Фрося

       Когда я училась в третьем классе, меня посадили за одну парту не с мальчиком, как было принято, а с девочкой. Я на эту девочку раньше и вниманья-то не обращала. Маленькая, меньше всех в классе. Да и училась она на тройки. А нам ведь внушали, что только тот достоин уважения, кто хорошо учится. Ну, и что на нее смотреть?
        Да еще имечко у нее было Ефросинья, Фрося. Вот так имя! У нас в классе все  девочки были с нормальными именами: Тани, Гали, Оли. А это имя как произносить? Ф-р-р-р! Ужас какой-то! Раньше мне наплевать было, а теперь, раз мы за одной партой, вроде, как называть по имени придется.
       Здесь уж я ее хорошо разглядела. Надо лбом ореол из золотистых кудрявых волос, а за ушами две косички упрямо торчат в стороны, не желая опускаться на плечи. Носик пуговкой, а глаза огромные, голубые, удивленные и чуть испуганные.
       Раньше я сидела с отличником, сыном нашей учительницы Марьи Петровны. А тут эта троечница!  Несколько дней я ходила недовольная и насупленная. Но у Фроси оказался очень покладистый, добрый  характер. Она сразу повела себя так, как будто мы с ней закадычные подружки.
       Фрося подсказывала мне шепотом, когда я затруднялась отвечать урок, на переменках брала меня под руку и звала на улицу побегать. А когда шел дождь, мы чинно прогуливались по коридору, и она рассказывала мне какие-нибудь страшные истории. Где она их брала?
       И постепенно я оттаяла. Однажды я даже побывала у Фроси в гостях. Жила она с родителями в школьной пристройке. Мать ее, тетя Нюся, работала в школе техничкой, а отец – здесь же, сторожем. Впрочем, позже я узнала, что это отчим, сожителей своих тетя Нюся меняла каждые два-три года.
       В сельской школе-восьмилетке столовой не было. И на большой переменке нам разрешали остаться в классе, достать из портфеля свой школьный завтрак и перекусить. В тот день я  бутерброд с маслом забыла дома и с завистью смотрела, как другие дети жуют. Фроська сказала:
       - А пойдем, у нас дома поедим хлеба с вареньем!
       Я и пошла. Варенье мне показалось очень вкусным, и я совсем примирилась с наличием новой подружки. На следующей перемене тетя Нюся грозно произнесла:
       -Ефросинья, ну-ка, пойди сюда!
       Я слышала, как она, стараясь незаметно и больно ущипнуть Фроську за плечо, злобно шипела:
       - Ты зачем водишь домой подружек, дармоедок всяких!
       А Фроська, побледневшая и испуганная, тихонько отвечала:
       - Я не буду больше, мама, я не буду!
   Тетя Нюся была женщиной суровой, даже злобной. Ученики не любили и побаивались ее. Когда она мыла пол в школьном коридоре, старались близко не подходить, иначе хлестнет мокрой тряпкой по ногам:
       - А ну, не ходите по мытому! Понатаскали грязи! 
  Любила ли тетя Нюся свою единственную, непонятно от кого рожденную, дочку? Наверно, любила. Как-то и троечнице Фросе за что-то поставили пятерку. Она выбежала после урока из класса:
       - Мама, мама, я пятерку получила!
       И тетя Нюся, расплываясь в улыбке, стала вправлять ей в косички  непослушные волосы. На ее вечно сердитом лице проступило что-то вроде нежности.
        Жизнь Фроськи была полна разных неприятностей. И я все чаще ловила себя на желании защитить ее, заслонить собою. Но я была послушной девочкой. Разве могла я  пойти наперекор старшим!
       Однажды Марья Петровна заметила блеснувшую цепочку у Фроськи под воротничком формы. Грозным тоном она спросила:
       - Это что там у тебя? Ну-ка, дай сюда! А! Это крестик!
       Марья Петровна держала в вытянутой руке цепочку с крестиком, как ядовитую змею. Глаза ее метали молнии, а в голосе, кроме гнева, я отчетливо слышала испуг.
       - Это что еще такое? Это кто тебе надел? Откуда взяла?
       - Меня бабушка заставила! Я не хотела.
       - Ах, бабушка! Скажи бабушке, пусть сама носит, а на тебя, чтоб не смела надевать! Мы вот тебя из пионеров исключим! Из школы! В комсомол не поступишь!
       Голос ее сорвался на визг, а Фрося все глубже втягивала голову в плечи.
       Той же зимой произошел еще один случай. Среди урока ворвался в класс директор, очень крупный и полный мужчина. Мы все боялись его. Однажды он поймал расшалившегося ученика за шиворот, поднял его повыше, сделал строгое внушение и только тогда поставил на пол. И вот, влетел такой громадина в класс и зарычал разъяренным голосом на Фросю:
       - Иди домой и скажи своему отцу, чтобы он не смел топить школьными дровами свою печь! Иначе за воровство я посажу его в тюрьму!
       Фрося бледная от испуга только лепетала, заикаясь:
       - Он мне не отец! Не отец!
       Ей часто попадало за чужие проступки. То мальчишки украдут с ее парты карандаш, или линейку, а двойку ставили ей – не готова к уроку. То кто-то забрызгал ей грязью белый фартук, наказали Фросю. Когда там учителю разбираться и искать виноватых! Говорили, что дома мать потом тоже наказывает ее и очень строго. Мне Фрося никогда не жаловалась. Но я иногда удивлялась выражению ее лица. В глубине ее огромных, голубых глаз, будто навечно застыл страх, даже когда она смеялась.
 

