. На больших уличных часах стрелки показывали начало восьмого. Макар кинулся в институт, но, отойдя на несколько метров, он оглянулся. Партийная палатка вызывающе синела на месте сюрреалистического уютного пятна уличного музыканта. Она была так же невпопад, как аккордеонист, так же не вписывалась в интерьер площади, но вызывающе бросалась в глаза густой, холодной, настойчивой синевой. «Место такое, что ли», - удивился Макар, отвернулся и помчался на мероприятие. Едва он миновал центральную площадь и ступил на бульвар, как тьма и безмолвие немедленно поглотили его. Только слабый ветерок гнал перед ним по тротуару пустую пластиковую бутылку, нарушая тишину, да бесполезные светофоры бессмысленно мигали желтым цветом на пустынных перекрестках, имитируя борьбу с темнотой.
Стремглав пролетев через внутренний дворик института, Макар бесшумно проскользнул в конференц-зал и осторожно присел на первое попавшееся незанятое кресло. По сцене важно вышагивал высокий дядька с микрофоном в руках. Пышная шевелюра его была красиво посеребрена сединой, твидовый пиджак гармонировал с темно-синими, добротно простроченными джинсами. Хорошо поставленный, густой голос был приятен, плавная, без запинок речь располагала к доверию. «Типичный нижегородец» - подумал Макар.
- …таким образом, в нашей области только за прошлый год было введено в строй двенадцать спортивных комплексов, два бассейна, несколько теннисных кортов, - струилась из динамиков тирада докладчика, - с принятием федерального закона «Об основах государственной молодежной политики в РФ» перед вами открываются новые, небывалые возможности как в области образования, так и в области карьерного роста! По настоянию фракции «Единой России», при принятии областного бюджета было заложено только на профориентацию …
Постепенно смысл слов лектора перестал улавливаться Макаром. Он физически слышал голос дядьки со сцены, но, ожидая от гостя чего-то возвышенного, соответствующего его небожительному статусу нижегородца, непроизвольно пока «пропускал» рутину, бессознательно полагая, что все самое интересное начнется чуть позже, а пока происходит непонятный ритуал, в ходе которого произносятся все эти громоздкие и ненужные фразы. Макар обвел взглядом уютный, очень стильный и необычный конференц-зал, сочетающий строгую, деловую атмосферу заседаний и какую-то почти домашнюю теплоту и покой. Этот зал многим был обязан именно Макару, а Макар – залу. Летняя сессия стала непреодолимой преградой для Макара, пропустившего больше половины лекций и семинаров. Его фамилия уже была внесена в списки на отчисление, но заместитель ректора по хозяйственным вопросам, движимый искренним сочувствием к талантливому студенту и желанием сэкономить на летнем ремонте, сумел убедить оставить Макара «в обмен» на обещание последнего разработать дизайн конференц-зала. Макар никак не отреагировал на возможность остаться студентом, но подвернувшемуся случаю свободной, никем не ограниченной работы, где можно включить воображение, попробовать свой потенциал, был очень рад. В итоге конференц-зал получился крайне необычный, но комфортный и удобный. От сцены и до середины зала стены были выкрашены в теплый, бежевый цвет с брызжущими энергией оранжевыми полосами. От середины и дальше стены были выкрашены в строгий, густой синий цвет, с наложенными на них черными силуэтами нижегородских церквей и дворянских особняков девятнадцатого века, изображение которых Макар нашел в библиотеке института и сам перенес на стены. При ярком освещении дома и храмы казались выпуклыми и рельефными, будто они не нарисованы, а вылеплены. Плоский потолок Макар так оформил, что у всех возникала полная иллюзия, что над ними – реконструкция свода боярских палат, и хотя высота потолков была вполне достаточной, каждый, попавший в этот зал впервые, инстинктивно нагибал голову или втягивал ее в плечи, опасаясь удариться о нарисованные кирпичные арки перекрытий. В конференц-зале после ремонта каждое мероприятие становилось событием, пришедшие сюда с дурным настроением ораторы или слушатели постепенно, незаметно для себя подчинялись благожелательной атмосфере зала и искрились доброжелательностью и приязнью. У зала появился свой характер, который подчинял себе всех своих гостей, сюда хотелось возвращаться, у каждого, кто здесь побывал, оставалось приятное, какое-то мягкое и теплое и в тоже время надежное и уверенное «послевкусие», будто сходил не на протокольное заседание, а на любовное свидание. И сейчас Макару было особенно странно и непонятно слушать в этом зале казенные фразы посланца Нижнего Новгорода.
- …молодежь обладает огромным потенциалом, вам принадлежит будущее нашей великой страны, именно от вашей избирательной активности сегодня зависит, каким будет наше завтра! – бушевал на сцене нижегородец, сжимая тонкую шею микрофона. Макар в ужасе понял, что встреча скоро закончится, все внутренности у него сжались от внезапного прилива страха от возможного разочарования нижегородцем. Смутно ощущался какой-то обман, шулерство. И вдруг тоненький лучик спасительной догадки вернул душевное спокойствие – дядька наверняка был местным самозванцем, сейчас закончится мероприятие, и он, пожевав дармовые бутерброды, уедет к себе домой на грохочущем трамвае, быть может, он даже живет в соседнем доме. Макар расслаблено улыбнулся, и, разочарованно сощурив глаза, еще раз внимательно оглядел докладчика – долговязый мужик, с всклоченными, местами седыми волосами и дряблой кожей на лице, штанины джинсов заляпаны грязью – какой из него нижегородец! Макар встал, и спокойно восстановил справедливость: «Вы лжец!» - громко крикнул он на весь конференц-зал, и направился к выходу. Полная, грудастая тетка, сидевшая неподалеку, пружинно подскочила и, идеально артикулируя, без запинки, грамотным русским языком гневно отчитала Макара. Тетка от возмущения забавно тряслась, словно была на шарнирах, ее дородное студневидное тело подрагивало, будто платье натянули на массу холодца, лицо было искажено от негодования. Макар вспомнил ее – это была Галина Николаевна, преподавательница какого-то предмета. Он почти не был на ее лекциях, и заслуженно снискал откровенно предвзятое, даже враждебное отношение к себе с ее стороны.
- Вы невоспитанный юноша, у вас нет будущего, - Галина Николаевна назидательно трясла пухленьким указательным пальцем у носа Макара, - извинитесь, хотя бы ради себя, перед нашим гостем!
- Просто, вы, наверно, никогда не были в Нижнем Новгороде, - Макар снисходительно улыбнулся, прощая непонятливую преподавательницу.
- Я бываю там почти каждый месяц, - захлопала куцыми ресницами преподавательница, - причем тут Нижний?
- Вполне возможно, - легко согласился Макар, - ваше тело физически иногда бывает в черте города Нижний Новгород, вы именно «бываете» там, но ничего не видите.
- Вот сейчас будут формировать делегацию студентов на конференцию молодежного крыла «Единой России», - преподавательнице надоело спорить с дерзким студентом, - делегаты, между прочим, в Нижний Новгород поедут, а ты, гаденыш, вылетишь из института после ближайшей сессии! Тут Галина Николаевна отвернулась от Макара, мгновенно скроила любезную улыбку и крикнула докладчику: «продолжайте, пожалуйста».
Это был больной удар. Макару очень хотелось поехать в Нижний. Он никак не мог понять, по какому принципу отбирают тех, кто поедет в этот волшебный город, и тех, кого будут отчислять. Он хотел спросить об этом у преподавательницы, но та сидела неприступной крепостью, с каменным, неподвижным лицом обиженной добродетели, и Макар, потоптавшись, вышел из конференц-зала.
Всю дорогу домой голод жестоко мстил за нетронутые агитационные бутерброды. Все, что Макар мог противопоставить ему, вернувшись домой – горячий кофе без сахара, но с завалявшейся, уже почти одервеневшей, слойкой с сыром. Приняв душ, Макар благоговейно разложил на полу карту Нижнего Новгорода, в зоне досягаемости вытянутой руки расставил своих безмолвных друзей – чашку кофе, пачку сигарет и пепельницу и улегся на живот перед картой. Под падающими со стены солнечными лучами в полупустой в комнате сразу стало тепло и ярко. Уличная хмарь и нервная преподавательница растворились, отступили под сладким натиском Почтового съезда и Кожевенной улицы, Мельничного переулка и Лыковой дамбы. «Еду в Нижний, - вдруг решил, как отрезал, Макар,- там дворянские усадьбы и купеческие особняки, там вековые храмы и сказочные парки, там янтарные закаты купают прощальные лучи в прозрачных речных водах, омывающих серый гранит набережных, там красочно и живописно, там полтора миллиона человек, и все они – нижегородцы. Там улицы залиты ярким светом то ли щедрого солнца, то ли искренних улыбок местных жителей. Там, в конце концов, Плотничный переулок. Вот он удивится, когда увидит меня».
Рано утром следующего дня Макар уже был на вокзале. Зеленая гусеница электрички, повторяя изгибы пути, медленно выползла к перрону, раскрыла обшарпанные двери, заманивая пассажиров, и замерла, в ожидании добычи. Макар бросил прощальный взгляд на вокзал, и осторожно шагнул в безжизненный тамбур. Потоптавшись, раздвинул двери и вошел в разрисованный граффити вагон. Усталые, иногда заштопанные, продавленные за годы эксплуатации сидения громоздились сердитыми ровными рядами, точно солдаты в походном строю после тяжелого сражения. В потолке неприветливо скалились решетки вентиляции, над давно немытыми окнами ощетинились блестящие металлические прутья полок для багажа. Невидимый динамик вдруг зашипел, забулькал, словно кто-то на велосипеде рассекал глубокую лужу, и машинист неразборчивой скороговоркой предупредил, что двери закрываются и объявил следующую станцию. Девять, всего девять остановок отделяло Макара от заветной цели! Светясь от радости, Макар опасливо присел на краешек ближайшего сиденья, и, осаживая колотящееся в упоении от скорой встречи сердце, с деланным равнодушием уставился в окно. Сырой холод вползал в вагон через открытые двери и стелился по полу. Все пассажиры в добротной, плотно зашнурованной и застегнутой на «молнии» обуви не замечали, что они по колено в холоде, но изношенные башмаки Макара сдались без боя, его ноги леденели. Но – всего девять остановок! Наконец, двери с шипением захлопнулись, электромотор сначала негромко, механически, загудел, и усиливаясь по нарастающей и разгоняя поезд, надсадно завыл, словно раскручивался незримый маховик, за окном замелькали знакомые городские декорации. Сердце Макара забилось учащенно, ладони вспотели, - ему осталось проехать всего девять остановок!
По проходу слегка раскачивающегося вагона, широко расставляя ноги для устойчивости, пробирался сухонький мужичок, обвешанный сумками с газетами и журналами. Он назойливо предлагал пассажирам свой товар.
- Новости политики, экономики, спорта, - выкрикивал мужичок, сгибаясь под бременем своей ноши, - модные журналы, кроссворды, юмор. Иногда находился покупатель, и тогда торговец, сгибаясь всем телом, тяжко опускал свой груз на пол, суетливо выхватывал из пачки нужную газету или журнал и прятал в барсетку на животе монеты, полученные в качестве оплаты.
- Молодой человек, - мужичок доковылял до Макара, - последние новости не желаете?
- Как последние? – испугался Макар, - больше не будет?
- Все, что только что произошло в мире экономики, политики, все тут, - мужичок, тяжело дыша, похлопал по сумке и, кряхтя и скрипя, устало плюхнулся на пустующее сиденье напротив Макара.
- Ааа, - протянул успокоившийся Макар, - разве в газетах напечатают новости? Так, сами создают события, потом сами об этом пишут, а уже через день сами об этом забывают и создают новое событие, и опять пишут. Сегодняшние новости – это завтрашние руины. Если хоть одну газету прочитаешь, то голова замусорится на неделю.
Где-то под полом электрички уверенно перестукивались железные колеса. Мужичок удивлено уставился на Макара, не понимая смысла его ответа, но уже чувствуя, что заработать на этом странном парне не удастся. Желание отдохнуть все же перевесило, да и пассажиров-потенциальных покупателей было очень мало, и он продолжил атаку: «Ну вот журнал для мужчин, тут про автомобили, еще упражнения для мышц показаны, советы разные, как лучше свое тело красивым сделать».
- Зачем делать лучше? – искренне спросил Макар, - мы ж уже «венец творения»! Кому-то дано быстро бегать, кому-то красиво рисовать, кому-то хорошо считать – зачем улучшать? Лучше уже не сделаешь, это невозможно. Мужичок наморщил лоб и почесал у виска, но мерный перестук колес мешал соображать.
- А, понял, - продавец прессы, довольный своей прозорливостью, расслабленно откинулся на спинку жесткого сиденья, - вы, молодой человек, верующий?
- Я еще не думал над этим, - честно признался Макар, - не было времени.
- А то у меня тут и церковная литература есть, - с робкой надеждой, почти просительно проговорил продавец, - вот, полный список святых заступников, с описанием жития.
- Это что ж, небесные адвокаты? – не удержался и улыбнулся Макар,- надеюсь, что мне их услуги не понадобятся. А если нагрешу – приму наказание без посредников.
Дробный перестук колес начал замедляться. Электричка плавно уменьшала скорость, и остановилась у перрона маленькой станции. В полусонном вагоне возникло вялое движение – несколько человек направились к выходу. Мужичок тяжело вздохнул, и стал собирать свои сумки.
- Восемь! – с трудом скрывая эмоции, почти выкрикнул Макар.
- Чего восемь? – не понял мужичок, вскидывая на плечо сумку.
- Мне осталось восемь остановок до моего предназначения!
- Аааа, - неопределенно протянул мужичок, и проворчал, - и мне до Нижнего осталось восемь остановок всего, а пресса почти нераспродана… Мужичок прокашлялся, и двинулся к вновь вошедшим пассажирам, выкрикивая: «Кроссворды, здоровье, спорт».
- Надо же, - удивленно пробубнил себе под нос Макар, провожая взглядом мужичка, - едем в одном вагоне, а направления у нас разные.
Постепенно в вагоне становилось все шумнее, а свободных мест все меньше. Макар с интересом рассматривал попутчиков, пытаясь догадаться, куда они едут, и если тоже в Нижний – то зачем? По проходу уверенно, словно танк по полю, шла женщина в черной униформе. На ее поясе стоматологическим блеском сияли компостеры и какие-то приборчики.
- Ваши билеты? – обращалась она к каждому пассажиру, и все протягивали ей какие-то документы.
- Молодой человек, - повысив голос, второй раз обратилась к Макару нависшая над ним стоматологическая женщина в черном, - что у вас за проезд? Макар непонимающе смотрел на нее, предчувствуя беду.
- Понятно, - привычно, буднично отозвалась женщина и принялась выписывать квитанцию, - платим штраф. Макар ждал, когда эта надоедливая женщина отстанет от него, он даже хотел отвернуться к окну, что бы дама быстрее ушла, но решил, что это будет невежливо.
- Что, денег нет? – вдруг потеплела женщина, даже едва заметно сочувственно улыбнулась, собрав сеть морщинок у глаз, - парень, не осложняй жизнь себе и мне, выходи на ближайшей станции. Душа Макара затрепетала цветочным лепестком под напором северного урагана от одной мысли, что его могут ссадить с поезда.
- Нет-нет, - горячо откликнулся он, мне еще восемь станций, или двадцать пять минут нужно ехать!
- Ты рискуешь еще пятнадцать суток ехать, - недовольно огрызнулась женщина, - за мелкое административное правонарушение и нежелание платить штраф. Выходи, не создавай проблем.
Все робкие протесты Макара вдребезги разбились о холодную неумолимость стоматологической женщины. Ошеломленный, он стоял на пустынном перроне, огни электрички стремительно удалялись в направлении Нижнего Новгорода. Редкие пассажиры быстро покинули перрон, оставив Макара совершенно одного. Непоправимое, фатальное бедствие, динамитным взрывом обрушившееся на него, оглушило Макара до звона в ушах. Словно контуженный, он огляделся вокруг, ища помощи или хотя бы сочувствия. Злой ветер гонял по пустому перрону легкую поземку, ни единого живого человека не было. Какое-то колющее, рвущее в клочья острыми рваными краями ржавое одиночество скрежетало и резало душу Макара. Он бы заплакал, да не было слез.
- Плотник! – рванул легкие Макар. Но только пустая жестяная банка из под пива грохотала по пустому полустанку, гонимая ветром. Привалившись спиной к фонарному столбу, Макар механически достал сигарету и закурил.
- Ссадили? – добродушно улыбался седой дед, в ярко оранжевой форменной накидке поверх черной фуфайки, - вон, через дорогу, конечная городского трамвая, можешь на нем вернуться обратно. Макар не понимал, откуда появился этот дед, еще мгновение назад на перроне никого не было, и смотрел на него как на привидение. Вообще, на этом лунном пейзаже ярко-оранжевое пятно спецовки выглядело неуместно и нелепо, издали напоминая желток сырого яйца, размазанный по белку припорошенного перрона. Но голос, живой и настоящий, тронул Макара, растопил его чувства, как кипяток, выплеснутый на лед.
- Меня в Нижний не пустили, - пожаловался он деду, особо не рассчитывая на участие, пожаловался просто так, в воздух, радуясь уже тому, что есть пара ушей, которые хотя бы просто услышат его.
- Поезда, самолеты, машины и автобусы каждый день привозят в Нижний тысячи людей, - степенно, важно отреагировал дед, - и тебя привезут.
- Нет, - Макар засунул закоченевшие руки глубоко в карманы вытертых джинсов и решительно покачал головой, - мне к Плотнику нужно, наверно, простым поездом к нему не доедешь…
- Ты, мил человек, в больницу вместо Нижнего попадешь, эк знобит-то тебя, - сердобольный дед довел Макара до тротуара, в конце которого алели каплями крови на первом, жидком снегу два ярко-красных трамвайных вагона. Макар поблагодарил деда, и, оглушенный поражением, побрел к трамвайной остановке. Тяжело поднявшись в пустой салон, он горестно привалился головой к оконному стеклу и бессмысленно разглядывал беспощадно терзаемые ветром, еще зеленые, припорошенные кусты дикой малины, густыми зарослями окружающими конечную остановку. Макар чувствовал себя спасшимся капитаном разбившегося в кораблекрушении судна. «Студенческий билет» - наметанным взглядом мгновенно оценила Макара кондуктор и поленилась даже спросить оплату.
