Незримое

Семен Дмитриевич Духовичный был охотлив до женщин. Его прельщало в них буквально всё: и плавные изгибы плеч, и глаза, в которых он читал их суть: и ореолы густых волос, и чувственные руки и конечно вереницы различных лиц, часто украшенных косметикой и дурманящих его своими замысловатыми или простыми схемами. А более всего пленили его особые походки, говорящие о том, к какой категории относилась та или иная женщина. Да, наш Семен Дмитриевич в своей страсти был немного ученым и занимался тщательной классификацией и коллекционированием всех особей женского пола, которые встречались ему на пути. Надо заметить, что он был весьма избалован женским вниманием, так как отличался настоящей мужской статью, которую нынче редко где встретишь. Его плечи, всегда широко расставленные, вселяли всякому, кто их видел, уверенность, что этот мужчина может многое, а может даже и всё. Лицо Семена выражало беззаботную усталость, а томный и слегка нагловатый взгляд помогал Духовичному добиваться всего, чего бы он ни хотел. Определенного стиля ни в одежде Семёна, ни в прическе не было. Он был немного неряшлив, но до строго определенной границы, которую никогда не переходил. Жил он на широкую ногу и с женщинами никогда не был скуп, даже тогда, когда в карманах оставалось последнее. Бабником в обычном понимании Духовичный не был. Встречаясь с новой пассией, он забывал обо всех прочих и полностью отдавался влечению. Он болтал без остановок, выжимая и себя, и свою собеседницу, и это могло продолжаться так долго, что некоторые не выдерживали и бросались ему на шею уже после второго свидания, но Семен Дмитриевич всегда был последователен в своих стратегиях, и до тех пор, пока женщина не раскрывалась полностью, он не допускал ее до своего тела. Но как только это случалось, его избранница получала награду за мучительное ожидание, ведь в постели Семен был настоящим воином, который никогда не проигрывал схваток.
Со временем Духовичный поистрепался, поизносился. Когда-то его непобедимый взгляд уже смотрел на мир мерцающим огнем опытности, который вот-вот может потухнуть. На пятом десятке Семен Дмитриевич остановился, но не совсем. Он выбрал трех богинь, которых посещал время от времени, в зависимости от своего здоровья и непредсказуемых возможностей кошелька. Он пытался дать им все то, что обычно давал, но все чаще случались провалы, из которых он долго потом выбирался, пересиливая депрессии и разочарования в себе.
Помнится, стоял промозглый октябрь, и по своему обыкновению Семен Дмитриевич сидел около большого окна в одинокой квартире, сочиняя стихи. Хотя назвать это стихами в классическом понимании было нельзя. Скорее это напоминало ритмическую прозу или верлибры. Иногда у него выходило что-то наподобие японских хокку или танка. Духовчиный даже хотел как-то собрать всю эту свору разрозненных листков и напечатать книгу. Он представлял, каким цветом будет переплет, и какое он выберет фото для обложки, но дальше пустых мечтаний дело не шло. Так вот, этим днем у него получилось следующее:

Нелепо смотреть на собачью печаль,
Ведь это так низко и подло
Подгладывать молча и не замечать,
Как шерсть начинает меняться...

Затем Семен Дмитриевич надолго уставился на дорогу, что виднелась из его окна. И непроизвольно вывел на бумаге еще одно:

Меня пугает темнота, владеющая сердцем глаз,
Смотрящих вяло сквозь белеющую нить
На фоне черного бездумья и бездушия,
Прилипших к сломанной, скучающей стене...

И в тот самый момент, когда его рука остановилась, он увидел её. Лица было не разобрать с высоты седьмого этажа, но ее походка не оставляла сомнений. Это была Она. Духовичный встречал её всего один раз – очень и очень давно, но после этой встречи, которая, надо заметить, была весьма скоротечна, в нем всё поменялось, и он как-то быстро угас и сник. Его ещё долго никто не интересовал. Наверное, тогда он просто по-настоящему влюбился, и любовь его длилась только эти пятнадцать минут, которые они провели в какой-то дурацкой очереди. Он стоял за ней и глупо смотрел, на то, как она стояла, поворачивала голову, рылась в сумочке, зевала, нелепо прикрывая рот маленькой ладонью. Последствия вылились в катастрофические поиски, разрушившие его покой и психику. Странно, что тогда он не нагнал её. После того как она ушла, он просто оторопело продолжал стоять и смотреть в пустоту, оглушенный и парализованный, думая что непременно найдет её. Но всё вышло наоборот. Прошел год, затем следующий, но она не находилась, временами ему начинало казаться, что и не было никого, что он её придумал в тот момент, когда было совсем плохо и ничего не помогало.
И как только он вновь увидел эту чарующую походку, его сорвало: он выбежал босой на улицу, догнав, встал на колени, слезно умоляя её посетить его скромные покои и испить чашку вкусного чая. Она ошалело смотрела на него и что-то невразумительно отвечала. Это что-то Семен Дмитриевич воспринял как согласие, схватил ее в охапку, и чуть ли не на руках утащил к себе домой.
Дома же он ослеп, ослеп от страсти, буквально ослеп, он ничего не видел. Кое-как узнав её имя, поспешно раздевая, он повалил её на кровать и забылся в круговороте влечения, неумолимого и сильного, как летний дождь после долгого и душного дня. Она же не сопротивлялась, и казалось, что знала, что однажды это случится. На все его выпады она плавно отвечала, словно плыла по хорошо знакомой реке. Спустя час к Семену Дмитриевичу зрение так и не вернулось. И вот странность. Он совершенно точно чувствовал, что у его возлюбленной, у его ненаглядной и бесконечно дорогой Оленьки, которую он так долго ждал и искал, - три руки.