Пов. страт-х. хввку. гл. 24. батя

Стоит как-то курсант первого курса в карауле на посту в будке без дверей у калитки в ДОС*. Это в карауле № 1, пост № 3. Поздняя осень, около десяти часов вечера уже темно. Но пост считается еще дневным, то есть часовой без автомата, а только со штык-ножом. Со стороны парка Горького подходит группа, человек этак шесть. Мужчины и женщины, люди солидные, в возрасте. Один из них, такой крупный дядька, спрашивает:
— Ну что, сынок, не замерз?
— Нет, порядок.
— Как дела, учеба и так далее? — продолжает расспрашивать дядька.
— Нормально, — отвечает постовой.
— А кто я такой, знаешь?
— Да откуда же мне знать? Нет, не знаю, — пожимает плечами первокурсник.
Тут дядька поворачивается к своим спутникам и добродушно говорит:
— Ну надо же! Курсанты начальника училища не узнают!
А начальник нашего училища, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Штанько Степан Федотович был настоящим отцом солдата, то есть курсанта. И звали его курсанты между собой Батя. И звание Героя он получил в далекой военной юности за реальный подвиг при высадке десанта на Керченский полуостров в ноябре 1943 года. Будучи старшим лейтенантом, командиром артиллерийской батареи, умело управлял огнем всего полка. Это позволило отразить контратаки противника и не дать немцам ликвидировать наш плацдарм.
Батя обладал таким опытом воспитания подчиненных, который, пожалуй, больше и не встретишь в армии. После фронтовиков обмельчали красные генералы, все меньше доблести, больше угодничества. Хотя, возможно, это мое субъективное мнение. А пока бежит курсант сломя голову на самоподготовку и за углом натыкается на массивную фигуру Бати. Ходить вне строя, особенно в учебное время, строго запрещалось. Передвижение по территории училища — только в строю своего курса или учебного отделения** .
— Куда бежишь, сынок, один, вне строя, с какого курса? — не повышая голоса, спрашивает генерал.
— На самоподготовку опаздываю, товарищ генерал-лейтенант.
— Ну, беги, сынок.
И Батя, заложив руки за спину и выпятив свой обширный живот, не торопясь, идет дальше. И когда встречает начальника курса или факультета нерадивого курсанта, рев его голоса слышен издалека. Вот в этом и состояла простая мудрость железной армейской субординации и распределения ответственности, которая в годы застоя постепенно таяла, переходя в армейскую неразбериху. Генерал никогда не опускался до разбирательств с солдатами или сержантами, даже с младшими офицерами. Ему для этого хватало старших офицеров. Генерал для солдата или курсанта был отцом родным. И пожурит, и пожалеет, а за все проделки юного бойца отвечали перед генералом его непосредственные начальники. И отвечали часто.
Был у нас один особенно курьезный случай. Милиция задержала курсанта нашего училища в глухом уголке парка Горького совершенно голым. Его передали коменданту училища. Тот долго выяснял это недоразумение, но ничего не смог добиться от нарушителя. Начальник курса и факультета тоже слушали нелепую версию военного нудиста о том, что на него напали грабители, раздели и ограбили. Но что грабить у безденежного курсанта, и кому нужна поношенная форма, особенно белье? Однако курсант стоял на своем, утверждая, что он жертва разбоя.
Так как дело шло через милицию и коменданта, то, соответственно, попало в официальный рапорт начальнику училища. Тот заинтересовался таким редким происшествием и приказал привести к нему этого злостного нарушителя правил ношения военной формы одежды, а точнее, вообще не ношения.
Начальник курса и начальник факультета лично привели «героя» на ковер к начальнику училища. Курсант повторил все ту же версию с ограблением.
Батя помолчал немного, а затем приказал всем офицерам выйти и подождать за дверью.
— А теперь, сынок, говори, как было на самом деле.
Курсант не мог врать Бате. Начальнику факультета — мог, начальнику курса — с удовольствием, а вот Бате — не мог. Поэтому, глядя в пол, выложил все начистоту.
Был в увольнении. Пошел на летнюю танцплощадку, в парке Горького, которая у курсантов называлась почему-то «болото». То ли из-за своей притягательной вязкой силы, то ли из-за качества контингента на ней. Познакомился на танцах с симпатичной девушкой. Немного погуляли по темным аллеям, целовались. Потом она согласилась на большее. Забрались в густые заросли парка. Попытался ее взять, а девушка упирается и говорит:
— Подожди, не торопись. Голенькими лучше.
Только разделись, а тут милицейская облава. Девушка схватила весь ворох одежды и убежала, а он, как джентльмен, отвлек милицию на себя.
Курсант замолчал, и в огромном кабинете начальника училища повисла непривычная тишина. Наконец, Батя тяжело вздохнул, вероятно, вспомнил свою далекую фронтовую молодость, и проговорил:
— Так, говоришь, голенькими лучше? Ладно, иди, сынок, учись. И позови ко мне твоих начальников.