Придя домой, Макар, не раздеваясь, рухнул на застеленный диван, и забылся беспокойным сном. Он метался по влажной от пота постели, вскрикивал, бормотал неразборчивые отрывки фраз. В горячечном бреду ему казалось, что он пешком идет в Нижний Новгород, но кто-то накинул ему на пояс резиновый жгут, и поначалу он никаких неудобств не доставлял, но по мере натяжения резины идти становилось все труднее. А за пригорком уже манят шпили чУдных нижегородских храмов, но жгут уже подрагивает от натяжения. А над всем городом уже отчетливо видно лазурное сияние, но резиновый жгут, натянутый до предела, неумолимо тянет назад, и не только вперед идти, а и просто оставаться на месте не достает сил. Макар тяжело дышит, сопротивляется, всем корпусом навалившись вперед, но ноги соскальзывают, и он, словно выстрелянный из пращи, летит назад, во мрак и холод.
Время от времени Макар приходил в себя, иногда это бывало днем, иногда ночью. Однажды он даже встал и, вскипятив воду, налил себе кружку кофе, но не допил. Слабость волной накатила, накрыв с головой, оставив силы только добрести до кровати, и Макар вновь провалился в черную бездну забытья. Очередной раз очнувшись, он увидел Плотника, сидевшего на краю дивана и недовольно смотревшего на Макара. Рукава его клетчатой рубахи были закатаны до локтя, на лбу выступали капельки пота, казалось, что Плотник присел передохнуть после тяжелой физической работы.
- Чего удумал? – сердито пробубнил Плотник, увидев, что Макар раскрыл глаза, - простая простуда, а ты совсем раскис.
- Я к тебе ехал, - неимоверно напрягаясь, еле слышно прошептал Макар.
- Да знаю я, знаю. Упрешься, как баран, - улыбаясь одними глазами, продолжал ворчать Плотник, - когда ты уже поймешь, что бы меня встретить, не обязательно ехать в Нижний.
- Я хочу в Нижний, - упрямо уже прохрипел Макар, и бессильно откинул голову на бок.
- Тут как посмотреть, - кряхтя, нехотя встал с дивана Плотник,- радоваться этому или печалиться. Макар не ответил, сил спорить уже не было. Старый мастер обеспокоенно посмотрел на него.
- Мал ты еще, слаб и телом и умом, - негромко рассуждал вслух Плотник, - потом решим, на что ты годен. А пока чай на травах с медом, да с малиновым вареньем попей, да укройся потом поплотнее. А я погрею свои старые косточки под солнышком. И бородатый крепыш, крякая от удовольствия, уселся на пол возле стены с рисунком Макара, подставляя бока, спину и плечи живительным солнечным лучам, прожекторами бьющими со стоны. Макар радостно следил взглядом за Плотником, но веки его отяжелели, сознание опять покидало его, все вокруг резко потемнело, словно ночью в комнате выключили свет. Только где-то далеко светом в конце тоннеля белело маленькое светлое пятнышко. Макар рванул туда, спотыкаясь в темноте и падая, царапая руки и разбивая в кровь коленки, и, приблизившись, с ужасом увидел, что кто-то с наружи заколачивает грубыми досками это последнее светлое пятно. Макар хотел крикнуть, что он тут, но судорога свела горло, а громкий, ритмичный стук молотка разносился все увереннее.
Раскрыв глаза, Макар удивился обилию света в его комнате. Солнечные лучи из окна и со стены сливались, конкурировали друг с другом, наполняя все пространство светящейся энергией. Громкий ритмичный стук продолжался.
- Макар, отзовись уже! – раздался приглушенный крик из-за двери.
Удивленный Макар встал, и, пьяными зигзагами, пошатываясь от слабости и опираясь о стены, дошел до двери и щелкнул замком. Дверь рывком распахнулась, и в прихожую ворвалась староста группы Оля с Сашкой, единственным студенческим приятелем Макара, высоким, широкоплечим парнем, бесхитростным и прямолинейным, как телеграфный столб.
- Ну, я так и думала, - затараторила возмущенно Оля, подержав свою ладонь на лбу у Макара, - тебя почти неделю на занятиях не было, мог бы хоть предупредить! Хотя… И Оля обреченно махнула рукой. «Боже, как красиво, - Оля подошла к стене с рисунком, и, расставив руки, закружилась в солнечном свете, - это ты нарисовал?»
- Макар, - доверительно загудел ломающимся подростковым голосом Сашка, - послезавтра экзамен по аналитической химии, ну, ты же понимаешь, без тебя нам каюк. Аналитическая химия давалась Макару легко, он не учил ее, казалось, он жил в этом мире ионов, элементов и молекулярных форм. Весь курс списывал у Макара решения задач по аналитической химии. Те немногие, кто видел рисунки Макара, были уверены, что он изобрел какой-то новый химический состав красок, благодаря которому любая его картина «оживала», становилась объемной и рельефной. Собственно, близящийся экзамен был главным побудительным мотивом навестить пропавшего товарища.
- Да какая ему сейчас аналитическая химия, - перебила Оля, выйдя из света, и зашелестела пакетами из супермаркета, - сегодня стипендия была, мы в группе скинулись, купили тебе аспирин, мед, варенье малиновое, ну, тут еще по мелочи – печенье, чай. За выходные приводи себя в порядок, с понедельника ждем.
- К экзамену выздоровеешь? – с надеждой спросил Сашка.
- Что ты пристал к нему! – возмутилась Оля, - ему врача нужно вызвать!
- Не надо врачей, - энергично запротестовал Макар, - я в порядке! Оля недоверчиво окинула болезненное лицо Макара, и сокрушенно покачала головой: «Как ты дожил до двадцати лет, ума не приложу».
- Дружище, выздоравливай! - Сашка в знак солидарности потряс в воздухе сжатым кулаком, и гости ушли. Макар автоматически, не задумываясь, заварил чай, открыл мед, варенье, и приступил к лечению. Выпив чай, улегся, тщательно укрывшись, и мгновенно уснул.
Проснулся Макар в середине солнечного, чудесного, почти летнего дня совершенно здоровым. Очистившееся от туч небо сочно голубело, словно стремилось отпечататься, затвердиться в памяти горожан на всю долгую грядущую зиму. Осеннее солнце, хоть и не жаркое, расточительно изливало свет и тепло, словно балуя напоследок приговоренных к зиме людей. Макар был полон жизненной энергией, только раздражал какой-то болезненный, застойный, затхлый запах слабости и немощи, наполняющий комнату. Макар распахнул окно, впуская в квартиру свежесть, вскипятил воду для кофе, принял смывающий хвори, очищающий и восстанавливающий душ. Выйдя из ванны, взял кружку с кофе, закурил и высунулся в распахнутое окно. Высота шестнадцатого этажа скрадывала городской шум, здесь властвовали птичьи трели да дыхание легкого ветерка. Разноцветные кирпичики машин далеко внизу бесшумно передвигались по серым лентам проспектов и улиц. Казалось, это не дороги, а какие-то силовые или магнитные поля, перемещающие жестянки автомобилей по своему усмотрению, без всякого участия со стороны водителей. Макар увлеченно наблюдал, как на перекрестке эта неведомая сила сначала скапливала десятки автомобилей, выстраивая их в несколько рядов, а потом сортировала, направляя некоторых направо, иных – налево, а основную массу – прямо. Допив кофе, Макар закрыл окно и отправился в институт.
Проскочив проходную, Макар оказался в тесном кольце сокурсников. Столько искренних, радостных приветствий он еще не видел, он никогда не был в такой ситуации. Лекции уже закончились, но большинство сокурсников не спешили расходиться, памятуя о скором экзамене по аналитической химии. После дружеских похлопываний по плечу и слов участия, Макару всучили сборник задач, и приготовились копировать решения, но Оля быстро сообразила, что в стенах института столь откровенно списывать, рискуя в любой момент напороться на преподавателей, небезопасно. После недолгих споров, и, принимая во внимание недавнюю стипендию, решено было всем вместе отправиться в единственный в городе Макдональдс, обещая бесплатное угощение для Макара, благо, закусочная находилась рядом, в торговом центре на центральной площади.
Галдящей, радостной толпой студенты прошли по бульвару и птичьей стаей оккупировали столики в Макдональдсе. Потом многократно делали заказы, перекрикивались, смеялись, наполняя помещение кафе молодостью и задором, дозаказывали, пересаживались, выходили покурить, помыть руки. Кто-то уже возмущался потерянным бургером, кому-то не хватало кофе. Макар все это время молчал, поглядывая в раскрытый задачник, и рассеянно писал решения в предоставленной ему тетради. За неполный час все задачи были решены, студенческая компания утихла, старательно переписывая ответы. Сам Макар взял кофе и честно заработанные бургеры и вышел на террасу. Уже вечерело, роскошный день, осколком лета прилетевший в пасмурную осень, плавно угасал. Смутное, щемящее угрызение не давало покоя Макару, этот день нужно было прожить более полно.
С террасы закусочной хорошо просматривалась центральная площадь и вход в парк. Мимо сплошным потоком сновали горожане, обрадованные неожиданно погожим деньком. Взрослые и подростки, мужчины и женщины, красивые и уродливые – все спешили впитать теплый солнечный свет, что бы попытаться сохранить его в себе до весны. Вон мужик уже в зимней шапке-ушанке, - зачем он ее одел? Невысокий, хлипкий, с широченным мясистым носом, давно немытые волосы почти скрывают уши, тяжелый, почти квадратный подбородок, землистый цвет лица, обычно он волком смотрит на окружающих, а сейчас его губы непроизвольно растягиваются, обозначая улыбку, обнажая два безобразно выделяющихся золотых зуба. А вот навстречу ему ковыляет дедок, небольшого ростика, но плечи разведены в стороны, голова гордо приподнята, спина выпрямлена. Большие, натруженные руки с ладонями-ковшами, не привыкшие к безделью, беспокойно ныряют в карманы куртки и обратно, маленькие, близко посаженные глаза смотрят уверенно и спокойно, тонкие губы плотно сжаты в упрямую ниточку. Наверно, дед был героем труда, или председателем колхоза, и ни о чем не жалеет. Деда обгоняют молодые супруги, еще бездетные. Оба полноватые, оба в дурацких очках. У парня сосредоточено-деловое выражение лица, даже нагловатое, хотя время от времени прорывается что-то беззаботно-радостное, бескорыстное. А девушка не сдерживается, с толстых губ не сходит счастливая, почти детская улыбка, ей все нравится, она беззаветно любит и уверена, что любима. А навстречу этой парочке бодрым шагом марширует очень интересный экземпляр – мужику на вид за пятьдесят, окладистая, местами седеющая борода слилась с длинными усами, но на голове у него повязана бандана, задорная улыбка озаряет приятное, какое-то ладное, умело сделанное лицо. Нос, щеки, уши, губы – все в меру, все на своем месте. И главное – глаза: серые, с сумасшедшинкой, выразительные и глубокие глаза. Макар безотчетно «коллекционировал» в своей памяти яркие, броские образы людей.
- О, смотри, смотри, какая…, - Сашка, незаметно присев рядом с Макаром, двинул того локтем под ребро, тыча пальцем другой руки в сторону высокой брюнетки, виртуозно цокавшей мимо террасы остренькими каблучками изящных полусапожек.
- Угу, - Макар, не поворачивая головы, стараясь не расплескать своего настроения, надеялся отвязаться от приятеля и продолжить рассматривать прохожих. Их так много, и они бесконечно разные - добрые, злые, радостные, понурые, умные и дураки – у каждого внутри целый атомный реактор своих чувств, мыслей, каждый – это бесконечно интересная, уникальная вселенная.
- Будешь? – Сашка доверительно протянул фирменный пакет Макдональдса из плотной бумаги.
- Я на неделю вперед наелся, - Макар все еще немного надеялся отделаться от недогадливого приятеля.
- Старик, обижаешь, - довольный своей изобретательностью, Сашка осторожно открыл пакет, показывая содержимое Макару – литровую жестяную банку пива, запрещенного в закусочной. Макар недовольно поморщился, он только расщепил на составляющие элементы толпу, и вот, из-за Сашки, они опять все вмиг слиплись, слились в единую безликую плотную массу, сплошным потоком проплывающую перед его глазами.
- Черт с тобой, - понимая, что иного выбора у него все равно нет, Макар взял у Сашки пакет и скрытно, маскируясь, приложился к пиву, - а неплохо пошло. Сашка сиял свежеотштампованным рублем, ему льстило, что он смог выдумать что-то, понравившееся Макару.
- Ты пей, я еще в магазин за пивом сгоняю, - заговорщицки подмигнул он приятелю, и сорвался с места.
Сокурсники пчелиным роем гудели над конспектами, время от времени кто-то отделялся и выходил к Макару на террасу за уточнениями и разъяснениями, и, получив односложный, рассеянный ответ, возвращался с добычей, точно пчела в улей, в закусочную. Макар лениво пил пиво и водил взглядом по площади. На стул рядом с ним подсела однокурсница, изящная твердая троечница, имя которой он никак не мог вспомнить. Она составляла спортивную гордость института, почти профессионально занимаясь гимнастикой, что неоднократно спасало ее от отчисления. Макар однажды видел, как ее торжественно награждали в конференц-зале при большом стечении народа.
- Почему ты все время один? – безапелляционно спросила она, хлопнув длинными ресницами. Макар взглянул на нее – аккуратный пучок каштановых, с медовым отливом волос венчал кругленькую, чуть сплюснутую, словно луковица, голову. Ровная, без морщинок и складок, нежная розовая кожа, свеженькое, молодое личико, брызжущее здоровьем и витаминами. «Наверно, у нее папа Чиполино» - мелькнуло у Макара.
- Как тебя зовут? – вслух произнес Макар, и тут же запрещающе поднял вверх указательный палец, - хотя, не надо, не говори.
- Будешь вспоминать? – кокетливо повернув голову на бок, стрельнула глазками девушка-луковица.
- Ну да, - буркнул Макар. «Все равно не запомню» - подумал он в действительности.
Пришел запыхавшийся Сашка, он нес сразу три пакета. Подогреваемая пивом беседа межу ним и девушкой-луковицей разгорелась мгновенно. Макар вдруг увидел, как у входа в парк устанавливает свой раскладной стульчик уличный музыкант. Аккуратно достав из чехла аккордеон, мужик вновь слился в бесформенную, неопрятную, махристую кучу, темную и уютную, абсолютно нездешнюю, не городскую и вообще не земную. После недолгой подготовки музыкант широко развел мехи, взял пару аккордов, и в вечереющем воздухе беспрепятственно разлился концерт для фортепиано Эдварда Грига. Буря чувств взбаламутила, смешала все эмоции, возбудила нервы, и незаметно для Макара властной волной подхватила его и, протащив через столики на террасе, через толпу на тротуаре выплеснула к входу в парк. Вся площадь была полна до краев музыкальными звуками, словно кастрюля – супом, все люди с головой погрузились в эту неистовую пучину. Когда композиция кончилась, Макар удивленно обнаружил себя стоящим прямо перед музыкантом.
- Что-нибудь сыграть? – улыбнулся аккордеонист.
- Не знаю, - засмущался Макар, и, обрадовавшийся пришедшей мысли, с надеждой добавил,- а про Нижний Новгород есть что-нибудь?
- Нет, - вдруг почти зло, резко ответил музыкант, - это уже не для меня. Он задумчиво опустил глаза, потом решительно, обрубая концы, хлопнул ладошкой по полированному боку аккордеона, горестно добавил: «Мое место теперь здесь».
- Вы там были? – забилось сердце у Макара.
- О да, - мечтательно прикрыл глаза мужчина, но быстро «вернулся» на землю, - но не советую, только зря обожжешься. Макар недоуменно посмотрел на музыканта. Он захотел возразить ему, рассказать про Большую Ильинскую и Георгиевский спуск, а если будет мало, то уж переубедить его наверняка Плотничным переулком. Но его грубо перебили.
- Вот баран, расселся тут, пройти невозможно, - проходящая мимо компания подвыпивших парней начала задираться, нарушив все планы Макара. Аккордеонист и Макар не отвечали, надеясь переждать их, как стихийное бедствие. Парни полукругом обступили музыканта, ухмыляясь, в упор рассматривали его. Крепкосбитые, нагловатые, бесполезные. Музыкант рассеянно рассматривал свой аккордеон, и молчал. Очень скоро парням надоел этот бессловесный «мужик с гармошкой», их внимание быстро переключилось на других, и они ушли в глубь парка.
- Сами вы бараны, - сморщившись, пробубнил Макар вслед уходящей компании.
- По большому счету, и они бараны, и мы с тобой бараны, - поправляя ремешок аккордеона, отозвался музыкант, - мы различаемся только окрасом шерсти. Макар не понял слова мужика, и, поколебавшись, собрался повторить попытку переубедить собеседника относительно Нижнего Новгорода, но мужик легко покачал головой и неистово дернул меха аккордеона. Вся центральная площадь сразу оказалась во власти требовательного «Шторма» Вивальди. Макар вернулся на террасу, к своим приятелям.
- Знакомый, что ли? – участливо спросила девушка-луковица, и, на всякий случай, добавила, - хорошо играет.
Переписав конспекты, однокурсники постепенно расходились, или, наоборот, выходили на террасу и присоединялись к пивной вечеринке. Когда закусочная закрылась, оставшаяся компания, включая Макара, еще долго шумела на ближайшей лавочке. Когда вечер уже грозил перейти в ночь, Макар поехал домой вместе с девушкой-луковицей, чье имя он так и не вспомнил.