     Так прошел учебный год, а на лето Фросю забрала к себе бабка – старая, костлявая, высокая женщина, одетая в темную, будто монашескую, одежду.
Бабка жила довольно далеко, на краю нашего рабочего поселка. Там между высокой горой и глубокой горной рекой втиснулись две улочки из небольших деревянных домов с огородами.
       Зато, возле самой реки была чудесная поляна, как ковром, покрытая невысокой зеленой травой и цветущими одуванчиками. Мне давно хотелось на ней поиграть. Да идти далековато, одной не охота. Тут соседская девочка Галка говорит:
       - А пошли к Фроське, на полянке поиграем!
       Вот и пошли. Тропинка скоро на берег реки вывела. Ох, не шутите с нашей рекой в начале лета! Потом, через две-три недели она обмелеет, прогреется, станет ласковой, игривой. Ее можно будет перейти вброд и даже поплавать в более глубоких спокойных местах. Но в начале июня в горах тает снег. Стекает ручейками в речки, а речки впадают в реку, и она становится полноводной, грозной, неукротимой.
       С шумом и ревом перекатывает она воды через большие камни-валуны, подхватывает и несет мелкие, размывает и кусками обрушивает берега. Оголяет корни деревьев, высоких тополей и могучих сосен, швыряет их вниз, принимает в свои объятья и тащит  в дальние дали, губя их своей необузданной страстью.
       Мы постояли на берегу, поглядели на бурную реку, стало  страшновато, пошли дальше. Поднялись на пригорок, где уже хорошо просматривалась заветная полянка. На ней играли ребятишки, Фросю мы увидели сразу. В цветастом легком платьице, она играла с новеньким ярким мячом. Я закричала:
       - Фрося, привет!
        Из-за шума реки она не услышала, продолжала подбрасывать и ловить мяч. Мы с Галкой стали спускаться по тропинке вниз и не заметили, как это случилось, что Фросин мячик стал вдруг катиться по косогору вниз, к реке, подпрыгивая на кочках и все ускоряя движение. Замерев на мгновение, Фрося кинулась за ним. Кто-то кричал ей истошно:
       - Фрося, куда ты? Стой!!!
       Она догнала мячик у самой воды, но не успела схватить. Он подпрыгнул и плюхнулся в реку. Река тут же завертела его и понесла, понесла…
       - Ой, меня мамка убьет!!!
       Столько отчаяния было в этом коротком вскрике! Мы почти добежали, уже были близко, но ни сказать, ни сделать не успели ничего. Только увидели, как Фрося следом за мячом прыгнула в реку.

 

     Фросино тело нашли на следующий день гораздо ниже по реке, все в синяках и вмятинах. Марья Петровна собрала наш класс, и мы весь день плели венки из пихтовых веток и украшали их самодельными бумажными цветами. Марья Петровна умела все делать добросовестно,  чтобы перед людьми не стыдно было. Так что похороны вышли торжественными. Она произнесла речь о хорошей пионерке Фросе.
       Двое пионеров стояли в красных галстуках, взметнув руки в пионерском салюте. Одна пионерка плакала, правую руку держа над головой, а левой вытирала неукротимые потоки слез. Я слышала шепот за спиной:
       - Они подружками были!
       Потом были поминки, все, как полагается. У Фросиной бабки во дворе стоял длинный деревянный стол, за которым поместились все дети. Мать и бабка, обе в черном, высокие и тощие, с сухими глазами, сновали из избы к столу, носили поминальные блюда. Еда не лезла нам в горло, глоталась с трудом. Даже мальчишки, эти вечные хулиганы, сидели притихшие.
       Так же молча расходились по домам. Одну девочку вырвало на зеленую травку, две подружки подхватили ее под руки и обещали довести до дому.
       Дальше мы шли втроем, я, Галка и Наташка. Заговорила Наташка:
       - Зачем она это сделала? Почему она прыгнула?
       - Ну, так ведь понятно же, за мячом!
       - А ты бы прыгнула?
       - Нет, конечно! Что я, дура, что ли?
       - И я бы не прыгнула! И ты, и Светка! И никто бы не прыгнул! Ну, и пусть мама поругает! Ну, и что! Мячик жалко, новый сроду не купят, вечно денег нету! Все равно, никто бы в реку не прыгнул! Никто-никто! А она прыгнула. Почему?

       Много лет прошло с тех пор. А у меня так и остался открытым вопрос:
       - Почему она прыгнула? Почему?
       У меня нет ответа!