Хотя иногда Батя сам учил нерадивых курсантов, но делал это по-отечески с теплотой. Такую учебу запоминали надолго и передавали от курса к курсу. Так вот, вышел дневальный по общежитию, уже самоуверенный пятикурсник, подышать свежим воздухом к воротам корпуса «А». Холодно, ветерок. Поднял воротник шинели, засунул руки в карманы, стоит, беззаботно травит байки с друзьями. И вдруг осеннее солнце померкло, и две лапищи обхватили дневального и стали сдавливать. Пятикурсник ничего не понимает, задыхается, а руки из карманов вытащить не может. А это Степан Федотыч подошел незаметно сзади и, как потом разъяснил курсантам, показал всю пагубность держания рук в карманах. Некоторое время демонстративно душил дневального со словами: «Ну, что ты, сынок, можешь сделать в таком положении? А если враг так сделает?»
С наряда дневального не сняли, но руки в карманах шинели после этого случая он никогда не держал.
А бывало, Батя лично выручал разгильдяев. Один курсант, возвращаясь из увольнения в нетрезвом состоянии, не дошел до КПП***пару метров, упал и заснул. Ему грозило отчисление, но благодаря начальнику училища его оставили. Курсанта спасло то, что он лежал головой к училищу, то есть пытался вернуться в расположение, а верность воинскому коллективу Батя очень ценил у молодежи.
Курсанты тоже стояли горой за Батю. Рассказывали, что у Степана Федотыча были какие-то непонятки с линейным отделом милиции на Харьковском вокзале, о которых под большим секретом узнали от солдата — водителя Бати. Это возмутило многих бедовых подопечных. В результате чуть не сгорел опорный пункт милиции в парке Горького. Кто-то перевернул патрульные машины ПМГ****. Кто-то пытался разоружить наряд. После нескольких «резонансных» акций в курсантской среде прошла информация «Батя сказал: хватит».
Но все-таки иногда Батя сам наказывал нерадивых «сынков», и это «сынками» воспринималось как высшая награда. Собрались как-то старшекурсники почистить свою комнату от лишних вещей. Бутылок пустых набралось много, решили сдать и на прибыток еще затариться. Чтобы обойти дежурного по общежитию, один выпрыгнул из окна первого этажа, а второй ему две авоськи с «хрусталем» подает...
Слышат: «Сынки, вы куда?» — это Батя обход территории делал и зашел за здание.
— Да мы, товарищ генерал, вот... убрались... выносим.
— Что убрались — молодцы, а что выносите в учебное время — по 3 суток ареста на гауптвахте!
Парни потом гордились — от самого Бати "губу заработали".
Несмотря на простоту и сердечность, Батя не всегда доверял обещаниям курсантов исправиться. И это недоверие действовало лучше любой выволочки на ковре у начальства. Натыкается как-то Батя в главном учебном корпусе на дипломника с неуставной прической:
— Сынок, ты чего такой заросший?
Тот смешался и отвечает:
— Товарищ генерал, сейчас пойду и подстригусь.
— Как же, так я и поверил, — сказал Батя и пошел дальше, даже фамилию не спросил.
Оскорбленный таким недоверием дипломник ничего не смог придумать другого, как пойти и срочно подстричься.
Для генерал-лейтенанта Штанько училище было домом родным, это он и пытался привить курсантам и офицерам. Вне службы он и одет был по-домашнему. Ходил летом в светлой рубахе навыпуск и соломенной шляпе — этакий хохляцкий дедушка-пасечник.
Бывало, прыгнет у старой казармы через забор лихой самовольщик, а навстречу ему случайно попадается высокий грузный человек в соломенной шляпе и кирзовой сумкой в руке.
— Сынок, ну и куда ты собрался — в самоволку... Вернись обратно...
И самовольщику так становилось стыдно, когда он узнавал Батю, что бежал он назад и прыгал через этот же забор обратно в казарменную зону.
Частенько по выходным приходилось видеть Батю, разомлевшего после баньки на лавочке ДОСа. Когда курсанты проходили мимо, он их иногда подзывал, как-то по-отечески тихо. Курсанты подходили и представлялись. Батя одобрительно говорил:
— Ну, сынки — молодцы, а то на прошлой неделе окликнул ребят, а они врассыпную, а вдруг у меня с сердцем плохо.
А сердце у Бати было изношено долгой нелегкой службой, и 22 сентября 1981 года оно остановилось. То ли достали Батю его начальники (не все любили настоящего генерала), то ли Батя перенервничал от очередной курсантской выходки. Это был черный день для всего училища. Его смерть переживали одинаково глубоко и курсанты, и офицеры, и профессора училища. За Батиной спиной всем служилось легко. Похоронили генерал-лейтенанта Штанько в Харькове на кладбище № 2.
Нового начальника училища, естественно, восприняли в штыки. Может быть, он был неплохим человеком, но до Бати и близко не дотягивал. Новый генерал это чувствовал, нервничал и ревновал.
В годовщину смерти Бати личный состав негласно потянулся на кладбище. Срывались в самоволку целыми учебными отделениями. Новый начальник училища усилил патрульную службу. Но не думается, что кого-то реально удалось поймать или не допустить к могиле, потому что офицеры — начальники патрулей — были те же вчерашние «Батины сынки».
Могила была завалена цветами и звездочками с курсантских пилоток. Каждый считал для себя честью, невзирая на запреты, еще раз прийти к Бате, снять и оставить звездочку со своей пилотки. Хотя бы так выразить признание и верность своему командиру. Много ли таких генеральских могил найдется на просторах нашей Родины?
*ДОС — дом офицерского состава.
** Учебное отделение — это 20–30 курсантов — соответствовало общевойсковому взводу.
***КПП — контрольно-пропускной пункт.
****ПМГ — подвижная милицейская группа