Пасмурное хмурое утро обложило снаружи густым туманом, словно ватой, окна «однушки». Настырные сумерки еще не растворились в комнате, когда девушка проснулась, взглянула на часы и испуганно вскрикнула, шустро выскользнув из-под одеяла: «Макар, мы опаздываем». Макар сонно хлопал глазами, недоуменно следя, как подруга суматошно собирает разбросанную по всей комнате одежду. Вдруг взгляд девушки упал на настенную картину Макара, и она, забывшись, пораженно замерла. Потом осторожно, плавно, точно пробуя на прочность каждую половицу прежде чем сделать полноценный шаг, приблизилась к стене, подставив тело струям яркого, неземного света, раскинула руки, и, как была, в одних трусиках, начала медленно танцевать. Она заворожено, словно в трансе, кружилась в импровизированном танце, подседая и запрокидывая голову, нарисованные солнечные лучи скользили по ее упругому, загорелому, спортивному, плотно утрамбованному телу, туго обтянутому гладкой, молодой кожей. Гибкая, теплая, осязаемая, она была полна сил и энергии, как луковица витаминов, это сравнение не выходило у Макара из головы, хотя сейчас, с распущенными вьющимися волосами, беспорядочным невесомым каштановым облаком обнимающими голые плечи, она совсем не походила на луковицу. Он перевел взгляд на свои длинные и худые, как каминные спички, пальцы, точнее, на костяшки фаланг, еле-еле обтянутые тонкой, словно пергаментной, землистого цвета кожей. Ему показалось, что ни жирового слоя, ни мяса, ни нервов, ни мышц, ни сосудов-капилляров у него нет, только кости, обернутые в кожу. Макар даже поднял растопыренную ладонь и попытался на свет рассмотреть, есть ли под кожей что-нибудь, кроме костей.
- Это ты нарисовал? – Потрясенная девушка очнулась из забытья. Макар проворно опустил руку и с деланным равнодушием кивнул.
- Как ты это делаешь? – девушка ошеломленно переводила взгляд с картины на Макара и обратно, - странный ты, вообще как пришелец какой-то. Ты как, как.. – девушке не понравилось сравнение с пришельцем, и она щелкнула пальцами, подбирая более точное определение.
- Как баран?- полуиронично, полувсерьез подсказал Макар.
- Почему баран? – удивилась девушка, но тут же перебила сама себя: «Господи, опаздываем же!» – всплеснула она руками и, отложив на потом чудаковатые вопросы Макара, сорвалась с места, надеясь успеть принять душ. «Я быстро!» – крикнула она и скрылась в ванной комнате. Некоторое время Макар внимательно изучал свою ладошку – а в самом деле, может, действительно инородец какой-то, может, и внутри все по-другому устроено? Где мои желания и надежды, в какой открытый космос ураганом уносит мои чувства, мою страсть, уничтожая, сжигая меня до горстки пепла, но ни на йоту не изменяя состава окружающего безвоздушного пространства? Почему на меня не действует гравитация, притягивающая всех нормальных людей к земле, меня же малейший ветерок сразу уносит прочь? У меня есть нервы, способные реагировать на обычные, земные раздражители? Из чего я состою? Закурив, Макар прошлепал босыми ногами на кухню, взял нож, глубоко затянулся, и, после секундного колебания резким движением полоснул по фаланге указательного пальца.
- Твою мать! – сдавливая крик боли, схватился за кровоточащий палец Макар. Глубокая рана быстро наполнилась густой кровью, она скапливалась темными гроздьями, стекала устрашающими ручейками по ладони и капала на пол.
- Ой, мамочки, - вскрикнула вышедшая их ванны девушка, глядя на окровавленный палец, - может, сухожилие перерезано, к врачам нужно. Макар упрямо замотал головой, наотрез отказываясь от медицинской помощи.
- Как ты жив еще, - потрясенная до глубины души девушка осела на удачно стоящий хромой табурет.
После долгих споров девушка отказалась от идеи врачебного вмешательства, нашла чистый носовой платок, достала из своей сумки бутылёк с йодом, дезинфицировала и перевязала раненый палец. После этого происшествия кофе был особенно уместен, его аромат возвращал к привычному укладу, его терпкий вкус «привязывал» к земле, ко всему накатанному, обыденному и многократно проверенному. Начало занятий было безнадежно пропущено, но девушка настояла все же ехать в институт, хотя бы на третью пару.
Во внутреннем уютном дворике института, обнимаемым с двух сторон флигелями учебного корпуса, белым блестящим островком посреди суетливой, шумной студенческой толпы стояла новенькая пассажирская «Газель», обклеенная символикой «Единой России». Сверкающая, чистая, словно хрустальная, с надраенной хромированной решеткой на радиаторе, поигрывая солнечными бликами на плавных обводах корпуса, она выглядела посреди серого двора с покосившимися флигелями колледжа инопланетной посылкой, или ледяным айсбергом посреди знойной пустыни. На фоне выверенных линий и плавных обводов кузова микроавтобуса толстая Галина Николаевна громоздилась нелепой темной кучей, стоя в проеме распахнутой двери «Газели» и креня собственным весом тяжелую машину на бок. Она, поминутно сверяясь со списками, выкрикивала фамилии отъезжающих.
- Да что ж вы за бараны-то такие! – высоким голосом толстухи орала она на студентов, - Саженцев, где Саженцев?
- Особо отличившиеся на конференцию отчаливают, - двусмысленно ухмыльнулась Макару девушка. Непонятно когда, но она уже успела собрать волосы в пучок, опять превратившись в луковицу.
- Куда отчаливают? – У Макара свинцовая тяжесть дурного предчувствия сдавила сердце.
- В Нижний, - легковесно хохотнула девушка, и, деланно удивляясь, добавила, - куда ж их еще свозить-то?
- Дура! – взорвался, не выдержав внутреннего напряжения, Макар. Он молотил сжатыми до побеления костяшек кулаками в воздухе, не находя слов, что бы выразить свою острую ревнивую обиду, ревнивое тупое отчаяние и яростное ревнивое возмущение. Вот сейчас, такие же как он, молодые ребята, запросто поднимутся на подножку салона «Газели», зайдут внутрь и сядут на мягкое, удобное сидение, а через час будут там, где Зеленский съезд обнимает седые стены красного Кремля, где ажурная чкаловская лестница белыми кружевами разрезает зеленый Александровский сад, где для Макара уже давно приготовлено что-то долгожданное, выстраданное и очень хорошее.
-Твоя фамилия может появиться только в списках на отчисление, - высокий, достигающий почти ультразвука голос Галины Николаевны расколол, раздробил в пыль своими ультракороткими волнами мечты Макара, - в списках участника конференции твоей фамилии нет. Преподавательница плотоядно улыбалась, громоздясь жирным удавом перед оробевшим Макаром-кроликом, а он и сам не мог понять, как оказался возле распахнутой двери микроавтобуса.
- Может, деньги нужны? – несмело предположил Макар, вспомнив, как часто эти монеты и банкноты пригождаются в жизни, и энергично пошарил по карманам, - у меня есть.
- Мозги нужны, - мстительно наслаждалась Галина Николаевна, - причем правильно устроенные. Макар не мог поверить в возможность такой несправедливости, что вот сейчас кто-то уедет в Нижний, а он останется тут месить слякоть во внутреннем дворике, и, словно приросший, не сходил с места. Когда Галина Николаевна вынуждена была по какой-то неотложной надобности зайти в учебный корпус, уже сидящий в «Газеле» студент, высокий парень, учившийся на выпускном курсе, легко выпрыгнул из салона, что бы покурить.
- Садись, пока никто не видит, на задние места, - отрешенно предложил он, затягиваясь сигаретой, и недоуменно добавил, - дался тебе этот Нижний… Макар, не помня себя, воровато оглянулся по сторонам, выдохнул, и, ощущая себя контрабандистом на узкой горной тропке, на ватных, трясущихся ногах поднялся в салон. Обмирая от страха, прошел по проходу под перекрестными смешками пассажиров до последнего ряда. Разоблачение могло случиться в каждое мгновение, Макар жег свои нервы в топке бешеного волнения. И вдруг водитель обернулся к пассажирам, и громыхнул, от чего сердца Макара едва не оборвалось: «Все уселись? Ну, поехали!». Макар был в полуобморочном состоянии, он уже не мог радоваться. Но вот дверь автоматически захлопнулась, и микроавтобус, с мягким шелестом рассекая мелкие лужи на асфальте внутреннего дворика, медленно подъехал к выезду на улицу. Тут он остановился, и, открыв дверь, впустил припоздавшую Галину Николаевну. Неотвратимой бедой вскарабкалась она в салон, раскачивая микроавтобус, и метким выстрелом острого взгляда сразу пристрелила тщедушное тельце Макара, мечущееся на заднем сидении в поисках укрытия.
«Газель» успела проехать два квартала, когда водитель, повинуясь приказу Галины Николаевны, резко принял вправо и припарковался, что бы высадить Макара. Он смотрел глазами, полными слез, как белый, блестящий микроавтобус, мягко покачивая сияющим корпусом, медленно удалялся, а на его задней дверце какой-то мужик в строгом костюме с логотипом «Единой России», дразнил и растравливал рану, усугублял безнадегу, убеждая, что «Будущее- за нами». На перекрестке «Газель» постояла немного на светофоре, и скрылась за поворотом, увозя в Нижний тех, за кем будущее.
- Да и черт с ними, - Плотник деловито, сосредоточенно прочищал старую трубку. Макар благодарно посмотрел на него. Сквозь призмы слез на глазах Плотник расплывался и кособочился.
- Но почему, почему!? – с нажимом и обидой почти выкрикнул Макар.
- Боятся они тебя, - Плотник бережно убрал трубку в объемный карман, - ты непонятный для них, а все неизвестное пугает, так уж заведено.
- Меня?? Боятся!? – изумился Макар, забыв про обиду.
- Люди привыкли хватать на лету легкоусваиваемую пищу и глотать ее, не пережевывая, - вдруг жестко, отрывисто заговорил Плотник, Макар его таким никогда не видел, - а ты слишком большой, тобой можно поперхнуться. Застрянешь где-нибудь в пищеводе, закупоришь дыхательные пути, - и либо смерть, либо операция, а после операции уже немного другой человек получается, понимаешь? Макар глупо хлопал глазами, пытаясь вникнуть в суть сказанного. «Для удобства переваривания тебя нужно расчленить, сдобрить приправами, подвергнуть термической обработке» - растолковывал вновь смягчившийся Плотник.
- Я… лишний? – убитый Макар пытался подобрать слова, его голос дрогнул.
- Ты самый нужный, - успокоил Плотник, - но для людей ты всегда некстати, всегда невпопад, ты нелеп и непонятен для них. Ты полноводная прохладная река в безжизненной, выжженной зноем пустыне, ты ночной огонь, вызванный ударом молнии в дерево, вокруг которого в ужасе и трепете столпились первобытные люди. Плотник досадливо окинул взглядом растерявшегося Макара, и добавил: «Ну хорошо. Ты молодой, полный сил баран в метро большого города».
- А может, не в метро, – вздрогнул Макар, - а на центральной площади города?
- На центральной площади тоже сойдет, - отмахнулся Плотник. Макар не понимал слов собеседника, даже до конца не понимал собственные вопросы, лишь смутно, издалека, о чем-то догадывался. Но само присутствие Плотника, звучание его голоса наполняло его мягким, надежным, каким-то бархатистым успокаивающим спокойствием, придавало уверенности и воскрешало надежды. Они стояли на узком, сыром от тающего снега тротуаре, и прохожие, ворча, огибали их. При разговоре у Макара вылетал пар изо рта, серый частокол безжизненных голых деревьев тянулся вдаль бульвара, пасмурное низкое небо придавило город позднеосенней тоской и тихой грустью, с крыш и водостоков понемногу, нудно капали оттаявшие к обеду ночные льдинки, все вокруг было черно-белое и промозглое. Но от Плотника веяло каким-то надежным уютом, в радиусе одного-двух метров от него было теплее, разноцветнее, звонче. С ним хотелось говорить, смеяться, или просто быть рядом, даже с закрытыми глазами ощущая, что находишься рядом с источником света и тепла.
По мокрой дороге с шумом проносились машины. Небольшая стая голубей, обнаружив у входа в булочную россыпь вмерзших в тонкую наледь хлебных крошек, слетелись на угощение, покрыв собой все пространство тротуара и окончательно закупорив проход. Макар и Плотник оказались в плотном окружении птиц. Нужно было куда-то уйти.
- Я, все же, тебя нарисую, - утвердительно сообщил Макар, окончательно справившийся со своими невзгодами. Слабая ответная улыбка утонула в густой бороде Плотника.
- Гули, гули, гули, - запричитала уборщица булочной, аккуратная пожилая татарка в синем халате и резиновых шлепанцах, выйдя на крыльцо и сзывая всех окрестных голубей. Потом она выплеснула на тротуар тазик хлебных горбушек, черствых булочек и просто крошек. Целые тучи голубиных стай, неорганизованных шустрых воробьев и наглых, жирных ворон слетались на пир. Макар поднял руку, защищая лицо от клювов и коготков. Вокруг него крутился вихрь хлопающих крыльев, возбужденного чириканья, важного карканья.
- Парень, чего стоишь? – смеясь, крикнула татарка, - затопчут птицы тебя сейчас. Макар улыбнулся, и повернулся к Плотнику, что бы позвать его к себе домой. Но рядом с ним никого не было. Птицы прилетали и прилетали, птичья масса не вмещалась на тротуаре и вываливалась на проезжую часть, затрудняя там движение машин, татарка добродушно хохотала на крыльце булочной, а Макар стоял один в эпицентре этого птичьего кипящего безумства, словно мачта затонувшего у берега корабля, торчащая из буйного моря. Наконец, весь в перьях и пухе, Макар выбрался в тихий проулок, отряхнулся, еще раз, контрольно удостоверился в отсутствии Плотника, и, тряхнув головой, быстро пошел, оставляя стоптанными башмаками рифленые следы на мокром асфальте тротуара, к ближайшей остановке трамвая, везущем домой. В голове у Макара вертелись образы и фрагменты портрета Плотника, которые пока никак не складывались в единое целое, но ему очень хотелось быстрее приступить к работе. Весь в раздумьях, он, не глядя на маршрут, сел в первый подошедший трамвай и погрузился в свои мысли. Сосредоточенный на будущем портрете Плотника, Макар чуть не пропустил свою остановку, в последний момент выскользнув на мостовую перед закрывающейся дверью.
Пулей влетев в подъезд, Макар, что бы не терять время, проигнорировал лифт, взбежав на свой двенадцатый этаж. Стремглав ворвавшись в квартиру, он резко дернул диван, передвинув его к пустой торцевой стене, и, полностью освободив стену, стал рывками срывать пузырящиеся от времени обои. Зачистив «полотно», Макар пару минут сосредоточенно рассматривал противоположную, с нарисованным ярким солнечным светом стену, и, повернувшись и зажмурившись от удовольствия, тонким грифельным карандашом начал делать наброски портрета Плотника прямо по бетонной поверхности плиты. Сначала Макар принялся за глаза. Но, странное дело, - Макар прекрасно помнил лицо Плотника, его глаза, нос, рот, бороду, если бы он встретил его в толпе, то обязательно узнал бы даже со спины, но как только он прикасался карандашом к поверхности стены, образ Плотника расплывался, будто сбивался фокус, выскальзывал в последний момент прямо из-под острия карандаша. Нарисованные глаза оказались слишком добрые, без затаенной в глубине злинки, которую Макар сегодня видел, без мудрости и строгости, и он вынужден был стереть наброски и начать заново. Но теперь получалось наоборот – сухой, недобрый, строгий взгляд этих глаз совсем не был свойственен Плотнику. Тогда Макар уничтожил и этот вариант, и решил сделать паузу, успокоиться, сосредоточиться и выпить кофе. Здраво рассудив, он решил отступиться пока от глаз и начать с построения композиции, разлиновать стену осями и уж потом «нарастить» изображения на предназначенные места. Так и поступил, но дело опять застопорилось, как только Макар принялся схематично набрасывать будущие изображения на подготовленный план композиции. Голова Плотника никак не желала вписываться в предназначенные ей рамки, борода норовила свеситься ниже уровня пола, а правый ус топорщился на балконе. Запив чашечкой кофе и эту незадачу, Макар решил подступиться к портрету через фрагменты лица, и начал с бороды. Он увлеченно повторял ее окладистые контуры, сросшиеся с усами, но получалась борода Деда Мороза, дарящего подарки, совсем не похожая на степенную, строгую по форме, но мягкую на ощупь бороду Плотника. Макар скрипел зубами, пил кофе, рисовал, стирал нарисованное, курил, опять пил кофе и опять рисовал. Он закрывал глаза и до мельчайших деталей, до морщинок явственно видел лицо Плотника, его жидкую шевелюру и густую бороду, его крепкую, но немного сутулую, будто придавленную неземной тяжестью фигуру. Мудрый, скорбный и одновременно бесконечно добрый взгляд, мимика, жесты – все помнил Макар, его руки готовы были перенести на стену настроение, чувства, характер Плотника, но он ничего не мог воплотить так, как он это обычно делал. Макар подолгу стоял, уперев карандаш в стену, собираясь с духом и концентрируясь, словно перед первым прыжком с парашютом, но за несколько часов намалевал лишь жирную точку. За окном уже рдел алый, рассеянный, с трудом пробирающийся сквозь сито рваных туч рассвет. Макар стер все наброски, выключил свет и лег спать. «Нужно, что бы он позировал», - молнией пронеслась мысль в его голове за мгновение до сна.
Спал Макар плохо, встал поздно с тяжелой головой и затекшими членами. На учебу идти было поздно, а оставаться в квартире с зияющей пустотой стены, с кричащей и насмехающейся карандашной точкой, вызывающе жирневшейся на весь зал, Макар не мог. Он вяло пожевал бутерброд и, запив его чашкой кофе, не спеша вышел на лестничную клетку, закрыл дверь, спустился по ступенькам до первого этажа и медленно, походкой лунатика, бесцельно пошел по тротуару в сторону реки. Предснежное настроение овладело всеми – уже мерзлая, бурая, некрасивая земля нетерпеливо ждала своего белого теплого зимнего одеяла, люди уже оделись в шубы, тулупы и пуховики. Обычно белые панельные пятиэтажки посерели в тон пасмурному, свинцовому небу, над мокро-серыми асфальтированными дорожками тротуаров раскачивались темно-серые, почти черные голые ветки впавших в зимнюю спячку деревьев. Серые, какие-то замшелые от присохшей грязи машины проносились по серой дороге, посеревшие, покорные лица прохожих приготовились к долгой холодной зиме. «Прямо «Пятьдесят оттенков серого», - улыбнулся про себя Макар. Неспешно шагая, пересекая широкие и узкие проспекты и улочки, Макар вышел на набережную. Здесь было безлюдно и тихо, сильный и холодный ветер разгонял гуляк. Набережная была свежеотстроенная, но некоторые парапеты и ступени, ведущие прямо к воде, уже крошились и обваливались, множество саженцев деревьев, высаженных в ходе недавнего благоустройства набережной, не успели вырасти за год, и под порывами ветра гнулись чуть не до земли своими худенькими, как иголочка, стволами. Пышные летом клумбы завяли, и пучки мертвых, сухих стеблей трепал безжалостный ветер. Где-то пешеходные зоны были выложены плиткой, где-то остался растрескавшийся асфальт. Серое, безжизненное однообразие разбавляли яркие пятна полиэтиленовых пакетов, банок из под пива и колы и прочего мусора. В одном месте прямая парапета образовывала дугу, повторяя изгибы русла реки. Макар присел здесь на корточки, укрываясь от пробирающего до костей ветра, и закурил. Отсюда было не видно набережной, но хорошо просматривалась река – она съежилась, стала Уже, оба ее берега покрылись тонким, светлым, изящным припаем, как седина серебрит виски. Оставшаяся пока открытая вода была темной, в ней плавали маленькие льдинки. На противоположном, холмистом берегу очень красиво, как-то торжественно-жертвенно белели две березы, одна немного выше другой. «Представляю, как они летом смотрятся», - подумал Макар, и наказал себе обязательно придти сюда в июле или августе.
- О чем мечтаешь? – улыбающийся во весь рот Сашка, довольный, что встретил приятеля, дружески хлопнул ладошкой по плечу Макара, отчего тот потерял равновесие и чуть не упал, - чего на экзамене не был? Сашка так стремительно ворвался в плавный ход мыслей, что Макар некоторое время никак не мог соотнести одновременного существования Сашки и берез, реки, осени. Он лишь удивленно смотрел на приятеля.
- Ты откуда? – наконец, выдавил Макар.
- Ты точно инопланетянин, - загудел Сашка, - сто раз говорили, что сегодня экзамен по аналитической химии. Почти все сдали. Кстати, благодаря тебе. Сашка взъерошил большой пятерней волосы, и добавил, - у меня четверка, пошли, с меня пиво. Макар легко поднялся, и они пошли к старому, навечно вросшему в причал дебаркадеру. Большое кафе на первом, обитаемом этаже дебаркадера было закрыто до лета, сквозь круглые, стилизованные под иллюминаторы пыльные окна хорошо просматривался большой пустой зал. Стопки столов и стульев, выстроенные у барной стойки, дремотно ожидали нового сезона. Люди покинули это место до лета, оставив старый пирс во власти сонной, заколдованной тишины. Макар и Сашка обошли закрытое кафе и вышли к борту дебаркадера, смотрящего на реку.
- Молодые люди, чай, кофе желаете? – неожиданно, потусторонне, прозвучал заспанный женский голос, такой же заторможенный и пыльный, как и все вокруг, - есть горячие пирожки, пицца, бутерброды. Казалось, призрак непокорной официантки застрял на долгую зиму на старом причале, и теперь пугает редких гуляк. Макар с Сашкой вздрогнули от неожиданности, переглянулись, и заметили в углу небольшой синий прилавок, за которым скучала продавщица. Торговая точка и продавщица выглядели противоестественно в этом пустынном, пыльном, заброшенном месте.
- А пиво у вас есть? – взяв себя в руки, спросил Сашка.
- А вам восемнадцать есть? – вопросом на вопрос ответила продавщица, и кивнула, рассмотрев предъявленный Сашкой студенческий билет, - в холодильнике выберите. Сашка купил две банки любимого «Окского», и приятели вернулись к борту. Здесь они уселись на широкий, высокий подоконник окна закрытого кафе, и, болтая ногами и любуясь сдержанной, меланхоличной красотой замерзающей реки, вскрыли пивные банки. Сквозь прореху в облаках ярко сверкнуло негреющее солнце, бегло поигрывая искринками в прибрежных льдинках, ветер угомонился на время. Острая, холодная речная свежесть смешивалась с легким, тепловатым душком прелой листвы. Ее величество осень готовилась к передаче полномочий королеве-зиме.
Сашка отхлебнул пива, покрутился на подоконнике, просмотрел сообщения на телефоне. Он ждал, что Макар заговорит первым и задаст направление разговора, но тот, удобно откинувшись к стене, сидел молча. Сделав первый, большой глоток, Макак, по-прежнему не говоря ни слова, закурил и прищурился, защищаясь от слепящих солнечных бликов, дрожащих на реке.
- Завтра пересдача экзамена будет, - не зная с чего начать, решился Сашка, - ты уж приди, отчислят ведь.
- Угу, - рассеянно кивнул Макар, и сейчас же забыл о экзамене. Речная чайка важно вышагивала по бортику дебаркадера, прямо напротив приятелей, и цепко караулила движение их рук, рассчитывая поживиться чем-нибудь съестным. Разговор не клеился, Сашка потихоньку цедил пиво, Макар лениво рассматривал пейзаж.
- А куда течет река? - вдруг спросил Макар, следя взглядом за проплывающими мимо их льдинками.
- Туда, - махнул рукой Сашка по направлению течения, - в Нижний Новгород.
- Я бы хотел стать речной водой, - задумчиво проговорил Макар, и, помолчав, добавил, тыча указательным пальцем в направлении реки, - только подумай, вот именно эта вода скоро окажется в Нижнем…
- Зачем водой становиться, - поежился Сашка, представив мокрую, холодную реку, - можно за полтора часа на маршрутке доехать.
- А ты сам-то ездил? - Макар оживился и испытующе, с подозрением глянул на товарища. Наученный горьким опытом с электричкой, он теперь возлагал основные надежды именно на маршрутное такси, но опасался подвоха, и рассчитывал набраться опыта у бывалого путешественника.
- Конечно, - засмеялся Сашка и отхлебнул пива, - да все, кроме тебя, ездили.
В ходе неспешной беседы Макар узнал, где остановки требуемых маршруток, как часто они ходят, сколько времени в пути и прочие подробности. Однако, не доверяя легкомысленному Сашке, Макар решил все же перепроверить информацию, найти требуемую остановку и самолично узнать о всех деталях будущей поездки, что бы теперь уж не допустить осечки.
- Мы с отцом послезавтра на машине в Нижний поедем, - хлопнул себя по лбу Сашка, удивляясь своей забывчивости, - если тебе так нужно в этот город, можем захватить, вечером обратно вернемся.
- А можно? – сердце Макара немилосердно шарахнулось в груди, глаза сверкнули, он сам весь подобрался, впился взглядом в Сашку, но отчаянно старался сдержать свои эмоции, стремясь сохранить в тайне свою заветную мечту.
- Конечно, - кивнул удивленный, даже немного испуганный необычной реакцией друга Сашка, - будь в одиннадцать утра на центральной площади, мы там проезжать будем и подхватим тебя. Макар торопливо, внешне равнодушно, обещал быть.
- Ну, я за пивом, - Сашка легко соскочил с подоконника, и, мучительно сморщившись, прибавил, - надо бы туалет найти. Макар согласно кивнул, рассеянно рассматривая живописные березы на противоположном берегу.
Домой, где на голой стене вызывающе, нагло чернела жирная точка, идти не хотелось. Практичный Сашка купил чебуреки, и приятели сидели на дебаркадере до вечера, потягивая пиво и лениво обсуждая форму проплывающих по реке льдинок, бурную активность чаек и сумасшедшего рыбака на противоположном берегу. О предстоящей поездке не говорили, - Сашка не придавал этому особого значения, а Макар просто боялся сглазить. Короткий осенний день рано погас, быстро сгустившиеся сумерки резко сузили и сократили просматриваемое расстояние, беспощадно разгоняя приятелей по домам.
- Не забудь про аналитическую химию завтра, - напомнил напоследок Сашка уходящему Макару, и про себя буркнул, - на лбу тебе написать, что ли.
Придя домой, Макар старался не смотреть на проклятую стену. Он отворачивал голову, становился спиной к ней, но нахальная, кричащая точка дразнила и издевалась, постоянно бросалась в глаза, притягивая взгляд, точно магнитом. В какой-то момент Макар схватил ластик и размашистыми движениями стер своего мучителя. Сразу полегчало. Макар довольно вздохнул, поднял себе настроение напоминанием о скорой поездке в Нижний Новгород, умылся и лег спать.
На следующий день Макар, верный обещанию, с утра заскочил в институт, намереваясь быстро разделаться с экзаменом. Но процесс затянулся, сначала зачем-то переходили из одной аудитории в другую, потом долго сверяли какие-то списки, даже устроили перекличку, и в итоге Макар освободился только в обед. Сдав экзамен, он отправился на поиски остановки маршруток, следующих в Нижний Новгород. Страшась одной мысли об осечке с завтрашней поездкой, но, зная ветреный характер Сашки, все же допуская срыв планов, Макар хотел подстраховаться, хотел иметь запасной вариант. Следуя вчерашним указаниям друга, он, предварительно поплутав и перепутав маршруты троллейбусов, приехал на полукруглую площадь на выезде из города. Редкие, белые, подчеркнуто чистые и нежные снежинки кружились в воздухе и медленно, неотвратимо падали на мокрые, липкие мостовые и тротуары, где колеса автомобилей и обувь пешеходов безжалостно перемалывали их в грязную кашицу. Макар всей душой сожалел о судьбе каждой снежинки, но перед ним стояло с десяток маршруток, и нужно было выяснить все условия поездки в Нижний Новгород. Выцветше-рыжие, заезженные «Газели» стояли понурыми, загнанными рабочими лошадками под редким снегом, разительно отличаясь от новенького, блестящего, белого микроавтобуса, напоминающего горячего арабского скакуна, на котором возили тех студентов, «за которыми будущее» на конференцию в Нижний.
- В Нижний Новгород кто-то везет? – громко спросил «в воздух» Макар, не зная, к кому именно обратиться. Сразу несколько доброхотов указали на нужную машину. Затаив дыхание, Макар подошел к водителю и уточнил направление движения. Все верно, конечная – у московского вокзала в Нижнем Новгороде. В зависимости от пробок, примерно полтора часа в пути. Отправление через каждый час. Макар не верил, что так запросто можно сесть и уехать, он пытал водителя вопросами, и, умудренный опытом, искал подвох. Стоимость проезда – 75 рублей. Макар закатил глаза к небу, и, шевеля губами и загибая пальцы, стал прикидывать в уме бюджет поездки, учитывая билет на обратную дорогу и расходы в самом Нижнем, и соотнося полученную сумму с имеющейся в его распоряжении наличностью.
- Что, студент, стипендию промотал? – засмеялся водитель, глядя на задумавшегося Макара. «Черт, стипендия! – осенило Макара, - староста Оля ведь говорила, что недавно всем выдавали стипендию!».
- А вечером вы ездите? – на всякий случай уточнил Макар у водителя.
- Только плати, а мы всегда поедем, - откликнулся быстрее всех водитель из соседней маршрутки. Приободренный Макар рванул к остановке троллейбуса, но, вспомнив, вернулся, и, смущаясь, все же уточнил: «А завтра будете ездить?» , и, получив утвердительный ответ, вприпрыжку помчался к троллейбусам, стоявших стадом добрых неуклюжих коров на конечной остановке. В голове Макара сформировался четкий план действий, от чего на душе было легко и радостно. Не очень веря в успех, он решил вернуться в институт и попытаться еще сегодня как-то получить заветную стипендию.
В учебном корпусе царила тишина и полумрак, нарушаемая лишь мерным тиканьем больших напольных часов да шуршанием перелистываемых охранником страниц детектива. Влетев маленькой, стремительной, кипящей кометой, Макар взорвал, разрушил пыльный тихий мирок проходной института. Грохнув входной дверью, заставив охранника вздрогнуть от неожиданности, он гулко протопал, поднявшись по ступенькам.
- Мне за стипендией нужно, - громко шмыгнув носом, возбужденно обратился Макар к охраннику.
- А ты ночью еще за стипендией не пробовал придти? – разнеженный покоем, полудремотный охранник, взбаламученный неожиданным визитером и производимым им шумом, был явно недоволен, - завтра приходи. «Завтра! – сердце Макара радостно забилось, - все сходится, завтра можно придти и получить деньги!». Медленно пятясь к выходу, он утвердительно качал головой и строго тряс указательным пальцем, как бы говоря: «Я-то приду завтра, но уж и ты смотри, не подведи».
- Вот баран! – недовольно пробубнил себе под нос охранник, провожая недовольным взглядом бестолкового студента.
Ночью Макар почти не спал, нетерпение вытолкнуло его из постели еще затемно. Наскоро собравшись, он понесся в институт. Макар рассчитал, что он успеет и стипендию получить, и в одиннадцать встретиться с Сашкой и его отцом на центральной площади.
Лекции в институте еще не начались, толпы студентов сновали по лестницам, в коридорах, отовсюду неслись обрывки разговоров, смех. Оказавшись столь рано едва ли не первый раз за все время обучения, Макар немного растерялся. Равнодушный свет неоновых ламп загонял в углы коридоров и аудиторий утренние сумерки, сырой воздух врывался с улицы через двери и распахнутые форточки.
- Ты не заболел? – ухнул низкий голос Сашки, спасательным буксиром выплывавшего из царящей суматохи и неразберихи, - чего так рано к нам? Макар изумленно уставился на друга.
- Отец заболел, - пожав плечами, объяснил Сашка, - пришлось отложить поездку. К своему удивлению, Макар не очень расстроился, он как-то подспудно уже знал, что никто ему не поможет, что добираться до Нижнего придется самому. К тому же, теперь Макар знал такой способ поездки, как маршрутное такси, и именно на него возлагал свои надежды. Поэтому он, не касаясь деталей, изложил свою нужду о стипендии, и Сашка растолковал, что стипендию Макара забрала староста Оля, и у нее же можно получить деньги. Пара начиналась через десять минут, и парни двинулись в аудиторию, при этом Сашка, уверенно вел по хитросплетениям переходов и лестниц учебных корпусов. Немного оторопевший Макар держался своего поводыря, стараясь не отстать. Войдя в аудиторию, Макар вызвал шквал шуток и восклицаний, но, не обращая внимания ни них, покрутил головой, увидел Олю и кинулся к ней.
- Ну наконец-то, - облегченно выдохнула ответственная Оля, тяготившаяся чужими деньгами, - я уже устала твою стипендию носить. Макар от нетерпения пританцовывал перед старостой, будто очень хотел в туалет, а педантичная Оля размеренными движениями развернула ведомость, потом достала аккуратный пакетик с купюрами и еще один, поменьше, с монетами, и начала неторопливо отсчитывать деньги.
- Оля! – желая поторопить, с укоризной вырвалось у Макара, но та, стараясь не сбиться со счета, лишь отрицательно качнула головой. Наконец, девушка вручила Макару несколько банкнот и стопку монет.
- Две тысячи сто сорок пять рублей, - громко, четко артикулируя, будто говорит со слабослышащим, проговорила Оля. Макар сложил купюры пополам и сунул в карман, туда же ссыпал монеты и рванул к выходу.
- А расписаться? - закричала взволнованная Оля, - мне же ведомости сдать нужно! Макар сморщился, вернулся и поставил свой автограф в месте, указанном Олей. В этот момент шум, царящий в аудитории погас, хлопнула входная дверь, и к кафедре прошла Галина Николаевна.
- Посмотрите, кто осчастливил нас своим посещением, - заметив Макара, съязвила преподавательница, широко разведя в стороны руки и склонив голову вперед и немного набок, словно намереваясь отвесить поклон. Макар бросил загнанный взгляд на дверь, мельком оглядел притихших, склонившихся над партами однокурсников. Враждебная, колючая тишина впилась в него множеством репейных крючков, повисла на нем, погасила его пыл, и он обреченно, тяжело волоча вцепившуюся многотонную тишину, поплелся искать свободное место. Бегло окинув взглядом аудиторию, Макар наткнулся на нежное, кокетливо и вкрадчиво улыбающееся ему лицо Девушки-луковицы, одновременно признававшейся в симпатии и напоминавшей о недавней совместной ночи. Ему приятны были ее пустые, но какие-то теплые глаза, широко, доверчиво и беззащитно распахнутые навстречу ему. Макар сел рядом с ней, и был немедленно одарен полуисписанной тетрадью и ручкой.
Две пары Макар мужественно боролся со сном, делая вид, что конспектирует лекцию, и отчаянно жалел о вычеркнутых лекцией трех часах, которые он бы употребил с гораздо большей пользой. На большой перемене галдящие студенты наполнили собой тесный буфет и переходы учебных корпусов. Макар, незаметно для себя, миновал проходную, пересек внутренний дворик и вышел на бульвар. Редкие снежинки предвосхищали снегопад, но сейчас они были слишком слабы и малочисленны, что бы завоевать город, укутать его белым покрывалом, только на фоне всеобщей серости иногда бросались в глаза светлые пятнышки не растоптанного снега. Полдня было потеряно, и ехать в Нижний было поздно. Макар отправился домой. Войдя в квартиру, он вскипятил воду для кофе, выложил в тумбочку на кухне стипендию, и, с зажженной сигаретой в одной руке и горячей чашкой кофе в другой удобно устроился на диване. Макар предвкушал завтрашнюю поездку, еще раз прокручивал в голове последовательность своих действий, перепроверял, искал возможный подвох. Размышлениям сильно мешала стена, нависая голой железобетонной плитой и сбивая с мыслей. Макар ощущал ее почти физическое давление. Докурив и допив кофе, он сдался, прекратил сопротивление, собрался и вышел на улицу. Никаких дел у Макара не было, постояв в задумчивости около подъезда, он просто отключил голову, предоставив выбор направления провидению, и ноги принесли его на центральную городскую площадь. Большие уличные часы на фонарном столбе показывали без десяти минут четыре вечера. Обеденное время уже давно кончилось, а вечерний час-пик еще не наступил, и на площади было непривычно малолюдно. В дневном свете, без украшения разноцветной подсветки и рекламных огней, торговый центр выглядел сиротливо и неухожено. Вход в парк, вместо сияющей синим, магическим светом изящной арки, громоздился неуклюжими белыми растрескавшимися колоннами, сказочный скверик с извилистыми дорожками, освещаемый старинными фонарями, оказался куцей, грязно-серой лужайкой с несколькими кустарниками и обстриженными низкорослыми деревьями, мокнущими под моросящим, нудным дождем и редкими снежинками. Возвращаться в институт было глупо и поздно, дома ждала дразнящая, хамовитая стена. Макару вдруг стало страшно, что завтрашний день никогда не наступит, и он, чьим-то приказом навсегда приговоренный к этой площади, к этим ящикоподобным трамваям, к слякоти и холоду, никогда не сможет уехать в Нижний Новгород. «Лучше пусть меня приговорят к смерти, быстрее отмучаюсь» - мелькнула нехорошая, тягостная мысль. Он поежился, закурил и бросил взгляд на уличные часы – без восьми минут четыре. Время хоть и не остановилось, но стало тягучее, густое и медленное. «Я так, пожалуй, состарюсь, пока завтра наступит» - подумал Макар.
Около часа Макар бесцельно бродил по оцепеневшей в мокром холодном тумане центральной площади и ее окрестностям, пока не уперся в широкий проспект, главную артерию города. По проспекту с ревом проносились плотным потоком разнокалиберные автомобили. Макар стоял на бордюре, у самой кромки проезжей части, представляя, что стоит на берегу бурной и опасной реки, кишащей огромными хищными акулами-длинномерами, или автобусами-крокодилами, и еще множеством рыбешек-легковушек помельче, и озирался, в поисках моста на противоположный берег. Какой-то весельчак на древних «Жигулях», не снижая скорости, промчался по прибордюрной луже, окатив Макара грязной водой и растворился в глубине реки-проспекта. Неуклюже обтеревшись, так и не обнаружив безопасную переправу, Макар повернул назад. Редкие прохожие, сопротивляясь промозглой погоде, кутались в шарфы и втягивали голову в плечи, здания и деревья, в ожидании снегопада, как-то присели и скособочились, весь город, замер, застыл, готовясь встретить приход неизбежной зимы. Стоптанные башмаки Макара беспрепятственно пропускали холод, и, выкурив сигарету, Макар побрел домой, осторожно ступая на ходулях бесчувственных, одервеневших ног.
Войдя в квартиру, Макар старался не смотреть на подготовленную к рисунку стену, - плотно закрыв дверь в зал, словно в зараженный смертельной инфекцией медицинский бокс, обретался в основном на кухне, пил кофе, потом чай, курил, размышлял о завтрашней поездке, воображал свои будущие впечатление. Когда кончились сигареты, и нужно было пойти в комнату за новой пачкой, то Макар, дабы не видеть дерзкой стены, бесцеремонно громоздившейся во всю ширь зала, с закрытыми глазами вошел в изолированную комнату, на ощупь, по памяти нашарил рукой сигареты, стремглав выскочил в коридор и захлопнул дверь. «Ничего, - успокаивал себя Макар, - завтра съезжу в Нижний, и тогда поквитаюсь со стеной за все».
Плавно и незаметно, как всегда, наступила уютная, бархатистая ночь, любимое время суток Макара. Ночью прекращается уличный шум, успокаиваются соседи, ночью не нужно идти в институт, и можно быть уверенным, что никто не помешает своим визитом. За день голова «прогревается», подобно двигателю автомобиля зимой перед поездкой, мозги прочищаются, и ночью выходят на свой максимальный уровень, очень ясно мысля, точно формулируя и продуктивно работая. Все свои лучшие работы Макар рисовал именно ночью, даже в институтском конференц-зале он работал по ночам. Но сейчас ночь показалась нестерпимо долгой. Яркая лампа без абажура, свисающая на электрическом шнуре с кухонного потолка, беспощадно слепила. Внешние звуки постепенно сошли на нет, и в наступившей тишине на первый план вдруг, совершенно неожиданно, вышел ржавый будильник, насильно навязывающий гулкое тиканье своего механического нутра. Вариант пойти спать на диван, стоявший в комнате, даже не рассматривался, это было полностью исключено. Некоторое время Макар раздумывал, не стоит ли побродить по городу, но, задумчиво пошевелив пальцами еще не согревшихся ног, отмел и эту мысль. Тогда Макар развернул затертую до дыр карту Нижнего Новгорода, и в тысячный раз «погулял» по городу. Потом еще раз проверил свой завтрашний маршрут – приедет он на площадь Московского вокзала, потом на метро доедет до площади Горького, дальше пешком по Большой Покровской, Университетскому переулку или по Грузинской, пройдет по мостику – и вот он, Плотничный переулок. Макар так часто представлял себе этот момент, а теперь цель была так близка, что уже не хотелось фантазировать, хотелось дождаться реальной встречи. Он отложил карту и нехотя закурил.
На темном оконном стекле отражалась яркая лампочка, будильник тикал изматывающим метрономом, проверяя на прочность нервы, плотный сизый табачный дым прочно завладел всем кухонным пространством. Макар потер воспаленные, очумелые глаза и решительно затушил очередную сигарету. Встал, набрался смелости, выдохнул, словно погружался под воду, с зажмуренными глазами зашел в комнату и сгреб в охапку с дивана матрас, одеяло и подушку. Выходя в коридор, пяткой плотно затворил дверь в зал и постелил себе в ванне, предварительно тщательно закрутив краны, что бы не капало. Довольный принятым решением, он еще немного покрутился на кухне, открыл для проветривания форточку и выключил свет. В полной темноте дошел до ванной комнаты, не раздеваясь, лег в ванну, скрючился, подстраивая тело под непривычные формы, и, найдя удобное положение и натянув одеяло, мгновенно уснул.
Хмурое утро с трудом прогоняло задержавшуюся ночь. Низкие, плотные тучи, беременные мощными снежными зарядами, неподвижно повисли над городом. Душа Макара звенела и пела от предвосхищения нового, неизведанного и прекрасного, с которым он должен встретиться очень скоро. Выпив кружку обжигающего кофе, он даже уверенно зашел в зал и победоносно взглянул на стену – в сером утреннем свете она уже не казалась такой дерзкой и вызывающей, от ее широкой и длинной бетонной поверхности по-прежнему исходила насмешка и даже скрытая угроза, но теперь Макар знал, что сможет укротить эту плиту. Он погрозил ей пальцем, благородно предупреждая, что скоро даст ей бой, вернулся на кухню и выгреб из тумбочки недавно полученную стипендию. Неспешной, солидной походкой, немного приволакивая левую ногу (на башмаке грозила совсем оторваться подошва), Макар вышел из дома и направился к троллейбусной остановке. Люди, машины – все было как обычно, но тише. Краски поблекли. То ли ожидаемый всеми снегопад так повлиял, то ли оставшийся от мстительной ночи гололед, но машины как-то осторожно, крадучись, мягко прокатывались мимо, никто не сигналил, не ревел полными оборотами двигателей. Сморщенные, вялые, молчаливые люди бледными тенями скользили по тротуарам, молча заходили в магазины, молча выходили с покупками, курили, стояли, - все безмолвно. Иногда они, словно незрячие, натыкались друг на друга, и, не говоря ни слова, словно немые, расходились. Кто-то накрыл город плотной крышкой непроницаемых облаков, перекрыв доступ свежего воздуха, и вот люди упрели в собственном соку, их мечты, желания и надежды выпарились. У Макара сжалось сердце – как он тут жил до сих пор, как эти люди тут живут! Кто вынес такой жестокий приговор?! «Но я для того и уезжаю, - успокоил себя Макар, - что бы очень скоро вернуться сюда и расцветить город. Я изменю несправедливый приговор».
Возле большого супермаркета единственным ярким пятном синела тумба с броскими логотипами «Единой России». Это холодное, бросающееся в глаза синее пятно в белесом, блеклом море окружающего пейзажа выглядело инородно, будто вырезанным из другого мира и по ошибке вклеенным в реальность. Два молодых человека и девушка, в строгих официальных куртках и плащах вяло призывали прохожих голосовать на выборах за свою партию. Они агитировали, цепляли прохожих крючковатыми вопросами, втягивали их в разговоры. Макару вдруг захотелось, что бы и его тоже о чем-то спросили эти молодые и красивые люди, что бы и его втянули в разговор. Он даже сделал несколько шагов в сторону тумбы, втайне надеясь, что его заметят и окликнут. Но сонные, разнеженные, словно сытые коты на печке, агитаторы не реагировали на Макара. Над их головами было растянуто большое полотнище с лозунгом: «Стабильное сегодня – уверенное завтра». «Вот бараны» - беззлобно решил Макар, развернулся и пошел на остановку.
Вскоре с мягким шелестом, почти бесшумно, стеснительно поджав штанги токоприемников, подкатил угловатый усталый троллейбус с глупой, но добродушной «мордой» и бессмысленно уставился круглыми подслеповатыми фарами на Макара. С шипением распахнулись двери, и из салона стали выходить пассажиры. Взрослые, дети, старики, женщины, мужчины, темным густым потоком вытекали из троллейбусного нутра, половодьем заполняя остановку, заставляя тяжелую машину покачиваться и поскрипывать. Макар очень удивлялся – как столько людей могло втиснуться в троллейбус? В тоже время к посадке готовилось совсем немного людей. «Все верно, - удовлетворенно отметил про себя Макар, - в Нижний не всех берут, не готовых ссаживают». Когда троллейбус остался пустым, Макар с достоинством поднялся в салон, прошел к сидениям и степенно сел. «Студенческий» - небрежно, отрепетировано бросил он кондуктору в ответ на ее вопросительный взгляд. Двери со стуком закрылись, и за окном поплыли однообразные, черно-белые, застывшие дома, люди, деревья.
Макар оглядел попутчиков – кроме него и кондуктора в салоне находились еще пять человек. На переднем сидение, сразу за водителем, сидела толстая, одутловатая, явно нездоровая пожилая женщина. Она тяжело дышала, в каждом ее вздохе просвистывала и подхрипывала какая-то серьезная болезнь. Рядом с ней стояла клетчатая сумка-каталка, женщина задумчиво придерживала ее за ручку на поворотах, погруженная в раздумья о своих хворях, на большее ее ресурса уже не хватало. Очень быстро она стала неинтересна Макару, и он перевел взгляд на следующего пассажира – девушку, лет двадцати пяти-тридцати, сидящую у окна и беспрерывно говорящую по телефону. На ее подвижном, гуттаперчевом лице, перегруженном косметикой, выражение радости очень быстро сменялось гримасой боли, уголки губ взлетали вверх, отображая счастливое состояние хозяйки, и тут же отвесно рушились вниз, демонстрируя чуть ли не отчаяние. Одна эмоция сменяла другую, как узоры в калейдоскопе, девушка порхала с чувства на чувство, не успевая прожить ни одно из них. Она была целиком во власти телефонного разговора, казалось, что если сейчас подойти и уколоть ее булавкой, то она никак не отреагирует. Макар перевел взгляд на третьего пассажира. Это был невысокий мужик около пятидесяти лет или слегка за пятьдесят, с седой небрежной щетиной, с впалыми щеками и потухшим, неподвижным взглядом. Он оцепенело стоял возле двери, держась за поручни. Его застывшее лет десять назад лицо ничего не выражало, все его мечты и желания давно сгорели, не реализовались, и теперь мужик жил по инерции, механически. Наблюдать за ним было все равно, что наблюдать за мумией. На задней площадке троллейбуса увлеченно разговаривали двое парней. Крепкие, стройные, широкоплечие, они выгодно отличались статью и здоровьем на фоне остальных пассажиров. Один был чуть повыше ростом и совершенно лысый, второй – более кряжистый и мощный. В полупустом салоне троллейбуса был хорошо слышен их разговор.
- Все, с Маринкой разбежались? – небрежно спросил лысый.
- Да нудная она, каждый день – одно и то же, - вскипел кряжистый, скроил противную гримасу и спародировал «Маринку», - хватит пить, хватит пить.
- Я тебе давно говорил, - охотно поддержал приятеля лысый, - с придурью она у тебя.
-Вот Светка у тебя нормальная, тихая, - завистливо вздохнул кряжистый.
- Ха, она ученая, - самодовольно ухмыльнулся лысый, - знает, если будет выступать, еще лекцию прочитаю. Иллюстрируя свои слова, лысый сжал кулак и помахал им перед носом кряжистого, и оба громко загоготали. «Они все не в Нижний, - мельком подумал Макар, - хоть мы и едем одним маршрутом, но мы не попутчики». Серый, пасмурный утренний свет особенно четко прорисовывал недостатки фигур пассажиров, уродовал черты их лиц, выпячивал и подчеркивал морщинки вокруг глаз или непропорционально длинный нос, и скрадывал и маскировал достоинства, не давая возможности увидеть лучшее в каждом человеке. На очередной остановке в троллейбус зашла молодая мама с ребенком, но они сразу вышли, поняв, что ошиблись маршрутом, и Макар даже не успел рассмотреть их. На следующих остановках новых пассажиров не было, а имеющиеся постепенно сходили, и вскоре Макар остался один в огромном троллейбусном салоне. «Я очень скоро вернусь сюда, что бы расцветить этот город» - еще раз пообещал себе Макар.
Когда троллейбус нехотя, кряхтя и поскрипывая, подкатился к конечной остановке, набухшие, отечные тучи разродились мощным снегопадом. Все вокруг вдруг стало торжественно-белым, чистым и праздничным, словно город принарядился, провожая Макара. Несколько загнанных оранжевых междугородних маршруток, яркими апельсинами разбросанные на снегу, еще сопротивлялись этому тотальному наступлению белого цвета. Макар без суеты, степенно, подошел к нужному микроавтобусу, и со знанием дела уселся на свободное место. Все было продумано и подготовлено, осечки быть не могло, и все же Макар волновался. Салон «Газели» постепенно наполнялся, уже все передали деньги за проезд, и наконец, широкая дверь маршрутки, повинуясь водителю, плавно, как в шкафу-купе, скользнула по полозьям и перекрыла собой выход, отрезав от Макара этот город, прежнюю жизнь и положив начало новому этапу, напряженному и упоительному.
Макару было трудно усидеть на месте. Ему казалось, что они слишком медленно едут, постоянные остановки на светофорах или перед пешеходными переходами действовали на нервы, они были слишком часто. Макару казалось, что он бегом быстрее добежит до Нижнего Новгорода, чем доедет на этой маршрутке. Город сплел тенета из своих улиц, проспектов и переулков, и не выпускал легко попавшуюся наивную «Газель». Но вскоре микроавтобус миновал плотную городскую застройку, и вырвался на простор пригородного шоссе. Еще некоторое время они ехали мимо складских ангаров, огромных гипермаркетов, автозаправок и каких-то заводов, и иногда приходилось опять притормаживать. Но, продравшись сквозь все ловушки, маршрутка вырулила на федеральную трассу, и водитель погнал ее в полную мощь усталого двигателя.
Уверенное, быстрое продвижение вперед, мерное, уютное урчание мотора успокоили Макара. Обильный снегопад продолжался, склоняя к дремоте, а ранний подъем и тепло в салоне усугубляли это желание. Разговоры среди пассажиров, поначалу бойкие и громкие, сошли на нет, и многие попутчики Макара уже сидели с закрытыми глазами, погруженные в легкий сон. Макар еще некоторое время боролся, тараща глаза, но постепенно сморило и его.
Проснулся Макар от резкой остановке. «Мы в Нижнем!» - эта мысль мгновенно прогнала дремоту и вытолкнула Макара из кресла. За окном тянулись поля, надежно укрытые толстым снежным покровом. Чистый снег слепил глаза, красиво, задорно искрился, повторял изгибы и неровности рельефа, создавая причудливые впадины и нагромождения. По краям поля обрамляли стройные сосны, просвечивая сочным зеленым цветом хвои сквозь ровный слой снега. Это было совершенно не похоже на представления Макара о Нижнем Новгороде. Водитель нажал кнопку, и широкая дверь легко откатилась, впуская в натопленный салон свежий, морозный воздух. Некоторые пассажиры, недоумевая, разминая затекшие от долгого сидения ноги, вышли на шоссе.
- Снегопад. Проехать невозможно, - громко объявил водитель, - дорожники перекрыли трассу. Макар, совершенно не понимая происходящего, тоже выбрался из маршрутки. Впереди, плотно прижавшись друг к другу, стояли расписанные рекламой фуры, легковые автомобили, трудяги-грузовики, пухлые автобусы. Рассмотреть происходящее дальше не давал плотный снегопад, крупные снежинки щедро рассыпались тяжелыми, набухшими тучами, белыми нитями сшивая землю с небесами.
- А когда поедем? – затор на дороге и необходимость попасть в Нижний Новгород никак не связывались между собой в голове у Макара, и он наивно ожидал какого-то решения проблемы, ни на секунду не ставя под сомнение свое прибытие в Нижний.
- А кто ж его знает, - водитель нервничал, от простоя он терял заработок, - когда расчистят дорогу, тогда и поедем.
- Может, денег нужно? – неуверенно предложил Макар, памятуя о всемогуществе этих разноцветных банкнот, и начал горстями выгребать из карманов мятые купюры и монеты.
- Дай взятку Богу, - водитель не мог понять, шутит или говорит всерьез этот странный парень, -пусть разведет тучи над трассой. Макару такой ответ ничего не дал, но он решил подождать развития событий, предоставив заботу о дальнейшем движении водителю.
Стояли долго. Усиливающийся снегопад незаметно засыпал сугробами колеса машин, легковушки с низкой посадкой уже тонули в снеге по радиаторные решетки. Заносы вмораживали в себя заметенные автомобили, лишая надежды на скорое освобождение. Безмятежное, восторженное настроение Макара улетучилось, вытесненное тревогой и смятением. Он ерзал на своем кресле в мертвой, застывшей маршрутке, поминутно выскакивал, курил, с надеждой смотрел на небо, донимал вопросами водителя. По встречной полосе, казенно, размеренно мигая оранжевым проблесковым маячком, медленно проехали друг за другом три снегоочистительные машины, оставляя за собой две пригодные для проезда полосы движения. За ними, точно бестолковое стадо за вожаком, теснились разномастные машины. Эта колонна змеилась, ее хвост тонул вдали в сплошном снежном мареве.
- Все, садитесь, - вдруг решительно скомандовал пассажирам маршрутки водитель, - возвращаемся обратно, иначе нас тут занесет к утру. Разбредшиеся несостоявшиеся путешественники с вялым ворчанием забирались в салон и рассаживались по своим местам. У Макара, точно у боксера в нокауте, все закачалось перед глазами, поплыло, и он даже ухватился за поручни кресла, боясь упасть. Окружающий мир на мгновение дрогнул, показавшись компьютерной заставкой «Стой, куда ты возвращаешься?! - мысленно взревел Макар, - мне же в Нижний нужно!»
- Стой!!! – Макар неожиданно для себя услышал собственный, властный и категоричный, вопль. Водитель, намеревавшийся развернутся и встроиться во встречную, пусть медленно, но едущую колонну, испуганно затормозил, полагая, что кого-то забыли и открыл дверь. Не контролируя себя, Макар вихрем сорвался со своего кресла, и выпрыгнул на заснеженное шоссе.
- Куда ты!? Вернись!! – неслось ему вслед, но Макар уже шел по обочине в сторону Нижнего Новгорода. Сплошной снежный покров очень быстро сбил его с дороги, он оступился, и теперь, утопая по пояс в сугробах, падая и снова вставая, пробирался вперед, напрягая свои слабые ноги, по открытому полю. Горючие слезы струйками стекали по его лицу, он задыхался от непонимания, от несправедливости. Обида стальным кулаком сжала трепещущее сердце, выдавливая, вытравливая надежду. Космическое, бездонное отчаяние охватило Макара, растоптав мечты и грезы. Совершенно уничтоженный, обессиленный, он завалился плашмя на живот, и уткнулся лицом в сугроб, плавя горячими слезами ненавистный снег. Кровь истерично билась в висках, грозя прорвать тонкую плоть и брызнуть наружу, во рту появился кисловатый, тошнотворный привкус безысходности. Судорога панического, всепоглощающего страха согнула, скрючила все тщедушное тело. Макар смертельно испугался, что его никогда не пустят в Нижний Новгород, он не подходит для этого города, он ничтожен, он слаб, он там не нужен.
- Будь ты проклят, Плотник!!! – собирая остатки сил, во все горло заорал Макар и злобно ударил сугроб кулаком. Потом еще раз, левой, правой, - Макар неистово молотил кулаками по рыхлому снегу, но рука, не встречая сопротивления, лишь оставляла ямку, проваливаясь глубоко в снежную целину. Обида переходила в ярость. Страх перерождался в какой-то гибельный, исступленный экстаз. По тонким венам и артериям мощными толчками разлился огонь. Красные круги поплыли перед глазами.
- К черту Нижний!!! – сцепив зубы, вдруг пробормотал Макар. Потом выпрямился, покачиваясь на зыбкой основе, и, засыпаемый снегом, проорал куда-то вверх, - К черту твой Плотничный переулок!!! Я сам справлюсь! Кровь в жилах вскипела, горячая, дымящаяся кровь, пульсируя, с бешеной скоростью носилась по венам и артериям, заставляя их вспучиваться и разбухать. И вдруг острая, звенящая тишина оглушила и обездвижила Макара. Он упал плашмя, на живот, напрягаясь, перекатился на спину и уперся взглядом в небо. Большая, с пол-неба, тяжелая, раскоровевшая туча цеплялась свисающим выменем за макушки деревьев. Каким-то чувством Макар вдруг ощутил величие вечного, безбрежного небосвода, иногда бездонно-синего, иногда затянутого облаками. Вот так же плыли эти тучи миллионы лет назад, и так же будут плыть еще спустя бездну времени, иронично и снисходительно взирая с высоты своего положения на мелких обитателей планеты. Макар неожиданно понял, как мало времени отпущено ему для воплощения задуманного, как нужно спешить, безжалостно отринув все наносное и второстепенное. Он буквально осязал маленький, гладкий, спрессованный брусочек времени, оставшийся в его распоряжении. Почему-то захотелось оказаться прямо сейчас в летней степи, захотелось погладить руками пыльные придорожные скудные степные цветы, вдохнуть их скромный, землянистый запах. Макар пошевелил в сугробе пальцами, представляя, что он гладит цветок, и улыбнулся. Незаметно боль прошла, режущая обида отступила, отчаяние больше не разрывало душу. Но в памяти эти чувства странным образом остались, и подсознательно, не явно, Макар знал, как их нарисовать. Вернее, Макар был уверен, что если сейчас ему дать карандаши, кисти и подходящий холст, то пальцы сами, без подсказок выведут верное, без фальши изображение отпечатанных в памяти чувств и ощущений. Сдерживая прерывистое дыхание, Макар, почти не глядя, широкими размашистыми движениями схематично изобразил на снежном полотне острую душевную боль. Потом пристально рассмотрел рисунок, - да, получилось! Он даже вновь почувствовал приступ этой боли, и поспешил стереть ладошкой нарисованное. Макар удобно уселся в сугробе, и задумался. Его закрутил безумный смерч, вихрь мыслей, ощущений и догадок. И странное дело – любое чувство, проскакивающее перед ним, словно в калейдоскопе, он мог изобразить. Он мог нарисовать радость, любовь, горе, смерть – все, что захочет. Потрясенный, почти заметенный снегом, он сидел и пытался разобраться с новыми своими возможностями, старался зафиксировать обретенное умение, не растерять его.
Резкий порыв ветра сдул сугроб перед Макаром, и перед ним предстал по пояс занесенный снегом мужик в черном дорогом костюме. Макар вздрогнул. Мужик бессмысленно смотрел на Макара своими рыбьими, замороженными глазами, неуместно улыбался и молчал. Это было так пугающе неестественно, что по коже Макара «побежали» мелкие мурашки. От жути Макар не сразу заметил за плечом мужика парящий ярко- синим пятном предвыборный лозунг: «Единая Россия – будущее за нами!» Судорожно вглядевшись, Макар понял, что перед ним был почти заметенный снегом большой придорожный рекламный щит с обычной политической агитацией. Его белый фон сливался со снежной пустыней вокруг, растворялся в воздухе, оставляя нарисованного мужика в темном костюме одиноко торчать посреди поля. Макар успокоился, но произведенный эффект присутствия его глубоко восхитил.
- «Будущее за нами», - еще раз, вслух, перечитал слоган Макар и, зло прищурившись, негромко проговорил, - ну уж черта с два!
Холодная и острая, как льдинка, мысль, вдруг кольнула его – возможно, я могу не просто воспроизвести любое чувство, любой предмет, и даже не просто создать эффект присутствия, но создать новое, еще не пользованное, не бывшее в употреблении чувство, создать новую реальность! Создать еще не пережитую любовь, или еще не наступившую смерть. Макар с любопытством посмотрел на свои руки – да, вот именно этими руками он мог нарисовать как слепяще-яркий, искрящийся, полноводный, фонтанирующий красками, звонкий и прямолинейный, с открытым забралом бесшабашный восторг, так и закопченный, хищный, колючий, извивающийся, рассекающий плоть хирургическим скальпелем, цепляющийся и холодный ужас. Как безмятежное, мягкое, немного тягучее, теплое и утопающее в белых кучевых облаках блаженство, так и брезгливое, липнущее к ногам, мокнущее под нудным дождем бледное шепелявое презрение. Более того, Макар мог придать индивидуальность, учесть малейшие нюансы, с ювелирной точностью прописать тончайшие детали. Например, он мог нарисовать счастье - еще целенькое, непочатое, розовое и нежное, с кукольными глазками, воздушное и ажурное, а мог изобразить то же счастье, но с морщинками, сдержанное, скупое, настоянное и глубоко пережитое, выстраданное, стоящее на широком надежном фундаменте. И каждый, увидевший нарисованное, по-настоящему испытает эти чувства и «проживет» их, тем самым «оживляя» и перенося с полотна в реальную жизнь.
Эти открытия собственных возможностей ошарашили Макара. Разбираясь с внезапно обнаруженным умением, он сидел по горло в снегу, не шевелясь, будто охотился на редкую и пугливую птицу. Он был равнодушен к собственному коченевшему телу, брошенному в сугробе, всецело поглощенный бушующими в его душе эмоциями и безумным вихрем мыслей в голове.
- Да ты живой хоть? – водитель маршрутки, тяжело дыша, еле пробился по снежной целине, и сейчас тормошил за плечо Макара, - вставай, вставай, совсем замерзнешь. Макар удивленно взглянул на него, пытаясь понять, откуда взялся этот человек и что ему нужно.
- Вот баран! – водитель уже заметно злился, - куда тебя понесло?
Макар покорно поднялся, не говоря ни слова, двинулся за водителем. Он шел осторожно, плавно, стараясь не качать головой, как африканская женщина, переносящая огромную корзину с грузом на голове. Дойдя до маршрутки, Макар бережно, что бы не расплескать свои ощущения, вошел в салон и мягко опустился в кресло. Пассажиры галдели, предрекали Макару простуду в лучшем случае, а то и обморожение конечностей. Сердобольные тетки порывались растереть его или напоить водкой, приставали с расспросами, но Макар, сосредоточенный на своем, слышал их как-будто издалека, как сквозь вату, приглушенно и неразборчиво, отвечал невпопад, и, скоро у одних кончилось терпение, а другие просто потеряли интерес к странному попутчику, и остаток пути Макар провел в блаженной тишине.
Ехали медленно, попадая в пробки и заторы, и измотанный треволнениями Макар уснул. В город вернулись уже затемно. Высаживаясь на конечной остановке, сроднившиеся пассажиры обнимались и долго прощались, обменивались телефонами и приглашали друг друга в гости. Водитель обернулся в пустой салон, и увидел безмятежно спящего Макара, откинувшегося на спинку кресла.
- Конечная, - крикнул он, - вот теперь как раз нужно выходить! Макар вздрогнул, открыл глаза и мутным взглядом окинул маршрутку, пытаясь спросонья сообразить, где он.
- Парень, ты где живешь? – водитель оценил состояние Макара и покачал головой. Макар механически назвал свой адрес.
- Я в гараж, на маршрут выходить бессмысленно, - удивляясь себе, проговорил водитель, - мне по пути, давай я тебя до дома подвезу. Макар равнодушно пожал плечами, потом спохватился, громко произнес «Спасибо», и «Газель», словно настоящая лошадь, почуявшая дорогу домой, резво рванула в центр города.
Войдя домой, Макар увидел Плотника, сидящего на кухонном столе и беззаботно болтающего ногами.
- Ну наконец-то! – немного сердито воскликнул Плотник, и грузно соскочил со стола. Макар одновременно испытал и радость встречи, и приступы едких, жгучих угрызений совести, и еще какое-то новое, пока непонятное ощущение изменившихся отношений с Плотником, будто Макар успешно сдал экзамены и перешел в следующий класс, и теперь добавляются новые дисциплины для изучения. Но как все это выразить, Макар не знал, и, пряча глаза, глупо топтался в собственной прихожей.
- Будешь кофе, или чай? – наконец, сказал, что бы прервать молчание, Макар.
- Ну что ты, не стоит беспокоиться, - бессердечный Плотник измывался над Макаром.
- Может, пиво? – совсем смешался Макар, - я могу сбегать.
- Что за полумеры, - энергично замотал головой Плотник, - уж если пить, так водку.
- А сколько водка стоит? – испугался Макар, - впрочем, у меня есть деньги, я стипендию получил. И Макар лихорадочно начал выворачивать карманы.
- Деньги…, - задумчиво протянул Плотник, презрительно сощурившись, - когда вы уже избавитесь от этого дремучего пережитка.
- Зря ты так, - не согласился Макар, - иногда они выручают, на них можно при случае еды купить. Плотник насмешливо сморщился, и Макар, колеблясь, попытался спастись: « Ну, или одежду».
- Вам деньги дали тысячу лет назад, - отрывисто, барабанной дробью проговорил Плотник, - и тогда это был инструмент развития. С тех пор все изменилось радикально – еда, одежда, нравы, вы полетели в космос, спустились на дно океана, ваши медики воскрешают мертвых, ваши строители возводят километровые небоскребы. С тех пор зарождались и рушились великие империи, ваши ученые делали грандиозные открытия и изобретения, умирали эпохи и на смену им приходили новые, и только деньги незыблемо остаются, вы вцепились в них мертвой хваткой. Динары, талеры, сестерции, доллары, евро, рубли, - даете им все новые имена, как будто они своей новизной очистят их ветхую, заплесневелую, насквозь проржавевшую за столетия сущность.
Макар озадаченно смотрел на Плотника, он еще не видел его таким злым.
- Да мне тоже эти деньги… не очень-то…, - Макар попытался попасть в настроение Плотника, но не знал, как это сделать, - хотя, для чего-то же они существуют.
- Ну подумай сам – люди еще за рабов на невольничьем рынке в Древнем Риме расплачивались деньгами, и через две тысячи лет вы строите обитаемую станцию в космосе опять за эти деньги. Люди всегда мечтали о лучшей доле, да что б поскорей, да с минимальными усилиями, - Плотник неожиданно смягчился, вернувшись к своему обычному состоянию, - вот вы и придумали суррогат, который в вашей власти, которым платите за фальшивое, иллюзорное счастье. Чем больше скопил суррогата – тем больше обманываешься в призрачном счастье.
- Получается, деньги тормозят наше развитие? – искренне удивился Макар, - разбивают наши подлинные надежды, отодвигают наши настоящие мечты?
- Ишь ты, - Плотник поощрительно, по-отечески, с небольшой примесью удивления, улыбнулся, хотя густая борода почти скрыла улыбку, - ну, вот ты и воплоти настоящую мечту.
- Как это? – опешил Макар.
- Нарисуй мечту! – возмутился непонятливости Макара Плотник, и даже слегка притопнул ногой.
- Но она же у всех разная, - начал соображать Макар, - как мне рисовать?
- Все же глупый ты еще, слаб и телом и умом, - досадливо сощурился Плотник, - ну нарисуй свою мечту.
Макар немедленно стал представлять форму будущего рисунка, подбирать цвета, выстраивать в голове композицию. Варианты приходили сами собой, без особых усилий. Руки просили карандаша, что бы зафиксировать на бумаге, не забыть, мелкие, но важные детали. Походкой лунатика, погруженный в предстоящую работу, Макар прошел в большую комнату, разложил лист ватмана на полу и накидал первые наброски.
- Сейчас кофе вскипячу, - спохватился Макар, и метнулся на кухню, но там было пусто. Он обошел всю свою маленькую квартирку, но Плотника нигде не было. В задумчивости Макар приготовил себе кофе, выкурил сигарету, и, покончив с отдыхом, с удовольствием ринулся работать.
Установив по центру комнаты этюдник и закрепив на нем большой лист бумаги, Макар сначала тонкими, полупрозрачными линиями схематично обозначил контуры будущего изображения. Руки воплощали задуманное с виртуозной точностью, стирать неверное приходилось очень редко. После небольшого перекура Макар долго смешивал краски, добиваясь нужных оттенков, определял основные цветовые решения, освещение, тени и прочее. Он работал всю ночь. Уже утром, обессиленный, Макар рухнул на диван, и проспал до обеда. Проснувшись, Макар наскоро позавтракал большой чашкой кофе с окаменевшим от времени печеньем, и вернулся к рисунку. Сейчас он отпустил свое воображение в свободный полет, выжимая максимум из красок и сочетаний цвета. Работал Макар истово, отрешенно, незаметно подкравшиеся вечерние сумерки застали его за прорисовкой мельчайших деталей и тончайших штрихов. Под утро в основном картина была готова, несущественные мелкие недочеты Макар оставил на следующий день, и, безумно уставший, с режущей болью в спине, рухнул спиленным, безжизненным деревом на диван.
Разбудил его громкий стук в дверь. Удивленный неожиданным визитерам, Макар с трудом оторвал голову от подушки и, запинаясь, пошел в прихожую. Он открыл дверь, точно шлюз, и в квартиру под напором ворвались шум, гвалт и суета, производимые Сашкой.
- На занятиях тебя не застанешь, - забасил он, бесцеремонно проходя на кухню, в пулеметном режиме выстреливая одну новость за другой, - пришлось к тебе зайти. Отец поправился, послезавтра едем в Нижний. В одиннадцать на центральной площади тебя подберем. А завтра срочно в институт беги, тебя Галина Николаевна на отчисление подала. Ставь чайник, я тебе калорий принес, а то загнешься с голоду.
Довольный Сашка снял с плеч рюкзачек, вытащил из него пакет и, немилосердно шелестя, достал из пакета батон вареной колбасы, свежеиспеченную, еще горячую, с хрустящей корочкой булку хлеба, брусок сыра и какую-то выпечку. Макар вдруг ощутил голод, в животе была пустота, будто в нем проделали огромную дырку. Он проворно поставил кипятиться воду для кофе, а сам набросился на еду.
- Ты что, неделю не ел? – удивлялся с набитым ртом Сашка, - что ты делал?
- Пойдем, покажу, - через паузу, дожевывая огромный бутерброд, ответил Макар.
Ребята вошли в зал, залитый светлыми, теплыми солнечными лучами, бьющими прямо со стены. В центре комнаты стоял этюдник с рисунком, который сразу властно завладел вниманием Сашки. На картине плавно изгибался узенький, старинный переулочек, немилосердно теснимый со всех сторон утопающими в деревьях кичливыми купеческими особняками, нагромождением белоснежных, крытых сусальным золотом куполов вознесенской церкви, элегантными усадьбами позапрошлого века и полуразвалившимися, исписанными загадочными граффити бараками века прошлого. Заканчивался переулок маленьким мостиком, переброшенным через заросший овраг, на дне которого поблескивал ручеек. На изумрудных склонах оврага зачем-то разноцветные бараны – белые, синие, черные, - беззаботно пощипывали сочную траву. Все было настолько натуралистично изображено, что создавалось полное ощущение, что зритель птицей парит над этим переулком, и стоит спуститься чуть ниже, и можно будет потрогать церковную колокольню или шпили особняков. Но поражало не филигранность прорисовки, и даже не эффект присутствия. Стоило только бросить взгляд на любой фрагмент картины, как он «оживал», подобно фотографиям на экране смартфона после прикосновения к нему пальцем. В озорном ручейке играли, слепя зрителя, солнечные блики, а сама водная поверхность покрывалась легкой рябью от дуновения ласкового ветерка. Деревья поднимали зеленый шум, покачивая ветками и шелестя листьями. Во дворах хлопали на ветру сохнущие после стирки простыни, слышался цокот копыт лошади, запряженной в пролетку, раскачивался церковный колокол. Вся комната наполнилась птичьим щебетом и журчанием воды. Сашка стоял в неестественной позе, чуть согнувшись вперед, с раскрытым ртом и с округлившимися, грозящими выскочить из орбит глазами.
- Нравится? – не удержался, скокетничал Макар.
- Это твоя мечта, – не сразу придя в себя от изумления, потрясенно произнес Сашка, - я узнал, это сразу видно. И опять впился глазами в картину. На кухне надрывался, захлебывался свистом закипевший чайник, но ребята не реагировали на него.
- А это что за сюрреализм? - пошатываясь от впечатления, подрагивающим от волнения голосом прервал молчание Сашка, ткнув пальцем в сторону резвящихся на траве цветных баранов. Непонятно было, откуда взялись эти чуждые, ненужные и нелепые на фоне городского пейзажа животные с таким неестественным окрасом.
- Как раз они реальны, только они очень разные, - охотно пояснил Макар, но, почувствовав, что вряд ли сможет точно ответить, сменил тему, - пойдем, по кружке кофе выпьем, отметим.
- Какой кофе! – шумно возмутился «очнувшийся» Сашка, и потащил Макара на кухню, где достал из своего рюкзака две литровые жестяные банки пива, - ты ж шедевр нарисовал, гуляем! Макар не заставил себя долго упрашивать, выключенный и ставший ненужным чайник еще некоторое время обиженно пыхтел и булькал, а ребята уже открывали пивные банки.
- Слушай, Макар, - мечтательно протянул Сашка, закурив после первых глотков пива, - а давай я стану твоим администратором. Ты будешь рисовать, а я продавать твои картины, обеспечивать тебя всем необходимым. А что, - распалялся Сашка, - из меня выйдет обалденный агент. Деньги пополам.
- Давай, - засмеялся Макар.
- Устроим аукцион, - разошелся Сашка, - нет, сначала покажем твои картины, конечно, в Нижнем Новгороде, потом в Петербурге и в Москве, ну и за границей, а потом устроим аукцион. Станем миллионерами, купим смокинги, на голову – цилиндр, в руки - тросточку из красного дерева с золотым набалдашником – и в институт так придем. И Сашка проковылял по кухне, помахивая воображаемой тростью. В исполнении угловатого Сашки это получилось так смешно, что Макар, согнувшись пополам, покатился со смеха. Довольный произведенным эффектом, Сашка начал раскланиваться, снимая и одевая невидимый цилиндр, усугубляя приступ хохота у Макара.
- Прекрати, - вытирая выступившие слезы, простонал Макар, и, не надеясь на слова, швырнул в Сашку подвернувшейся под руку кухонной тряпкой. Друг не остался в долгу – стащил с крючка полотенце, скомкал его и запустил в Макара.
Веселье и задор, молодость и надежды, умноженные на пивной хмель, долго искрились, гремели и бурлили на маленькой кухоньке. Ребята строили планы, мечтали о будущем, гениальные идеи стремительно рождались и тут же уступали место иным, еще более гениальным замыслам. Уже вечером, уходя, Сашка напомнил Макару про поездку.
- Спасибо, - отозвался вмиг посерьезневший Макар, - но я, наверно, не поеду.
- Ты что? – поразился Сашка, - это ж твоя мечта!!
- Да мне тут один очень мудрый человек объяснил, - помявшись, неуверенно ответил Макар, - что бы попасть в Плотничный переулок, вовсе не обязательно ехать в Нижний Новгород.
- Вот сейчас я совсем запутался, - признался Сашка, - что случилось? Макар задумчиво почесал подбородок, сделал пару шагов в узком коридоре, и напряженно поглядел на Сашку.
- Мне кажется, никто не сможет меня довести до Нижнего Новгорода, - доверительно признался он другу, - я сам туда должен добраться.
- Наверно, лет через сто я тебя пойму, - после минутной паузы проворчал озадаченный Сашка, попрощался с другом и ушел.
Проводив Сашку, Макар с удовольствием принял душ, и, бросив оценивающий взгляд на картину, и мысленно отмечая недочеты, которые предстояло исправить, разобрал постель и улегся спать. Утром позавтракал остатками вчерашней роскоши, принесенной Сашкой. Во время завтрака желание немедленно закончить картину боролось с обязательством явиться в институт. Сделав над собой усилие, Макар, скрепя сердце, признал приоритет учебы, и отправился в институт.
От занятий Макар был уже отстранен, ему надлежало встретиться с вузовским начальством. Макар долго бродил бесконечными коридорами, словно прорытыми в теле учебного корпуса изгибающимися тоннелями, набитыми шумными студентами. Он поднимался по лестницам, натыкался на спины, пока случайно не увидел девушку-луковицу, она стояла и, не мигая, пристально смотрела на него, не замечая шумного однородного студенческого потока, огибающего ее.
- Не уходи, - беззащитно, пронзительно попросила она, когда Макар подошел к ней.
- Я как раз ищу кабинет проректора, - удивился Макар, - может, как-нибудь оставят, не отчислят.
- Я покажу, - предложила девушка и повторила, - не уходи.
Неведомое, какое-то нежно-шелковистое, теплое и сияющее чувство овладело Макаром, когда он шел рядом с девушкой, говорил с ней, просто смотрел на нее. Макару хотелось, что бы кабинет проректора оказался в другом корпусе, а еще лучше – в другом городе, и что бы нужно было идти с этой девушкой рядом долго-долго.
- Я подожду тут, - кротко сообщила его провожатая, когда они подошли к кабинету проректора. Макар благодарно кивнул, и вошел в приемную. Два преподавателя о чем-то приглушенно разговаривали в углу, на мягких стульях обреченно ожидал своей очереди провинившийся в чем-то студент. Секретарь скороговоркой говорила по телефону. Все было, не смотря на дорогую мебель, казенно, тускло, придавлено и тоскливо, словно в приемной захудалой больницы.
- Макар, собственной персоной! – улыбнулся высокий мужчина в костюме, выходя из своего кабинета в приемную, - польщен, польщен. Ну, заходи, коли пришел. Бесшумно ступая сношенными башмаками по мягкому, длинноворсовому ковру и шмыгая носом, Макар зашел в кабинет проректора.
- Чем тебе Галина Николаевна не угодила? – все тем же шутливым тоном продолжил беседу проректор, - ты на ее лекциях вообще ни разу не был! Макар хотел возразить, что как минимум один раз точно был, но, поразмыслив, передумал – какое это имело значение – и лишь неопределенно пожал плечами.
- Возможно, я бы мог помочь, - уже серьезно продолжил проректор, - но я не знаю, какой именно должна быть моя помощь – добиться, что бы тебя оставили, или, наоборот, отпустить тебя, освободить от нас. Проректор выпрямился во весь свой немалый рост, сунул руки в карманы и задумчиво прошелся по кабинету. «Можем ли мы дать тебе то, что тебе нужно?» - проректор остановился и пристально посмотрел на Макара, но тот, не совсем понимая обращенных к нему слов, лишь повторно пожал своими худыми плечами.
- А ты сам-то чего хочешь? – продолжал допытываться проректор.
- Я хочу в Нижний Новгород, - честно признался Макар.
- Ну, хорошо, - уселся в свое кресло обескураженный проректор, - я подумаю, зайди ко мне в понедельник.
- Спасибо, - выдавил из себя Макар, и вышел в приемную, плотно притворя за собой дверь. Пройдя сквозь рой приглушенно, монотонно жужжащих преподавателей и студентов, Макар вышел в коридор.
- Ну?! – пританцовывала от нетерпения девушка-луковица, - что сказал проректор?
- Что подумает, - пожав плечами, честно ответил Макар, но девушку такой ответ не удовлетворил, и она долго донимала Макара, выпытывая мельчайшие подробности аудиенции.
- Макар, черт костлявый! – расталкивая встречных, по коридору тяжелым бомбардировщиком на бреющем полете летел Сашка. Девушка-луковица и Макар дождались «приземления» Сашки, и сразу попали в напористый водоворот Сашкиных новостей.
- Галина Николаевна организует марш студентов в поддержку «Единой России», - задыхаясь от восторга, от приятных сообщений, размахивая руками, в упор выпалил Сашка. Он бурлил и искрился, напоминая резкую, готовую сорвать крышку газировку. «Всем, кто пойдет в колонне, - тут Сашка, наслаждаясь моментом, выдержал паузу, - она прощает все пропуски и допускает до зачета!».
- Сашенька, - подпрыгнула от восторга и захлопала в ладоши девушка-луковица, - ты гений! Когда этот марш?
- Сейчас, уже строятся во дворе! – почти зашипел изнемогающий от упоения Сашка, - транспаранты можно получить у старосты, у Оли.
Макар не был уверен, что ему непременно нужно идти на это мероприятия, но неподдельная радость приятелей была столь сильна, что он, не желая огорчать друзей, поддался их уговорам. Троица помчалась во двор, где уже колыхалась огромная, многоногая, многоголовая и разноголосая толпа студентов. Кто-то курил, кто-то лузгал семечки, от гомона закладывало уши. Ответственная Оля выдавала строго под роспись заготовленные лозунги и транспаранты с символикой «Единой России», строго наказывая после шествия сдать агитационные материалы в целости и сохранности. Макару доверили нести большой щит с наклеенным плакатом, где грубо, схематично был изображен шагающий медведь, непропорционально большой логотип с названием партии и слоган: «Только вперед и только вместе».
- Ты что тут делаешь? – Галина Николаевна хищным взглядом охотящегося коршуна заметила Макара.
- Не знаю, - после секундного раздумья искренне признался Макар.
- Иди отсюда, - затряслась от негодования преподавательница,- место в колонне нужно заслужить! Она смерила Макара победоносным взглядом, и насмешливо добавила: «Ты ж малохольный, весь строй развалишь!
- Галина Николаевна! – заскулили на разные голоса девушка-луковица и Сашка, - пусть идет, мы присмотрим за ним.
- Ну, раз ты так просишь, - ядовито глядя на Макара, протянула преподавательница, прикидывая в уме явку, - иди уже, но что б весело, с задором! И улыбайся, а то будто на похоронах!
В шумное тело колонны равномерно внедрились кураторы – старосты групп, некоторые преподаватели, прикомандированные единоросы из городского отделения партии, следящие за стройностью рядов и за порядком вообще. Рыхлая толпа вздрогнула, подобралась, сжалась. Разговоры и смешки притихли. Несколько старшекурсников, ряженых в бутафорские костюмы белых медведей с партийными знаменами в лапах заняли место во главе колонны, между ними умело встроилась Галина Николаевна и еще несколько вожаков, и агитационный марш студентов начался. Девушка-луковица, Сашка и Макар шагали вместе со всеми.
- Ты чего такой пасмурный? – удивилась разгоряченная, радостная девушка-луковица, глянув на Макара.
- Маршируем, как стадо дрессированных баранов, - проворчал Макар, ему очень не нравилось это мероприятие, в котором его заставили участвовать.
«Левее. Сдвинься вправо. Быстрее. Не наступай на пятки» - со всех сторон шипели на Макара, отвлекая его от своих мыслей. Движение машин было перекрыто, шествие занимало всю проезжую часть бульвара. Ненасытная гусеница колонны медленно пожирала свежевыпавший, чистый снег, устилавший пустой бульвар, и, безжалостно перемалывая его тысячами подошв, оставляла после себя грязное, бурое месиво. Макар удивленно крутил головой – его соседи, десять минут назад весело и беззаботно галдящие во дворе института, вдруг изменились в лице. Серьезные, сосредоточенные, они все вместе слаженно шли с плакатами, лозунгами в руках, совершенно одинаковые, сросшиеся в единую массу. Макару остро захотелось выбраться отсюда, но власть колонны была велика, она полноводной рекой с мощным течением влекла Макара своим, только ей ведомым маршрутом, и не было никакой возможности выбраться на берег. Подбородки марширующих студентов заострялись, носы хищно загибались, потухшие глаза незряче смотрели в затылок предшествующему, чеканный шаг выбивал дробь. Макару стало страшно, он посмотрел на девушку-луковицу и Сашку – они тоже, автоматически маршируя, начали сливаться со всеми, их лица посерели. Макар схватил за руки друзей, и попытался выдернуть их, вернуть их к жизни.
- Куда ты? – как от чужого отшатнулся Сашка, - только вперед!
- И только вместе, - подхихикнула одними глазами девушка- луковица, тыча пальцем в плакат в руках Макара. Монолитная, спаянная колонна выползла на центральную площадь. Макар увидел у входа в парк знакомую фигуру уличного музыканта, закрывающего чехол с аккордеоном и собирающегося уходить.
- Я не хочу вместе, - заорал насмерть перепуганный Макар, - я сам по себе! «Быстрее. Не наступай на пятки. Ровнее» - отрывисто лаяли ему в ответ. «Воздуха!» - взмолился Макар, ему показалось, что тысячи крючковатых носов выкачали весь воздух над колонной, и ему нечем дышать. Вдруг центральная площадь качнулась, закружилась, торговый центр наскочил на сквер, деревья покосились. Ноги Макара подломились, и он упал бы, если бы было куда падать.
Очнулся Макар на заваленной снегом лавочке, возле входа в парк. Агитационная колонна, ощетинившаяся транспарантами и знаменами, стальным бронепоездом, лязгая и дробя мостовую, грохотала мимо. Сашка, вооружившись плакатом с «Только вперед и только вместе», обмахивал им, точно опахалом, бледного Макара.
- Теперь тебя Галина Николаевна к зачету точно не допустит, - печально проговорила девушка-луковица. Ее нежно-витаминное лицо вновь приобрело розовый цвет, в чистых, ясных, точно омытых утренней росой глазах, свечными огоньками в лампадках мягко светились и симпатия, и приязнь, и что-то материнско-сострадательное, и плотско-соблазнительное. К ребятам подошел уличный музыкант с аккордеоном наперевес, и бесцеремонно уставился на Макара.
- Привет, худоба! – улыбнулся он, - хочешь, я сыграю про Нижний Новгород?
- Нет, пока мне достаточно этого города, - постепенно приходя в себя, мотнул головой Макар, и просто из вежливости, поинтересовался, - почему уходишь?
- А для кого тут играть?! – скривил губы музыкант, кивая на удаляющуюся колонну, и беззлобно проворчал, - распугали всех людей.
- Пойдем ко мне, - вдруг предложил оживающий Макар. Он забрал у Сашки ненавистный плакат, с остервенением переломил его пополам через колено и брезгливо выбросил в урну.
- Пойдем, пойдем! – загорелся Сашка, мгновенно позабыв все проблемы, и, обращаясь к девушке и приплясывая от восторга, добавил, - Макар таких сюр-баран нарисовал! Сашка осекся, виновато глядя на Макара, будто выболтал военную тайну, и одновременно вспомнил, что по правилам русского языка нужно говорить не «сюр-баран», а «сюр-баранов», но объясняться было уже совсем неудобно, и Сашка окончательно смешался.
- Идем, - легко, к вящей радости Сашки, согласился Макар. Друзья выдернули его за руки из сугроба-скамейки, точно морковку из грядки, только аккордеонист не сдвинулся с места. Макар посмотрел на него вопросительно.
- Сюр-баран – это хорошо, - как-то отрешенно проговорил музыкант, - только имей в виду, эти бараны бывают светлые, а бывают и темные.
- Я вижу и другие цвета, - кивнул Макар, - ну так как, идем?
- Мое место теперь здесь, - отрицательно покачал головой мужик и зачем-то погладил широкой ладонью чехол с музыкальным инструментом, - стало быть, ты твердо намерен уехать в Нижний? Макар утвердительно кивнул.
-А что же ты оставишь им? – мужик неопределенно обвел рукой площадь.
- Я вернусь, - уверенно ответил Макар. Мужик грустно улыбнулся и наставнически, по-отечески, но в то же время с легкой завистью, словно передавая эстафету, похлопал Макара по плечу.
- Ну смотри, парень, не сгори, - напутствовал он, потом резко развернулся и пошел в парк, похрустывая свежим снегом. Вскоре его фигура превратилась в темное пятно, слившееся с множеством голых, черных деревьев.
- Странный он какой-то, - пробурчал ему в след Сашка, и ребята пошли к остановке, оставив на утопленной в снегу скамейке одинокую проталину на том месте, где сидел Макар, да торчащую из урны половину лозунга: «Только вместе».
По пути домой ребята зашли в магазин, купили две большие замороженные пиццы, пива Сашке и Макару и бутылку полусладкого вина девушке.
- Ну, смотри, - ребята ввалились шумной ватагой в квартиру, и Сашка потащил девушку к стоящему по центру зала мольберту с картиной. Едва она коснулась взглядом полотна, как изображение «ожило». Казалось, что по нарисованному небу поплыли нарисованные облака, а журчание нарисованного ручейка наполнило комнату. Легкое дуновение нарисованного летнего ветерка ласково шевельнуло каштановые локоны девушки, растрепав ее строгую прическу. Теплые солнечные лучи, бьющие со стены, прямолинейно падали на картину, ярко освещая дома и деревья и проникая в сумрак оврага, лаская теплом разноцветных баранов, мирно пасущихся на его склонах, наполняя светом весь Плотничный переулок.
- Боже правый, - выдохнула изумленная девушка. Сашка, словно он был автором картины, сиял от удовольствия. Макар возился на кухне, разогревая купленную пиццу, открывая вино и пиво, сметая затвердевшие хлебные крошки со стола.
- В Плотничном переулке теперь всегда будет лето? – потрясенно хлопая округлившимися глазами, спросила девушка у Макара, когда он зашел в зал, что бы пригласить всех к столу.
- Нет, - добродушно рассмеялся Макар, - это же всего лишь мечта.
- А что в мечте делают сюр-бараны? – девушка с трудом приходила в себя.
- Ну, мечта же должна быть реалистичной, - пояснил довольный, улыбающийся Макар. Он поднял валяющуюся на полу перепачканную краской кисть, наслаждаясь триумфом, не спеша вытер ее, и застенчиво похвалился: «Теперь я бываю в Нижнем, когда захочу».
Глубоко впечатленная девушка с восхищением смотрела на Макара. В ее сознании Макар из тощего, долговязого, забавного и бесхитростного, нескладного студента-неудачника вдруг стал превращаться во всемогущего, красивого, наделенного таинственной силой юношу, загадочного и недоступного, и одновременно близкого и родного.
- Ты можешь нарисовать меня? – удивляясь своей наглости, услышала собственный вопрос девушка.
- Тебя?! – немного замешкался Макар, - да я могу нарисовать тень от легкого облачка твоего недовольства тем, что мы купили пиццу, да еще с сыром и ветчиной, и ты наберешь лишний килограмм, и вынуждена будешь завтра усиленно сгонять его на тренажерах! Или, представь, ты летишь в самолете, - я могу нарисовать, как красноватый солнечный лучик закатного солнца, отразившись в узкой змеистой реке, текущей далеко внизу, легонько кольнул мгновенным бликом твои глаза, когда ты, сидя в кресле, устало отложила книгу и рассеянно посмотрела в иллюминатор!
- Но я никогда не летала на самолетах, - виновато возразила девушка.
- А это и необязательно, - с готовностью объяснил Макар, - глядя на мой рисунок, ты переживешь настоящий, реальный миг полета. Обескураженная, сбитая с толку, сраженная, смятая лавиной новых, неведомых ощущений, девушка перестала мучить не справляющийся разум и доверилась чувствам. Повинуясь инстинкту, она, не сводя глаз с Макара, подошла к нему, обвила его голову руками и чувственно, в губы, поцеловала.
- Похоже, я чужой на этом празднике жизни, - громко процитировал Сашка, что бы напомнить о себе.
- Все к столу! – энергично запротестовал Макар, мягко высвобождаясь из объятий и увлекая друзей на кухню.
Увесистые жестяные банки, полные янтарного пива, приятно холодили руку. Сказочный аромат пряной пиццы, залитой тягучим, расплавленным сыром, дразнил пустые желудки. Вино, выливаясь из узкого бутылочного горлышка и наполняя единственный в хозяйстве Макара бокал, как-то старинно, по-монастырски булькало, будто переливалось из глиняных кувшинов или дубовых бочек, хранящихся в погребе, в литровую чару. Друзья наслаждались обществом друг друга и грошовой закуской, словно изысканными яствами на королевском пиру.
- Макар, по-моему, ты гений, - немного утолив голод и слегка осоловев от первых глотков пива, искренне задал тон разговору Сашка.
- Угу, - кивнула, прихлебывая вино из бокала, девушка, - что за чудесный дар у тебя!
- Никакой мистики, это каждому дано, - отмахнулся Макар, - нужно лишь пошире открывать глаза. Оглядев недоверчиво смотрящих друзей, Макар искренне добавил: «Я могу научить».
- Ничего не получается, - развел руками Сашка, усиленно тараща глаза, - нет, старик, ты один такой, ты все можешь! Макар не успел отреагировать, как вдруг бронебойным снарядом разорвалась мысль у него в голове: «А Плотника?! Плотника я могу нарисовать??!!» Макар застыл с недожеванной пиццей во рту, на его лбу выступила испарина. «Могу ли я теперь попробовать нарисовать Плотника?!» - сраженный собственным предположением, Макар боялся пошевелиться, опасаясь спугнуть собственную дерзость. «Могу ли я попробовать нарисовать Плотника?» - этот вопрос пиявкой впился в сознание Макара и полностью овладел им. «А если могу, то можно ли мне попробовать нарисовать Плотника?» Но мозг не ждал разрешения, он уже лихорадочно выдавал одно решение за другим, воображение, не считаясь с мнением Макара, уже рисовало композиционный план, пальцы уже ощущали твердые грани карандаша. Макар в один момент вдруг осознал, почему у него не получалось раньше, он понял свою главную ошибку – нужно добиваться не портретного сходства улыбки, прищура глаз или мимики, нужно в первую очередь отразить ощущение, возникающее от общения с Плотником, передать зрителям свет Плотника, тепло Плотника, мудрость Плотника, а внешняя оболочка, которая лишь вместилище чувств, наложится потом, в последнюю очередь, отобразится сама собой. Макару показалось, что из табуретки, на которой он сидит, вылезли иголки, ему хотелось немедля сорваться с места, не терпелось взяться за работу, покорив давно подготовленную, наглую стену.
- Что с тобой? - девушка и Сашка недоуменно переглядывались, наблюдая за Макаром, и гадая, что с ним происходит.
- Все в порядке, - думая о своем, обронил на ходу Макар, и, оставив дымящуюся сигарету в пепельнице, вышел в зал. Там он, забывшись, быстрыми, выверенными движениями начал смешивать краски, точить карандаши, разворачивать куски белого ватмана на полу, очищать от остатков штукатурки стену.
- Мы, наверно, пойдем, - неуверенно пробасил Сашка, привыкший к перепадам настроения Макара.
- Угу, - не отрываясь от работы, кивнул Макар, - увидимся в институте.
- Но я не хочу уходить, - отчаянно, резко почти выкрикнула девушка. Ей почему-то вдруг стал небезразличен этот тщедушный, чудаковатый парень, такой неприспособленный к жизни. Она почувствовала себя поводырем, бросившим слепого Макара в час-пик посреди широкого проспекта, в потоке машин. Ей захотелось выстроить стену вокруг Макара, чтобы оградить его от опасностей и несчастий, которые, она чувствовала, готовы были обрушиться на него. Что-то роковое, фатальное, уже нависшее над Макаром, обдало ее с головы до пят леденящим, липким и смердящим дыханием.
Макар прервался, и посмотрел на девушку. «Я не хочу уходить» - тихо, смиренно, опустив глаза в пол, повторила она, голос ее сорвался, на глаза навернулись крупные слезинки.
- Как тебя зовут? – вдруг спросил Макар.
- Зачем? – размазывая по щеке потекшую косметику, отозвалась девушка, - ты все равно забудешь.
- Увидимся в институте, - ободряюще улыбнулся Макар, подмигнул, и, поймав руку девушки, легонько сжал ее.
- Что будешь делать с Галиной Николаевной? – уже обуваясь перед дверью, спохватился Сашка.
- Не знаю, - честно, как всегда, ответил Макар и энергично пожал плечами, - потом решу.
Проводив друзей, Макар истово принялся за работу. Нахальная стена больше не пугала, не давила. Теперь она напоминала долго осаждаемую, но, наконец побежденную крепость. Макара тянуло к ней на правах победителя. Он вернул диван к стене, на диван водрузил стул, соорудив, таким образом, стремянку, и сновал по ней, меняя карандаши и ракурсы изображения всю ночь. Приход робкого рассвета остался незамеченным, Макар не прерывался ни на минуту, спеша перенести на стену, зафиксировать сложное изображение, которое до мельчайших деталей уже сложилось у него в голове. Колеблющееся утро перерастало в уверенный полноправный день, которого сначала застенчиво, несмело, но потом все напористее атаковал вкрадчивый вечер, уступая, в свою очередь, непроглядной, властной ночи. Недоеденная пицца на кухне черствела, недопитое пиво выдыхалось. Сутки сменяли друг друга. Днем за работой Макара наблюдало удивленное солнце, ночью спешила заглянуть в комнату полнотелая луна. Одержимый своим дерзновенным замыслом, млея от удовольствия, Макар самозабвенно, жертвенно работал. Он торопился, не ел, не спал, лишь изредка отвлекался на редкие перекуры, необходимые для обдумывания какого-либо элемента изображения.
-Бог в помощь! – вдруг резко прозвучало в устоявшемся безмолвии квартиры.
Макар вздрогнул от неожиданности, обернулся – в дверном проеме, ведущем в зал, стоял Плотник, и немного удивленно рассматривал плоды его труда. Одет он был, против обыкновения, в светлую мешковину до пят, перетянутою на поясе суровой бечевой.
- Я ждал тебя, – изменившийся, повзрослевший Макар приветственно кивнул, вытер об штаны перепачканные краской руки и слез со своей импровизированной стремянки.
- Ну допустим. Ну нарисуешь. Но зачем? – кустистые седые брови Плотника взметнулись удивленным «домиком», натруженные руки недоуменно развелись в стороны, - ты теперь можешь все! Не нарушай единственный запрет, живи, рисуй и радуйся! Ты станешь знаменитым, богатым, пожалуй, даже счастливым! Так зачем ты меня рисуешь?!
- Показать людям, - правдиво ответил Макар, он не знал, что можно по-другому.
- Люди, - глубокомысленно покачал головой Плотник, - поверь мне, сынок, не стоят они того.
- Но кто-то же должен разбудить их, - степенно возразил Макар, - кто-то должен заставить их раскрыть глаза!
- Садись, - снисходительно улыбнулся Плотник и похлопал рукой по дивану, приглашая Макара сесть, а сам поставил стул на пол и удобно устроился на нем, - недавно я явил людям своего сына. Так что ты думаешь – они, конечно, превознесли его, не все, но очень многие. И видел бы ты, на какие ухищрения они пустились, как изворотливо и изощренно объясняли происхождение сына при отсутствии отца! А я был все время среди них, нужно было только открыть глаза!
- Но я же уже почти закончил работу! – заупрямился Макар, - как знать, может, именно эта моя картина станет последней каплей, разрушит плотину людской слепоты, и свет щедро хлынет в широко распахнутые души!
- Эх, хороший ты парень, - недовольно буркнул Плотник, - но гордыня тебя погубит. Плотник вышел на середину комнаты, заложил руки за спину, и, прищурясь, внимательно разглядывал стену с последней работой Макара, уперевшись спиной в пучки солнечных лучей, бьющих с противоположной стены. Макар затаил дыхание.
- А что, неплохо, - наконец, вынес вердикт Плотник.
- Осталось немного, - просиял Макар, - дня три, может неделя, и будет готово.
- Неделя! - Плотник скорбно покачал головой, - пойми, даже вечной жизни не хватит, чтобы разбудить людей.
- Разве вечная жизнь бывает? – удивился Макар.
- Бывает, – коротко ответил Плотник, - правда, чтобы получить вечную жизнь, нужно немедленно умереть.
- Я не хочу умирать, - ужаснулся Макар.
- А я не советуюсь с тобой, - посуровел Плотник, — это твой приговор. Ты приговорен к вечной жизни. Ну и, уж извини, к немедленной смерти.
Пол рухнул под ногами Макара. Ему было страшно. Черная пасть неизвестности разверзлась над ним, клацая гнилыми осколками клыков и обдавая своим смердящим дыханием. Канат, натянутый над бездной. Нос к носу с диким голодным львом. Шипящее извивающееся змеиное кубло. Ужас, страх, омерзение. И глухая, отчаянная, безысходная, монолитно-твердокаменная неизбежность, не обойти ее, не перепрыгнуть. Или…
- …Или прими единственный запрет, - Плотник с легкостью читал мысли Макара, - и живи, рисуй и радуйся.
- А как же остальные? – долго собирался с мыслями ошеломленный, смертельно напуганный Макар.
- Твой приговор – это и им всем приговор, - отрезал Плотник, - просто наказания и искупление будут разными.
- Осталось же совсем немного, - обмирая, тихим дрожащим голосом попросил Макар, еще раз оглядев почти законченный рисунок на стене. Во рту у него пересохло, прилипший к нёбу язык плохо слушался. По всклокоченной копне темных волос от макушки к челке лунной дорожкой выступила седина.
- Я так и думал, - согласно кивнул Плотник, и задумчиво добавил, - а ты быстро окреп.
Макару вдруг нестерпимо захотелось закурить, как будто это была последняя перед казнью сигарета. Не в силах противостоять своему желанию, он вышел на кухню за начатой пачкой, абсолютно уверенный, что, вернувшись, он никого не застанет. Так и случилось, зал был пуст. Макар вышел на центр комнаты и сел на пол по-турецки, поджав ноги под себя. Любовно посмотрел на картину с Плотничным переулком – под воздействием его взгляда изображение пришло в движение, солнечные лучи со стены эффектно блеснули на позолоченных куполах старинной, пятиглавой церкви. В переулке было ясная, летняя погода. Макар чиркнул спичкой, прикурил от маленького спичечного язычка пламени, глубоко затянулся и выдохнул сизую полупрозрачную струю. Табачный дым тяжелыми тучами завис над Плотничным переулком, там стало пасмурно и хмуро. Но один настойчивый солнечный лучик со стены пробился сквозь тучи, и над Плотничным переулком засверкала радостная, изумрудная радуга. Показалось, что люди заполнили булыжную мостовую, и восхищенно, задрав головы, любовались этим редким явлением. «Это я сделал» - мелькнула мысль в голове у Макара, и на его иссушенном, омертвело-бледном лице проявились нечеткие контуры слабой улыбки.
_____________________________
- Макар! Открой, Макар! – колотили и стучали в дверь с наружной стороны. Через несколько минут надсадно завыла «болгарка», замок выпал на пол, и беспомощная дверь безвольно отворилась. В квартиру ворвались участковый, взъерошенный Сашка, не накрашенная, встревоженная девушка-луковица с растрепанными волосами и слесарь из управляющей компании.
- Едрена мать! – в сердцах выругался участковый, - горим, пожарных вызывайте!
- Подожди, - остановил его Сашка.
Все четверо вошли в зал. Огонь был, но дыма не было. Во всю площадь пламенели две противоположные стены зала. Они были абсолютно одинаковы, словно одна из них была зеркальным отражением другой, с двух стен широким потоком лился яркий, божественный свет. Правда, одна стена источала теплый, беззаботный, солнечный летний денек, полный энергии, жизни и умиротворения. Другая же, несмотря на сходство, пробирала до мурашек гибельным, но величественным, слепящим до рези в глазах сиянием, испепеляющем, но несущем бесконечную мудрость и любовь. На полу, в перекрестии мощных солнечных лучей, лежал высохший, скрюченный трупик Макара. Он был истощен и худ, прозрачная кожа обтягивала скелет. Даже трупного запаха не было, так как нечему было разлагаться. Слепящие сполохи со стен жаркими протуберанцами окатывали мертвое тело, иссушая и мумифицируя его. Бесстрастное, без единой кровинки, точно выбеленное мелом лицо Макара торжественно-траурно обрамляла копна темных волос с седой отметиной. На глазах у девушки навернулись слезы, она захотела подойти к трупу, но ее крепкие, стройные, спортивные ноги, никогда прежде ее не подводившие, вдруг словно вросли в пол, и она уткнулась лицом в могучее плечо Сашки.
- Что за чертовщина?! – пораженно переводя взгляд с одной стены на другую, сдвинул фуражку на затылок участковый. Ошеломленный слесарь, потеряв дар речи, безмолвно таращился, раскрыв рот. Собрав мужество в кулак, полицейский осторожно шагнул, словно в непрозрачное озеро, в это солнечное буйство и, по пояс в свете, приблизился к стене. Медленно подняв руку, боясь обжечься, он коснулся пальцем холодной бетонной поверхности. «Что это? А? – изумленным лицом развернулся к ребятам участковый, - это закрасить надо, а лучше заштукатурить! Так весь дом спалите!».
- Только попробуйте! – зло, угрожающе, с холодной ненавистью мгновенно отозвалась девушка. Она вся подобралась, сжалась, готовая к отражению любой атаки, напоминая тигрицу, защищающую своих детей, и, сжимая маленькие кулачки, шагнула к участковому. Она жгла представителя власти взглядом, и даже большие блестящие слезы на ее глазах не могли погасить это пламя. Здоровенный полицейский невольно отшатнулся.
- Да что же это??!! – отступая, почти заорал окончательно сбитый с толку участковый, обводя рукой загадочные, непостижимые и притягательные, дарующие жизнь и иссушающие солнечные лучи, бьющие с двух противоположных стен.
- А вы просто глаза раскройте, - теряя над собой контроль, презрительно выкрикнула, словно выплюнула, девушка.
- Чего раскрыть? – недоуменно протянул немного оправившийся слесарь, глупо хлопая глазами, на всякий случай убеждаясь, что они у него действительно открыты.
- Глаза. Глаза раскройте, и все увидите, - успокаивая находящуюся на грани истерики девушку, пробасил Сашка и твердо добавил, - хоронить Макара будем в Нижнем Новгороде.
Сюр-баран
© Copyright: Евгений Белкин 2, 2018
Свидетельство о публикации №218031801961
Свидетельство о публикации №218031801961
Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.